[109]
В ночь на 20 декабря 1934 г. после продолжительной и тяжкой болезни скончался гениальный лингвист и мыслитель, крупный общественно-политический деятель, академик Николай Яковлевич Марр, вице-президент Всесоюзной Академии наук, директор и основатель целого ряда ученых учреждений, член Коммунистической академии, член ВКП(б), член Правительства и многолетний председатель Секции научных работников. Многотысячная толпа проводила его до могилы. Партия и правительство, ученые учреждения и общественные организации, широкие круги студенчества, представители Красной армии и флота, — все с одинаковой теплотой и участием отозвались на тяжелую утрату, понесенную советской наукой и общественностью.
Значение 45-летней ученой деятельности Н. Я. Марра огромно. Н. Я. Марр создал новое учение о языке, построенное на принципе единства языка и мышления, развертывающегося в едином глоттогоническом процессе. Постоянно увязывая данные языкознания с историей материальной культуры и миросозерцания, будучи не только лингвистом крупнейшего калибра, но одновременно археологом, историком религии, литературоведом и не в меньшей степени социологом, Н. Я. Марр глубиной и яркостью своего ума, непревзойденной широтой научного кругозора и грандиозным охватом фактического материала озарил новым светом обширный комплекс гуманитарных наук, положив прочное начало фактическому обоснованию и детальной разработке учения об идеологических надстройках, провозглашенного основоположниками марксизма. Твердо став на путь марксистско-ленинской методологии, Марр естественно навлек на себя неприязнь и недоверие со стороны буржуазной науки, приведшие к замалчиванию его научных достижений на Западе. Однако, и за рубежом умели ценить обширную эрудицию Марра, его исключительные знания в области мало кем изучавшихся языков. И как в Париже, так и в дружественной нам Турции, Н. Я. имел случай с кафедры делиться результатами своих научных изысканий. Уделяя особое внимание бесписьменным языкам в противовес древне-литературным, на изучении которых построена была индоевропеистская лингвистика, Марр принимал деятельное участие в языковом строительстве СССР, содействуя культурному подъему отсталых народностей нашего Союза.
Н. Я. Марр родился 25 декабря 1864 г. в г. Кутаисе. Отец его был шотландский эмигрант, руководивший сельскохозяйственной школой, мать — молодая грузинка из Гурии.
[110]
Детские годы протекли на родине матери в г. Озургетах, и хотя Н. Я. до окончания университета формально оставался английским подданным, но родным языком его был грузинский язык, и в детстве он прислушивался к неисчерпаемым грузинским сказкам, напоминающим сказки Шехерезады, которые каждый вечер, на сон грядущий, рассказывала ему девушка из грузинской деревни. Восьми лет Н. Я. лишился отца и лишь благодаря исключительным заботам матери, имел возможность, несмотря на крайне скудные средства, получить образование в Кутаисской гимназии, где особенно отличался успехами в языках, как древних (латинском и греческом), так и новых (французском, немецком, английском, итальянском). Наметившийся уже в школьные годы интерес к лингвистике и кавказоведению Н. Я. приписывал влиянию двух преподавателей: учителя истории Стоянова, занимавшегося этнографией Кавказа, и учителя французского языка Нарбута, сообщившего гимназисту Марру элементы сравнительного языкознания. В 1884 г. Марр поступил на Восточный факультет Петербургского университета, где он занимался по трем разрядам: кавказскому (где тогда изучались только армянский и грузинский языки), арабско-персидско-турецкому и семитическому (языки: еврейский, арабский, сирийский). В центре востоковедения стоял тогда известный арабист В. Р. Розен, и одновременно в том же университете протекала исключительно творческая деятельность не менее известного литературоведа А. Н. Веселовского. Оба названных ученых оказали плодотворное влияние на научное развитие Марра; их имена отмечают два научных течения, которым будущий основатель яфетидологии отдал дань в изданных им впоследствии обширных трудах: «Тексты и разыскания по армяно-грузинской филологии» — (в сфере интересов восточного гуманизма и «Сборника притч Вардана» (1894—1899 гг.), 3-томный труд, послуживший магистерской диссертацией — в линии исследовательских интересов А. Н. Веселовского. В 1902 г. Н. Я. защитил докторскую диссертацию на тему «Ипполит, Толкование Песни песней»; в 1909 г. состоялось избрание Марра в Академию наук адъюнктом, а с 1912 г. он был действительным Членом Академии.
Из многочисленных научных поездок Н. Я. следует отметить пребывание его в Страсбурге в 1894 и 1896 гг., где он работал под руководством известного семитолога Нельдске, изучая языки: айсорский, пальмирский, набатейский и мандейский. Далее — поездка на Афон (1898 г.), и затем на Синай и в Палестину (1902 г.) где он открыл ряд ценных средневековых памятников грузинской и армянской письменности и в частности изучал древнейшую грузинскую рукопись 1864 г. Огромное значение имели осуществленные под руководством Н. Я. археологические раскопки. В 1892 г. им начаты были раскопки в Армении, где обнаружены были развалины древней столицы Ани; раскопки эти возобновлены были в 1904 г. и продолжались затем непрерывно до 1917 г. При исследовании найденных объектов Н. Я. применял новые методы, которые могут быть охарактеризованы как переход от традиционной археологии к истории материальной культуры.
В результате их изучения существенно изменились представления о феодальной Армении и феодальном Кавказе; то, что ранее казалось обособлением христианского населения от мусульманского, армянского от грузинского, в действительности оказалось отражением классовых противоречий между феодалами и горожанами. С другой стороны, раскопки в Армении сопровождались лингвистическими изысканиями на месте, в процессе которых выявилась близость разговорного армянского языка к живым говорам грузинского, что способствовало установлению яфетических элементов в обоих языках Армении (живом и древне-литературном). Другая археологическая экспедиция была вызвана работами Н. Я. по халдской клинописи. В 1916 г. под его руководством произведены были раскопки в Ване, во время которых старейший ученик Н. Я. — И. А. Орбели нашел величайшую из известных до тех пор халлскую надпись царя Сардура II. Дальнейшее изучение халдской письменности стало уделом другого из учеников Н. Я., ныне акад. И. И. Мещанинова, являющегося, по смерти Н. Я. первым в Союзе знатоком халдской письменности, высоко ценимым и за рубежом.
Постоянно расширяя традиционные рамки кавказоведения, Н. Я. делал особый упор на изучение бесписьменных и младописьменных языков Кавказа. С этой целью он совершил ряд поездок на Кавказ (преимущественно в 1910 — 1917 гг.), где посещал турецкий Лазистан, Сванию, Абхазию, Дагестан и др. места, собирая и разрабатывая ценный лингвистический материал. Впоследствии, по мере расширения круга языковедческих интересов, Н. Я., уже в советские годы, ездил неоднократно в Испанию, где изучал на месте язык басков, побывал и в Африке, где у края Сахары изучал язык бер-
[111]
беров. Живо интересуясь «чувашами-яфетидами» на Волге, Н. Я. посетил Симбирск, Чебоксары, Поволжье и Приуралье, собирая материалы по языкам приволжских народов и оказывая содействие культурному подъему и языковому строительству на местах.
На протяжении первых 30 лет своей ученой деятельности Н. Я. был преимущественно кавказоведом, но при широте и глубине его научных интересов самое кавказоведение, как область изучения, с каждым годом росло и ширилось, достигнув в конце концов громадного диапазона. Можно сказать, что Н. Я. не только исследовательски освоил все области знания, которые могли способствовать более углубленному изучению Кавказа (в области языков и литературы, истории и археологии), но он необычайно широко захватил тот круг теоретических проблем, прояснению которого могло способствовать его исчерпывающее знание многочисленных языков Кавказа. Так, естественно, пройден был путь от армяно-грузинской филологии через яфетическое языкознание к новому учению о языке, отмечающему переломный пункт в развитии гуманитарных наук. Особенного расцвета достигло научное творчество Н. Я. в советский период. Только Октябрьский переворот и переживаемая нами революционная эпоха могли придать столь широкий размах его творческим устремлениям. Для социалистического строительства особое значение имели следующие моменты в научном творчестве Н. Я. Марра. Если индоевропеистское языкознание служило теоретическим обоснованием империалистических тенденций капиталистических стран, то новое учение о языке оказалось в полном соответствии с национальной политикой и языковым строительством нашего Союза. С другой стороны, заострение внимания на теоретических проблемах общего языкознания, строившегося с самого начала на материалистической базе с широким охватом смежных областей идеологии, естественно вело к усвоению марксистского учения об идеологических надстройках и к внедрению марксистско-ленинской методологии во вновь созданных и руководимых им ученых учреждениях.
Сущность нового учения о языке может быть бегло очерчена следующим образом: в 80-х годах прошлого столетия известный антрополог Тэйлор с недоумением подчеркивал, что на двух противоположных концах Европы мы находим два таких языка, как грузинский и баскский, которые ничего общего не имеют ни между собой, ни с каким-либо другим известным языком. Впоследствии обнаружились поразительные связи баскского языка именно с грузинским, который, наравне с другими коренными языками Кавказа, оказался тесно увязанным с целым рядом хорошо известных языков, а также с другими мало или вовсе неизученными, частью бесписьменными языками. Эти новые и неожиданные связи вскрыты были Н. Я. Марром, который более 40 лет тому назад, еще будучи студентом, впервые заявил в печати о связях грузинского языка с семитическими языками и впоследствии дал более обстоятельное обоснование своей теории в «Предварительном сообщении о родстве грузинского языка с семитическими» (1908 г.). Им же впервые установлена связь южно-кавказских языков не только между собой, но и с северо-кавказскими языками, а также с обоими языками Армении. Первоначально связь южно-кавказских языков с семито-хамитскими послужила поводом для построения новой языковой «семьи» в традиционном значении термина, и южно-кавказским языкам присвоено наименование яфетических языков. Впоследствии, однако, новому учению о языке пришлось решительно порвать не только со старой терминологией, но и с отжившими приемами традиционного языковедения. В орбиту сравнительного изучения постепенно вовлекались не только языки «неопределенного», с точки зрения старой школы, происхождения, как, например, древние языки: эламский, шумерский, хеттский, халдский, этрусский, или современный баскский, но также турецкий язык или же причисляемые к финской группе языки Приволжья, как и целый ряд других языков, живых и исторических. Значительная доля сравнительного материала была почерпнута из языков индо-европейской «семьи», из греческого, латинского, французского, немецкого и других германских языков и, отнюдь не в последнюю очередь, из русского и украинского языков. На этой почве создан был совершенно новый подход к изучению языка, обнаруживший новые, никем не предполагавшиеся связи между самыми различными в мире языками и давший возможность научно поставить вопрос о возникновении и развитии звуковой речи, как таковой.
Традиционные приемы лингвистического анализа оказались несостоятельными перед лицом вновь вскрытых многочисленных фактов, научное изучение которых требовало новых методов исследования и приводило к неожиданным результатам. Отсюда переворот в лингвистической науке, созданный трудами Н. Я. Марра,
[112]
решительно ставшего на путь материалистического миропонимания. Дальнейшее оформление нового учения о языке в условиях советской действительности характеризуется не только углублением приемов исследования, но также уточнением методологических предпосылок с точки зрения диалектического материализма, который, начиная с 1925 г., сознательно положен в основу его языковедных изысканий. В противовес индоевропейcкой лингвистике, язык рассматривается как идеологическая надстройка, обусловленная развитием материальной базы, причем на первый план выдвигается динамическое изучение языка. Новая теория сознательно игнорирует традиционные рамки, искусственно воздвигнутые между так называемыми языковыми «семьями», полагая, что в общем — отвлекаясь от различий, вызванных специфическими условиями — все языки проходят одинаковые этапы развития в зависимости от смены социально-экономических укладов общества. Широко привлекая бесписьменные языки наряду с литературными и мертвыми языками, яфетическое языкознание строит свои положения на сравнительном изучении языковых фактов, характеризующих различные стадии развития, выявляя процесс становления звуковой речи.
Эта новая методологическая установка, характеризуя своеобразие научного творчества Н. Я. отчасти обусловлена и специфическим характером яфетических языков, изучение которых послужило исходным пунктом для создания нового учения о языке. Особенность их заключается в том, что здесь нередко в одном и том же языке мы находим черты, возникшие на разных стадиях развития звуковой речи. Вследствие этого в разных слоях одного и того же языка можно найти точки соприкосновения с языками самых различных систем. Традиционная лингвистика, сравнивая языки только в пределах одной и той же языковой «семьи» без учета языковых фактов, характерных для других систем, заранее отрезала себе путь к уяснению процесса развития речи. Яфетическое языкознание вынуждено было сравнивать между собой языковые факты, свойственные самым различным языковым системам, поскольку здесь аналогичные им факты нередко оказываются совмещенными в одном и том же языке. Отсюда стало ясным, что черты, наблюдаемые в самых различных языковых системах, характеризуют не типические особенности этих систем, как таковых, а лишь ту или иную стадию звуковой речи, процесс развития которой является, в основных чертах, общим для всех языков.
Единство языкотворческого процесса является необходимой предпосылкой материалистической лингвистики. Только на этой почве возможно установление подлинных закономерностей в области речевого творчества и научное истолкование обширного запаса кропотливых наблюдений, добытых традиционной лингвистикой чисто эмпирическим путем. Но с первого взгляда единство глоттогонического процесса как будто стоит в резком противоречии с пестротой и многообразием конкретно наличных языков, пользующихся для передачи одной и той же мысли столь разнообразными средствами словесного выражения. Словарный запас данного языка, свойственные ему грамматические формы и приемы словосочетания представляются как бы неотъемлемым достоянием, если не данного народа, то определенной группы народов, отколовшихся от общего корня.
Чтобы пробить брешь в столетнем господстве традиционного языкознания, необходимо было создать новые технические приемы изучения языка во всех его основных областях (в морфологии с синтаксисом, семантике и фонетике). Нужно было доказать:
1) что строй речи на каждом этапе развития языка сигнализирует соответствующую стадию развития мышления, обусловленного в конечном счете развитием производительных сил и производственных отношений;
2) что строго раздельные значения корней представляют собой лишь последнее звено в длинной цепи трансформаций, характеризующих процесс развития звуковой речи и обусловленных в конечном счете развитием труда, хозяйства и общества;
3) что звуковой состав всех языков (поскольку они вовлечены в орбиту исследования) восходит к одним и тем же первичным элементам звуковой речи, и если отдельные языковые системы в этом отношении обнаруживают глубокие различия, то это является результатом специфических условий развития на основе одинаковых законов развития.
В обосновании намеченных положений на языковом материале с охватом нескольких десятков языков, принадлежащих к весьма различным языковым системам, особенно плодотворное значение имел выдвинутый Н. Я. палеонтологический метод. Речь идет о том, что каждый язык в том виде, как он сохранился в письменности или в живой речи данного народа пережиточно сохраняет ряд черт, свидетельствующих о пройденных им этапах развития. Применение палеонтологического метода заключается в том, что-
[113]
бы на основании окаменелостей языка, т. е. пережитков предшествующих стадий в последующих, выявить процесс становления языка вплоть до самых ранних начатков звуковой речи. В применении к изучению грамматических форм указанный метод давал возможность проследить последовательные этапы развития строя речи в увязке с развитием социальных укладов и обусловленного их сменой общественного сознания. Не меньшее значение имело приложение палеонтологического метода к изучению развития значения слов. Здесь между прочим обнаружилось единство противоположностей на ранних стадиях развития мышления, находящее выражение в слитном нераздельном существовании противоположных значений в одном наименовании, в дальнейшем расщеплении наименования по мере осознания противоположности значений. Так, например, свет и тьма, жизнь и смерть, хорошее и дурное, часть и целое и т. д. первоначально обозначались одним словом. Подобного рода наблюдения, прослеженные на обширном лингвистическом материале, бросали новый свет на ранние стадии развития миросозерцания, находящего отражение, помимо языка, и в смежных идеологических надстройках.
Отсюда значение нового учения о языке для изучения мифа, фольклора и поэтического творчества. Палеонтологический анализ устранил перегородки между отдельными областями национальных культур, искусственно воздвигнутые традиционным языкознанием. Он оттеснил на второй план теорию заимствования мифов и литературных сюжетов, угрожавшую заслонить собой генетическую проблему. Он поднял на новую ступень теорию первобытного мышления, трактуемую на Западе преимущественно по контрасту с формально-логическим мышлением, и создал почву для освещения фактическим материалом истории мышления, обусловленной реальным процессом развития хозяйства и общества. Особое значение имело изучение лингвистической семантики в увязке с историей материальной культуры и миросозерцания, равномерно отражающегося в мифе, изобразительном искусстве и поэтическом творчестве. Для изучения мифа и фольклора отсюда вытекали совершенно определенные последствия. Вместо сопоставления максимально сходных сюжетов, повторяющих одну и ту же совокупность мотивов в одинаковой последовательности, встал вопрос о трансформации и деривации мотивов в связи со сменой последовательных этапов развития миросозерцания. Учитывая в полной мере своеобразие национальных культур, мы видим в нем не исходный пункт, а результат исторического развития, проходящего в основном одни и те же этапы, но осложненного в каждом отдельном районе специфическими условиями места и времени и подлинно совершавшимися взаимодействиями и влияниями. Выводя отдельные области идеологии из единого, нерасчлененного миросозерцания первобытного общества, мы охватываем нашим анализом равномерно и миф и поэзию, чем отнюдь не стираются наличные грани, но на почве осознанного единства, отчетливее выявляются специфические черты отдельных областей творчества.
Осознанное единство языка и мышления, естественно, вело дальше к созданию на лингвистической базе истории мышления, построенной на основах марксистской методологии. Крупный шаг в этом направлении сделан Н. Я. в докладе «Язык и мышление», прочитанном в 1931 г. на выездной сессии Академии наук в Москве. Этот последний этап на творческом пути Н. Я. встретил положительную оценку со стороны марксистской философии. До какой степени подобного рода вопросы живо и глубоко интересовали Н. Я. в последние годы его жизни, можно заключить из того, что еще прошедшей зимой, едва оправившись от удара, он из больницы обратился к сотрудникам Института языка и мышления с просьбой набросать лично для него наши соображения по вопросу о развитии общих и отвлеченных понятий.
Общественно-политические интересы Н. Я. первоначально связаны были с судьбой его родины. Еще в молодые годы, живя преимущественно в грузинской среде, он призывал к борьбе с царской Россией за освобождение Грузии. Революция 1905 г. вызвала с его стороны ряд публицистических выступлений, в которых он разоблачал разжигание национальной розни на Кавказе царизмом, выражал сочувствие восставшим гурийским крестьянам и грузинским большевикам. После Октябрьской революции Н. Я. принимает все более активное участие в общественной и политической жизни Союза. В 1923 г. он был избран председателем Центрального совета Секции научных работников и два раза переизбирался в этой должности на последующих всесоюзных съездах. В 1925 г. он был избран членом Ленинградского совета, в 1929 г. он стал членом Комакадемии. В том же году он был избран кандидатом в члены ЦИК СССР. В 1930 г. он вступил в ряды коммунистической партии, а в 1931 г. избран членом ВЦИК. В 1933 г. в связи с 45-летним юбилеем Н. Я. награжден орденом Ленина и
[114]
ему присвоено звание заслуженного деятеля науки.
Вся жизнь Н. Я. слагалась из двух основных моментов: из неутомимого труда и упорной борьбы. Удар настиг его внезапно в помещении созданного им Института во время заседания лингвистической кафедры.
Оставленное им богатейшее литературное наследство — перу Н. Я. принадлежит свыше 500 печатных работ, в том числе целый ряд капитальных трудов и многотомных изданий, основанные им ученые учреждения и его неустанные заботы о подготовке новых лингвистических кадров являются прочным залогом того, что дело его жизни найдет продолжение в трудах его учеников и последователей.
-- И. ФРАНК-КАМЕНЕЦКИЙ : «Академик Н.Я. Марр», Фронт науки и техники (Орган союза работников высшей школы и научных учреждений и ВАРНИТСО), 1935, №1, стр. 109-114.