[139]  
        Профессор Лев Петрович Якубинский (1892-1945) был одним из крупнейших советских лингвистов наших дней. Воспитанник Петербургского-Ленинградского университета, ученик проф. И. А. Бодуэна де Куртене, акад. А. А. Шахматова, акад. Л. В. Щербы, а позднее, уже в зрелые годы, акад. Н. Я. Марра, он в дальнейшем специализировался по общему языкознанию, истории русского и других славянских языков. С 1923 г. он читал в Ленинградском университете лекции по общему языкознанию и русскому языку, с 1921 по 1937 г. работал в Научно-исследовательском институте языка к литературы, тесно связанном с Ленинградским университетом, сперва как действительный член института, потом как его ученый секретарь и руководитель Лингвистического сектора, наконец как директор института. В разное время Л. П. Якубинский вел преподавание и в других ленинградских высших учебных заведениях — в Педагогическом институте им. Герцена, в Педагогическом институте им. Покровского, в Институте живого слова и др. Прекрасный лектор и педагог, он был учителем целого ряда молодых ленинградских языковедов, работающих в области общего языкознания и русского языка.
        Труды Л. П. Якубинского, касающиеся широких и актуальных лингвистических проблем, имели большое влияние на развитие советского языкознания. С научной инициативой Л. П. Якубинского связана в нашей лингвистике постановка изучения вопросов поэтического языка и ораторской речи, проблем взаимоотношения национального литературного языка и социальных диалектов, церковно-славянского и русского языка в период древнерусской письменности, генезиса сложно-подчиненного предложения, ряда вопросов практического языкового строительства наших дней.
        Л. П. Якубинский подготовил к печати курс «История русского языка», читанный им в течение ряда лет в Ленинградском университете (печатается Учпедгизом). Не пожелав покинуть Ленинград в дни блокады, уже больной, Л. П. Якубинский работал над подготовкой к печати другого своего университетского курса — «Введение в языкознание».
        Печатаемая ниже статья Л. П. Якубинского связана с вводными главами 
его «Истории русского языка», в которых он заново пересматривает вопрос 
о месте русского языка среди других славянских языков. Статья эта ставит 
в дискуссионном порядке одну из наиболее актуальных проблем нашей исто
рической науки: об историческом единстве славянских народов на основе дан
ных языка, в свете предложенного автором истолкования учения Энгельса
 о первобытном обществе. 

                   Чл.-корр. АН СССР В. М. Жирмунский.

         1/

                   Для всего огромного периода времени от зарождения человеческого общества и до зарождения общества классового, т. е. для всего периода доклассового общества, является характерным то обстоятельство, что люди живут отдельными, более или менее мелкими обособлен-
[140]  
ными трудовыми коллективами. Это относится и к древнейшему этапу существования человечества, к низшей ступени дикости, когда, по характеристике Ф. Энгельса[1], «люди вступили в историю еще в полуживотном состоянии: дикие, беспомощные перед силами природы, незнакомые со своими собственными силами, они были бедны, как животные, и производили немногим больше их». Первобытные человеческие группы (стада) периода низшей ступени дикости, по мнению наших историков первобытного общества[2], включали не более нескольких десятков человек. Для средней ступени дикости некоторыми принимается та же примерно цифра в несколько десятков человек со ссылкой на общины бродячих охотников тасманийцев, не превышавших численностью 30—50 человек, и на австралийские племена, насчитывавшие от 40 до 100 человек.[3] Другие историки первобытного общества[4] указывают, что общины средней ступени дикости «представляли уже довольно крупные объединения, вероятно большие, чем те, которые застает история у тасманийцев. Можно думать, что они обычно состояли не меньше чем из 50—100 человек». «Крупными» эти объединения можно назвать лишь очень условно и относительно.
        С развитием высшей стадии доклассового общества, а именно родового общества, которое, по Энгельсу, возникает на средней ступени дикости, развивается на высшей ее ступени и достигает своего расцвета на низшей ступени варварства, численность отдельных человеческих коллективов, теперь родовых племен, по сравнению с прежним, действительно увеличивается, хотя и остается незначительной. По Энгельсу, «средняя численность американских племен ниже 2000 душ»[5]; общее количество пяти племен ирокезского союза в период их расцвета «не превышало 20 000 человек».[6] Однако ирокезы составляли исключение: «дальше объединения в племя значительное большинство американских индейцев не пошло. Немногочисленные племена их, отделенные друг от друга обширными пограничными полосами,... занимали небольшим числом людей громадное пространство».[7] Мы видим таким образом, что для всего периода доклассового общества действительно характерно то обстоятельство, что люди живут обособленными, более или менее мелкими ячейками. Крупных объединений еще нет. Нет еще и сколько-нибудь крупных объединений по языку, нет еще собственно языков, объединяющих значительные массы людей; каждая обособленная мелкая ячейка говорит на своем отдельном диалекте; языков еще нет, но существует множество отдельных диалектов, множество мелких языковых объединений.
        Положение вещей решительно меняется с разложением доклассового общества и зарождением и развитием общества классового. Теперь возникают действительно крупные человеческие объединения—народности (или народы). Тот же Ф. Энгельс[8] указывает в главе «Образование государства германцев», что «германцы, по свидетельству Тацита, были очень многочисленным народом. Приблизительное представление о численности отдельных германских народов мы получаем у Цезаря; он определяет число появившихся на левом берегу Рейна узипетов и тенктеров в 180 000 душ, включая женщин и детей. Следовательно, около 100 000 на каждый народ». Тут же в особом примечании Энгельс подтверждает эти цифры ссылкой на свидетельство Диодора о галльских кельтах: «в Галлии живет много народностей неодинаковой численности. У крупнейших из них численность населения достигает приблизительно 200 000 душ, у самых малых — 50 000». «В среднем, следовательно, — добавляет Энгельс, — 125 000; галльские отдельные народы,
[141]  
ввиду более высокой ступени их развития, безусловно следует считать более крупными, чем германские». Далее Энгельс указывает, что численность германцев и галльских кельтов «значительно больше, чем, например, число всех ирокезов в период их расцвета, когда они, не превышая 20 000 душ, были грозою всей страны, от Великих озер до Огайо и Потомака».
        С возникновением крупных человеческих объединений — народностей — возникают и крупные объединения по языку, собственно языки, языки народностей (в отличие от диалектов прежних мелких ячеек, первобытных стад, общин, наконец племен родового общества).
        Основой общественной ячейки родового общества является племя. Характеризуя отдельное племя в Америке, Энгельс в п. 2 «Происхождения семьи, частной собственности и государства» (стр. 71) указывает как на одну из характерных черт племени на особый, свойственный лишь этому племени диалект; племенной диалект является основным языковым объединением родового общества. Далее Энгельс продолжает: «в действительности племя и диалект по существу совпадают». Эта мысль о неразрывной связи племени и племенного диалекта находит свое выражение и в других работах Энгельса [ср., например, «К истории древних германцев» (Собр. соч., т. XVI, в. 1, стр. 388) и «Франкский диалект» (там же, стр. 418)]. Очевидно Энгельс придавал этому положению большое значение. И действительно, как увидим, оно играет очень значительную роль в его дальнейшем изложении. Устанавливаемая неразрывная связь между племенем и диалектом позволяет установить столь же неразрывную связь между развитием племени и развитием племенного диалекта: судьба племени непосредственно отражается в судьбе племенного диалекта.
        Вторая очень важная особенность, характеризующая, по Энгельсу, родовое племя, заключается в том, что оно является единым по языку (стр. 71—72). Это положение совершенно попятно, если принять во внимание, что для языковых различий в родовом племени собственно нет никаких оснований. В условиях первобытно-коммунистического ведения хозяйства и отсутствия сколько-нибудь выраженного общественного разделения труда в племени нет данных для какой-нибудь дифференцированности населения по каким-нибудь группам, а в силу установленного выше положения нет оснований и для дифференцированности племенного диалекта. Лишь в виде исключения допускает Энгельс, что в одном и том же племени говорят на двух близко родственных диалектах. Это бывает в тех случаях, когда два ослабевших племени сливаются в одно, т. е. когда по исключительным причинам в составе одного племени оказывается два. Но это исключение лишь подтверждает правило.
        Далее Энгельс формулирует основной процесс, характеризующий развитие племени и диалекта в родовом обществе. Этот основной процесс состоит в том, что племена и диалекты в родовом обществе непрерывно, по мере роста населения, разделяются и дают начало новым племенам и диалектам; Энгельс называет этот процесс «новообразованием племен и диалектов путем разделения» (стр. 71). Новообразование племен и диалектов пугем разделения является, как указывает Энгельс, не предполагаемым гипотетическим процессом, оно происходило на глазах наблюдателей у северо-американских индейцев, оно «происходило в Америке еще недавно и едва ли прекратилось в настоящее время» (стр. 71).
[142]            
        Возникающие путем разделения единого племени новые племена являются, по Энгельсу, родственными, «кровнородственными» племенами, как он их называет, а возникающие одновременно с этим путем разделения единого племенного диалекта новые племенные диалекты — родственными диалектами. Новообразовавшиеся племена являются родственными потому, что восходят к единому племени-предку, или, как условно можем его назвать, «праплемени», а новообразовавшиеся диалекты являются родственными потому, что восходят к единому диалекту-предку, или «прадиалекту». Вот как, по Энгельсу, образуются родственные племена и диалекты в эпоху родового общества периода его расцвета. В дальнейшем Энгельс намечает два возможных пути развития, проявляя особенную тонкость и глубину анализа. Первый путь не выводит нас за пределы родового общества; второй путь в своем развитии предполагает уже разложение родового общества и зарождение общества классового, хотя и получает свое начало еще при родовом строе.
        Первый путь развития состоит в следующем. Новообразовавшиеся родственные племена расходятся по значительной территории, теряют всякую связь между собой; родственные племенные диалекты не только становятся непонятными один для другого, но и утрачивают почти всякий след первоначального единства. В этом случае не возникает никакого нового качества, никаких новых типов общественных связей, а также и языковых связей, возникает лишь некоторое количество новых племен и племенных диалектов.
        Второй путь развития состоит в следующем. Новообразовавшиеся родственные племена вновь сплачиваются в длительный союз. В этом втором случае мы имеем уже не только разделение, но сперва разделение, а потом объединение, но на новой основе и в новых формах; мы наблюдаем в этом втором случае, «как племена, разделяясь, превращаются в народы, в целые группы племен» (стр. 75). Этот второй путь развития имеет громадное всемирно-историческое значение. Он должен нас интересовать в первую очередь. Этот путь и есть путь этно- и глоттогонии, как это ясно уже и из приведенной только что цитаты из Энгельса. Ту же этно- и глоттогоническую перспективу Энгельс дает в связи со вторым путем развития, указывая, что, «сплачиваясь в длительные союзы, родственные племена делают первый шаг к образованию наций» (стр. 73 — 74). Наконец, в итоговой главе «Варварство и цивилизация» (стр. 139) Энгельс указывает, что сигнализирующее начало конца разрушение родовой организации общества (стр. 77), возникновение союзов родственных племен с дальнейшим развитием этого процесса, т. е. с развитием классового общества, становится исторически неизбежным: «союз родственных племен становится необходимостью, а вскоре становится необходимостью даже и слияние их и тем самым слияние отдельных племенных территорий в одну общую территорию всего народа» (разрядка наша, — Л. Я.). Ясно, что здесь идет речь о «слиянии их» (т. е. родственных племен) в народ.
        Вот как мыслит Энгельс основы этногонического процесса, или процесса образования народностей.[9] Отметим пока, что, как показывает весь ход мыслей Энгельса и приведенные из его труда выдержки, Энгельс считал, что народности образуются из слияния родственных племен. Для слияния в одно единое целое разнородных, несходных по языку племен на заре классового общества не было конечно ни достаточных экономических, ни политических условий,
[143]            
        Осветив вкратце, как Энгельс в «Происхождении семьи...» рассматривает процесс этногонии, или процесс образования народностей, обратимся теперь к процессу глоттогонии, или к процессу образования языков народностей, как он освещается Энгельсом в том же труде.
        Характеризуя союз ирокезских племен (а не отдельное племя в Америке), Энгельс указывает, что ирокезы «говорили на родственных диалектах одного и того же языка» и далее: «общий язык, различавшийся только диалектами, был выражением и доказательством общего происхождения» (стр. 74). Таким образом, с возникновением союза родственных племен в процессе второго из двух указанных выше путей развития, возникает новое качество, новый тип не только общественных в широком смысле этого слова, но также специально и языковых связей; если основной языковой ячейкой родового общества эпохи его расцвета, его классической поры был диалект племени, или племенной диалект, то теперь, в условиях заката родовой организации и первобытного доклассового общества вообще, накануне развития классового общества, когда союзы родственных племен становятся исторической необходимостью, специфичной, характерной для эпохи, языковой ячейкой, языковым объединением становится не диалект, а язык, общий язык племенного союза, различающийся диалектами, который в дальнейшем развитии, при слиянии родственных племен, входящих в союз, в народность, сам преобразовывается в язык народности.                 
        Диалект, имевший некогда самостоятельное существование, как имело его отдельное родовое племя, теперь оказывается включенным в более обширное и сложное единство — язык союза и, далее, язык народности, как племя, перестает существовать обособленно, включаясь в союз племени, и, далее, вливаясь в народность.
        Общий язык племенных союзов, а следовательно, и язык народностей, возникает, как мы видели, не путем схождения, слияния, скрещения разнородных, не родственных, чуждых друг другу племенных диалектов, а путем объединения, слияния родственных и поэтому близко сходных между собой диалектов; то обстоятельство, что в союзы и, далее, в народности объединяются лишь родственные племена, подчеркивается Энгельсом неоднократно; лишний раз указывает он на это в итоговой главе своего труда «Происхождение семьи », в главе «Варварство и цивилизация» (стр. 134 и сл.), характеризуя здесь положение вещей у «американских краснокожих» Энгельс указывает, что здесь уже «союз объединяет, по крайней мере в отдельных случаях (в «отдельных» потому что союз не стал еще на данной ступени развития исторической необходимостью) родственные племена» (разрядка наша, —Л. Я.). Свою общность языки племенных союзов и народностей получают таким образом в готовом виде как наследие прошлого; эта общность является результатом общности, единства происхождения племен вошедших в состав племенного союза и, затем, слившихся в народность. Как уже указывалось для образования общих языков путем объединения разнородных племенных диалектов в одно целое в эту эпоху не было ни достаточных экономических, ни, соответственно, достаточных организационных политических условий.
        Возникновение союза родственных племен предохраняло родственные племенные диалекты от дальнейшего полного расхождения и распыления. С другой стороны, близкое сходство диалектов у родственных
[144]  
племен, вступивших в союз, составляло одну из основ этого союза. Близкое сходство этих диалектов в высокой степени способствовало обра зованию в дальнейшем более крепких этнических и уже государственных объединений. Вот почему, например, у греков «в одно большое целое объединялись лишь племена с одинаковым основным наречием, и даже в маленькой Аттике находим особый диалект...» (стр. 83, разрядка наша,— Л. Я). Вот как, в общих чертах, представлял себе Энгельс процесс глоттогонии, или образования языков народностей, на основе ранее складывающихся общих языков племенных союзов, образующихся в связи с развитием племени и племенного диалекта («новообразование племен и диалектов путем разделения») в родовом обществе.
        В очерченном выше понимании процесса глоттогонии у Энгельса развитие языка характеризуется как продукт развития общества, но вместе с тем в его понимании этого процесса язык выступает и как важнейший фактор общественного развития. Действительно, новообразование родственных племен и диалектов путем разделения явилось продуктом общественного развития в эпоху расцвета родового общества. Но существование, наличие этих родственных племен и диалектов в эпоху разложения родового строя и зарождения классов, выступило уже и как огромного значения фактор общественного развития, как необходимое условие образования народностей: мы видели, что устойчивые союзы племен, преобразовавшиеся далее в народности, создавались лишь путем объединения родственных племен с родственными и близко сходными диалектами. Мы видели, что в соответствующую эпоху не было еще достаточных экономических и политических объединяющих сил, способных спаять в одно целое разнородные этнические элементы (как это мы имеем в дальнейшем развитии классового общества, в частности в процессе образования наций). Образование, в свое время, родственных племен и диалектов в высшей степени способствовало человечеству вступить на новый, более высокий этан развития, создать новые, более высокие типы человеческих объединений.
        Прошли многие и многие тысячелетия прежде чем человечество, начавшее свою историю с множества отдельных разрозненных коллективов, с помощью труда, сознания и языка достигает такого высокого уровня развития, когда образуются первые народности и их языки.
        В истории образования народностей мы лишний раз убеждаемся, как язык, являясь продуктом развития общества, выступает в качестве важного фактора этого развития. В заключение того, что сказано выше об образовании народностей, отметим следующий признак народности как человеческого объединения, как определенной общности людей.
        Народность есть историческая категория в том смысле, что она существует не извечно, а возникает и развивается на определенном этапе истории общества, она является исторической категорией определенной эпохи; как это ясно из всего предыдущего, народность можно охарактеризовать, перефразируя известные слова И. В. Сталина о нации[10], как историческую категорию подымающегося классового общества. Процесс ликвидации доклассового общества, в частности общества с родовой организацией племен, и процесс образования общества классового есть в то же время процесс складывания людей в народности.
[145]            

         2/

        Вопрос о происхождении праславянского племени и, соответственно, праславянского племенного диалекта — вопрос очень сложный. Наука не дала на него вполне убедительного ответа. Однако установлены некоторые положения, которые в дальнейшем позволят разрешить этот вопрос окончательно.                 Установлено, что славянская группа языков принадлежит к более обширной группе индоевропейских языков. Установлены очень значительные сходства между славянскими языками, с одной стороны, и такими группами индоевропейских языков, как древнеиндийская, хеттская, тохарская, древнегреческая, италийская (латинский и др.), германская, балтийская (литовский, латышский и древнепрусский) и др.; сходства эти касаются не только грамматического строя, но и лексических элементов (отдельных корней, суффиксов, слов). Сходства между славянскими и другими индоевропейскими языками не являются случайными. Все индоевропейские языки объединены рядами закономерных звуковых соответствий.
        Можно было бы объяснить сходства между индоевропейскими языками по тому образцу, по которому мы объясняем сходства между славянскими языками. В этом случае мы должны были бы рассматривать праславянский племенной диалект как один из племенных диалектов, возникших в результате разделения праиндоевропейского племенного диалекта; как такого же рода диалекты мы должны были бы рассматривать прадиалекты других групп индоевропейских языков (прагреческий, праиталийский и др.). Такой путь развития действительно утверждался в классическом сравнительно-историческом языкознании. В таком пути развития не было бы ничего принципиально невозможного. Предположение об единстве происхождения всех индоевропейских языков казалось особенно правдоподобным в тот период развития сравнительно-исторического языкознания, когда все внимание ученых было поглощено только что раскрытыми и раскрываемыми сходствами между различными индоевропейскими языками. Гипотеза об единстве происхождения и родственности индоевропейских языков (родственности в том именно смысле, в каком мы говорим, например, о родственности славянских языков) сыграла в свое время положительную роль, способствуя всестороннему изучению сходств между индоевропейскими языками. Этой гипотезы придерживались, повидимому, и Маркс и Энгельс, хотя они и не оставили по этому вопросу никаких развернутых высказываний.
        Изучение различий между индоевропейскими языками, как фонетико-грамматических, так и лексических, заставляет теперь усомниться в том, что сходства между индоевропейскими языками могут быть уяснены по аналогии со сходствами славянских языков. Бесспорно, что между всеми индоевропейскими языками есть генетическая связь, но она иного порядка, чем связь между славянскими языками. Отдельные индоевропейские группы языков не возникали путем разделения единого прадиалекта, как отдельные славянские языки. В этом убеждает нас, прежде всего, сравнительный анализ лексических элементов, словарного состава отдельных групп индоевропейских языков.
        Возьмем известные славянские термины родового строя:
        русск. род ; также рода 'родня, родственник, кровный; родство, кровная связь'; ст.-слав. родъ 'род. родня, племя'; словинск. 'rod, 'рождение; родня, поколение'; сербск. род 'род, рождение, проис-
[146]  
хождение, родня; плод’; польск. ród 'род, племя, порода, происхождение; дом, фамилия'; чешск. rod 'род, рождение, порода; поколение';
        русск, племя, др.-р. племıа 'поколение, семья, родня'; ст.-слав. племѧ; сербск. племе; болгарск. племе; словинск. pleme; польск. plemię; чешск. pleme;
        русск. месть; ст.-слав. мьсть; болгарск. мъсть; ст.-хорватск. maščenje; словинск. mestiti 'мстить'; польск. mścić, msta, pomsta 'мщение, месть'; чешcк. msta 'месть';
        русск. вече; ст.-слав. вѣще; сербск. виjеће, веће; польск. sądy wiecowe, 'вечевые суды', в старину значило 'аппеляционные суды, верховный королевский суд'.
        Во всех славянских языках широко распространены различные слова, образованные от корня стар — для обозначения общественного старшинства.
        Мы видим, что эти термины общи всем славянским языкам. Мы заключаем отсюда, что процесс образования родовой организации и осознания (а, значит, и наименования) ее институтов все славяне проходили в неразрывной связи друг с другом. Сходства между славянскими языками объясняются специфичным для родового общества эпохи его расцвета разделением племен и диалектов и дальнейшим их объединением в племенные союзы и языки этих союзов, различающиеся лишь по диалектам.
        Если мы обратимся к терминологии родового строя других групп индоевропейских языков, то убедимся, что эта терминология в целом, в системе, различна по разным группам индоевропейских языков. Мы не имеем возможности остановиться здесь на соответствующих терминах других индоевропейских языков, но укажем, например, что славянские термины родового строя не имеют себе соответствия в терминах других индоевропейских языков; больше того, такие термины, как род, племя, месть и другие, вовсе не имеют сколько-нибудь убедительной индоевропейской этимологии; они не являются, таким образом, «индоевропейскими» словами, но они отнюдь не менее исконные славянские слова, чем те, которые имеют индоевропейскую этимологию; эти термины у славян столь же исконны, как и сама родовая организация; они возникали с нею как ее выражение в системе понятий и слов.
        Если система терминов родовой организации различна по разным группам индоевропейских языков, то это значит, что родовая организация оформлялась (и отражалась в сознании людей) в каждой из групп независимо от другой или других, самостоятельно. А из этого с несомненностью вытекает, что сходства между индоевропейскими языками ни в коем случае не могут быть объяснены, исходя из явлений общественного развития, специфичных для родового общества, или, иными словами, сходства между индоевропейскими языками не могут быть объяснены по тому образцу, по которому мы объясняли сходства славянских языков. Вот почему не может быть речи и о едином праиндоевропейском племени и едином праиндоевропейском племенном диалекте. Термины для многих, стадиально очень древних комплексов значений прекрасно сохранились по различным индоевропейским языкам, носят общеиндоевропейский характер. К ним принадлежат, например, названия крупных животных (предметов охоты), названия для комплекса древнейшей мясной пищи (мясо, кровь, названия внутренностей и др.), названия для комплекса огня, названия для понятий жизни, смерти, сна, бодрствования и многие другие. С другой стороны, для терминов отно-
[147]  
сительно более ранней стадии развития нет общеиндоевропейских соответствий: так, нет общеиндоевропейских соответствий для терминов гончарного производства, для названий рыб и рыболовства, для названий лука и стрел и мн. др. В славянских языках по всем этим разделам имеются общие термины (см. ниже).
        Это обстоятельство говорит о том, что индоевропейское единство (как бы его ни понимать) относится к стадии развития общества, предшествующей той, к которой относится славянское единство, т. е. предшествующей стадии родового общества, во всяком случае стадии установления родового общества.
        На этапе, предшествующем развитию родовой организации, племя носило первоначально эндогамный характер: «брачные группы были разделены лишь по поколениям; братья и сестры — родные, двоюродные, троюродные и т. д. — все считаются между собой братьями и сестрами и уже в силу этого мужьями и женами»; брак между родичами является на этом этапе законом. В дальнейшем начинается постепенное ограничение брака между родичами. «Если первый прогресс в образовании семьи состоял в том, что из взаимного полового общения были исключены родители и дети, то второй состоял в исключении братьев и сестер... Он совершался постепенно, начавшись, вероятно, исключением из полового общения родных братьев и сестер (т. е. с материнской стороны), сперва в отдельных случаях, постепенно становясь правилом,... и кончая запрещением брака даже в боковых линиях, т. е., по нашему обозначению, для детей, внуков и правнуков родных братьев и сестер; он служит, по мнению Моргана, «прекрасной иллюстрацией того, как действует принцип естественного подбора». Не подлежит сомнению, что племена, у которых кровосмешение было ограничено этой прогрессивной мерой, должны были развиваться быстрее и полнее, чем племена, у которых брак между братьями и сестрами существовал, как правило, и требовался обычаем».[11] Непосредственным результатом этого процесса и было возникновение родовой организации, возникновение племен, организованных по родовому принципу.
        Эндогамные племена предшествующей эпохи были, естественно, замкнутыми ячейками. Но весь период образования родовых племен характеризуется, столь же естественно, все большим перемешиванием населения. В этом процессе объединялись в одно целое (в родовое) племя разнородные, чем далее, тем все более и более «неродственные» и в действительности и с точки зрения самого населения общественные ячейки. В известных случаях это могли быть ячейки исконно родственные, но разошедшиеся ставшие разнородными, ячейки с «забытым» родством; в других случаях могли объединяться в родовое племя ячейки вовсе разнородные. Это последнее обстоятельство тем более могло иметь место что оскудение местных естественных богатств вынуждало избыток населения искать новые территории для охоты и на этих новых территориях сталкивало его с инородными этническими элементами, которые как раз и оказываюсь подходящими «парами» для образования племенного объединения по родовому принципу.
        В процессе этого смещения, скрещения разнородных этнических элементов возникал более совершенный, биологически и социально, тип человека. Энгельс цитирует но этому поводу замечание Моргана который указывает, что «браки между членами родов, не состоящих в кровном родстве, порождали физически и умственно более крепкую расу;
[148]  
смешивались два прогрессирующих племени, у новых поколений череп и мозг естественно увеличивались, пока они не объединили в себе способностей обоих племен»; «племена с родовым строем, — прибавляет Энгельс, — должны были, таким образом, одержать верх над отставшими или своим примером увлечь их за собой» (стр. 31). Итак, «племена с родовым строем» образуются путем смешения по крайней мере двух «прогрессирующих» племен; объединяя «способности» обоих смешивающихся племен, родовое племя постепенно объединяло и их диалекты в единый племенной диалект родовой организации.
        Из вышеизложенного ясно, что единство родового праплемени, в том числе и праславянского, не есть нечто данное искони от «бога» или природы; единство родового праплемени возникает в процессе развития общества; оно есть исторически складывающееся единство.
        Единство племенного прадиалекта родового общества, в том числе и единство праславянского племенного диалекта, также не есть нечто данное искони; единство языка праславянского племени возникает путем объединения разнородных языковых элементов в процессе образования родового праславянского племени; это единство есть также исторически складывающееся единство.[12]
        Итак, праславянский племенной диалект, ставший единым в процессе своего образования, разнороден в своем генезисе. Это можно сказать и о прадиалектах других групп индоевропейских языков. Отсюда ясно, что ни о каком исконном расовом единстве родственных индоевропейских групп народов (германцев, славян и т. п.) не может быть и речи. Как раз уже в своем генезисе, в своем прадиалекте, эти группы народов являются разнорасовыми, как показывает предшествующее изложение, опровергая известные фашистско-расистские басни. Один из языковых элементов, органически вошедших в состав любого из них, вскрыт сравнительно-историческим изучением индоевропейских языков; это тот элемент, который является общим для славянских языков с другими индоевропейскими языками, индоевропейский элемент. Это вклад группы сходных племен еще дородового общества, которые условно можно называть праиндоевропейскими племенами; в процессе зарождения у них родовой организации они смешивались, скрещивались с другими племенами, инородными.
        Этот индоевропейский элемент был основным, ведущим (но не единственным!) в образовании грамматического строя индоевропейских языков; он широко представлен и в их лексическом составе. Общностью этого элемента и определяется понятие индоевропейских языков. В этом именно смысле и славянские языки входят в состав группы индоевропейских языков, являются индоевропейскими языками.
        Наряду с этим общим, индоевропейским элементом в состав каждого прадиалекта, каждой группы индоевропейских языков входит и иной элемент (или иные элементы) и, притом, возможно различные для разных индоевропейских групп языков. Эти иные элементы, не индоевропейские, являются столь же органической составной частью нрадиалектов каждой группы, как и индоевропейские элементы. Они являются вкладом других дородовых племен, идущих по пути развития родовой организации.
        Смещением, скрещением индоевропейских элементов
[149]  
с различными неиндоевропейскими в процессе образования родовой организации объясняются древнейшие, исконные различия между группами индоевропейских языков, как фонетико-грамматические, так и лексические.
        Из всего вышеизложенного мы убеждаемся, что индоевропейские языки генетически связаны между собой, хотя эта связь иного порядка, чем генетическая связь славянских языков. Генетическая связь славянских языков с другими индоевропейскими позволяет нам прибегать к показаниям других индоевропейских языков при разъяснении тех или иных явлений в истории славянских языков, в том числе и русского языка.        

         3/

        При наличии каких признаков (данных) мы имеем право предполагать, что языки, входящие в данную группу родственных языков, родственны в порядке прямого родства?
        Мы имеем право предполагать это, во-первых, если народности, говорящие на близко сходных родственных языках, по имеющимся у нас историческим данным возникают в процессе образования классового общества на основе разложения общества с родовым строем; во-вторых, если у нас есть данные, что эти родственные народное ги проходили родовой строй и период образования классового общества в теснейшей связи друг с другом, совместно. Это последнее обстоятельство доказывается общностью в соответствующих языках основных терминов — названий тех явлений материальной и духовной культуры, которые возникали на соответствующих этапах общественного развития, т. е. начиная с высшей ступени дикости, когда родовое общество достигает уже известного развития (зарождается оно, как мы знаем, на средней ступени дикости), и кончая высшей ступенью варварства.
        К указанному следует прибавить, в-третьих, что языкам, родствен
ным в порядке прямого родства, свойственна значительная сохранность 
грамматического строя их предшествующей стадии, т. е. их прадиалек
тов (строй прадиалектов в той или иной мере реконструируется, восста
навливается сравнительной грамматикой данной группы). Это объяс
няется тем что соответствующие языки образуются путем объединения
родственных, близко сходных племенных диалектов.
        Другое дело при образовании языков из разнородных элементов,
в этих случаях, как доказано в языкознании, грамматический строй предшествующих стадий, т. е. объединяющихся разнородных единиц,
 подвергается очень значительным деформациям, преобразованиям. Смешение разнородных грамматических систем приводит к разложению
 каждой из них.         
        Желая познакомить читателя ближе с одним из типичных случаев прямого родства языков, мы даем ниже краткий обзор взаимоотношений славянских языков.
        Славянские языки целиком подходят под условия, сформулированные нами выше. В самом деле, как нам точно известно, отдельные славянские народности появляются на исторической арене примерно в VII-IX вв. в условиях зарождения классового (феодального) общества и обложения родового строя. О родовом строе у предков славян имеются прямые указания историков; пережитки родового строя отмечены ня древнейшем этапе развития всех славянских народностей. Предки славян проходили этап родового строя в теснейшей и неразрыв-
[150]  
ной связи друг с другом, совместно. Это доказывается общностью во всех славянских языках основных терминов — названий явлений материальной и духовной культуры, возникавших у предков славян, начиная с высшей ступени дикости и кончая высшей ступенью варварства. Особенно следует подчеркнуть общность у славян специально терминов родовой организации (например: племя, род, вече, месть и мн. др.).
        Мы не имеем возможности сколько-нибудь подробно останавливаться на лексической общности славянских языков, но в конце статьи приведем все же некоторый материал по этому вопросу. Укажем, наконец, что, как это доказывает сравнительно-историческое изучение славянских языков, грамматический строй славянских языков претерпел, в целом, сравнительно очень мало изменений по пути от прадиа-лекта к отдельным славянским языкам. Этим объясняется и поразительное сходство грамматического строя отдельных славянских языков; отдельные расхождения объясняются позднейшими процессами, происходившими уже в отдельных славянских языках и получающими объяснение в истории этих отдельных языков.
        Исходя из всего предыдущего, а также учитывая вывод сравнительной грамматики славянских языков, мы можем представить себе развитие этих языков следующим образом: некогда существовало родовое племя, предок всех позднейших славянских племен, которое условно назовем «праславянским племенем», а его диалект — «праславянским племенным диалектом». В результате последовательного новообразования племен и диалектов постепенно образовалось множество родственных славянских племен с родственными диалектами. На основе этих, родственных племен впоследствии образовался союз (или союзы) славянских племен, а на основе этого союза (или союзов) в условиях разложения родового общества и возникновения общества классового формировались отдельные славянские народности (или их группы); языки этих народностей оказывались родственными в силу их общего происхождения от праславянского племенного диалекта. Примером языков, связанных прямым родством, могли бы послужить и другие группы, входящие в состав индоевропейской, например: древнегреческие языки, древнеиранские, древнеиндийские, балтийские и др.; но, например, романские языки связаны иным характером родства: они возникали в другую эпоху (в античном, уже развернутом классовом римском обществе) путем слияния, смешения латинского языка с различными диалектами Западной Европы; грамматический строй латинского языка в них был решительно разрушен, как и строй тех диалектов, с которыми смешивалась латынь. Это специальный вопрос сравнительной грамматики романских языков.
        Тюркские языки безусловно связаны прямым родством. Прямым родством бесспорно связаны и прибалтийско-финские языки, но финно-угорские в целом, хотя и безусловно родственны, дают какую-то другую форму родства, которую и должна выяснить сравнительная грамматика этих языков.
        Связаны прямым родством южно-кавказские яфетические языки. Но родство яфетических языков в целом еще подлежит выяснению.
        Многие подгруппы, входящие в состав индоевропейской группы языков, связаны, как мы уже говорили, прямым родством, но родство индоевропейских языков в целом, которое совершенно бесспорно, дает нам форму родства, отличную и от прямого родства и от формы родства любой из подгрупп, входящих в эту группу.
[151]            
        Приведу славянские соответствия в области лексики, подтверждающие изложенный выше взгляд.

         Общеславянские названия, связанные с рыбной ловлей

        русск. рыба, сербск. риба, польск. чешск. лужицк. ryba (рыба), словин. riba, болгарск. риба;
        русск. икра, болгарск. икра, сербск. икра, чешск. jikra, польск. ikra, лужицк. jekr;
        русск. нерест, 'время, когда рыба мечет икру', словинск. drest <ndrest < nrest) 'икра', drestati se 'метать икру', mrest, mrestiti se (то же); сербск. мреcт (мриjест) 'икра мелкой рыбы'; польск. mrzost (из mrzest <mrest), mrzoszezyć sie 'метать икру';
        русск. невод, чешск. nevod, ст.-слав, неводъ, польск. niewód, лужицк. navod;
        русск. осетр, украинск. осетр, ясетр, польск. jesiotr (есётр), сербск. jecempa;
        русск. окунь, украинск. окунь, белорусск. вокунь, словинск. okun (окунь), чешск. okoun, польск. okuń;
        русск. щука, болг. штука, серб, штука, чешск. štuka, польск. szczupak;
        русск. линь, украинск. линь, белорусск. линь, словинск. linj (линь), болгарск. лин, сербск. лињ, чешcк. lín, польск. lin, лужицк. lin;
        русск. язь, украинск. язь, сербск. jaz, словинск. jez, чешск. jes, польск. jaż;
        русск. карась, украинск. карась, сербск. караш, чешск. karas, польск. karaś, лужицк. karus, kharus;
        русск. короп, украинск. короп, болгарск. крап, сербск. крап, словинск. krap, чешск. kapr (<krap);
        русск. мережа 'сеть, невод', украинск. мережа 'невод', ст.-славянск. мрѣжа, 'сеть', словинск. mreźa, болгарск. мрежа 'сеть' сербск. мрежа 'сеть', польск. mrzeżna 'сеть, невод';
русск. верша (рыболовная снасть), украинск. верша, словенск. vrša (врша), чешcк. vrše (врше), польск. wiersza, лужицк. vjerša;
        русск. плотва, плотица, украинск. плотыця, белорусск. плоць, польск. ploć, верхне-лужицк. plecica;
        русск. лосось, чешcк. losoń, польск. łosoś (в южнославянских областях не водится);
        русск. жабры, украинск. жабри (диал. зябры), белорусск. жебра, чешек, źabra (жабра);
        русск. ерш, украинск. йорш, чешек, jerš, jereš;
        русск. мень 'налим', украинск. мнюх, мень, белорусск. мень, словинск. menek, чешcк. men, польск. mlentuz, верхне-лужицк. mjenk, нижне-лужицк. mjena.

         Общеславянские названия для лука и стрел

        русск. лук, украинск. лук, ст.-слав. лѫкъ, словинск. lok, болг. лък, сербск. лук, чешск. luk, верхне-лужицк. vobluk, польск. lęk, luk;
        русск. стрела, украин. стрила, белорусск. стрела, ст.-слав. стрѣла, словинск. strela, болг. стрела, сербск. стриjела, стрела, стрила, чешск. strela, польск. strzała, верхне-лужицк. trela;
[152]  
        русск. тетива, польск. cięciwa, чешск. tětiwa, сербск. тетива; русск. тул, ст.-слав, тоулъ, сербск, тул, чешcк. toul, польск. tul.

         Общеславянские названия для гончарного ремесла

        русск. гончар 'горшечник', украинск. гончар, ст.-слав, гръньчаръ, болгарск. грънчярин, сербск. грњчара, название двух деревень, около которых берут глину, чешск. hrnčiř, польск. garnczarz;
        русск. глина, гнила, украинск. глина, ст.-слав. глиньнъ, словинск, glina, болг. глина, гнила, сербск. глина, гљила, чешск. hlina, польск. glina, верхне-лужицк. hlina, нижне-лужицк. glina.

         Общеславянские названия для цветов (красок)

        русск. желтый, ст.-слав. жлътъ, болг. жълт, сербск. жут, чешск. žlutý, польск. zólty;
        русск. красный, ст.-слав. красьнъ, сербск. красан, чешск. krasný;
        русск. червонный, украинск. червоний, ст.-слав. чръвенъ, болг. чървен, сербск. црвен, чешск. červený, польск. czerwienna (karta);
        русск. синий, ст.-слав. синь, болг. син, сербск. сими, чешск. siný, польск. siny;
        русск. зеленый, ст.-слав. зелень, болг. зелен, сербск. зелен, чешск. zelený, польск. zielony и мн. др.

         Общеславянские названия времен года (хозяйственных сезонов)

        русск. зима, ст.-слав. зима, болг. зима, серб, зима, чешск. zima, польск. zima;
        русск. лето, ст.-слав. лѣто, болг. лято, серб, лето, чешск. leto, польск. lato;
        русск. весна, ст.-слав. весна, болг. пролѣть, сербск. npoљeћe, чешск. vesna, польск. wiosna;
        русск. осень, ст.-слав. ьесенъ, болг. ѥcень, сербск. jeceн, чешск. jeseň, польск. jesień.

         Общеславянские названия небесных светил

        русск. солнце, ст.-слав, слъньце, болг. слънце, сербск. сунце, чешск. slunce, польск. słonce;
        русск. месяц, ст.-слав. мѣсѧць, болг. месец, серб. мjecen, чешск. měsíc, польск. miesiąc;
        русск. звезда, ст.-слав. звѣзда, болг. звезда, сербск. звезда, звиjезда, чешск. hvězda, польск. gwiazda.