[34]
        Предо мной летопись X — XI вв. и несколько литературных произведений средневековой Грузии. Это не исключение, а один из многочисленных примеров и не только для одной страны. И если бы мы не знали, что они составлены несколько столетий тому назад, и если бы можно было подозревать, что эти произведения появились после создания так наз. яфетической теории, то тогда я бы подумал, что это сделано кем-то нарочно для того, чтобы оправдать и обосновать положения марксистско-ленинского языкознания. Но если это сделано не умышленно, то почему такое совпадение? Кто от кого заимствовал? Кто кому обязан? На этот вопрос мы ответим, что не только новое учение опирается и использует до него созданный, накопленный материал, но благодаря диалектико-материалистическому методу эти «исторические документы» выводит на свет истины, раскрывая в них историческую действительность или действительную историю, освободив от мистических покровов, приданных ей качественно инакомыслящими интерпретаторами. После того как создана эта теория, она проявляет удивительную способность «притягивать» к себе факты, которые иллюстрируют и оправдывают ее, но не потому, что она создана независимо от этих «фактов», построена и выдумана гениально, а, наоборот, как сказал М. Н. Покровский, «академик Марр идет от фактов к теории, а не наоборот, от теории к фактам... путь академика Марра — правильный путь, путь, которым всегда шли Энгельс, Маркс, Ленин» [1]. Но, дав определенное направление
[35]
фактам, внеся в них «порядок», усвоив или осмыслив их, затем уже это качественно новое осмысление привлекает и классифицирует новые факты и, классифицируя их под углом зрения выработанного миропонимания, собирает новое количество, подготовляя почву для новых качественных сдвигов. В этом непреоборимая сила марксистско-ленинского языкознания. Сущность этого учения заключается в том, что оно не может остановиться даже на самых блестящих достижениях, ибо оно опирается на марксистско-ленинскую методологию, а, как говорит Н. Я. Марр, «у диалектико-материалистического мышления нет смены, но нет и замыкания, в нем неисчерпаемые возможности сдвигов вширь и вглубь, в пространство и время».[2] Оно не только имеет возможности, но внутренняя закономерность его развития с необходимостью толкает его на новые сдвиги, все шире и глубже охватывая и познавая новые, доселе неведомые сферы человеческого бытия.
        И потому, совершенно не понимая этого, так наз. «стадиальные последователи» нового учения, следуя ему до определенной ступени своего развития, замирают на этих достижениях и, сделав какой-нибудь шаг или шажок в том или ином направлении, считают выполненным свой долг перед человечеством и, с умилением глядя на пройденное, тревожно и трусливо, отводят взор от новых сдвигов, которые с неизбежностью вытекают из предшествующих, закономерно снимаясь и сменяясь. Те, которые никогда не двигались, призывают вернуться назад от современного состояния к былым дням без треволнений, а те, которые когда-то двигались, остановившись, кричат: «Мгновенье, прекрасно ты, продлись постой». Но «пленительное мгновение» не останавливается; оно, развиваясь, мчится, вперед, оставляя за собой дезертиров, которые, отставая от продвижения вперед, тем самым идут назад, уступая место новым силам, людям с новым мышлением, которые пришли вместе с Октябрьской революцией и революционно перестраивают наследие старого мира, создавая новое, социалистическое человечество, охватывая высоты революционной мысли или мыслимости — этого вернейшего рычага для овладения вселенной, — стремясь «понять непонятное», объять «весь мир необъятный».
[36]
        Совершив переворот в языкознании, взорвав изнутри расшатанную крепость буржуазной лингвистики, освободив ее от темных завес идеалистического умозрения, марксистско-ленинское учение об языке вывело его на широкий простор, раскрыв в нем неиспользованные возможности и то неизмеримое значение, которое имеет правильное понимание языка для освещения проблем человеческой истории, в особенности той ее части, которая до сих пор называлась «доисторией». И потому его значение не умещается в рамках так наз. истории лингвистики и не только в этом противопоставляется индоевропеистике, которая в языкознании, подобно беззубой старушке археологии, занимается лишь вещеведением, подходя к изучению языка не через посредство овладения техникой мышления, а с точки зрения так наз. фонетики, морфологии или схоластической грамматики вообще, что является карикатурой на действительность и этой карикатуре, этому величайшему заблуждению марксистско-ленинское языкознание нанесло такой сокрушительный удар, от которого старая наука никогда не оправится, хотя еще будет продолжать свое жалкое существование. Здесь новым учением об языке проведена историческая грань, от которой к прошлому нет возврата.
        Марксистско-ленинское языкознание блестяще показывает неразрывную связь между языком и мышлением, рассматривая эти надстроечные категории как находящиеся в тесной связи и во взаимодействии с производством и производственными отношениями, не отрывая их друг от друга, как особые «факторы». После того, что сделано новым учением о языке, может вызвать только улыбку всякая попытка построения истории мысли, — как и истории материальной культуры, — без палеонтологии семантики. Маркс писал: «язык так же древен, как сознание, язык — это практическое, существующее для других людей, а, значит, существующее также для меня самого, реальное сознание».
        Конспектируя книгу Гегеля «Наука логики», где Гегель говорит о «связи мышления с языком» и замечает в немецком языке (теперь это раскрыто во всех языках) «противоположное значение слов»,[3]
[37]
Ленин придает огромное значение этому вопросу и делает углубленный вывод, ставя знак равенства между историей мысли и историей языка хотя с вопросительным знаком, но не потому, что у него было сомнение (также он не считал их и тождественными), а потому, что еще не все было сделано, требовало дальнейшего изучения и освещения на фактах» — словом, это было правильное предвидение, но не детальное решение вопроса, что сделано яфетической теорией, которая установила не только, что это так, но и как, и в этом ее главная заслуга, это ценнейший вклад в историю человеческой мысли, который вошел «в железный инвентарь марксистского понимания истории» (Покровский).
        Палеонтология речи есть история языка, следовательно, история мышления, ибо палеонтология семантики есть история содержания слов, но не отдельных, оторванных друг от друга, с одними или несколькими значениями, а их взаимодействий или строения, т. е. техника мышления. Но техника мышления есть способ мировоззрения, как надстройки производства и производственных отношений, которая на ранних ступенях развития теснее связана с базисом, ибо язык «имел функцию производства согласно мировоззрению людей тех эпох». [4]
        Различные эпохи языко- или мыслетворчества отличаются друг от друга не тем, сколько или какие слова (по звучанию) произносились, а тем, как они производились, как их осознавали, понимали, как их употребляли. В этом смысле техника мышления есть методология, resp. мировоззрение. Согласно методологии или технике мышления людей начальных стадий человеческой истории, орудия производства «у мышления и языка были общие с производством»[5], и в то же время не было «никакой самостоятельной речи: не было отрешенного мышления, не было языка вне производства».[6]
        Нет слова, которое не выражало бы мысли. «Нет ни одного слова, ни одной формы, ни одного звука, ни одного лингвистического явления
[38]
не прошедшего через осознание, созданное и нормировавшееся коллективным впоследствии производством».[7]
        Отсюда неоценимое значение языка не только для истории материальной культуры, но и для философии. [8] Следовательно, предметы палеонтологии семантики и философии совпадают. И если «история мысли есть история языка» (Ленин), то предметом философии являются явления языка, или мысль, с «первых дней творения».
        В своих творческих исканиях новое учение об языке, устанавливая технику мышления различных стадий, дает разъяснение так наз. «дологического мышления», которое является не чем иным, как первобытно-диалектическим мышлением. «Это мышление также было логическим, но менее абстрактным, более наглядным, по увязке с материальной базой диалектико-материалистической логикой, соответ­ствующей в базисе — первобытному коммунизму».[9]
        Мышление первобытного человека было не аналитическим, но безусловно материалистическим. На смену первобытно-диалектическому мышлению пришло формально-логическое мышление, которое оказалось самым кратковременным явлением в истории смен техники мышления, стоящим как середина или водораздел между первобытным и высшим диалектическим мышлением, ныне называемым марксизмом-ленинизмом, которое на стадии коммунистического общества будет соответствовать этому строю, не противореча ему, и будет «принимать новый вид с каждым новым великим открытием» (Энгельс).
        Это не абстрактное мышление, еще только зрительное сознание
[39]
(диффузно многоохватное). Человек не мыслит отвлеченно или понятиями — его мышление образное. Затем уже в сознании начинают выделяться производственные моменты (осознанные в производстве предметы, 'объект', 'действие', 'субъект'), категории мышления не формального, а идеологического порядка. Но это еще не понятия. Они только дают представления о «понятиях» (образ-представление, затем образное понятие).
        Долго даже после появления звуковой речи отсутствовало понятие, например, о 'душе', не существовало слова для ее обозначения.[10] Этому представлению предшествовал не биологический термин 'дыхание', а 'рука', как опять-таки не физическая, а социальная категория».[11]
        Религия и идеализм вместе рождаются как близнецы из одной утробы одной и той же матери. Так же нельзя ставить вопроса, что раньше — религия или идеализм, как в отношении языка и мысли. Идеализм так же немыслим без религии, как и религия без идеализма. «Идеализм есть поповщина» (Ленин), и они никогда не расставались. По Ленину, для первобытного идеализма «общее (понятие, идея) есть отдельное существо».[12] «Раздвоение познания человека и возможность идеализма ( = религии) даны уже в первой, элементарной абстракции».[13] Ленин приводит пример: «дом» вообще и отдельные дома.
        Следовательно, идеализм (resp. религия) не только не мог появиться до хотя бы «первой элементарной абстракции», но в этой «первопри­чине» дана только возможность его появления. Таким образом, «менее абстрактная» и «более наглядная» «диалектико-материалистическая логика» первобытного мышления, которая в базисе соответствовала первобытному коммунизму, является качественно всеобщей и господствовавшей вплоть до зарождения (и на первых порах) непосредственных возможностей появления мышления качественно противо­положной техники. Но и в условиях сменившей техники «снятая
[40]
диалектика» не исчезала, а развивалась закономерно, но она была лишь оттеснена и притеснена, как определенные слои производственного коллектива на соответствующей ступени дифференциации, как угнетенные классы в классовом обществе, подобно тому, как «мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями» (Маркс).
        Энгельс писал в «Анти-Дюринге», что люди действовали диалектически задолго до открытия закона диалектического мышления. Люди не только действовали, но и мыслили диалектически задолго до появления, скажем, философии Гераклита. Сам Гераклит представляет звено в цепи развития, которое на определенной стадии схватило коллективную мысль и ударно зафиксировало ее, как грамотный, хотя бы гениальный, но не исключительно способный, единственно даро­витый и «призванный» для просвещения народов. «В любом предложении можно (и должно) как в «ячейке» («клеточке») вскрыть зачатки всех элементов диалектики», говорит Ленин, показав таким образом, что «всему познанию человека вообще свойственна диалектика».[14]
        Так же невозможно абсолютное отсутствие вообще в человеческом мышлении элементов диалектики, как и самая крайняя мистика или фантастическая отвлеченность без элементов пространственности. Марксистско-ленинское языкознание устанавливает для целой эпохи, которая длиннее всех последующих эпох, исключительное господство первобытной диалектико-материалистической логики, которая не в примитивном, а трансформированном — для обычного представления в скрытом виде, как противоположное формально-логическому (идеалистическому) мировоззрению, существовала и развивалась на всем протяжении человеческой истории вплоть до высшей материалистической диалектики, которая будет соответствовать в базисе коммунизму без смены и без замыкания.
        Как «сила и вещество неотделимы друг от друга»,[15] так и первобытный человек не отделял силу от ее носителя. Силу он не воспринимал как самостоятельное вещество, как особую категорию, как некий предикат
[41]
и, следовательно, не мог разъединить, ни соединить ее с «носителем», так же как и сам «носитель» не сопоставлялся, как нечто отличное и исключающее, другим, уже осознанным или разно представляемым видам бытия.
        Занимаясь этим вопросом более основательно в других работах («О первобытном мышлении», «Русский «волк» и немецкий Völker в свете палеонтологии речи») и не желая отвлекаться (хотя «строгая намеченность» очень часто есть «строгая ограниченность»; не так ли случается с «архео-веще-логией» и «этно-лого-графией»?) даже в сторону разрешения вопроса, укажу лишь следующее. Груз. dal не только 'сила' , но и 'дитя', 'сын', 'дочь', с экающей огласовкой и с усечением исходного плавного — de. С окающей огласовкой (du) то же двухэлементное слово означает 'самку', а согласно открытому новым учением о языке закону мыслетворческого процесса «часть по целому» — тот же элемент с удвоением du-du означает 'женскую грудь', 'сосок', также 'молоко' в составе s-de (→r-de) и di-da 'кормилица'. Не буду повторять, что оно же означает 'женщину', 'невестку' (s-dal), 'сестру' (da) и 'брата' в составе d-ma и т. д., что неоднократно разъяснено в ряде яфетидологических работ; dal есть элементный эквивалент русского слова «си-ла», которое у армян с удвоением плавного — silla означает 'пощечину', как и у тюрок silla, но по норме шипящей группы шılla и у персов silla в том же значении. У грузин оно сохранилось без удвоения плавного в значении 'проявления силы'; silis gartkma буквально 'ударить пощечину', 'показать силу', 'ударить кулаком', а 'рука' и 'сила' одно и то же. Dalaar maqvs 'силы нет', т. е. моя рука не простирается на это , также как в русском «не в моих силах» значит 'не в моих руках'.
        Двухэлементный идеологический дифференциал того же слова вместо звонкого с глухим начальным сибилянтом груз. sul-i 'душа[16], 'дух' — также как др.-л. арм. an-dǝn означавшее 'душу' и 'тело', абх. a-φsǝ, лежащее в основе греч. ψυχή душа' и т. д , — не отвлеченное или религиозное идеалистическое понятие с самого начала, а восходит к 'телу', 'человеку', и со своим «первобытным» значением
[42]
проникает даже в произведения христианских летописцев, нередко важных духовных лиц средневековой Грузии. В одной летописи (X— XI вв.) говорится, что во время (мнимого) нашествия Александра Македонского нравы до того упали, что люди ko elsa sulsa tamdes 'всякую душу съедали', т. е. ели всякого рода  животных, всякую тварь, не брезгуя ничем. Затем m-ku-dar-sa шesṭamdes 'мертвого кушали', т. е. в этом восприятии 'душа' бывает и 'мертвой' и 'живой'. Не отдельная, абстрагированная бессмертная душа мертвого тела, а она есть само тело, ничем не отличаясь от него. Если бы они представляли душу анимистически, то не могли ее принимать объектом еды. Sul означает также 'все', 'полнота', 'содержимое', 'сущее', 'полный' (s-rul-ı) 'законченность' ('итог'): 'всеохватывающий', 'всеобъемлющий' (s-rul-ı-ad-ı) и т.д., чему со ответствует немецкий двухэлементный со звонким свистящим zē-le душа,  сущность, внутренность, resp. 'полнота', 'все'. В немецком же в линии космического мировоззрения этому соответствует zē 'море', resp. 'вода'. К тому же значению восходит русск. «су-ть» 'сущность', 'содержимость', 'все' и груз. ṫuϑ 'время' ('секунда') и ṫuϑıerı 'временный', 'моментальный', 'быстро преходящий', также 'вода' ṫueϑ-ı 'капля' и также слово, связанное с действием над водой или жидкостью, ṫuela 'доить' и с противоположным значением ṫua, da-ṫua (daṫva) 'гореть', 'сжечь'.
        В соответствии с техникой мышления различных стадий с их разносторонностью и разноотражаемостью базиса в идеологии, которая «не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный» (Ленин), то же слово означает не только 'ветер', но также и 'направляться', 'стремиться' по норме шипящей группы шur, mıeшureba 'направляется', sur, sur-vıl-ı  'желание' sa + sur-velı 'желаемое', 'приятное', а его идеологический дифференциал dul-vıl- ı по закону единства противоположностей означает 'ненависть', 'презрение', 'отвращение' sa + dul + vel-ı 'ненавидимый', т. е. dul, resp. sul, который не свой, а 'чужой', принадлежит противоположному коллективу, впоследствии при углублении дифференциации и осознании расхождения интересов и внутриколлективный, территориально или кооперативно более близкий. Тот же двухэлементный
[43]
du + al ← du + val-ı (d+ val- ı) не только 'кость', но и 'труп', 'труп-особа' и другое слово также из двух элементов (ВА), но расположенных в обратном порядке и по норме шипящей группы m + dor-ı 'труп',  'труп мертвого'...  Можно указать  на dı + r-ı 'корень', 'основа', 'дно', как соответствующее sul 'все', 'полнота', 'сущность'  в противоположность u-dır-o  'бездонный', 'неполный', 'бесконечный'.
        Не с точки зрения некоторых «видимостей этой сущности», неко­торых отдельных сторон в том или ином конкретном проявлении, в котором не все и не всегда могут соответствовать действительности, разумеется, по отношению своей собственной истинности, как высшего критерия и как объективного отражения или познания объек­тивного движения действительности, — должна рассматриваться эта теория, а с точки зрения того нового и главного, которое проделано или создано ею и внесено как новое слово в сокровищницу мысли. Эта теория языкознания не недоделанная теория, а окончена, но не закончена, в том смысле, что будто бы ею уже все сделано и дальше некуда идти. Если это так, тогда этой теории ничего не остается де­лать, разве как подобно Библии печататься и распространяться в неизменном виде. Тогда конец этой теории как всему миру, если он «закончит» свое развитие. Но не мир закончит развитие, а часть человечества, которая доселе господствовала над человечеством и которой пришел конец. Это буржуазно-идеалистическое мировоззрение со своим классовым основанием (и со своими вольными и «невольными» сторонниками, в том числе противниками марксистско-ленинского языкознания), выход которого в безвыходности, т. е. в уничтожении. И потому не случайно, что новая теория могла зародиться, если даже «предпосылки зачатия» имелись в предшествующей общественности, только на другом, противоположном буржуазному миру полюсе, где колыбель нового, обновленного человечества. И потому напрасны все старания людей, которые ищут причины появления этого направления во внутренних свойствах или гениальности творца теории, который совершил в самом себе переворот, не учитывая того, на какой почве и в каких условиях все это происходило. «Внутренний переворот», скажем, главного представителя этого направления тесно и
[44]
неразрывно связан с послереволюционной пролетарской общественностью, в которой ему приходилось жить и действовать (хотя не все одинаково «реагируют», «впитывают окружение»).
        И это влияние не «общее», не «впечатлительное» (на кого оно не производит впечатления?), не мимолетное, а органическое, глубокое, всеохватывающее, вольное и невольное, заметное и незаметное, ежедневное и ежечасное, начиная с невидимых пылинок революции и кончая ее высшей осмысленностью. И потому односторонний или невсесторонний подход к этому вопросу приводит к совершенно неясным и запутанным результатам. Ничего не понять ни в происхождении, ни в сущности этой теории без понимания и осмысления самой Октябрьской революции, детищем и достоянием которой является она, как одна из славных страниц в истории ее достижений.
        Учение Н. Я. Марра об языке, раскрыв истинную природу слова, обнаружив за его традиционно-воспринимаемой формалистической завесой мысль стадиальных смен техники мышления, переосмыслением старых достижений вносит свое новое слово, новую технику мышления, содействует разработке марксистско-ленинского понимания закономерностей, смен и динамики языка и мышления, не в случайной, а неизбежной увязке с историей материальной культуры, в частности раскрыв закон так наз. функциональной семантики. И это — новая ступень в развитии науки, ступень в развитии человеческой мысли.