[493]
Для решения вопроса о происхождении индоевропейского винитель­ного падежа существенное значение имеет наличествующая в индоевро­пейских языках двухчленная классификация имен, отражающая качествен­ную оценку всех предметов и явлений в зависимости от их способности выступать субъектами или объектами действия. Полное уяснение перво­начального семантического принципа деления представляется очень трудным, так как деление это уже в древнейшие засвидетельствованные письменными памятниками периоды истории индоевропейских языков выступает как категория грамматическая, выражаясь прежде всего в особом падежном оформлении имен соответствующих классов; семантическая же основа этого деления в значительной мере затемнена в результате целого ряда сдвигов как семантического, так и чисто формального характера. Нельзя забывать, что доисторические периоды развития грамматического стрбя индоевропейских языков восстанавливаются нами чисто ретроспективно, путем анализа разного рода пережиточных явлений, включенных в более или менее переосмысленном виде в живую ткань языковой системы позднейших эпох, и представляют собой слишком отдаленный этап истории.

Поэтому мы не всегда можем ставить перед собой задачу показать во всех деталях, с исчерпывающей полнотой семантико-синтаксическую структуру, гипотетически восстанавливаемую в качестве исходной точки развития строя индоевропейского предложения.

Тем не менее совершенно несомненным является наличие уже в древнейшие периоды некоего качественного признака деления имен, обозначающих предметы и явления, с точки зрения их возможности выступать в предложении в роли субъекта или объекта. Это нашло себе морфологическое выражение в выделении в составе древней супплетивной парадигмы склонения указательного местоимения (греч., ὁ, ἡ, τὸ), то др. инд. sá, sā, tád) особой субъектной основы мужского и женского рода для именительного падежа единств, числа, противостоящей материально совершенно другой основе, общей для всех косвенных падежей и име­нительного падежа среднего рода.

Как проявление этого, же принципа следует рассматривать и создание особой субъектной формы, превратившейся в дальнейшем в форму « именительного » падежа класса « одушевленных », выступившей как основной момент, формально выделивший потенциальные « субъекты » из общей массы неоформленных именных образований.

О происхождении форманта-s, характеризующего именительный падеж класса « одушевленных » в древних индоевропейских языках, писа­лось много; но до сих пор наиболее вероятной является выдвинутая еще Боппом гипотеза о том, что формант этот восходит к суффигированному местоимению sа. Хотя гипотеза эта полностью недоказуема, ввиду характерной для индоевропейской флексии стертости формальных элементов, не   поддающихся в большинстве   своем семантическому ана-
[494]
лизу, она не теряет, однако, своей вероятности. Очень легко представить себе, что сочетание неоформленного имени (потенциально, в силу своей лексической значимости, обладающего « субъектным » характером) с ука­зательным местоимением, придающим ему момент « определенности », могло послужить основой для создания особой « субъектной » формы. Эта « субъектная » форма превратилась в дальнейшем в специальный показатель « субъектного » падежа, который, однако, не стал всеобщей формой подлежащего, закрепившись лишь за определенной частью имен, так наз. классом « одушевленных », восходящих к древней категории « субъектов », выделявшихся первоначально как чисто семантическая группировка.

Что касается остальных имен, не получивших морфологической характеристики в качестве « субъектов », то они продолжали сохранять неоформленное состояние, выступая в обстоятельственно-определительной функции по отношению к соответствующим субъектам и предикатам, выделявшимся постепенно как самостоятельные члены предложения; из обстоятельственно-определительных функций неоформленной основы развиваются затем объектные; параллельно происходит образование специальных косвенных падежей, которым тоже в большей или меньшей степени присущи функции как обстоятельственно-определительного, так и объектного характера, но, повидимому, в более четко дифференцированном виде. Неоформленная именная основа, выступая в окружении других основ, приобретающих падежное оформление, также имеет тенденцию с течением времени стать падежной формой, сохраняющей, однако, значительную широту и неопределенность функций, унаследованных от ее первичного характера всеобщего определителя; так можно мыслить развитие в индоевропейских языках категории, которая рядом исследователей совершенно справедливо сопоставлялась и сопоставляется с так наз. « неопределенным падежом » (casus indefinitus), известным в тюркских и многих других  неиндоевропейских  языках.

Однако, пока эта форма не приобрела характера всеобщности, распространившись на все имена без различия, независимо от их принад­лежности к определенной семантико-грамматической группировке, она не может еще считаться падежом в полном смысле слова. Появление собственно винительного падежа, семантически, а также в значительной мере и морфологически восходящего к так наз. « неопределенному падежу », вернее к падежно-неоформленному имени, выступавшему в обстоятельственно-определительных функциях, связано с возникновением соответствующей формы у имен класса « одушевленных », т. е. мужского и женского родов. Форма эта в единственном числе характеризуется, как известно, наличием особого показателя -т (-п); этот же формант мы встречаем в ряде древних индоевропейских языков в именительно-винительном падеже единственного числа основ на -о- среднего рода (формы этих падежей для среднего рода всегда   совпадают).

Вопрос о происхождении этого форманта поднимался в компарати­вистике неоднократно; Бопп и в этом случае выдвигал гипотезу о место­именном происхождении. Гипотеза эта частично поддерживалась после­дующими представителями сравнительного языкознания, частично же отвергалась. Не возражая принципиально против возможности место­именного происхождения форманта -т, следует, однако, признать, что в данный момент компаративистика не имеет возможности уточнить его этимологию, связав с определенной местоименной основой, и тем самым характеризовать его первоначальную   семантику.

В частности, не имеют под собой достаточной почвы попытки возвести формант -т к местоимению дальности и этим противопоставить его номинативному форманту -s, связанному с местоимением, указывающим на ближайший предмет. Мне кажется, что эта гипотеза, не подтвер­ждаемая   формальным   анализом   относящихся   сюда   элементов, не под-
[495]
тверждается также и исторической семантикой винительного падежа, древнейшее значение которого носит обстоятельственно-определительный, а отнюдь не объектный характер, а направительное значение выступает всего лишь как разновидность более широкой обстоятельственной функции.

Попытки семантизации форманта -т характерны для большинства представителей домладограмматического периода компаративистики, занимавшихся вопросом развития индоевропейской падежной системы. Особенно подчеркивался момент совпадения аккузативного окончания -т с окончанием именительно-винительного падежа основ на -о- среднего рода; при этом совершенно справедливо указывалось на пассивность, специфически объектный характер категории среднего рода, в. результате чего естественно возникала мысль о том, что формант этот с самого начала служил обозначением инертности, пассивности, откуда и развилось его употребление в качестве показателя специфически объектного падежа — винительного.

Однако Гедике еще в 1880 г. справедливо указал на то, что для среднего рода применение форманта -т совершенно четко ограничивается пределами основ на -о-, полностью отсутствуя как показатель имени­тельно-винительного падежа для всех остальных основ среднего рода[1]. Отсюда следует, что: 1) показатель этот не мог служить в качестве общего обозначения категории имен пассивного характера и 2) что он тесно связан лишь с одним классом основ — основами на -о-. В пределах склонения основ на -о- формант этот, первоначально представлявший собой всего лишь ничего не значащий фонетический элемент[2], адапти­ровал себе, в противопоставлении номинативному форманту -s, связан­ному, по мнению Гедике, также первоначально лишь с основами на -о- мужского и женского рода, определенную падежную функцию; таким образом и возникло обозначение винительного падежа, перенесенное затем на другие основы мужского и женского рода. В среднем же роде формант -т так и ограничился пределами основ на -о-, которые и высту­пают в именительно-винительном падеже совершенно параллельно не­оформленным образованиям других типов основ.

Аналогичную позицию занимает в дальнейшем Мейе[3], который идет, однако, еще дальше, утверждая, что формант -т именительно-винитель­ного падежа среднего рода не имеет ничего общего с соответствующим формантом винительного падежа ед. числа мужского и женского родов. Он рассматривает его как чисто фонетический элемент, лишенный какой бы то ни было семантической   функции.

Точку зрения Мейе развивает дальше Агрель[4], который, исходя из положения о том, что индоевропейский праязык не представлял собой полного единства, а уже внутри себя заключал известные формальные расхождения диалектального порядка, доказывает первоначальное отсут­ствие единого оформления для именительно-винительного падежа основ на -о- среднего рода; по его мнению, уже в праязыке рядом с формой на -от существовала форма на -о-[5], параллельная соответствующим неоформленным образованиям от других основ среднего рода. В под­тверждение выдвигаемого им положения Агрель ссылается на славянские факты (наличие основ на -о- среднего рода с сохранившимся оконча­нием -о, типа лѣто, в то время как окончание -оm так же как и -оs, закономерно должно было дать славянское -ъ), на балтийские, на тохарский (диалект В), частично на хеттские и германские.

[496]
Приведенные Агрелем доказательства в значительной своей части убедительны. Во всяком случае в компаративистике сейчас может счи­таться уже установленным факт вторичного возникновения характерного для именительно-винительного падежа ед. числа основ на -о- среднего рода форманта -т (-n), вовсе отсутствовавшего в ряде индоевропейских языков. Таким образом, и для основ на -о- среднего рода состояние морфологической неоформленности выступает как исходное, чем устана­вливается полный параллелизм с остальными типами основ среднего рода.

Спорным представляется положение о том, что формант -т перво­начально был лишен какой-либо значимости, возникнув как чисто фоне­тический элемент. Хотя в настоящий момент и нет возможности вскрыть первичную семантику этого форманта, нет, мне кажется, оснований возражать против высказывавшегося еще Боппом предположения о его местоименном характере.

Принципиально неправильной мне представляется точка зрения Мейе относительно отсутствия связи между -т, как формантом именительно-винительного падежа основ на -о- среднего рода, и -т — окончанием винительного падежа, характерным для единственного числа слов муж­ского и женского рода всех типов основ. Если мы станем на эту точку зрения, то тем самым мы снимем вопрос о происхождении винительного падежа, который, согласно позиции Мейе, представится как изначально данный (в праязыке); совпадение же с ним формы винительно-именитель-ного падежа среднего рода выступит как результат аккомодации перво­начально ничего не значащего фонетического элемента.

Наоборот, признанием наличия определенной связи этих форм мы сохраняем возможность историко-семантического истолкования винитель­ного падежа в его генетической обусловленности характерным для древних индоевропейских языков двухчленным делением имен с точки зрения их потенциальной способности выполнять субъектные или объект­ные функции в предложении.

Однако к истолкованию этой связи можно подходить с разных сторон. Так, например, Вельтен[6], признающий значимость для развития структуры индоевропейского предложения двухчленного деления на классы « одушевленный » и « неодушевленный », исходит из сравнения с языками эргативного строя (гренландский, баскский, грузинский), где четко выражается противопоставленность активного и пассивного падежей. Основываясь на этом сравнении, он трактует индоевропейское номинативное -s как показатель активного падежа класса одушевленных (возражая, однако, против трактовки индоевропейского номинатива как первоначальна косвенного падежа, выдвигаемой путем сопоставления его с генитивом); формант -т он рассматривает как показатель пассивного падежа класса « одушевленных ». Класс же « неодушевленных » имеет « общий падеж » (le cas commun), характеризующийся нулевым оформлением. В дальнейшем происходит взаимоперекрещивание этих категорий, в результате которого « пассивное » -т переходит и на « общий падеж » класса « неодушевленных ». Таково, согласно Вельтену, оформление номинативно-аккузативной схемы индоевропейских языков.

В основу своей концепции Вельтен кладет уже наличное противо­поставление « активного » и « пассивного », или иначе « субъектного » и « объектного », падежей, приписывая его, однако, лишь классу « одуше­вленных »; « неодушевленный » же класс, или класс « объектов » по преи­муществу, остается, таким образом, за пределами этой схемы, лишь вторично включаясь в нее путем позднейшего перекрещивания соответствующих категорий. В результате такого построения двухчленное деление
[497]
имен на потенциальные « субъекты » и « объекты », красной нитью прохо­дящее через всю морфологическую структуру древних индоевропейских языков, фактически исключается как фактор, в какой-то мере опреде­ливший оформление, субъектно-объектных отношений, и сводится на положение побочного явления. Основное внимание переносится на возникновение противоположения активности и пассивности, как грам­матических категорий, обозначаемых с помощью специальных падежных форм, вне учета моментов лексико-семантического порядка, выражающихся в именной классификации. Таким образом, согласно этой концепции, в качестве первичной функции индоевропейского винительного мы должны рассматривать функцию прямого объекта, притом с подчеркиванием его « пассивного » характера.

Между тем семантический анализ древнейшего употребления индо­европейского винительного падежа обнаруживает, что чисто объектные функции, в частности функция падежа прямого дополнения при переход­ном глаголе, являются вторичными; как первичное же выступает значение определительно-обcтоятельственного порядка.

Поэтому представляется более правильной совсем иная схема раз­вития индоевропейского винительного, состоящая в следующем: исходным моментом является наличие двухчленного деления имен, основанного на качественной оценке древним сознанием всех предметов и явлений с точки зрения их значимости и обладания их особыми свойствами, позволяющими обозначающим их именам выступать в предложении в функции субъекта или объекта. Это нашло себе выражение в создании специального субъектного форманта -s, закрепленного за классом потен­циальных « субъектов » (« одушевленным » классом, согласно общепринятой терминологии). В несубъектной же функции, как для класса « объектов », так и, возможно, для класса « субъектов », выступала неоформленная основа. Однако на этой стадии рано еще говорить об « объектном » значении этой формы. Постепенно выделяясь из состава слитного предикатного комплекса[7], в котором она выступала в функции опреде­лителя признака, данного в предикате, она лишь со временем превра­щается в самостоятельный второстепенный член предложения, становясь дополнением. В течение долгого времени преобладающим значением неоформленной основы, так наз. « неопределенного падежа », является значение обстоятельственно-определительного, а не объектного характера, что пережиточно отражается в наличии довольно широких обстоятельственных функций у винительного падежа в древних индоевропейских языках.

За одним из типов основ (основы на -о-) класса « неодушевленных » закрепляется формант -т. Каков бы ни был его первоначальный характер, является ли он, как принято считать в новейшей компаративистике, ничего не значащим фонетическим привеском или же имел местоименное происхождение, ясно лишь то, что он 1) представляет собой вторичное наращение на неоформленную основу или так наз. « неопределенный падеж » и 2) что он связан с определенной группировкой имен класса « объектов » (« неодушевленного » класса). Если он имел местоименное происхождение, весьма вероятно, что он мог приобрести функцию пока­зателя « определенности » имени, выступающего в функции определителя предиката, а возможно, уже и в функции дополнения, как самостоятель­ного члена предложения.

Основным моментом здесь является установление того положения, что формант -т не был изначально самостоятельным падежным показа­телем, как не существовало в эпоху появления формы с этим показателем и категории  винительного  падежа;  он  выступал  лишь как добавочная
[498]
характеристика, значимая первоначально или незначимая (существенных расхождений в разрешение данного вопроеа это не вносит), сопутствующая определенной группе неоформленных именных основ, относящихся к классу потенциальных « объектов » (« неодушевленный » класс, позднее « средний род ») и выступающих исключительно в функции обстоятельственно-определительного порядка. Иначе говоря, это была одна из форм той категории, которая соответствовала известной нам из ряда неиндоевропейских языков категории так наз. «неопределенного падежа »; не исключена возможность, что она обладала еще добавочным оттенком « определенности » в указании на соответствующий предмет.

Поскольку имена класса « одушевленных » могли выступать не только в субъектной функции, а могли также играть роль определителей признаков, данных в предикате или в других выделившихся уже членах предложения и, следовательно, также должны были выступать в неоформ­ленном виде, в так наз. « неопределенном падеже », мы можем считаться с возможностью переноса показателя -т, связанного первоначально с определенной группой имен « объектного » класса, выступавших в обстоя­тельственно-определительной функции, на класс « одушевленных ». Этим самым показатель -т приобретает уже падежное значение, противо-поставляясь характерному для данной категории имен специальному субъектному форманту (-s). Противопоставление это должно было, несомненно, играть существенную роль для грамматизации этого фор­манта и превращения образованных с его помощью сочетаний в особую падежную форму, имеющую всеобщее значение, по крайней мере для класса « одушевленных »  (позднейших мужского и женского родов).

Однако в семантическом отношении форма эта, несмотря на наличие специального падежного показателя, является наследницей функций неоформленной именной основы в ее обстоятельственно-определительном употреблении. Об этом свидетельствует параллельное существование с тем же значением лишенных показателя -т неоформленных образо­ваний среднего рода ддя всех типов основ, за исключением основ на -о-. Главное же доказательство генетической связи индоевропейского вини­тельного с реконструируемой нами для доисторического периода кате­горией « неопределенного падежа » — это древнейший характер его значения. Как показывает анализ употребления винительного падежа в одном из старейших памятников индоевропейских языков — в Илиаде Гомера, объектные его функции рядом постепенных переходов связаны с функциями обстоятельственно-определительного порядка. При этом выясняется, что объектные значения обнаруживают следы своего раз­вития из значений обстоятельственно-определительных, которые и сле­дует, таким образом, рассматривать как первичные.

Дальнейшая история индоевропейского винительного падежа связана с расширением его объектных функций и с постепенным сведением на-нет пережитков обстоятельственного значения, унаследованных от периода, когда категория прямого дополнения не была еще выработана, а нео­формленная именная основа выступала в роли определителя признака, заключенного в предикате.

Важным моментом в развитии винительного падежа, как падежа прямого дополнения, следует считать то обстоятельство, что развитие это протекало в обстановке выработки ряда других падежных форм, составивших индоевропейскую падежную систему. Значение винительного падежа оформлялось в соотношении с развитием других падежных зна­чений, также носивших в большей или меньшей мере обстоятельственный или же объектный характер.

Можно предполагать, однако, что значение их, по сравнению со все­объемлющей широтой функций, присущих неоформленной именной основе, выступавшей в роли ближайшего определителя признака, было изначально более   конкретным   и   яснее    очерченным.    Эта   большая   конкретность
[499]
в определенность зависела, конечно, прежде всего ог материального характера того аффикса, с помощью которого получала свое оформление та или иная возникающая падежная форма, обозначавшего или напра­вленность, или принадлежность, или совместность, и т. д., и т. д. Соз­давшиеся таким образом падежи с самого начала уже служили для обозначения самостоятельных второстепенных членов предложения и противостояли, как таковые, неоформленным именным основам, сохра­нявшим еще унаследованную от периода инкорпорации тесную связь с предикатом или другим самостоятельным членом предложения, в качестве его ближайших определителей. В то же время наличие таких сформиро­вавшихся падежных образований само по себе должно было уже содей­ствовать превращению в падеж неоформленной основы, в нулевой форме или снабженной элементом -т, со включением ее в состав общей падеж­ной системы.

В засвидетельствованные письменными памятниками периоды развития древних индоевропейских языков винительный падеж является уже падежом в полном смысле этого слова, с преобладанием объектных функций над обстоятельственными, которые, однако, в той или иной мере сохраняются в качестве пережитков категории « неопределенного падежа » (casus indefinitus), наследником которого выступает индоевропейский винительный.

Однако пережитки эти с течением времени изживаются, сохраняясь лишь в виде изолированных образований наречного характера, никак уже семантически не связанных с грамматической категорией винитель­ного падежа.

Уже в древнейшие засвидетельствованные периоды истории индо­европейских языков винительный падеж все более и более специали­зируется как падеж прямого дополнения при переходном глаголе. Процесс этот связан с оформлением категории глагольной транзитивности и с перестройкой всей залоговой системы. Характерные для древних индоевропейских языков более широкие возможности управления глаголов винительным падежом и значительная текучесть граней между транзитив­ным и интранзитивным употреблением глаголов в дальнейшем сменяются более строгой системой управления глаголов, требующих прямого дополнения в винительном падеже.

Таким образом, специализированная функция выражения прямого объекта является для индоевропейского винительного падежа не первичной, а результатом длительного процесса развития.