[34]
        «Самое трудное для восприятия нового учения об языке — не необходимость овладеть множеством языков, не необходимость справиться со сложной задачею увязки языковых явлений с историей материальной культуры, форм общественного строя и мировоззрений... Трудность исключительного характера — в необходимости овладеть новым мышлением, требующимся для теория нового учения об языке... Новое учение об языке требует отречения не только от старого научного, но и от старого общественного мышления».
        Н. Я. Марр.

        В своей статье «Круг очередных проблем современной лингвистики»[1] проф. Е. Поливанов пытается наметить пути, методы и задачи для создающегося марксистского языкознания. Поскольку, с одной стороны, эти проблемы являются в настоящее время весьма актуальными и должны быть поставлены в центр внимания советских лингвистов, а, с другой стороны, предварительный опыт проф. Поливанова, в силу целого ряда обстоятельств,
[35]    
оказался, как мы это докажем ниже, чрезвычайно неудачным, постольку небесполезным, кажется, будет снова обратиться к обсуждению названной темы.
        Не вдаваясь в критический разбор довольно длинной вереницы спорных положений претендующего на звание марксиста автора, вроде допущения «человекособачьего языка», совершенно своеобразного понимания общества (которое иллюстрируется коллективом из человека и собаки), отношения между производством и потреблением, различия между экономической структурой общества и экономической конъюнктурой и др., анализ которых привел бы нас к азбуке марксизма, перейдем к основному заданию.
        Основным фактом, из которого необходимо исходить и который совершенно игнорируется проф. Поливановым при постановке вопроса об очередных задачах в области изучения языка, является затяжной кризис современной лингвистики, наличие которого признается почти всеми представителями этой науки, задумывающимися над ее историческими судьбами. В основном этот кризис обусловлен общим кризисом современной буржуазной науки, которая, отражая состояние капиталистического общества, зашла в тупик, не находя в рамках буржуазного мышления путей к дальнейшему прогрессивному развитию. Если еще в 1910 г. проф. А. И. Томсон мог писать в своем «Общем языковедении», что, «несмотря на свою молодость, языковедение не только успело занять видное место в кругу других наук, оно приобрело даже первенствующее значение среди культурно-исторических наук, в виду точности его методов, недоступных остальным»[2], то сейчас, в 1929 году, вряд ли кто решится утверждать нечто подобное. Положение коренным образом изменилось, и как раз лингвистика в настоящее время является одной из самых отсталых обществоведческих наук, а ее методы вызывают сомнение не только у представителей других дисциплин, но даже и у ее адептов. Оставляя в стороне очень ценную по фактическому осведомлению специальную работу Р. Шор, посвященную кризису лингвистики, где автор констатирует, что «в теоретическом тупике заканчивается блестящее развитие претендующего на исключительную научность языковедения второй половины прошлого века», что «ощущение этого тупика начинает сказываться все яснее на протяжении последнего десятилетия» ^[3]), а также критическую работу В. Н. Волошинова^[4]), в основном правильно вскрывающего теоретическую шаткость господствующих лингвистических направлений, — обратимся к высказываниям крупнейшего представителя современного идеалистического языкознания ^[5]) — Антуана Мейе. В предисловии к своей книге «Сравнительный метод в исторической лингвистике» этот «некоронованный король лингвистов» — как любят его величать многочисленные ученики и поклонники, — сильно затушевывая истинное положение вещей и деликатно смягчая форму выражения, принужден все же заявить:

«Наступил момент предпринять широкие систематические исследования, которые доставят новый материал и благодаря которым можно будет расширить и углубить принятые в настоящее время теории»...
[36]              
«В течение последних трех десятков лет из принципов, установленных между 1875 и 1880 годами, сделаны выводы, которых только и можно было ожидать, и историческая лингвистика очутилась в периоде брожения. Новые методы исследования принесли неожиданные результаты. Историческое изучение иных, кроме индоевропейских, языков идет вперед, хотя и слишком медленно. Однако методы, оказавшиеся успешными в области индоевропейских языков, не всюду в одинаковой мере являются применимыми. Необходимо подумать о применяемых методах, обсудить их правомерность и посмотреть, как можно было бы их расширить и сделать более гибкими, не уменьшая их общей строгости, чтобы применить к требованиям изысканий в новых областях».
        «Эти методы тем более необходимо рассмотреть, что за последнее время многие лингвисты выдвинули плохо обоснованные гипотезы. Множатся новые этимологии, но большинство из них представлено таким образом, что нельзя усмотреть даже начала демонстрирования».
        «Напрасно было бы их критиковать в деталях, поскольку нет еще единодушия относительно условий, которые в сумме своей доказывают правильность этимологических сближений».^[6]

        Невеселые выводы А. Мейе вполне справедливы, однако они не исчерпывают полностью всех сторон современного кризиса языкознания. Дело заключается не просто в том, что старые методы оказались непригодными для изучения неиндоевропейских языков.
        В области изучения так называемых индоевропейских языков положение также весьма неблагополучно. Соглашаясь, что современная лингвистика находится в состоянии «брожения», т.-е. попросту, кризиса, Мейе, как защитник классического компаративизма, не хочет и не может признать, что в своей сущности переживаемый кризис есть кризис самых основ старой лингвистики, всецело построенной на абстрактно-формальном исследовании относительно узкого материала так называемых индоевропейских языков, — кризис всей методологии языкознания.
        Формалисты-компаративисты индоевропейской школы вообще мало интересовались проблемами методологии, пренебрежительно относясь к философии, которую они третировали вместе со всей совокупностью общественных наук как недостаточно точное знание, противопоставляя им свою дисциплину с ее пресловутым «естественно-историческим методом». Только на заре своей истории, в начале, XIX века, индоевропеистика в лице Вильгельма Гумбольдта достигла высокого уровня современной ему философии немецкой классической школы, отразив в своих построениях ряд ее положений. Однако этот союз с философией был очень недолговечен, и уже учение Гегеля почти не было использовано лингвистами, которые начинают все более и более увлекаться лишенным всякого критического чутья перенесением естественнонаучных понятий в область изучения языка, постепенно отходя от больших, философских проблем, намеченных Гумбольдтом. Эти проблемы все менее и менее интересуют лингвистов, которые предпочитают довольствоваться узкой эмпирикой конкретных фактов, которые (для обобщения) подкрашиваются общими местами из теорий эпигонов буржуазной философии. Господствующим в лингвистике становится эклектизм, соединяющий вульгарный материализм с различными направлениями идеализма. Отношение лингвистов к философии в точности напоминает подобное же отношение естественников-эмпириков, которое Фр. Энгельс характеризовал следующим образом:

«Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические определения, а эти определения они неосторожно заимствуют либо из ходячего теоретического достояния так называемых образованных людей, над которыми господствуют остатки давно прошедших философских систем, либо из крох обязательных университетских курсов по философии (что приводит не только к отрывочности взглядов, но и к мешанине из воззрений людей, принадлежащих к самым различным и по большей части к самым скверным школам), либо из
[37]    
некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, — то в итоге они все-таки оказываются в плену у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной; и вот люди, особенно усердно бранящие философию, становятся рабами самых скверных вульгаризированных остатков самых скверных философских систем»[7].

        Это пренебрежение к философии, к углубленному теоретическому обоснованию своих исходных и основных положений привело языкознание к его теперешнему тяжелому состоянию.
        Развившись в целый ряд отдельных лингвистических дисциплин, некоторые из которых, как, например, семасиология — учение о значениях, только наметились, находясь еще в зачаточном состоянии, современное языкознание не может увязать эти отдельные свои части в единую стройную систему, пронизанную и скрепленную единым научным методом, оставаясь по существу рассыпанной храминой. Лингвистические работы все чаще превращаются в голые описания, иногда с ювелирной виртуозностью разработанные, но почти всегда лишенные теоретического интереса, в которых за отношениями формы совершенно исчезает содержание. Как общее правило, современный лингвист прежде всего фонетик, иногда морфолог, синтаксист, крайне редко он интересуется семантикой и почти никогда методологией. Недаром самая «внешняя» из всех лингвистических дисциплин — фонетика, трактуемая исключительно физиологически, изучающая звуковую сторону речи и пытающаяся установить абстрактные, имманентные законы истории звуков, получила преобладающее значение и развитие, проявляя тенденцию к поглощению всех остальных. С другой стороны, лингвисты-компаративисты попросту отмахиваются от ряда кардинальных проблем, например от проблемы происхождения языка, заявляя, что они не входят в компетенцию их науки, хотя в действительности причиной этого является их неспособность разрешить эти вопросы. Даже первая задача языковедения — определение его как науки (а, следовательно, и определение языка как предмета этой науки) и его отношения к другим дисциплинам — до самого последнего времени пребывает в перманентном положении невыясненности; вокруг нее время от времени возникают дискуссии, весьма показательные по своей бесплодности и посредственности. Все это вместе взятое ведет к тому, что компаративистика вырождается как наука, превращаясь в пестрое собрание множества наблюденных и формально реконструируемых фактов, иногда возводимых в степень «законов», для увязки которых предложены различные, не связанные друг с другом и часто противоречивые теории.
        Вот как «бродит» современная лингвистика, а проф. Е. Поливанов, проникнутый еще большим, чем А. Мейе, оптимизмом и нежеланием видеть и понимать действительность, пытается отмахнуться от полного, точного и прямого ответа на вопрос об очередных задачах лингвистики, ссылаясь на плохую разработанность так называемой социологической лингвистики.
        Проф. Е. Поливанов пытается сохранить в «невинности» естественно- историческое понимание лингвистики и вместе с тем приобрести «капитал» марксистски-разработанного языкознания. Он пишет;

«Работа над созданием марксистского языкознания должна выражаться не в виде похоронного шествия над гробом естественно-исторической лингвистики, а в построении новых лингвистических дисциплин на том фундаменте бесспорных фактов и положений, которые даны лингвистикой как естественно-исторической дисциплиной. Бессмысленно, например, отрицать конкретную картину звуковой и всякой другой эволюции, добытую компаративным языкознанием, ибо она, как и сам компаративный метод, достаточно уже проверена эмпирически; нужно не браковать, а пополнять те стороны картины, где остался пробел, — именно дать этим фактам социологическое обоснование».[8]

[38]              
        Таким образом для проф. Е. Поливанова все дело заключается только в том, чтобы рядом с естественно-научной лингвистикой-компаративистикой и психологическим языкознанием, представленным так называемой «психофонетикой» Бодуэна де-Куртенэ[9], построить еще и социологическую лингвистику. В качестве обоснования этого проф. Е. Поливанов выдвигает «теоретическую» трехчленную формулу определения языка и языкознания: «язык есть явление физическое, психическое и социальное; точнее, в составе языковой деятельности имеются факты физического, психического и социального порядка; отсюда и лингвистика, с одной стороны, является наукой естественно-исторической (соприкасаясь здесь с акустикой и физиологией), с другой стороны — одной из дисциплин, изучающих психическую деятельность человека, и, в-третьих, — наукой социологической.[10]
        Предположим, что мы во всем согласны с проф. Е. Поливановым. Согласимся поверить и в его «бесспорные факты и положения», и в «достаточно уже эмпирически проверенный» компаративный метод, при посредстве которого эти положения и факты были добыты; забудем все горькие сетования и откровенные признания многих современных лингвистов, которые всю вину за печальное состояние своей науки возлагают на младограмматическую школу, которая придала высокое совершенство компаративистике[11] и разберемся в трехчленной формуле, которая, по мнению профессора, является общепринятой в лингвистической литературе конца XIX и начала XX века, — одним из бесспорных теоретических достижений лингвистической философии.        Что, собственно, «теоретического» заключается в этой «формуле»? Да ровно ничего. Во-первых, она представляет собой простое перечисление разных сторон действительности, которые в разной степени и в разных отношениях связаны с явлением языка, ни в какой мере не выявляя спецификума языка как объекта исследования лингвистики; во-вторых, на основе этого эмпирического перечня различных форм движения, наличных в сложном целом языка, она указывает относящиеся к изучению этого целого дисциплины, не устанавливая их соотношения, взаимозависимости, не определяя спецификума лингвистики как особой науки. В своей первой части «формула» является простым констатированием факта, вполне аналогичным
[39]    
другим «истинам», также общепризнанным, но никем, как будто, за теоретические не принимавшимся и соответствующим знаменитым изречениям чеховского учителя: «Волга течет в Каспийское море», «Лошади кушают овес» и т. д.; во второй — санкционирует как совершенно нормальное явление то положение, в котором находится современная лингвистика, санкционирует разрозненное, ничем не связанное и не координированное существование различных лингвистических дисциплин. Вся теория, вся философия таким образом сводится к тому, что и явление языка, и разброд современного языкознания воспринимаются проф. Е. Поливановым метафизически, как некий абсолютно устойчивый, «бесспорный факт». Само собой разумеется, что признавая нечто бесспорным, мы должны, если хотим быть последовательными, впредь отказаться от всякой критической проверки бесспорного. Отгородившись крепкой стеной веры от всяких попыток перевести языкознание с его старых, приведших в тупик путей, которые составляют основное в современном кризисе лингвистики, проф. Е. Поливанов может спокойно почивать на старых «достижениях» компаративистики, изредка отмахиваясь от назойливых «многих современных америк»[12], как в нашей, так и в западно-европейской (американской) лингвистике. В своей работе В. Н. Волошинов правильно констатирует:

«В лингвистике, как и во всякой частной науке, существуют два основных способа избавить себя от обязанностей и труда ответственного и принципиального, следовательно философского, мышления. Первый путь — принять сразу все принципиальные точки зрения (академический эклектизм), второй — не принять ни одной принципиальной точки зрения и провозгласить «факт» как последнюю основу и критерий всякого познания (академический позитивизм). Философский эффект обоих способов  —избавиться от философии — один и тот же, ибо и при второй точке зрения в оболочке «факта» проникают в исследование все без исключения возможные принципиальные точки зрения».[13]

        Принятием своей «трехчленной формулы», проф. Е. Поливанов счастливо достигает описанного только что философского эффекта, устраняет всякие методологические терзания и получает возможность спокойно и трудолюбиво по мере сил проталкивать вперед и естественно-научную, и психологическую, и социологическую (конечно, обязательно марксистскую!!) лингвистику. Однако далеко не все лингвисты, в частности лингвисты-марксисты, могут принять «трехчленную формулу», так как для них вопрос
[40]    
методологии является важнейшим и первоочередным среди всего круга очередных проблем современной лингвистики.
        Впрочем, и проф. Е. Поливанов не совсем спокоен. Оставим в стороне совершенно неизбежные у него при общей эклектической установке отдельные, иногда весьма крупные и существенные, противоречия: так, например, в первой части своей статьи (до «трехчленной» формулы) он делает совершенно правильный вывод, что лингвистика как наука вообще должна быть адекватна своему объекту изучения, т.-е. должна быть наукой социологической (поскольку он совершенно правильно признает, что «язык есть явление социальное»)[14] ; во второй части забывает об этом и спешит поставить ее в общество компаративистики и психологического языкознания. Но и помимо этого мы находим у проф. Е. Поливанова ряд весьма ценных сожалений по поводу положения социологического языкознания. Уже говоря о «трехчленной формуле» он принужден признать, что «в отношении даже второго, а главным образом третьего члена этой формулы она (лингвистическая литература. — В. А.) страдает значительным платонизмом, т.-е. говорит не о том, что есть в лингвистике, а о том, что теоретически должно в ней быть»[15], а дальше высказывается еще более определенно: «совсем плохо, наконец, обстояло дело с изучением социальной стороны языка — с социологической лингвистикой. Для большинства авторов в лингвистической литературе характерно просто игнорирование относящихся сюда тем и вопросов»[16].
        Констатируя большое оживление в современной лингвистической литературе, где мы можем различить ряд социологических направлений, проф. Е. Поливанов совершенно правильно указывает, что «далеко не всякая теория, именующая себя социологической, может представить интерес для марксистской разработки языкознания»[17].
        Исходя из этого же положения, мы находим, что и «социологическое» направление проф. Е. Поливанова, поскольку о нем можно судить на основании разобранных нами выше взглядов, а особенно по даваемому им перечню случайно набранных «очередных проблем», не принадлежит к числу тех научных теорий, которые должны послужить делу создания марксистской лингвистики.[18]
        Марксистская лингвистика может быть построена только как особый отдел общей диалектики истории, поэтому очередной задачей марксистов в области языкознания является не эклектическое смешение надерганных
[41]    
из классиков марксизма отдельных цитат с вульгарным материализмом или, оголтелым идеализмом современных лингвистических направлений («социологических» и всяких иных), а сознательное применение диалектически-материалистической методологии к изучению языковых явлений.

        Говоря о кризисе современной лингвистики, мы намеренно обошли чрезвычайно важный и большой вопрос о яфетической теории, разработанной академиком Н. Я. Марром. Возникшая в недрах компаративистики, постепенно переросшая в ее антитезу, яфетидология знаменует собой исход кризиса в языкознании, давая разрешение борющимся противоречиям в новое высшее синтетическое единство. Пережив ряд революционных, отнюдь не случайных, а строго закономерных и необходимых превращений, лингвистическое учение Н. Я. Марра развилось от метафизического формализма, и идеалистического субстрата индоевропеистики к стихийному диалектическому материализму, продолжая свою дальнейшую эволюцию от стихийности к сознательному применению материалистической диалектике в языкознании.

«Не социальное потребление, а социальное творчество,— говорит Н. Я. Марр, — вот что является основным моментом в построении нового учения, определяющим все дальнейшие этапы его развития, вплоть до последних, когда дело дошло, с выявлением и установлением новых языковедных фактов, до потребности в помощи соответственной обществоведческой науки, именно материалистической, причем дело идет о материализме не по вещественности трактуемых предметов, а о материализме по методу — об историческом и диалектическом материализме»^[19]).

        Путь к марксистской лингвистике лежит только через яфетическую теорию. Овладение ее колоссальнейшими достижениями, дальнейшее развитие и, наконец, превращение путем диалектического «снятия» в марксистское языкознание — таковы очередные задачи марксистов-лингвистов. Этим самым будет выполнено и указание Ленина, что «только точным знанием культуры, созданной развитием человечества, только переработкой ее можно строить пролетарскую культуру», которое проф. Е. Поливанов очень неловко пробовал приспособить в качестве защиты умирающей индоевропеистики, умирающей потому, что для нее современный кризис является безысходной агонией. Порожденное реакционным романтизмом и колониальной политикой торгово-промышленного капитала сравнительное языкознание представляет собой «плоть от плоти, кровь от крови отживающей буржуазной общественности, построенной на угнетении европейскими народами народов Востока», как метко и глубоко правильно характеризует его Н. Я. Марр^[20]. Само собой разумеется, что, входя в общий состав культурного наследства, полученного пролетариатом от буржуазии, сравнительное языкознание не может быть просто выкинуто за борт. Такая постановка была бы в корне неверной и привела бы к очень отрицательным результатам. Однако простое усвоение «бесспорных фактов и положений» этой буржуазной идеологии было бы также совершенно неправильным, поскольку для нас «бесспорность» конкретной картины звуковой и всякой иной эволюции, добытой компаративистикой, более чем сомнительна. Дело заключается, следовательно, в том, чтобы произвести систематическую проверку индоевропейского языкознания с точки марксизма и отобрать все ценное, что может и должно быть использовано для дальнейшей работы. Не приходится доказывать, что такая критическая работа является также одной из очередных задач, стоящих перед марксистами-языковедами, и притом задачей, которая ни в коем случае не является бессмысленной, как нас хочет в этом уверить проф. Поливанов. Если бы он взял на себя труд вникнуть в те
[42]    
статьи Владимира Ильича, из которых он взял только пару цитат, то ему было бы видно, что большой вопрос о буржуазной и пролетарской культуре, вопрос о буржуазном наследии, незначительной частью которого является вопрос о буржуазной и марксистской лингвистике, решался Лениным, так же как и Марксом—Энгельсом, совершенно по-иному, чем это представляется проф. Е. Поливанову. Пожалуй, для этого было бы достаточно только прочитать предшествующий последней взятой цитате абзац, где Ленин говорит о Марксе. Вот этот отрывок:

«Маркс опирался на прочный фундамент человеческих знаний, завоеванных при капитализме. Изучивши законы развития человеческого общества, Маркс понял неизбежность развития капитализма, ведущего к коммунизму, и, главное, он доказал это только на основании самого точного, самого детального, самого глубокого изучения этого капиталистического общества, при помощи полного усвоения всего того, что дала прежняя наука. Все то, что было создано человеческим обществом, он переработал критически, ни одного пункта не оставив без внимания. Все то, что человеческою мыслью было создано, он переработал, подверг критике, проверив на рабочем движении, и сделав те выводы, которых ограниченные буржуазными рамками или связанные буржуазными предрассудками люди сделать не могли»^.[21] (Курсив мой—В. А.).

        Вот что Ленин понимал под «усвоением».
        Надо констатировать, что значительная часть нашего критического труда по усвоению буржуазного языкознания снимается той колоссальной работой по пересмотру старых лингвистических взглядов, которая проделана и проделывается не только противниками, но и честными защитниками компаративистики. Правда, критика индоевропеизма, идущая из его собственного лагеря, недостаточна, во многих отношениях слаба, но она служит лучшим доказательством того, что работать по-старинке делается невозможным даже для буржуазных по своей классовости и своему общественному сознанию ученых. Ища выхода из тупика, они штурмуют все слабые места своей науки, способствуют скорейшему ее распаду, однако они бессильны встать на новые пути. Для этого необходимо порвать не только со старой системой положений, — необходимо перестроить и свое общественное мышление, усвоить диалектическое мировоззрение освобождающего человечество пролетариата.