1

        Подавляющее большинство буржуазных философов, психологов и лингвистов рассматривают слово в целом как знак, символ, иероглиф, а язык — как систему знаков или символов. Такого взгляда придерживаются Кассирер, Рессел, Делакруа, Соссюр, Вандриес, Карнап, Бюлер, Карнуа, Ур-
[402]  
бан, Сепир и многие другие. Это воззрение идет еще от Аристотеля, который считал, что „слова, выраженные звуками, суть символы представлений в душе...".^[2] В дальнейшем понимание языка как системы знаков стало традиционным. Например, Соссюр пишет: „Язык — система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа..."; „Мы называем знаком комбинацию понятия и акустического образа". ^[3] „Самое общее определение, которое можно дать языку, — говорит Вандриес, — это назвать его системой знаков".^[4] „Слова,— пишет Карнуа, — являются символами, значит знаками, указывающими, внушающими, напоминающими о понятиях".^[5] „Языковые явления, — говорит Бюлер, — имеют целиком знаковый характер".^[6] Язык, по мнению Урбана, является системой знаков, посредством которых наш дух интуитивно конструирует свои объекты.
        К сожалению, и в нашей советской литературе такие взгляды, полностью сводящие слово к знаку, нашли отражение в работах Л. Выготского, В. Волошинова, Р. Шор, А. Рожанского, А. Чикобавы и некоторых других авторов. Например, Л. Выготский писал: „Слово есть знак".^[7] А. Чикобава утверждает: „Языковый факт — физическое явление-знак, используемый как средство общения".^[8] „Вся действительность слова, — писал В. Волошинов, — всецело растворяется в его функции быть знаком". „Область идеологии совпадает с областью знаков. Между ними можно поставить знак равенства".^[9]
        Эта знаковая теория языка — в сущности своей идеалистическая теория. Она антинаучна и реакционна. Она служит средством протаскивания в область лингвистики вреднейших агностических взглядов. Поэтому ее необходимо разоблачить, раскритиковать и отвергнуть.
        В буржуазной литературе по философии языка в течение долгого времени обсуждается вопрос о том, является ли слово знаком предмета или знаком понятия. Но такая постановка вопроса совершенно неправильна и в корне порочна, ибо в действительности слово не является ни тем, ни другим. В самом деле, можно ли назвать слово знаком какого-нибудь предмета или явления? Нет, нельзя, ибо коль скоро внутренним содержанием слова является понятие, а понятие является обобщенным отражением некоторого многообразия действительных предметов или явлений в человеческом сознании, слово выступает не как знак, а как облеченное в звуковую форму отражение действительности.
        Признание слова только знаком предмета или явления неминуемо ведет к иероглифической теории познания, или еще дальше — к кантианству и феноменализму, или уже заранее предполагает их в качестве своих философских предпосылок. Так как содержанием слова является понятие, то признание слова в целом знаком предмета логически неизбежно приводит к утверждению того, что понятие также является отнюдь не отображением, но лишь знаком внешнего предмета, т. е. приводит к чистейшему агностицизму. Гениальное ленинское обоснование теории отражения и критика кантианства и теории иероглифов идейно вооружают нас для jразоблачения подобных агностических взглядов и в области лингвистики.
[403]            
        Но может быть следует признать слово знаком понятия? Отнюдь нет. Признание слова знаком понятия бессмысленно, если, употребляя термин „слово", мы имеем в виду не только звуковую форму слова, но и его интеллектуальное содержание, внутренний смысл, значение.[10] Признание слова знаком понятия имеет своей скрытой предпосылкой признание слова явлением чисто звуковым (артикуляционно-акустическим), не включающим в себя никакого значения (понятийного смысла). Такое понимание является оборотной стороной формалистических традиций буржуазного языкознания, пренебрегающего семасиологией. Оно приводит к абсолютному формалистическому разрыву и противопоставлению слова и понятия. У американского идеалиста Ч. Морриса, например, язык лишается какого бы то ни было смыслового содержания, отражающего действительность. На самом же деле всякое слово всегда содержит в себе внутренний смысл, значение, понятие. Без него слово — это не слово, а пустое бессмысленное звукосочетание.
        Таким образом, слово необходимо рассматривать как единство звука и понятия. А так как понятие является отображением действительности, то ясно, что слово ни в коем случае нельзя рассматривать ни как знак предмета, ни как знак понятия. Мы считаем, что слово является в действительности чувственным понятия или означенным отражением действительности.
        Но как охарактеризовать каждую из двух указанных сторон слова и их взаимоотношение? Какую роль играют чувственная форма слова и его значение? Начнем с последнего: является ли значение слова понятием или предметом?
        Прежде всего следует, конечно, отвергнуть вульгарное отождествление значения слова с предметом. Уничтожая лист бумаги, я этим вовсе не уничтожаю значения слов „лист бумаги", съедая булку, я вовсе не съедаю значения слова „булка", и т. п.; и, наоборот, произнося слово „книга" и сообщая, тем самым, другому некоторое значение, я этим вовсе еще не передаю ему самое книгу как предмет.
        Еще стоики правильно указывали на необходимость разграничения связанных между собой: звука слова (обозначающего), значения слова (обозначаемого) и предмета (объекта). „Стоики утверждают, — пишет Секст Эмпирик, — что три (вещи) между собой сопряжены — обозначаемое, обозначающее и объект. Из них обозначающее есть звук, например, «Дион»; обозначаемое — тот предмет, выражаемый звуком, который мы постигаем своим рассудком... ; объект — внешний субстрат, например сам Дион".^[11] Здесь совершенно ясно под значением слова понимается не сам Дион, а его отражение в человеческом рассудке.
        Кроме того, одно и то же значение может относиться к различным предметам, например, значение слова человек относится к различным людям. И, наоборот, различные значения могут относиться к одному и тому же предмету, например, к одному и тому же лицу могут относиться многообразные значения: мужчина, муж, отец, инженер, орденоносец и т. д.
        Предметы отображаются в словах опосредованно — через мышление. Формы мыслительного отображения предметного мира определяются не только структурой и свойствами самих предметов, но и материальными условиями жизни людей, их практической деятельностью, направлением их интересов, уровнем их интеллектуального развития, и т. д. Поэтому упрощенные попытки установления непосредственной связи между словами
[404]  
и вещами, нашедшие свое выражение в лозунге „Wörter und Sachen", выдвинутом Г. Шухардтом, Р. Мерингером и др., нужно признать несостоятельными.
        Следует также заметить, что отождествление значения слова с предметом, существующим вне языка, часто имеет своей скрытой предпосылкой исключение значения из самого языка. А исключение семантики из области лингвистики есть проявление крайнего формализма. Таким образом, на почве формализма сходятся как идеалистические, так и псевдо-материалистические концепции в языкознании.
        Но главным основанием, по которому мы считаем необходимым отвергнуть взгляд, будто значением слова является сам предмет, являются гносеологические соображения. В самом деле, предметный мир существовал и тогда, когда еще не было мышления и языка, не было понятия и слова, не было знака и значения. Например, минералы, животные, растения и т. д. существовали и тогда, когда еще не было соответствующих понятий и слов. Следовательно, нельзя отождествлять значение с предметом, хотя всякое значение прямо или косвенно относится к предмету, отражает его с тех или иных сторон.
        Таким образом мы должны признать, что значением слова является не предмет, а его отражение в человеческом сознании. Значение слова всегда имеет общий характер. Слово всегда обозначает общее. Этим общим является совокупность отвлеченных признаков, в которых обобщается определенный класс предметов, т. е. понятие.
        При этом, обосновывая материалистический взгляд в противоположность идеалистическому, нужно подчеркнуть, что сочетание отвлеченных признаков в понятие производится не на основе априорной синтетической способности мышления, как полагают, например, идеалисты кантианского направления, а на основе соответствия с объективным сочетанием различных сторон и свойств в самой материальной действительности. Хотя значением слова является не предмет, а его отражение в сознании — понятие, но это вовсе не дает основания считать значение чем-то чисто субъективным, продуктом деятельности человеческого духа, как это утверждают многие идеалисты. Энгельс подверг резкой критике идеалистический взгляд, „согласно которому свойства какого-либо предмета познаются не путем обнаруживания их в самом предмете, а путем логического выведения их из понятия предмета. Сперва, исходя из предмета, составляют себе понятие предмета; затем переворачивают все вверх ногами и превращают отображение предмета, его понятие в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразоваться с предметом, а предмет должен сообразоваться с понятием".^[12]
        В понятии отражается объективно существенное и общее. Поэтому и значение слова должно быть признано в основе своей объективным. Однако благодаря тому, что в мышлении может происходить и произвольное соединение отвлеченных признаков, не соответствующее объективной действительности, возможно существование ложных понятий, а следовательно и слов, значению которых не соответствуют никакие действительные предметы (например, слова: бог, ад, светопреставление и т. д.).
        Признавая значением слова понятие, нужно, в противоположность идеалистическому взгляду, постоянно иметь в виду, что понятие нельзя отрывать от предметной действительности и рассматривать его как спонтанно-конструктивное образование ума, что понятие является реалистическим или фантастическим отражением предметной действительности, что в последней объективно имеется та существенная общность единичных предметов, которая отражается в правильно образованном
[405]  
понятии и обозначается в слове. В этом смысле звук слова, непосредственно означая понятие, опосредованно обозначает предмет или предметы (в их существенных общих признаках). Значение слова вовсе не выступает как имманентная идеальная сущность. Оно характеризуется предметной направленностью, благодаря чему слово выполняет номинативную функцию по отношению к предметам и явлениям окружающего мира, т. е. выступает как чувственное обозначение и наименование отраженного в понятии предмета.
        Говоря о предметной направленности мышления и языка, нужно, однако, в противоположность идеалистам феноменологического, интуитивистского, махистского и других направлений, иметь в виду, во-первых, что предметом мысли являются не идеальные „предметные смыслы", а реальный предметный (материальный) мир; во-вторых, что предметная направленность мысли не непосредственна, она осуществляется посредством восприятий, представлений, понятий; в-третьих, что эта направленность является не следствием прирожденной эксцентрической природы сознания, а результатом формирования всех содержаний сознания в качестве вторичных, зависимых явлений, в качестве отражений предметного материального мира.
        Предметная отнесенность слова — это и психологически вполне естественное и закономерное явление. Она неразрывно связана с общей предметной отнесенностью всех содержаний человеческого сознания (восприятий, представлений, понятий). И эксцентрическая проекция ощущения и восприятия, и интенциональность мышления, представляющие, по мнению идеалистов, следствие изначальных особенностей человеческого духа, творящего для себя предметный мир или имеющего его перед собой в качестве „идеальной данности", на самом деле представляют собой продукт длительного исторического формирования сознания (включая и предысторию человеческого сознания — все филогенетическое развитие психической деятельности животных) в его реальной зависимости и обусловленности предметным миром, существовавшим независимо от сознания и определявшим развитие нервной системы и всех ее психических функций. При этом решающее значение в формировании предметности человеческого мышления имели общественное отношение к природе в процессе труда (опосредованное применением орудий) и общественные отношения между людьми, как материальные, так и идеологические (опосредованные, в частности, употреблением языка). Для сообщения предметных содержаний средства аффективной выразительности служить не могли. Язык с самого начала приобрел свое коммуникативное и интеллектуальное значение именно вследствие его предметной отнесенности.
        Для выражения нашего понимания отношения понятия, слова и предмета мы воспользуемся следующей схемой:

        Мы сознаем, конечно, что эта схема графически огрубляет сложные связи, взаимопроникновения и опосредствования участвующих в ней сторон и элементов. Однако, она все же кажется нам в принципе правильной. Таким образом, мы приходим к выводу, что слово в целом
[406]  
как единство знака (звука) и значения (понятия) является обозначенным обобщенным отражением предметов и явлений. В каком смысле при этом мы рассматриваем звук слова (не слово в целом, а лишь его звуковую форму) как знак понятия, об этом еще будет речь впереди.
        Основой значения слова, его сутью, „центральным ядром" является понятие. Но значение не сводится к понятию. В состав значения входят многообразные компоненты, характеризующие отношение данного понятия к другим, вытекающие из конкретной обстановки общения, из общности возникающих в связи с нею восприятий, представлений, эмоций, побуждений и т. д., причем некоторые из этих компонентов находят и свое формальное выявление в звуковой стороне слова. Однако все эти компоненты включаются в значение в необходимой внутренней связи с понятием.
        Источник значения лежит в предметной действительности. Но само значение — это социально-идеологическая категория, это социально опосредованное выражение, преломление и отражение предметной действительности.
        В связи с проблемой значения большой интерес представляет указание Маркса на связь между словами „стоимость" и „значение". Это указание побуждает нас сделать некоторые заключения применительно к рассматриваемому вопросу. Маркс пишет, что „стоимость и значение и по этимологическому происхождению, и по смыслу тесно друг с другом связаны".^[13] В немецком, английском и ряде других языков понятия стоимости и значения обозначаются одним словом. Это отнюдь не дает основания, как указывал Маркс, для того, чтобы, исходя из этимологического анализа слова, делать вульгарные выводы о сущности экономических отношений, обозначаемых ныне этим словом. Но в одном отношении эта связь представляет для нас интерес и побуждает нас к проведению некоторой аналогии.
        Подобно тому, как стоимость, будучи по видимости натуральным свойством вещей, является в сущности общественно-экономическим отношением между людьми, осуществляющимся через посредство производства и обмена товаров, так и значение, будучи по видимости натуральным свойством слов, является в сущности общественно-идеологическим отношением между людьми, осуществляющимся через посредство языка. Подобно тому, как обмен товаров производится согласно их стоимости, а не согласно их натуральным свойствам, подобно этому и словесный обмен происходит согласно значению слов, а не согласно их звучанию. Мы можем сказать, что значение слова — это его идеологическая „стоимость", это его способность служить чувственно зафиксированным отражением действительности в сознании общающихся между собой людей. Лишь в процессе социального общения, служа средством взаимного понимания, звуковые комплексы приобретают значения и начинают функционировать как слова. Из этого следует, что — поскольку понятия могут образоваться лишь посредством слов — сами понятия тоже возникают лишь в условиях социального общения. Таким образом, это является дополнительным подтверждением социальной природы всех понятий (в смысле их генезиса и структуры).

         2

        Выше мы уже выяснили, что основным содержанием слова является понятие. Теперь мы можем перейти к характеристике звуковой формы слова в ее отношении к содержанию. Философский, психологический
[407]  
и лингвистический анализ этого вопроса указывает на некоторую правомерность признания звуковой формы слова знаком понятия, составляющего содержание слова. Но если звуковую форму слова и можно назвать знаком его содержания, то лишь в совершенно особом смысле. Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, нам необходимо выяснить, что такое знак, в чем состоит общность всех знаков, функционирующих в общественной жизни, каковы особенности различных видов знаков и какое место среди них занимает словесный знак.
        Что такое знак вообще, в самом широком смысле этого слова? Знак — это внешнее явление, смысл которого для нас состоит лишь в том, что оно вызывает в нашем сознании мысль о другом предмете или явлении. Лишь поскольку внешнее явление выполняет эту функцию, оно может быть названо знаком. Знак всегда что-то означает, является знаком чего-то. То, что знак означает, есть его значение. В отрыве от значения знак перестает быть знаком.
        Может ли явление, которое есть знак, само быть в то же время и значением? Нет, разумеется, ибо в этом случае функция знака совершенно лишилась бы смысла. Значением является не собственное физическое содержание явления, выполняющего функцию знака, а другой предмет или явление, другое содержание. Поскольку какое-либо внешнее явление выступает как знак, его собственное физическое содержание не представляет для нас интереса. Существенно лишь то, что данное явление означает. Лишь в значении заключена суть дела. Собственное физическое, чувственное содержание явления, которое служит знаком, всегда в какой-то мере поглощается его функцией обозначения других явлений, как бы „растворяется" в этой функции. Вследствие этого на первый план и выступают те явления, которые составляют значение знака.
        Естественная или искусственная (условная) возможность использования одних явлений как знаков других имеет огромное значение в практической жизни и в умственной деятельности, так как облегчает установление многообразных связей между явлениями и способствует рациональному сокращению умственных процессов путем репрезентации одних явлений другими.
        Знаки бывают различных видов. Основными видами знаков являются: признак, сигнал, символ, языковый знак. Отсюда понятно, что совершенно неправомерно ставить вопрос, является ли какой-нибудь факт знаком или сигналом, знаком или символом, ибо последние являются лишь особыми видами знаков. Остановимся вкратце на особенностях каждого вида знаков.
        Начнем с признаков. Мы знаем, что все предметы и процессы обладают характерными для них внешними свойствами и проявлениями. Эти свойства и проявления естественно и закономерно связаны с природой самих предметов и процессов, которым они принадлежат, и с другими свойствами последних. Эта связь носит совершенно объективный характер и может поэтому служить основой для более или менее правильных умозаключений от первых ко вторым. Если мы, непосредственно не воспринимая предмета, обнаруживаем какое-либо из его свойств, то последнее может тотчас же навести нас на мысль о самом предмете, для которого это свойство характерно, типично. Если мы, не воспринимая причины, обнаруживаем частное следствие какого-либо факта, то на основании последнего мы можем уверенно или предположительно заключить о наличии самого факта (от следствия к причине).
        Таким образом, частные свойства и следствия предмета или процесса могут выступать для нас в роли знаков — признаков (примет, показателей, симптомов) этого предмета или процесса. Например, жар или
[408]  
озноб являются признаками (симптомами) болезни, неожиданное покраснение лица — признаком смущения или стыда, и т. д. и т. п.[14]
        Рассматривая данную категорию знаков, нужно обратить внимание на то, что все указанные выше явления, могущие служить для нас знаками других явлений, сами по себе носят естественный и непроизвольный характер, ибо признаки (приметы) и те явления, признаками которых они являются, связаны между собой объективной естественной связью.
        Признак является односторонним, неполноценным знаком: он может восприниматься как знак — свидетельство наличия какого-либо явления, но он, в большинстве случаев, не может подаваться в качестве знака. Если же он специально воспроизводится, умышленно создается, то он либо выступает как средство введения в заблуждение (например, создание фальшивых признаков местонахождения войск с целью обмана противника), либо выполняет функцию сигнала (см. об этом ниже).
        Совсем иной характер имеют сигналы. Сигнал — это внешнее явление, предупреждающее о наступлении вслед за ним определенного события, или указывающее на необходимость определенного действия (или отказа от него), или извещающее о наличии определенного обстоятельства в целях соответствующей ориентировки. В сигнале могут сочетаться эти его разнообразные стороны. Например, сигнал может извещать о некотором обстоятельстве, из наличия которого вытекает необходимость определенного действия. Функция сигнала как знака заключается именно в этом указании на другое действие, событие, обстоятельство. Например, звонок в учебном заведении сигнализирует начало или конец занятий; протяжные звуки сирены или фабричных гудков в условиях войны — воздушную тревогу; пароходный гудок — отход или приход судна; ракета в боевой обстановке — начало наступления или другого условного действия; звонок в трамвае — начало движения или непредвиденную остановку; свисток локомотива — отход или приближение поезда; огни на маяке — наличие мест, опасных для судоходства; белый флаг — готовность сдаться противнику; SOS — бедствие на море и нужду в помощи, и т. д.
        Для сигнала характерны следующие моменты: 1) он искусственен, произволен, условен; 2) он обращен к другим людям с целью ориентировать их в их поведении, побудить их к определенным действиям, или изменению своих действий, или воздержанию от определенных действий; 3) он направлен к будущему и имеет строго ограниченное целевое назначение; 4) он прост (рационален, удобен) и впечатляющ (эффективен).^[15][409]            
        В роли сигнала может выступать и признак, но лишь тогда, когда он может быть искусственно воспроизведен. При этом признак означает (сигнализирует) совсем не тот предмет или процесс, признаком которого он является, а нечто совсем другое — то, что по условию он должен означать. Например, дым в поле (вдали) является признаком наличия там огня и, предположительно, жилья или зажженного людьми костра и т. д. Но этот дым может играть роль сигнала лишь по отношению к каким-либо другим обстоятельствам, событиям и действиям (по условию), с которыми он не связан естественной связью (допустим, сигнала о благополучном прибытии на место, успешном решении определенной задачи, необходимости прийти на помощь и т. д.).
        В роли сигнала может выступать и слово, например, если определенное слово используется в качестве пароля — условного знака, открывающего доступ в запретную зону или подтверждающего принадлежность к подпольной организации, и т. п. Но в этом случае слово уже не выполняет своей специфической языковой функции, оно не фигурирует в качестве носителя своего собственного значения (ни прямого, ни переносного). Оно играет роль особого отличительного знака (очень удобного, поскольку он легко может подаваться по желанию в нужный момент, но, не будучи вещественным, не может быть обнаружен в другое время). Функцию такого знака могут выполнять не только слова, но и любые условные звукосочетания (только бы их легко можно было запомнить), любые особо отличительные, но незаметные для непосвященных явления. Наконец, бывают случаи, когда слово выполняет одновременно и свою языковую функцию и сигнальную, например восклицание „Пожар!", сигнализирующее о пожаре и необходимости принятия соответствующих мер.
        От сигналов следует отличать символы. Символ — это внешнее явление, которое условно, но в связи и через посредство заключенного в нем наглядного образа вызывает в нас мысль об определенном, часто весьма значительном и отвлеченном содержании. Например, знамя — символ единства социальной организации или воинской части; красное знамя — символ крови, пролитой народом в борьбе за свое освобождение, символ революционной борьбы за победу трудящихся масс; cepп и молот — символ единения рабочих и крестьян; красная пятиконечная звезда — символ классовой солидарности трудящихся всех пяти стран света; орудийные салюты и фейерверк—символ военной победы; весы — символ правосудия; чаша с обвивающей ее змеей — символ фармакологии и медицины; череп с двумя скрещенными костями — символ смерти; крест — символ христианской веры; якорь— символ надежды; сердце, пронзенное стрелой, — символ любви, и т. д.
        Символ отличается от сигнала тем, что он: 1) непосредственно не призывает к каким-либо определенным действиям, не имеет ограниченного
[410]  
целевого назначения; 2) обладает своим собственным конкретным, наглядным, образным содержанием, очень незначительным и ограниченным, часто весьма схематичным, но осмысленным; 3) означает некоторое неизмеримо более глубокое и широкое, часто весьма абстрактное содержание через посредство заключенного в нем (символе) образа, самого по себе незначительного; 4) характеризуется наличием хотя бы очень отдаленной, многократно и сложно опосредованной естественной связи между его внешним (непосредственным), крайне незначительным нагляднообразным содержанием и весьма значительным основным содержанием, главной идеей, составляющей его внутренний смысл, его сущность.
        Значение символа, как и всякого знака, заключается не в его собственном наглядном содержании, а в другом содержании (предмете, процессе, отношении и т. д.), которое он, символ, означает, символизирует. Но, в отличие от сигнала, собственное содержание символического знака не является безразличным по отношению к тому, что он символизирует, а имеет с ним некоторую, хотя и отдаленную внутреннюю связь.
        Символ может в отдельных случаях выполнять функцию сигнала. Например, рисунок черепа на трансформаторной будке сигнализирует, предупреждает об опасности проникновения в нее; подъем или спуск флага на военном корабле сигнализирует о его вступлении в действие или о сдаче противнику, и т. п. Точно так же сигнал может иметь и символическое значение. Например, наше центральное радиовещание использует в качестве позывного сигнала мотив известной советской песни: „Широка страна моя родная...“.
        Совсем иной характер носят словесные знаки (звуки языка). Словесный знак — это знак sui generis. Ему присущи особенности, глубоко отличающие его от всех прочих знаков. Каковы же эти особенности? Ниже мы попытаемся выяснить это.

         3

        Обычный знак (если иметь в виду его материальную природу) может существовать как реальный факт действительности, обладающий своим самодовлеющим содержанием, до и независимо от его обозначающей функции. Но он может к тому же служить и знаком (признаком), или быть (благодаря удобным свойствам) специально приуроченным для выполнения функции знака (сигнала), или быть использованным в качестве символа. Например: определенная музыкальная мелодия, используемая в качестве сигнала, или изображение якоря, используемое в качестве символа. Словесный же знак существует лишь постольку, поскольку он выполняет обозначающую функцию, поскольку он означает нечто. Вне этой обозначающей функции и до нее он не существует ни как естественное явление, ни как искусственный факт, созданный людьми. Лишь после того, как он возник в качестве имеющего значение знака, он может, путем отвлечения от семантики, рассматриваться как чисто звуковое явление. Но и в этом случае оказывается, что специфичность данного явления как фонетического определяется социально-исторической отработанностью членораздельных звуков как имеющих значение.
        То, что обозначается обычным знаком, может быть осознано и без этого знака, может мыслиться посредством словесного знака. Значение любого сигнала (пожара, воздушной тревоги и т. п.) или символа (правосудия, надежды и т. п.) может быть выражено словесно. Значение же словесного знака — понятие о том или ином предмете — не может быть осознано, мыслимо и адекватно выражено иначе, как посредством именно словесного знака. Лишь в отдельных случаях, составляющих весьма ограниченную область, оно может быть обозначено не только словесно.
[411]  
но и посредством другого знака. Однако если оно и обозначается, допустим, каким-либо сигналом (или символом), то последний является лишь условным переводом словесного значения (условным как в переносном, так и в прямом смысле этого слова). Это различие объясняется тем, что словесные знаки являются неотъемлемой формой нашего понятийного мышления, тогда как без прочих знаков понятийное мышление вполне может обходиться. Все несловесные знаки играют побочную, вспомогательную, большей частью техническую роль (обусловленную их простотою, яркой выразительностью, способностью передаваться на большие расстояния и т. д.).
        Словесные знаки, будучи формой мышления, являются в данном коллективе общепонятными, тогда как другие знаки (сигналы, символы) выступают как своеобразная дополнительная надстройка, они не общепонятны, условны. Усмотрение различия между словом и сигналом в том, что сигнал — это факт индивидуального сознания, а слово — факт социальной идеологии, как это делает Р. Шор, представляется нам неправильным, потому что и сигнал (как и символ) может быть фактом социального сознания, иметь социальное значение, коль скоро он вошел в социальный обиход.
        Отличие словесного знака от признака состоит в том, что последний естественно связан с тем, признаком чего он является (дым — признак жилья, повышенная температура — признак болезни, и т. д.), тогда как словесный знак по своей чувственной природе не имеет никакой естественной связи с тем, что он означает. От сигнала словесный знак отличается тем, что первый условен, второй же не является условным (в прямом смысле этого слова). Что касается символа, то он сочетает в себе черты естественной, хотя иногда и очень отдаленной связи с обозначаемым и черты условной связи с ним. Поэтому словесный знак принципиально отличается и от символа. Словесный знак не является ни естественным (как признак), ни условным (как сигнал), ни сочетающим в себе эти черты (как символ).
        В силу того, что обычный знак может существовать в качестве реального факта действительности и независимо от его знаковой функции, в силу того, что он как таковой обладает некоторым, пусть ограниченным, самостоятельным (самодовлеющим) содержанием, в силу этого то, что он означает как знак, естественно, оказывается внешним по отношению к нему, находящимся вне его. Для осознания значения этого знака необходим некоторый акт преодоления (обычно незаметного) самодовлеющего характера чувственного содержания знака, открывающий возможность рассмотрения его чувствительного материала только со стороны его знаковой функции, т. е. только со стороны того, что он значит.
        Словесный же знак не имеет никакой самостоятельной жизни, никакого самостоятельного содержания. То, что он означает, есть его единственное содержание, единственный смысл. Естественно поэтому, что это содержание составляет его внутреннюю принадлежность, что его значение находится в нем самом. Для осознания значения словесного знака известного языка нет надобности преодолевать инертность и само- довление чувственной формы этого знака, ибо их нет. Если в понимании слова возникают трудности, то они никогда не определяются чувственной природой словесного знака, а зависят только от неясности понятия, составляющего значение данного слова. Обычный знак сознается как таковой (в своей внешней чувственной заданности), служа отправным пунктом умозаключения (пусть безотчетного) о том, что он обозначает. Словесный же знак как таковой не сознается, о его значении не умозаключают. Уяснение значения словесного знака — это непосредственный и чистый акт понимания.
        Это, конечно, ни в коей мере не противоречит данному нами выше общему определению знака. И словесный знак имеет своим значением
[412]  
не самого себя, а нечто другое. Но так как, в отличие от прочих знаков, это другое есть его единственное содержание, вместе с которым он составляет слово и вне которого он совсем не существует, то понятно, что значение словесного знака может и должно рассматриваться как его внутреннее содержание. Значение словесного знака заключено не в его чувственном материале (звукосочетании) и не вне слова (от которого он не отделим и без которого он не мыслим), а внутри слова — в его интеллектуальном содержании (понятии об окружающих предметах и явлениях).
        Совсем иначе обстоит дело с другими знаками. Значение слез заключается не в их собственном физиологическом содержании, а в том страдании, признаком которого они являются; значением повышенной температуры является не сама эта температура как физический или физиологический факт, а то состояние болезни, симптомом которого она является; значение символического изображения черепа состоит не в непосредственном содержании этого изображения, а в смерти, которую оно символизирует; значением белого флага является не его натуральное содержание, а готовность сдаться, которую он сигнализирует, и т. д. На двух последних примерах особенно ясно видно, что обычно знаки обладают некоторым самостоятельным содержанием независимо от той знаковой функции, которую они могут выполнять. Поэтому их значение, в отличие от значения словесных знаков, оказывается лежащим вне их.
        Чтобы понять сигнал, нужно обратить внимание на его чувственный материал, чувственное содержание, осознать его: красный свет, звонок, гудок, ракету и т. д. Лишь в этом случае восприятие сигнала и реакция на него могут быть признаны сознательными. Если же—вследствие привычки, частого повторения — чувственный материал сигнала перестает осознаваться, то восприятие сигнала и реакция на него носят уже автоматический, бессознательный характер (например, реакция шофера на красный свет светофора). Совсем иное получается со словесным знаком. Когда я сознаю его значение, я не сознаю его чувственного материала (звукосочетания). И, наоборот, если я обращаю внимание на чувственный материал словесного знака, я уже не думаю о его значении.
        Так как значение сигнала лежит вне его, то сигнал должен быть чувственно впечатляющ. Лишь поскольку сигнал производит впечатление своим чувственным содержанием, он осознается и в своей знаковой функции, самодовлеющее значение чувственного материала преодолевается и в сознании в полной мере выступает значение сигнала. Что касается символа, то необходимым условием его действительного понимания является предварительное осознание его собственной внешней структуры, а иногда и его непосредственного содержания, помогающего уяснить лежащий „за ним" главный символический смысл. Лишь в силу привычки этот переход от чувственной формы знака к тому, что он означает, обычно не замечается.
        Значение же словесного знака связано с самим знаком непосредственным и внутренним образом. Оно находится не по ту сторону знака, а дано вместе с ним, в нем самом. Здесь нет психологического перехода. С этой слитностью словесного знака и значения связано то обстоятельство, что словесный знак, будучи средством осознания значения, не сознается при этом сам по себе, во-первых, потому что он никогда (в нормальных условиях восприятия речи) не выступает как самостоятельный, самодовлеющий факт действительности, во-вторых, потому что он полностью „поглощается" сознанием значения.
        Внутренняя связь словесного знака и значения определяется органическим единством языка и мышления. В развитии человеческого интеллекта эта связь словесного знака и значения изначальна, она заложена
[413]  
в самом генезисе человеческого мышления, развивавшегося на основе социальных отношений, в условиях социального общения людей. Звуки языка не явились результатом того, что природные звуки, существовавшие сами по себе, стали затем наделяться значениями. Звуки языка впервые только и возникли как осмысленные знаки, т. е. как знаки, обладающие значением. На это указывает и Н. Я. Марр: „Нет не только слова, но и ни одного языкового явления..., нет ни одной частицы звуковой речи, которая при возникновении не была бы осмыслением…»[16]
        Буржуазная психология (как ассоциативное ее направление, так и структурное), основывающаяся на порочных принципах идеалистической философии, оказалась совершенно бессильной решить проблему связи знака и значения в слове.
        Совершенно несостоятельным является толкование связи между словесным знаком (звуковой формой) и значением (предметным содержанием) как ассоциативной связи по сходству и по сложности. Если элемент сходства языковых знаков (особенно жестов) с обозначаемыми предметами на начальной стадии развития языка и имел большое значение, то не потому, что указанные знаки как естественные, природные явления сами по себе обладали сходством с различными предметами и поэтому, связываясь с последними по ассоциации, стали играть роль знаков, а потому, что люди стали искусственно, намеренно производить такие движения, жесты, звуки, значение которых благодаря их роли в жизненном процессе и некоторому сходству с предметным содержанием могло быть скорее понято. Сами по себе сходство и, тем более, смежность двух явлений не могут повлечь за собою превращения одного явления в знак другого. Средства, которые люди использовали в качестве знаков языка, с самого начала являлись человеческими средствами, являлись такими действиями, движениями, звуками, которые люди производили в процессе совместной практической деятельности и которые они, в связи с этим, стали наделять известным значением. Знаки языка с самого начала своего возникновения наделялись значением, выступали как носители значений.
        По этим же основаниям мы считаем совершенно неправильной и трактовку связи между словесным знаком и значением как структурной связи. Согласно этому взгляду, звук входит в структуру предметной ситуации вместе с другими вещами и, в связи с этим, приобретает функцию знака этих вещей, подобно тому как палка входит в структуру предметной ситуации, в которой дан плод, и в связи с этим приобретает для обезьяны функцию орудия доставания плода. Однако эта аналогия представляется нам чисто внешней, В действительности, функция орудия доставания какого-либо предмета и функция знака, обозначающего какой- либо предмет, — существенно различные вещи. Палка для интеллекта животного в определенной ситуации приобретает значение орудия доставания плода, но никогда не становится знаком плода. Звуки, данные вместе с другими вещами в одной ситуации, могут для животного приобрести известный смысл (например, визг определенного рода при соответствующей ситуации может быть осмыслен как „орудие" получения пищи от человека), но не могут стать знаками предметных содержаний (например, знаком самой пищи). Если же речь идет о человеке, то необходимо, кроме того, учесть, что человек не только использует в качестве орудий готовые предметы природы, но (и это наиболее специфично для него) производит эти орудия. Процесс осмысления явлений начинается у людей именно с осмысления актов их совместной деятельности и того, как и что они добывают и производят. Поэтому и звуки могли приобрести
[414]  
в их сознании значение знаков лишь постольку, поскольку они сами их производили, наделяя их значением в связи с их ролью, прежде всего, в совместной деятельности, в которую они первоначально были органически вплетены.
        Лишь тогда, когда знак и значение предварительно разрываются, возникает необходимость в искусственном связывании словесного знака и значения по принципам ассоциативной или структурной психологии,, ибо приходится связывать разорванное. Но, в действительности, словесный знак и значение с самого начала формируются совместно.
        Чувственная разнородность словесного знака и означаемого им предмета не исключает их теснейшей генетической связи. Известно, что уже с давних пор философская мысль пришла к убеждению, что природная, естественная связь между словесным знаком и означаемым предметом отсутствует. Демокрит, например, в подтверждение этого ссылался на отсутствие однозначного соответствия между словом и предметом, приводя четыре аргумента: многозначность слов (одно слово может иметь много значений), многоименность предметов (один предмет может называться разными словами), переименование предметов и безыменность многих предметов. Эта разнородность слова и обозначаемого им предмета опять- таки уже с древних пор использовалась в качестве „основания" для агностических и скептических выводов по отношению к языку. Например, софист Горгий утверждал, что так как звук не способен передать что- либо с ним неоднородное (допустим, цвет и многое другое), то познание,, если бы даже таковое было возможно, не могло бы быть выражено в языке.
        Но ссылка на чувственную неоднородность материала словесного знака и означаемого предмета совершенно несостоятельна. Их связь Вовсе не проистекает из природы этого материала. В этом случае, однако, может возникнуть вопрос: если связь словесного знака и предмета не основана на их естественной (природной) общности, то может быть она условна? Отнюдь нет. Связь словесного знака и значения, членораздельного звука и понятия — это не естественная (природная) и не условная (договорная), а социальная (в процессе общения сформировавшаяся) связь. Она возникает, утверждается и осуществляется только в процессе совместной деятельности и общения людей. Именно социальный характер этой связи является ключом к пониманию указанного выше внутреннего единства чужеродных элементов словесного знака и значения.
        Говоря о глубоком различии между словесными знаками и всеми прочими знаками, нужно, однако, иметь в виду, что здесь, как и всюду,, грани подвижны и условны. Например, сопоставляя слова и сигналы, нужно сказать прежде всего, что первичные слова-предложения выполняли в значительной мере сигнальную функцию. Элементарность и нерасчлененность обозначаемого содержания в сочетании с потребностью скорейшего его сообщения обусловливали сигнальный характер первичных языковых знаков. Если и можно в этом смысле называть первичные языковые знаки сигналами, то лишь с весьма существенной оговоркой, постоянно помня отличие этих знаков от сигналов в собственном смысле этого слова как условных, „надстроечных" (над языковыми) знаков.
        Применительно же к современным условиям необходимо, в свою очередь, отметить, что если сигнализация производится с помощью особой азбуки (семафорной, Морзе и т. п.), то такая сигнализация есть, собственно, лишь особый технический язык, пригодный для использования на больших расстояниях и основанный на том, что роль букв, означающих отдельные звуки, исполняют различные наглядные образы, „рисуемые" сигнальщиком. По существу, здесь сообщение осуществляется посредством языка, с помощью слов. Дело не изменится и в том случае, если каждый „сигнал"
[415]  
будет означать не отдельный звук (букву), а комплекс звуков (подобно стенографическому знаку) или даже целое слово.
        Что касается таких знаков, как математические, технические, географические и т. п., то связь их со словами-понятиями оказывается еще более тесной. Особенность этих знаков состоит в том, что связь их со значением опосредуется словесно. Например, математический знак — это условный знак. Его значение не раскрывается непосредственно. Это значение вытекает лишь из условия. Но условие в буквальном смысле предполагает участие слова. Это участие сказывается, во-первых, в том, что каждый математический знак имеет свое словесное наименование, во-вторых, в том, что раскрытие его точного значения возможно лишь в словесном определении. Это значит, что „под“ каждым математическим знаком, так сказать, находится слово, имеющее своим содержанием определенное понятие. Таким образом, хотя математическое мышление и может совершаться путем оперирования математическими знаками без того, чтобы каждый раз словесно именовать их и раскрывать их значение путем словесных определений, тем не менее, оперирование математическими знаками, в конечном счете, представляет собой условно-сокращенное оперирование словами, содержанием которых являются математические понятия. Это показывает, между прочим, всю бессмысленность реакционных потуг современных идеалистов — А. Уайтхеда и других — преодолеть „заблуждения" языка путем оперирования „чистой" символикой математической логики.
        Таковы в кратких чертах основные особенности словесного знака (звука) как знака особого рода, занимающего исключительное положение в общении и интеллектуальной жизни людей. Эти особенности должны быть в полной мере учтены при всяком философском исследовании языка.

         4

        В единстве значения и знака слова примат принадлежит значению. Ведь языковой знак существует лишь в качестве носителя и передатчика значения. В этом его суть, это его единственная функция. Поэтому языковой знак не должен иметь никакого иного значения, кроме его идеологического значения. В абсолютной форме это никогда не может быть достигнуто, ибо знак является чувственным явлением и в качестве такового имеет, хотя бы в минимальной степени, самодовлеющее значение, свое собственное содержание (например звук как акустическое явление или слуховой образ, письменный знак как графическое явление или оптический образ, взятые сами по себе; психологически это самодовлеюще-чувственное содержание языковых знаков легче всего осознать, имея дело с устными и письменными словами незнакомого нам языка). Вспомним в данной связи слова Маркса о том, что на языке с самого начала тяготеет проклятие отягощения его материей. Однако, во-первых, словесный знак обладает самодовлеющим содержанием лишь как чувственный факт, но отнюдь не в том смысле, чтобы он мог существовать и независимо от выполняемой им знаковой функции, ибо он впервые только и возникает как носитель значения (см. выше), во-вторых, своеобразное „освобождение* словесных знаков от своего „собственного" чувственного содержания, в той мере, в какой это необходимо для их интеллектуального функционирования в качестве знаков, достигнуто человечеством, притом достигнуто не путем полного устранения, уничтожения этого чувственного содержания, а путем его своеобразного „снятия".
        Это явилось результатом самого исторического развития языка, в процессе которого „собственное" чувственное содержание
[416]  
языковых знаков все более и более оттеснялось в сознании на второй план, стушевывалось и, наконец, почти совсем перестало сознаваться. Оно не исчезло, но оно как бы отстранилось и перестало заслонять от умственного взора интеллектуальные значения языковых знаков.
        Это заставляет нас вновь подчеркнуть то обстоятельство, что чувственная форма слова может рассматриваться как знак лишь в совершенно особом смысле, лишь со многими, сделанными ранее, оговорками. Если словесный знак имеет своим значением не самого себя, а нечто другое, то это другое при этом заключено в самом слове и поэтому составляет нечто со знаком совершенно нераздельное. Это и делает звуковую форму слова знаком sui generis. Чувственная форма слова, строго говоря, ни на что не указывает и ничего не обозначает. Она является не столько знаком, сколько именно носителем значения, или, еще лучше, „прозрачной" чувственной оболочкой значения. Но так как мы видели из произведенного анализа, что она обладает в то же время и некоторыми свойствами, присущими знакам, мы считаем возможным сохранить за нею, со всеми сделанными оговорками, название словесного знака.
        Таково отношение знака и значения в слове. Выяснение этого отношения позволяет нам лучше понять и точнее определить отношение слова, понятия и предметной действительности.
        Выше мы уже выяснили, что слово нельзя рассматривать ни как знак предмета, ни как знак понятия. Но можно ли рассматривать слово как отражение понятия или предмета?
        Начнем с первой стороны вопроса — можно ли признать слово отражением понятия? После того, что мы установили относительно слова, понятно, что этого сделать нельзя. Между словом и понятием не внешняя, а внутренняя органическая связь. В самом деле, если под словом понимается единство знака-звука и значения-понятия (а именно так надо понимать), если оно является, собственно, означенным понятием, то его бессмысленно рассматривать как отражение понятия. Но если даже рассматривать слово только как звукосочетание, то и тогда его нельзя считать отражением понятия, ибо звукосочетание относится к понятию как знак к значению, но отнюдь не как отображение к отображаемому.
        Поэтому перейдем ко второму положению — является ли слово отражением предмета? Против этого буржуазными лингвистами обычно выдвигаются два возражения. Первое состоит в том, что в одной и той же языковой системе существует множество слов для обозначения одного и того же предмета, и наоборот — одно слово может обозначать множество предметов. Второе возражение сводится к указанию на знаковую природу слова. Оба эти возражения могут показаться убедительными лишь в том случае, если вопрос об отражении в слове предметной действительности трактуется упрощенно, вульгарно. Если же подойти к вопросу, как этого требует диалектико-материалистическая теория познания, с учетом специфичности отражения как сложного процесса, эти возражения потеряют всякую силу.
        Основным содержанием (значением) слова является понятие, а понятие — это отвлеченное и обобщенное отражение предметной действительности.
        Множество понятий может отражать один и тот же предмет с различных сторон. Одно понятие может отражать множество однородных в каком- либо отношении предметов. Наконец, понятие содержит в себе ряд признаков, каждый из которых тоже является понятием, и, следовательно, одно понятие может отражать различные связанные между собой стороны
[417]  
предмета. Все это означает, что понятие является отражением того существенно общего, что присуще самим предметам внешнего мира, что оно является, тем самым, отражением самих этих предметов. Следовательно, и слово, коль скоро его значением, содержанием является понятие, должно рассматриваться как отражение предметной действительности.
        Идеалистическая философия и языкознание извращают этот вопрос. Например, для Соссюра существует только проблема отношения понятия и акустического образа. Он совершенно игнорирует проблему отношения слова к предметному миру. „Языковый знак, — пишет он, — связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ".^[17] Исходя из этого идеалистического взгляда, он и характеризует язык как произвольную систему знаков. Тем самым он, в духе чистейшего агностицизма, совершенно отказывается от рассмотрения вопроса об отношении языка к действительности.
        Поскольку значением слова является понятие, оно отражает предметный мир. Но слово является обозначенным понятием. Поэтому мы должны признать, что оно обладает образно-знаковым характером (здесь, разумеется, речь идет об образности не в психологическом, а в гносеологическом смысле). Его звуковая форма является знаком понятия, а само это понятие является отражением действительности. Но так как звуковая и смысловая стороны слова, т. е. знак и значение (понятие), неразрывно связаны между собою как внутренние стороны, моменты слова, тогда как предметная действительность существует вне и независимо от него, то с гносеологической точки зрения слово в целом следует рассматривать как обозначенное обобщенное отражение предметов и явлений.

         * * *

        Произведенный анализ позволяет нам сделать некоторые выводы.
        Слово в целом ни в коем случае нельзя рассматривать как знак, а язык — как систему знаков. Такой взгляд либо является сознательным выражением агностицизма, либо неизбежно ведет к нему. Слово не является ни знаком предмета, ни знаком понятия. Знаковая теория языка должна быть отвергнута как антинаучная и реакционная.
        В качестве знака, притом знака особого рода, может рассматриваться лишь звуковая форма слова. Звуковой словесный знак обладает рядом специфических особенностей, ставящих его в совершенно особое положение в ряду знаков, функционирующих в общественной жизни.
        Слово в целом является единством звукового знака и мыслимого значения. Основным значением слова является понятие, но при определенных условиях в значение слова могут входить и наглядные образы предметов, эмоциональные и эстетические переживания и т. д. Однако при этом указанные стороны значения мыслятся все же как относящиеся к некоторому понятию и отображаемому им предмету. Отношение между словесным знаком и значением имеет опять-таки особый характер, отличный от отношения прочих знаков к своим значениям.
        Так как отражение объективной материальной действительности в чувственных образах и понятиях является предметным, то значение соответствующих слов всегда предметно направлено. Так как предметная действительность отражается в мышлении и языке социально опосредованным путем, то значение слова является социально-идеологической категорией,
[418]  
оформляющейся лишь в процессе общения между людьми. Связь между словесным знаком и значением исторически обусловлена.
        Слово обладает образно-знаковым характером, оно является обозначенным обобщенным отражением предметов и явлений. Так как бытие словесного знака целиком сводится и полностью исчерпывается его обозначающей функцией, т. е. выявлением значения, и помимо этого он никакой роли не играет, то его чувственный облик совершенно стушевывается исчезает перед умственным взором понимающего язык человека. С этой точки зрения звуковая форма слова является даже не столько знаком, сколько „прозрачной" чувственной оболочкой значения, специфически человеческой формой отражения действительности.