Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- А. ДМИТРИЕВСКИЙ : «Практические заметки о русском синтаксисе, II», Филологические записки, выпуск 4, 1877, стр. 15-37.
[15]
ДВА ЛИ ГЛАВНЫХ ЧЛЕНА В ПРЕДЛОЖЕНИИ?
В самом деле, сколько главных членов в предложении? Из принятого доселе определения предложения, как суждения, следует непременно два: подлежащее и сказуемое. Так утверждает г. Буслаев, а за ним согласно гг. Говоров, Антонов, Кирпичников и Ко. Но лишь дело коснется рассмотрения состава предложения и начнется приведение примеров, между коими попадется на грех безличное предложение, тогда наши составители учебников грамматики поднимут такую разноголосицу, что невольно при этом вспомнить басню Крылова про лебедя с братией. Хотя все они выходят из одной и той же точки зрения, но в своих объяснениях подлежащего и сказуемого кто тянет в воду, кто рвется в облака, кто пятится назад и в конце концов все-таки остаются у своего воза, т. е. при двух главных членах предложения. Г. Буслаев, допуская, что в языке есть предложения, состоящие только из сказуемого, все-таки, в подтверждение догмата, что в предложении два главных члена, опирается на неявно обозначенное подлежащее и в нем видит выход из затруднения и — предложения с одним сказуемым являются у него в то же время и с подлежащим. Он говорит (§ 124): "Подлежащее выражается или 1) самым лицом глагола, напр. [16] ес-мь, да-м, ес-т, ты говори-шь; или 2) отдельною частью речи, означающею предмет, о котором говорится; напр. "земля движется"... В логическом отношении предложение именуется безличным, когда сказуемое, будучи выражено глаголом безличным, не имеет при себе явственного и определенного подлежащего. В грамматическом отношении безличное предложение не должно быть отличаемо от личного, потому что так называемый глагол безличный имеет грамматическое подлежащее либо в своем личном окончании; напр. (ему) не-сиди-т-ся; либо в неопредленном местоимении напр. Il pleut, man sagt."(1) Но по-нашему, с точки зрения г. Буслаева, во-первых, подлежащее выражается не двояко только, а: 1) личным окончанием глагола: (ес-мь, да-м); 2) отдельною частью речи, но не в "земля движется," а в следующем, положим, примере: приехали гости; 3) и отдельною частью речи и личным окончанием — это именно в примере г. Буслаева "земля движется," так что здесь оказывается три главных члена: сказуемое, подлежащее неявное и подлежащее явное. Во-вторых, с той же точки зрения г. Буслаева, выражения: "нельзя, нельзя было, пошел! молчать! бац, хлоп! угостили, прочь" и мног. др. не должны бы составлять предложения, ибо в этих примерах подлежащее, вероятно [17] в этом всякий согласится, не выражается ни личным окончанием, ни особою частью речи. Однако, г. Буслаев именно "нельзя" поместил между примерами предложений, что, конечно, справедливо. Но в таком случае неверно то, что во всяком безличном предложении есть грамматическое подлежащее: как мы видели, многие из них вовсе его не имеют, даже и неявно обозначенного. С другой стороны, личные окончания составляют неразрывную часть глагола — сказуемого, и не может же последнее выражаться одним корнем ес (в "есмь"), да (в "дам"), на что указал и г. Потебня (стр. 87 и 105 Введ.) Да и что за надобность видеть в личных окончаниях признак подлежащего только для одного русского языка, а для иностранных, франц нем. — в неопределенном местоимении il, man? Чем же в "il pleut, man sagt" t не такой же признак подлежащего, как т в "не сиди-т-ся?'' Да, наконец, мы приведем целый ряд примеров, в которых иностранные личные окончания соостветствуют русским личным окончаниям: ес-мь (su-m, ei-a-m-es (passe defini); говори-т (dici-t, sag-t, но в legei, il parle — t затерялось). Из этих примеров следует, что в "il pleut, man sagt" как и в "земля движется" подлежащее выражается и неявно, т. е. личным окончанием (t), и явно, т. е. местоимением (il, man). Но если странно видеть в t "il pleut, man sagt" подлежащее, то столь же странно видеть его и в т "не сидится", ибо, по отделении т, получается не сказуемое, а нуль. Да и самые неопределенные местоимения il, man столь же неотделимы от "il pleut, man sagt" как и т от "не сидится,'' ибо pleut и sagt столько же выражают во фр. и нем , как [18] в русском да вм. да-м, и если в отношении орфографическом il pleut, man sagt разделяются на два слова, то в отношешии синтаксическом и в речи они столь же слитны, как в русском, напр., доходность вм. до ход-ность, невежда вм. не вежда. Следовательно, является ли сказуемое в голом виде, т. е. без всякой личной оболочки (хлоп, нельзя), или с одной личной оболочкой (нездоровится, дам), или во всеоружии (il pleut, man sagt, даже я говорю, когда местоимение личное, как говорит г. Потебня, есть чистая форма, отношение к лицу, а не обозначение его указанием), во всех этих сдучаях нет ни малейшего места для подлежащего, — в первом — никакого признака, в двух остальных личные окончания и личные местоимения суть непременные составные части глагола, а след. и сказуемого. Но обратимся к г. Говорову, минуя г. Антонова, с которым спорить трудно; ибо он под общую мерку определения предложения пригнал такие примеры, которые не допускают и мысли, чтобы предложение когда-нибудь являлось без подлежащего, как будто г. Антонов имеет дело с таким русским языком, в котором не существует так называемых безличных предложений. Г. Говоров, как мы и прежде говорили, особенно настаивает на двух главных членах предложения: без них, говорит, нет никакого предложения. А потому и в безличных предложениях у него есть подлежащее, но какое-то неопределенное. В примере, им привиденном, "по платью встречают, а по уму провожают" предполагается, по его взгляду, подлежащее "люди". В таком случае мы, отправляясь от точки зрения г. Говорова, имеем полное право прибавить от себя вот что: если в этом примере предполагается подлежащее "люди," то, во всяком случае, не исключается и определение слова "люди:" если люди, то уж, конечно, не все, а люди, положим, некоторые. Далее: кого по платью встречают, а по уму [19] провожают? Конечно "людей," а не духов. Вот и дополнение "людей" не исключается в примере г. Говорова не менее подлежащего. Еще: когда и где встречают и пропожают? Непременно в какое-либо время дня или ночи и — встречают в доме, а провожают из дома. Почему по платью встречают? Вероятно из предрассудка или по заведенному обычаю, и т. д. И так по способу отыскания неопределенного подлежащего, открытому г. Говоровым(2), можно во всяком предложении найти и неопределенные дополнения, определения и обстоятельства. И в этом случае в администрации предложения не лучше ли заменить излюбленный грамматиками дуумвират децемвиратом(3), ибо в каждом предложении если нет чего-нибудь наличного, подлежащего или дополнения и пр., за то есть, как мы поясняли по методу г. Говорова, все эти члены — неопределенного характера. Уж кажется так ясно, что предложения очень часто являются без всякого подлежащего, и неявного (по Буслаеву)(4) и неопределенного (по Говорову), между тем все грамматики настаивают на своем: два главных члена предложения, два, хоть часто одного и не достает. Но обратимся к школьной практике. Установление в науке дуумвирата предложения послужило к тому, что [20] дети, приступая к грамматике, прежде всего ознакомляются с двумя главными членами предложения и упражняются в навыке отыскивать подлежащее и сказуемое, не касаясь прочих членов. В этом случае из двух равно главных членов предложения подлежащее даже получает перевес и пальма первенства остается за ним и при дальнейшем ознакомлении учеников с целым строем предложения, так что подлежащее становится центром, в фокусе которого получают свое освещение не только остальные члены предложения, но и само сказуемое, этот, по выражению самого г. Буслаева, "основной член предложения." За то сколько трудов, ломки и натуживания мозгов дитяти при отыскании подлежащего! Образчик этого приводит в своем труде г. Потебня (стр. 87-88): "Что отождествление подлежащего, как именительного падежа и предмета, о котором говорится, совершенно условно и произвольно, в этом, как давно замечено, может убедить всякий смышленый и еще неперешколенный ребенок. Вот речь: "не заботьтесь о завтрашнем дне." О чем тут говорится? — О завтрашнем дне. Нет не то! Какой главный предмет этой речи? — Чтоб мы не заботились. — Нет, предмет о котором здесь говорится, это вы, второе лицо. Но ведь о нас здесь ничего не говорится. Разве это не справедливо?" Но многие преподаватели при отыскании подлежащего стараются избежать указанной г. Потебней путаницы, прибегая до некоторой степени основательно к более прямому способу найти подлежащее. Придуман новый вопрос для его отыскания, попавший даже и в учебники (напр. Преображенского, § 4, Одесса, 1875), а именно: кто или что подлежит нашему суждению? напр. "Осел увидел соловья". Кто подлежит нашему суждению? Осел. Другой пример: "Зима настала " Кто подлежит нашему сужденио? Пока никто. Ну что подлежит нашему сужденио? Зима. Здесь добираются до подлежащего уже со вторым приемом, но [21] все-такм скорей и прямей, чем на вопросы: о ком или о чем говорится в предложении. Третий пример: рассветает рано. Кто или что подлежит нашему суждению? Никто и ничто или, по Говорову, кто-то или что-то. След. ученик решает, что предложение это безличное. Затем, когда начнут отыскивать сказуемое, начинается новое блуждание, как и при отыскании подлежащего по вопросу "о ком или о чем..." Например: "лысый, с белой бородой, дедушка сидит." Положим, подлежащее "дедушка" найдено. Что сказывается о подлежащем или о дедушке? — Лысый. Нет, не то. — Ну с белой бородой. — Опять неправда — Да, да, сидит. — Вот это, мой друг, верно; это и будет сказуемое." Прибавим и то, что при этом выжимании сказуемого нисколько не уловляется сочетание, сказуемого с подлежащим, т.е. "дедушка" и "сидит." В вопросе подлежащее ставится дополнением. Но ответ всегда сочетается с вопросом. И здесь выходит весьма странное сочетание или, вернее, отсутствие сочетания: "о дедушке" сказывается "дедушка сидит." Из "дедушка сидит" вышло "о дедушке сказывается сидит". Тут забывается то, что в вопросе "дедушка" должно стоять в своей данной форме именительного падежа и так, чтобы в самом ответе "сидит" могла быть без натяжки повторена заключающаяся в вопросе форма "дедушка". Так например. Кого увидел? Соловья (т. е. увидел) даже можно повторить "увидел:" увидел соловья. Здесь ясно сочетание, и потому-то второстепенные члены так легко отыскиваются учениками. Но нахождение подлежащего и сказуемого чистейшая мука для учеников. А все оттого, что подлежащее не только главный член, но главнейщий — главный предмет, о котором говорится в предложении. Впрочем в этой путанице г. Буслаев невиноват: вольно же преподавателям и составителям учебников начинать разбор предложения с подлежащего. Буслаев сказал: сказуемое есть основной член предложения. — [22] В таком случае и разбор начитайте со сказуемого. По крайней мере, в этом случае начинающему приходилось бы преодолевать вместо двух одно затруднение — при отыскании сказуемого. Когда найдено сказуемое, подлежащее само напрашивается на язык. Напр. сказуемое "увидел" в предложении "осел увидел соловья" найдено. Тогда неизбежен вопрос: кто увидел? Осел подлежащее, находимое так же легко, как и дополнение "соловья" на вопрос "кого увидел?" Или другой пример : "настало время." Если найдено сказуемое "настало," то очевиден вопрос "что настало?" — время. Никто не спросит: кто настало? как это сплошь да рядом при отыскании прежде всего подлежащего: вместо того чтоб спросить: о чем говорится или что подлежит суждению? сначала спрашивают "о ком или кто"... А если вовсе нет подлежащего в предложении, то никто не станет напрасно предлагать целых два вопроса, остающихся без ответа, напр. "нет уж дней тех светлых боле." Если найдено сказуемое "нет", то никакой ученик не спросит "кто нет или что нет?" а "чего нет? — Дней... Итак, скажем словами г. Буслаева: "в сказуемом вся сила предложения.(5) Отсюда понятно, почему в языке есть предложения, состоящие только из сказуемого ..., но нет ни одного предложения, которое состояло бы только из подлежащего" (и, прибавим, только из дополнения, только из определения, только из обстоятельства). Читатель, я уверен, еще из первой нашей главы, из самого определения предложения заключил, к чему клонится наша речь. Да, именно к тому, что не два главных члена в предложении, а только один. Сказуе- [23] мое есть неограниченный властитель, царь предложения: если есть в предложении кроме него другие члены, они строго ему подчинены и от него только получают свой смысл и значение; если нет их, даже подлежащего, сказуемое само собой достаточно выражает мысль и составляет целое предложение. Иначе сказать: и само предложение есть не что иное, как сказуемое или одно, или с приданными ему другими членами. В самом деле, грамматика учит разбору предложения, а разобрать какую-нибудь вещь значит так разложить ее по частям, как она сложена. Предложение же сложилось — образовалось не от ученых людей, а в просторечии, путем разговора, и ведет свое начало еще от первобытного младенчествущего человечества. Но первобытный человек или дитя разве начинают говорить с подлежащего? Г. Буслаев в своей прекрасно изложенной статье о безличном глаголе (§ 200 Ист. гр.) говорит, что безличными глаголами выражаются явления природы, совершающиеся от силы, простому, безыскусственному наблюдению непонятной (завесняет), или действия от предполагаемой сверхъестественной или недоведомой силы (эк тебя угораздило!), или, наконец, внутренние побуждения и явления, независимо от воли человека совершающиеся в его природе как физической, так и нравственной (ичется, молвится, стосковалось, скучилось, поется). Если так, то безличные глаголы не составляют ли типа предложений, которые суть археологические памятники седой старины, тем не менее раскрывающие перед нами завесу, за которой напрасно скрывается путь, которым образовались первичные, так сказать, зачатки предложения. Первобытный человек слышит оглушительный, раздающийся сверху, с неба, звук — он говорит: "гремит, bronta"; видит ослепительный небесный свет, который, внезапно блистая огнем, заставляет дрожать все его члены — он говорит "fulgurat"; замечает, как благодетельный свет [24] солнца исчезает, распространяя невеселый сумрак — он говорит "смеркается", "esperazei". Да и цивилизованный человек, положим, испытывает нестерпимое ощущеше от удара камня, от пореза ножом, он кричит: "больно"; находясь в комнате и внезапно слыша запах дыма и гари, он в испуге кричит: "горит!" Что выражается этими безличными глаголами? Испытываемое посредством внешних чувств ощущеше боли, чувство страха и ужаса. Тут и мысли о том нет, откуда эти впечатления. Это невольный, не дающий себе отчета крик испуганного ребенка, как бы инстинктивно пытающегося словом облегчить чувство страдания. Тут еще и мысли о помощи нет, это какое-то беззащитное, подавляющее состояние. До того ли тут рассуждать, откуда приходит это ощущение, когда вопрос о собственном существовании — вопрос жизни и смерти. Одним словом, тут вполне оправдывается пословица: "у кого что болит, тот про то и говорит." Тут нет никакого отношения даже и к лицу — таковы предложения в дофлексивную пору язык(6). Но вот кончилось явление, причинявшее столько беспокойства, прошел страх, миновалось ощущение боли; человек озирается кругом и, сохраняя представление о виденном, слышанном и прочувствованном, замечает подобное себе существо — такого же человека. И если в присутствии постороннего существа повторится прежнее страшное впечатление, то у человека чувствующего, что он не один, является мысль о помощи, о предотвращении впредь беды. Это и выражается отношением к лицу: болею! т. е. я, а не ты, слушающий, и ожидаю от тебя здорового помощи, если не физической, то нравственной, теплого сочувствия, сострадания; "болеешь!'', т. е. я вижу [25] страдание слушающего и этим выражаю свое сострадание и желание и даже надежду помочь: "болеет!", т. е. и говорящий и слушающий, взаимно проникаются чувством сострадания и желания помочь постороннему третьему лицу. Но "fulgurat, гремит" выражают беспомощное состояние человека: и говорящий и слушающий — оба бессильны остановить недоведомую силу, обрушившуюся на них всею своею тяжестью. Вместе с сим в этих личных формах выражается сознание, откуда происходит впечатление, от внутренней, собственной природы говорящего (1 лицо) или из мира внешнего, от слушающего или постороннего лица (2 и 3 лица); но эти личные формы, характеризуя уже вторую флексивную пору языка, вовсе не заключают в себе подлежащего, и их личные окончания имеют чисто-формальное значение. И если г. Буслаев говорит, что личные окончания глагола есть скрытый именительный падеж подлежащего (§ 124 Ист. гр.), то эти слова лишь укавывают на гадательное объяснение происхождения личных форм посредством приставки к корню глагола дофлексивной поры именительного личного местоимения, признак которого всего резче замечается в архаических формах: ес-мь, да-м, и пр. По объяснению г. Буслаева выходит: ес-мь = ес—я, ес-и = ес—ты, ес-ть = ес—тот. Но, во-первых, самые сближения г. Буслаева с личными местоимениями натянуты для некоторых лиц (напр. 2-е ед. ч.—си = ты, 2 множ. те = вы). Во-вторых, если и согласиться, что эти личные приметы, так сказать, от долгого употребления, износились, то, во всяком случае, хотя и скрывается в них личное местоимение, то не именительного, а косвенного падежа: ес-мь = ес-ми (мне), su-m = su-mihi (или me), ei-mi = ei-moi (me). И наше предположение, хотя и гипотетическое, все-таки до некоторой степени оправдывается сохранившимся до ныне стремлением арийских языков обозначать указание, даже при сказуемых личных, косвенным падежом личного местоимения в дат. или винит. падеже, [26] смотря по характеру языка: что ми шумит , оже ти не любо, мне жаль, а он себе идет вперед, ох-ти-мне; (в простореч.), me miseret, il me faut, emoi dokei, mann kann mir. Значит, люблю, любишь первоначально не равно любящий я, любящий ты, а любо мне, любо тебе; болею, болеешь — не я болен, ты болен, а мне больно, тебе больно. И это косвенное указание на лицо всего естественнее при предложении — впечатлении от силы страшной, недоведомой, испытывая которую человек находится в положении страдательном и косвенным падежом местоимения обозначает, что не от него исходит сила, а на него враждебно находит. Далее, когда человек осмотрится в окружающем мире, — прежде страшное становится обыкновенным; подавляющие силы окажутся подавляемыми; он начинает чувствовать, что он и сам, его дух может производить на окружающий мир такие же впечатления, рабом которых он чувствовал себя прежде. Тогда или прежде для него страдательная форма сказуемого становится действительною(7), от него исходящею; болею — не мне больно, а я болен по своей вине; или, для выражения независимости от посторонней силы, он снабжает сказуемое особою приставкою, или не давая личному окончанию значения прямого указания на лицо ich sage, du sagest, er sagt, или позабыв личную первоначальную примету в произношении, но не теряя ее в правописании: j'aim(e), tu aim(es), il aim(e). Но эти личные местоимения столь же не отделимы от сказуемого, как м от есмь, дамъ, т от любит и без них нет речи, нет и сказуемого, нет и определения. До подлежащего же здесь еще далеко. Ибо мы знаем, что ich lobe, j'aime значат хвалю (laudo, epaineo), люблю (amo, philo). [27] Только в латинском и греческом личные местоимения при глаголах имеют характер подлежащего: потому-то ego laudo. ego epaino, ego amo, ego philo не значат только ich lobe, j'aime, люблю (или я люблю), но ich lobe selbst, j'aime moi-mуme, я люблю (или я сам люблю ). Итак мы видим: чтобы дать личному местоимению характер подлежащего, новейшие языки употребляют особые приемы: в русском местоименное подлежащее обозначается особым тоном, ударением (или без этого прибавлением сам), в нем. и франц. — особыми формами местоимения. Итак в личных местоимениях форм ich lobe, j'aime мы видим только стремление к подлежащему, но оно пока не найдено, так как сила, производящая впечатление, только чувствуется говорящим или в себе (1 лицо) или вне себя (2 и 3 лицо), но ее природа не найдена. И предложение здесь с одной стороны замкнуто в себе, в личности говорящего, с другой ищет выхода из своей замкнутости, т. е. открытия природы силы, производящей впечатление, так что здесь местоимение не имеет значения заменяющего имя, как на [28] миръ стольнокиевский ладилъ бы онъ ему поединщика;" "Илья Муромецъ спущалъ онъ коня богатырскаго. " Также мы часто говорим с неопредленным указанием как в предложениях с подлежащим, напр. "это прошли знакомые," "то ударили в набат," так и в предложениях без подлежащего, напр. "то приехали из деревни." Подобно этому и в немецком: es wanken ganze Regimenter, es weint das Kind (см. Синт. Кейзера, 6 стр.). Замечательны также в этом отношении французские 1) вопросительные формы, напр. votre pПre a-t-il dormi? Quelqu'un travaille-t-il? —2) формы с подлежащим при безличных глаголах, напр. Il nous est arrivО un grand malheur aujourd'hui. Неужели во всех этих примерах по два подлежащих: соловей и он, это и знакомые, es и Kind, il и malheur? В таком случае это были бы слитные предложения; но их никто не назовет слитными предложениями, хотя некоторые и признают в них два подлежащих. Напр. Кейзер в своем нем. синтаксисе называет es грамматическим субъектом, в отличие от логиче (8) Держась этого правила, [29] мы должны будем признать в наших предыдущих примерах или "он, это, es, il" подлежащим, а "Соловей, Владимир, знакомые, Kind, un malheur приложением, или последние слова подлежащим, а местоимения в этом случае будут составлять часть сказуемого, а вместе с глаголом цельное сказуемое. Из этих двух разборов последний, конечно, истинный и безошибочный, ибо во франц. и немецком всего нагляднее, очевидно что личное местоимение заключается в сказуемом и составляет существо спряжения: je parle, tu parles, il parle; ich habe, du hast, et hat (а не просто, как amo, amas, amat; philo, phileis, philei, люблю, любишь, любит). И потому если "il est arrivО, travaille-t-il", "a-t-il dormi" — сказуемые, а "pПre", "un malheur", "quelqu'un" — подлежащие, то, по аналогии, и "это прошли," "свищет он" "es wanken", "es weint" — сказуемые, а "соловей, Kind, знакомые" — подлежащие. И вот в этих самых сказуемых мы видим уже признак третьей поры развития арийских языков: если первая дофлексивная, вторая флексивная, то третью можно назвать рефлексивною, характеризующеюся если не потерею, то забывчивостью, полусознанием флексий личных окончаний , следствием чего и является как бы возобновление личных (и указательных для 3 лица: это, es) примет. Затем, когда, с расширением кругозора человека, расширяется речь, расширяется и предложение; говорящий не ограничивается для выражения своей мысли одним сказуемым, но пополняет свою речь новыми второстепенными членами, и опять-таки не непременно поддежащим, а [30] либо подлежащим, либо одним из видов дополнения, смотря по природе сказуемого и самого языка. Одно сказуемое требует прежде всего подлежащего, напр. "свищет соловей, ветер"; другое дополняется прежде всего родительным падежом, напр. "не слышно песен на лугах;" третье — дательным падежом, напр. жаль мне, dokei moi; четвертое — винительным падежом, напр. его бранят, me decet, il me faut; пятое — творительным падежом: запахло дегтем; наконец шестое — предложным падежом: о пустяках не говорят. Не очевидно ли из этих примеров, что как для одного сказуемого ближайшее — подлежащее, так для другого ближайшее — какое-либо из дополнений и столь же важно для него, как подлежащее для первого. Значит, подлежащее играет столь же второстепенную роль в предложении, как и донолнение; — это еще более подтвердится, если мы приведем несколько примеров с переводом на родственные языки и переложением на фразы того же языка с синонимическим значением, напр. мне жаль, я жалею, me miseret, es ist mir leid, je je regrette, il m'est dommage; я хочу, мне хочется, ich will, je veux; мне должно, я должен, ich muss, je dois, il me faut, dei moi, me decet. Здесь нельзя не видеть, что сказуемое одного языка передается на другой родственный или перелагается в пределах того же языка не иначе как сказуемым, напротив подлежащее передается и перелагается или подлежащим или одним из видов дополнения; дополнение же, в свою очередь, соответствует и в одном и том же и в другом языке или подлежащему или дополнению. Поэтому, если в "я должен" "я" главный член, почему же в "мне должно" (il me faut) мне (me) — второстепенный? Почему в "es ist kein Geld" " Geld" подлежащее — главный член, а в "нет денег" "денег" дополпение — второстепенный член? Впрочем, грамматики родительному падежу отдают особую честь: в "нет денег" "денег" считается ими [31] подлежащим. Не только г. Антонов упоминает об особом случае подлежащего в родит. падеже, но даже и г. Буслаев, после категорического признания, что этимологическая форма подлежащего есть именительный падеж, однако, говорит о замене личных безличными "с родительным подлежащего (нет денег)". И во всем этом виновато несчастное определение предложения как суждения и вытекающее из него признание, что подлежащее — главный член. Но, может быть, возразят, — подлежащему принадлежит значение главного еще и потому, что сказуемое с ним согласуется, подобно как определение с определяемым. Во-первых, и это не есть общее правило, напр. "пришли Иван с Петром'', здесь на употребление формы "пришли'' влияет столько же подлежащее "Иван" как и дополнение "с Петром". Кроме того, сказуемое нередко согласуется помимо подлежащего с дополнением, напр. "после войны много солдат не воротились домой". Здесь сказуемое согласуется с дополнением подлежащего "солдат", а не с подлежащим "много". Во-вторых, не станем же мы в следующем примере: "пришла знакомая, Марья Ивановна" считать "знакомая" словом подчиненным "Марья Ивановна" — потому, что оно согласуется с последним в роде, числе и падеже; — всякий разберет так, что, на оборот, "Марья Ивановна" подчиняется слову "знакомая" и служит к нему приложением. Согласование сказуемого как с подлежащим, так нередко и с дополнением означает не главенство подлежащего, тем менее дополнения, а то, что флексивное сказуемое является со всеми аттрибутами, ему необходимыми для аттракции второстепенных членов: являясь с признаками лица, рода, числа и даже падежа, оно как бы раскрывает объятия для тесного примыкания к нему второстепенных членов. Итак, кажется, мы достаточно доказали, что сказуемое есть единственный главный член и образование его [32] в языке предшествует всем другим. Самое латинское название сказуемого "praedicatum" показывает, что, при возникновении мысли, оно praedicatur, сказывается прежде всего и кроме того приставка prae показывает, что в распространенном предложении мысль высказывается преимущественно сказуемым. Название же подлежащего subjectum означает только, что из всех видов падежных речений, примыкающих к одному сказуемому, подлежащее ближе всех прочих падежей — объектов к сказуемому, так сказать, под рукою лежит на языке после сказуемого; subjectus значит лежащий, находящийся под чем, также — пограничный, смежный; objectus же (objectum — дополнение) значит лежащий против чего или перед чем, — предмет, более отдаленный, чем subjectus (см. Лексикон Лебединского, Ананьева и Яснецкого). При отправлении от этих значений subjectum и objectum окажется, что подлежащее не есть непременно именительный падеж, а из падежных прибавлений к сказуемому то служит по отношени к нему подлежащим, которое ближе всего к сказуемому на устах говорящего. Так напр. "Осел увидел соловья": здесь "осел" субъект, "соловья'' объект; "не нужно мне денег": "мне — субъект, "денег" — объект, или, на оборот, смотря по смыслу речи. Вот от этого и происходит то колебание, что один признает подлежащим именительный падеж, опираясь на форму, другой допускает для подлежащего родительный падеж, опираясь на соответствие его именительному в других языках. Буслаев видит (статья о безличн. предложениях § 201) в соответствии именительного падежа одного предложения косвенному падежу другого синонимического предложения замену личных оборотов безличными, коих он насчитывает шесть видов и кои мы перечислим по примерам: 1) мне хочется — я хочу; 2) его громом убило — его гром убил; 3) наехало гостей — наехали гости; 4) нет денег (почему-то только этот оборот он [33] называет безличным с родительным подлежащего); 5) слышно музыку — слышна музыка; и 6) впереди его проехано у богатыря (проехал богатырь). Все эти сопоставления подлежащего с дополнением, а равно и допущение подлежащего не только в родит. падеже, как у Буслаева и Антонова, но и в других косвенных падежах, как это делает г. Классовский в своих "нерешенных вопросах" (стр. 33—35), окончательно должны убедить самого завзятого скептика, что подлежащее не главный член предложения. А так как подлежащее не главный член предложения, то, поэтому, оно, как и остальные второстепенные члены предложения, может быть выражено предложением придаточным. Каждый из членов предложения, кроме сказуемого, может быть выражен предложением придаточным. Спрашивается, каким же образом подлежащее в форме предложения не главное, а придаточное, — в форме же слова признается главным? Что главно, не может быть второстепенно, а что второстепенно — не может быть главно — это аксиома. Потому-то сказуемое, как главный член, не может никогда явиться придаточным предложением и получить второстепенное значение. Только один г. Говоров воображает, что и сказуемое может быть придаточным предложением, даже приводит примеры: "песни... что твой соловей," "мирская молва что морская волна" — "В этих примерах предложения ,"что твой соловей" "что морская волна" придаточные сказуемые, потому что они служат сказуемыми для неполных главных предложений: песни, мирская молва. В полном сост(9) мирская молва есть [34] то же, что морская волна, (13 стр. II изд.). Видите, "песни","мирская молва" есть неполное главное предложение. Что же тут опущено? — Есть то же, т. е. сказуемое. Значит, это "есть то же" и будет главное сказуемое, а "что морская волна," "что твой соловей" — придаточное сказуемое. Стало быть, здесь два сказуемых, — слитное предложение? Нет, вероятно не так. Г. Говоров сам говорит, что придаточное сказуемое заменяет слово сказуемое. Стало быть, главное предложение должно быть в полном составе? Нет, сказуемое главного предложения опущено: "есть то же." В таком случае какая ж тут замена? Замена делает не нужным то, что заменяется, а при подразумевании сказуемого "есть то же,"(10) "что твой соловей" никак не сказуемое, а скорее определение. Очевидно, здесь г. Говоров или не хотел справиться с Буслаевской грамматикой или превратно понял следующие знаменательные слова г. Буслаева: "Касательно замены сказуемого придаточным предложением должно заметить следующее: 1) Собственно сказуемое, т. е. глагол, никогда не может терпеть этой замены: что составляет одно из существенных отличий этого члена предложения от прочих; 2) Но так как при глаголе (именно при существительном быть) употребляются определительные и обстоятельственные речения, составляющие вместе с ним сказуемое составное, то эти речения могут заменяться и объясняться придаточным предложением. Напр. в предложении "истинно благотворительный человек есть тот, который делает добро не из тщеславия" придаточное служит определением не целому сказуемому есть тот и не глаголу есть, а [35] подразумеваемому слову человек при определительном тот, т. е. тот человек, который и т.д."(§ 131 Ист. гр.) Кажется, понятно и ясно, но у г. Говорова не поймешь, хотя грамматика Буслаева для взрослых, а учебник Говорова для малолетних. Итак пора напрямик сказать, что сказуемое есть единственный главный член, а подлежащее — не главный или так называемый второстепенный. Косвенно и г. Буслаев, как видно, признает подлежащее членом предложения с теми же свойствами второстепенности, как и дополнение: приведенные нами выписки достаточно это свидетельствуют, и лишь определение предложения как суждения, заставляет г. Буслаева прибегать к натяжке. Если же мы признаем подлежащее не главным членом и внесем этот вывод в учебники и школы, тогда строй предложения объяснится гораздо проще, скорее и без всякой путаницы. Нам не нужно будет лавировать пред учениками: или опускать безличные предложения и придаточные подлежащие, как это сделал г. Антонов в своем учебнике, или прибегать к тем особенным приемам, при которых стараются сохранить учение о дуумвирате в предложении и помещать в учебники статьи и о безличных предложениях, и о придаточных подлежащих. У г. Кирничникова читаем: "предложение придаточное заменяет второстепенные части предложения главного: определения, дополнения и обстоятельственные слова; поэтому предложения придаточные разделяются на определительные, дополнительные и обстоятельственные " (§ 12 изд. 6). Следовательно, чтобы не противоречить себе, и речи не должно бы быть о придаточных предложениях из подлежащих. Но поневоле г. Кирпичников, так сказать, рознит сам себе. Он знает, что как из песни слова не выкинешь, так и из языка — придаточных предложений подлежащих, и стих басни Крылова "известно, [36] что слоны в диковинку у нас" должен же подлежать грамматическому разбору. И г. Кирпичников прибегает к особому приему: он поместил придаточные подлежащие предложения в отделе о придаточных дополнительных предложениях, так сказать, в уголке. Тем не менее противоречие вышеприведенным его словам (§ 12) так и бросается в глаза и следующем: "0т дополнительных предложений надо отличать придаточные подлежащие, которые также отвечают на вопрос "что?" и также относятся к сказуемому главного предложения; но в этом случае вопрос "что?" не есть вопрос падежа винительного, а именительного; такие предложения могут быть только в том случае, если главное безлично, напр. "мне приятно, что оп придет ко мне'' (§ 15). И далее: "Они сокращаются также посредством имен существительных или неопределенного наклонения, которые в этом случае являются подлежащим к предложению главному, напр., мне приятно, что он придет = мне приятен его приход. Иначе сказать, придаточное "что он придет" = главному "его приход." Если дополнительное предложение, сокращаясь в дополнение, не становится главным членом, почему же именно подлежащее придаточное предложение по сокращении возводится в высший чин? Странно! Не забудем при этом и выводов г. Потебни. Этот ученый, признавая, что личные окончания и самые личные местоимения часто входят в существо сказуемого, говорит, что определением глагола определится minimum предложения, т. е. сказуемое. След. должно думать, что хотя г. Потебня и не назвал прямо подлежащее второстепенным членом, все-таки minimum предложения он признает в одном сказуемом, а не в сказуемом и подлежащем, которые составляют minimum предложения у г. Буслаева и его подражателей. [37] Итак, г.г. педагоги и специалисты, если вы измените определение предложения по нашему и признаете, что подлежащее — не главный член, тогда и строй предложения будет ясен и понятен для учеников. Короча, 20 Июля. А. Дмитриевский.
ПОПРАВКА. В окончании 1-й предыдущей статьи нашей вместо последних слов.... "впрочем общее не всем арийским языкам" следует читать "... хотя и общее всем арийским языкам."
СНОСКИ
(1) Г. Буслаев здесь рассматривает безличное предложение в двух отношениях: логическом и грамматическом, но это по-видимому. На деле же и грамматическое отношение оказывается чисто логическим. Что иное, как не логическая же мерка предложения заставляет навязывать грамматической флексии или неопределенному местоимению значение логического подлежащего (il = он , man =человек) и тем как бы насильственно подставлять при безличном глаголе новое слово, существующее в воображении, а не на языке, — все для того, чтобы предложение явилось в форме логического суждения. Очевидно, что здесь грамматическая форма толкуется в отношении логическом. Отними у ней насильственный логический смысл, тот же безличный глагол, в логическом же отношении, не составит и предложения в принятом смысле суждения: ибо в логике безличных предложений, или, иначе, безличных суждений, не существует. (назад) (2) Название подлежащего «неопределенным» г. Говоров вероятно тоже заимствовал у г. Буслаева; именно из приведенного уже нами места: "в логическом отношении предложение именуется безличным, когда сказуемое, будучи выражено глаголом безличным, не имеет при себе явственного и определенного подлежащего." (назад) (3) т. е. 1) сказуемое, 2) подлежащее. 3) дополнение, 4) определение, 5) обстоятельства: времени, 6) места, 7) образа действия, 8) количества, 9) причины, 10) цели: ровно десять главных членов должно быть по Говорову. (назад) (4) Сам же профессор Буслаев говорит: в языке есть предложения, состоящие только из сказуемого (без явно определ. подлежащего — прибавлено лишь для того, чтобы выкроить безличные предложения по мерке логического суждения, как первообраза предложения), но нет ни одного предложения, которое бы состояло только из подлежащего. Слова эти знаменательны. (назад) (5) А не суждения — позволяем себе заменить выражение Буслаева «суждение» выражением "предложение": в суждении вся сила ни в подлежащем, ни в сказуемом, но в отношении между ними, ибо суждение есть выражение отношения между двумя понятиями (Логика Светилина. стр 41). (назад) (6) Приводимые нами примеры имеют фдексивную примету, но они понимаются нами как бы лишенные флексии: чисто нефлексивных сказуемых язык не сохранил, кроме разве таких: "хлоп, бац, стук" и др. звукоподражательные. (назад) (7) Потому-то одна и та же примета м служит и для дейст. залога, и для страдательного: мы любим, я любим, мы любимы; также и т: они любят, любят меня, тебя. (назад) (8) Если именит. падеж Regimenter, Kind, malheur, соловей суть логические подлежащие, почему же косвенные падежи не суть логические дополнения? Напр. в предложении оффициального языка «выдается ему Петрову свидетельство за надлежащим подписанием...» ему будет граматич. дополнение, а Петрову — логическое. Но никто так не разбирает, ибо, к сожалению, в логике не оказалось дополнений. Если же и окажется в какой-либо науке, посторонней изучаемой, термин соименный термину изучаемой науки, это нам не дает никакого права пользоваться терминами посторонней науки в смысле этой же посторонней науки. Таким путем мы легко дойдем до абсурда. (назад) (9) Это все равно что сказать: золото есть тоже, что железо. И пояснить можно: конечно по отношению к металлу. (назад) (10) Надо заметить, что подразумевания, подсказывания, переложения при граммат. разборе не есть занятие грамматическое, а стилистическое. Грамматическое предложение должно быть разобрано в своей данной как бы застывшей форме, не прибегая к словотолкованиям, в роде "песни есть то же, что соловей". (назад)