* * *

        В одной статье невозможно даже в главных чертах охватить то, что достигнуто за минувшие тридцать лет в разных отраслях советского языкознания. В известкой мере эти итоги уже обобщены в ряде работ, по преимуществу появлявшихся в связи с разными юбилейными датами, что значительно упрощает и облегчает задачу настоящей статьи[2]. Позволительно будет поэтому ограничиться  здесь  рассмотрением лишь
[385]
некоторых вопросов общего языкознания, получивших в советской науке углубленную трактовку и наиболее показательных для направления работы советских языковедов в целом.
        Чем определяется место каждого языка среди прочих языков мира, что сближает и роднит разные языки между собой и на какой почве вырастают те особенности, которые выделяют данный язык из числа остальных, где кончается сравнительное языкознание и в свои права вступает индивидуальная грамматика данного идиома, — вот вопросы, стоящие в центре лингвистической проблематики с тех пор, как в эпоху Ренессанса интерес к языку вышел за пределы родной речи и возникло сравнительное изучение языков. Еще Фрэнсис Бэкон задумывался над соотношением универсального и индивидуального в языках мира, и с тех пор эта проблема не перестает волновать умы крупнейших языковедов. Но только в советском языкознании впервые выработаны необходимые теоретические предпосылки для удовлетворительного решения этой проблемы.
        Современная буржуазная наука знает две основные точки зрения по вопросу о роли и месте отдельных языков в галерее языков мира, на первый взгляд диаметрально противоположных и несовместимых. Согласно первой из них, так называемой «этно-психологической» теории, каждый язык есть самостоятельный и неповторимый продукт особой этнической культуры, некое воплощение специфического «народного духа», «языкового гения». Это — некоторая монадология языка, рисующая языки в виде отдельных, самостоятельных и друг с другом не связанных царств. Подчеркивая в каждом языке все индивидуальное и особенное, что отличает один язык от других, этно-психологи фактически игнори­руют универсальные элементы, все то общее, что спаивает языки мира и делает их проявлениями единой общечеловеческой способности речи. Даже развиваясь и видоизменяясь, языки, согласно этой теории, подробно развитой Гумбольдтом, не могут вырваться за пределы предначертанного национального типа. В таком понимании невозможно приближение одного языка к другому и уподобление их. Если какой-либо язык обнаруживает черты отсталого и примитивного мышления, то с точки зрения этно-психолога это — не временное, исторически обусловленное, преходящее явление, а вечные незыблемые черты, несмываемая печать, накладываемая «этническим гением» на язык. Признавая возможность «развития», эта точка зрения на деле отрицает всякое действительное развитие и освящает вечный застой, отсталость, структурную неизменность языковых типов. Реакционная сущность этой теории как нельзя лучше отвечала интересам политической реакции, и не случайно фашистские проповедники расового господства и угнетения ухватились именно за эту «теорийку».
        Другая точка зрения, внешне противоположная первой, может быть обозначена как «функциональная». В отличие от этно-психологической теории абсолютной особности и разгороженности всех языков, эта теория исходит из их абсолютного тождества и равнозначности. Все основные аспекты и обнаружения языковой культуры остаются в таком понимании повсеместно и всегда одинаковыми. Разные языки — лишь случайные вариации на одну и ту же тему, это — мало отличающиеся друг от друга сочетания структурных элементов, обладающих при всей своей разнородности единой функцией. Отрывая «функцию» или назна­чение формальных средств! языка от реальных значений, эта форма­листическая теория языка игнорирует реальные различия в степени развития отдельных языков. Провозглашая абстрактное равенство всех языков мира, «функционалисты» на деле освящают разрыв между отсталыми и высоко развитыми языками, как формальное «равенство» лиц в буржуазно-либеральном праве на деле прикрывает фактическое имущественное и социальное неравенство разных классов и целых народов.

[386]
Как этно-психологическая, так и функциональная теории отражают враждебное или, в лучшем случае, безразличное отношение к культурно-отсталым народностям и консервативное стремление сохранить их вековую отсталость, обосновывая свои намерения то ссылкой на невозможность перехода от одной «этнической культуры» к другой, то признанием абстрактного «равенства» разных языков, делающего якобы ненужным развитие отсталых языков  до  уровня более развитых.
        Советское языкознание, выросшее на основе практической языковой деятельности, не могло, естественно, руководствоваться теорией исклю­чительной самобытности и несводимости отдельных языковых типов, ни столь же односторонней и поверхностной теорией формального тождества всех языков. Открывая в основе всех языков общие и сходные моменты, советское языкознание по необходимости учитывало наличие серьезного отставания в развитии одних языков сравнительно с другими. В соответствии с общими, подлинно гуманистическими, принципами ленинско-сталинской национальной политики советская наука о языке стремилась каждый раз с максимальной полнотой выявить структурное своеобразие данного языка с тем, чтобы сделать все возможное для быстрейшего подтягивания этого языка до уровня высокоразвитых языков, органически развивая его внутренние возможности и опираясь на его традиционную формальную структуру. Вся практика многообразной работы над языком привела советских лингвистов к выводу, сформулированному Марксом, что «хотя наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми, но именно отличие от этого всеобщего и общего есть то, что составляет их развитие»[3]. Именно развитие является основной целью развернувшейся в национальных центрах нашей страны интенсивной работы по языковому строительству, и в тесной связи с этим точка зрения закономерного развития пронизывает все наше осмысление языковых явлений.
        Закономерное развитие и глубокое понимание историзма есть то, что в корне отличает советское языкознание от буржуазного. Индоевропейское сравнительно-историческое языкознание родилось в начале XIX в. в предчувствии идеи закономерной эволюции языка. Ни знания законов языкового развития, ни сами по себе эволюционные представления классиков компаративистики не были достаточно основательны, чтобы их взгляды могли удержаться в последующую эпоху. Вместо того, однако, чтобы углубить поверхностный эволюционизм основателей сравнительного языкознания в соответствии со вновь открытыми законами языкового развития и разработать новое, более глубокое понимание истории языка, позднейшие компаративисты отвернулись от закономерностей в развитии языка, выхолостив идею развития и сведя ее фактически на-нет. Единую идею исторической закономерности младограмматики разорвали на части, объявив, что все, что в языке закономерно, то внеисторично, а все, что исторически изменчиво, то незакономерно. На этом метафизическом разрыве основаны понятия «принципа» и «закона» у Пауля, понятия «панхронии» и «диахронии» у Соссюра. Общие законы существуют, согласно Соссюру, лишь с панхронической («всевременной», или, лучше сказать, «вневременной, «ахронической») точки зрения, а в конкретной диахронии факты языка «хотя и обнаруживают некоторые видимости общности, всегда в действительности носят характер случайный и частный»[4]. Это стремление выпотрошить историю языка, «освободить» ее от присущих ей исторических закономерностей особенно заметно стало позднее, в период общего декаданса буржуазной теоретической  мысли.

[387]
        Понятия развития, движения вперед, прогресса становятся теперь оди­озными для реакционных идеологов реакционных классов, и, соответственно, идея прогреса и закономерного развития старательно изгоняется и из языкознания. Отражая подобные настроения, один из виднейших представителей компаративистики на Западе, Ж. Вандриес писал: «Можно вообразить себе условия, при которых французский язык возвратится вспять и вновь проделает ту дорогу, по которой он пришел к своему нынешнему состоянию. От выражения отвлеченной мысли он перейдет к конкретной. Он наполнится мистическими и субъективными категориями. Будет ли это прогрессом или регрессом? Говоря с точки зрения науки о языке, — ни тем, ни другим. Мы в нашей оценке должны отвлечься от выгод и невыгод, связанных с изменением культуры, даже от возвращения к тому, что называется варварством. Мы не имеем права считать отвлеченный и рассудочный язык более совершенным, чем язык конкретный и мистический, только потому, что первый принадлежит нам. Это два различных мышления, каждое из которых может иметь свои достоинства. Ничем нельзя доказать, что в глазах обитателя Сириуса мышление культурного жителя земли не есть вырождение»[5].
        Советскому языкознанию в корне чужд этот взгляд обитателя академического «Сириуса», согласно которому возврат к средневековью столь же оправдан, как и движение вперед, а мистическое мышление ничуть не хуже отвлеченного научного мышления. Отметая эту идеологию вырождения и упадка, под легким налетом «неземного сверхобъективизма» скрывающую оправдание регресса и средневекового мракобесия, советская лингвистика рассматривает язык как «могучий рычаг культурного подъема», как величайшую «историческую ценность» (Н. Я. Марр). Советское языкознание глубоко исторично и, различая направление в движении языковых фактов, оно прослеживает сложное и противоречивое развитие языка «в путях не только эволюционных, когда речь идет о постепенном развитии типа, но и мутационных, когда речь идет о перевоплощении в очередной новейший тип»[6]. Рассматривая историю языка как продукт общественного развития, советское языкознание устами Н. Я. Марра провозгласило принцип «единства глоттогонического процесса» (или «монизма языкового развития», по выражению акад. И. И. Мещанинова). В этой центральной идее нового учения о языке содержится диалектическое решение вопроса о соотношении универсального и индивидуального в строе отдельных языков».
        Как указывает акад. И. И. Мещанинов, «единый процесс» развития человеческой речи различен в своем внешнем выявлении и представляет резкие расхождения в строе каждого языка. При таких условиях общее языкознание должно показать на конкретном языковом материале не только лексическое родство и близость морфологии, синтаксиса и т. д. в тех случаях, когда это действительно имеется налицо, но главным образом различая их в различных языках и в различные периоды исторического их движения, выявить их как отдельные проявления общего глоттогонического процесса»[7]. Не только сходное и общее в строе языков, но и структурные различия языков раскрываются как «отдельные проявления общего глоттогонического процесса». Единое противоречивое развитие языка приводит к образованию как общих моментов, так и различий в строе отдельных языков. Можно было бы сказать, что общее в развитии всех языков отражает процесс развития единого человеческого мышления, а различия проистекают из многообразия звукового   оформления,   если   бы   единство   звука   и  значения в языке
[388]
не принимало сложные формы, в силу чего и мыслительные категории речи не всегда выступают в чистом, универсальном виде. В целом в истории образования языков можно явственно различить два сливающихся потока, отражающих эту диалектику формы и содержания, две переплетающиеся линии, двоякого рода исторические процессы. Историзм первого рода — это стадиальная типология языка, выступающая в виде универсальных, повторяющихся в разных языках закономерных ступеней развития; историзм второго рода — это материальная и формальная история языка, конкретная история звукового состава и грамматической техники, по-разному складывающаяся в разных языках[8]. Эта раздвоенность исторического движения обусловлена в конечном счете двояким характером социальной обусловленности явлений речи. В то время как одни языковые изменения, непосредственно связанные с развитием мышления, зависят от общих закономерностей общественного развития, от смены способов добывания средств к жизни и производства материальных благ, другого рода изменения, касающиеся фонетической структуры и внешней морфологии языка, зависят прежде всего от причин конкретно-исторического порядка, от местных условий в данный момент, от харак­тера и степени общения и смешения разноязычных   социальных слоев и этнических групп.

* * *

        Стадиально-типологические исследования по праву заняли одно из ведущих мест в советском языкознании. Выявление и определение основных стадий развития языка становится важнейшей задачей. В понимании акад. Н. Я. Марра лингвистические стадии «воспроизводят или освещают соответственные движения в формах общественного строя и смены создавшего ее, эту общественность, хозяйственного уклада»[9]. Акад. Н. Я. Марр всегда подчеркивал неразрывную связь стадиальности речевого строя со стадиальностью мышления. «Вопрос о стадиальности, писал он, органически увязан с мировоззрением, так называемою психологиею и мышлением»[10]. В соответствии с мыслями Маркса и Энгельса, указывавшими, что «люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с данной действительностью также мышление и продукты своего мышления»[11] и что «непосредственная действительность мысли это — язык»[12], Н. Я. Марр писал: «Новое учение о языке к проблеме о мышлении подходит диалектически, разделяя ее на... вопрос о возникновении людской речи, т. е. мышления-языка, и вопрос о позднейших, в промежутке между нами и возникновением мышления-языка, сменах техники мышления, — мало, а вернее, совсем не учитываемых, ибо их несколько, этих смен, проистекающих в своей динамике, т. е. творческом движении, от коренных сдвигов в нроизводстве и слагающихся по производству социальных отношений, — несколько стадий. Новое учение о языке в первую голову ставит вопрос об этих стадиальных сменах техники мышления»[13].
        Отражения исторических сиен типов мышления в языке акад. Н. Я. Марр на первых порах искал в развитии значений слов, в характерных явлениях семантики.    Выработанный    им   метод    палеонтологического
[389]
анализа ориентировался преимущественно на факты лексики. При всей неразработанности палеонтологического метода и расплывчатости связан­ного с ним «анализа по элементам» ему удалось обнаружить ряд важных черт, характеризующих историю слов на ранних стадиях развития полисемантизм и диффузность первобытного слова, специфические ряды, пучки и гнезда значений, так называемая «функциональная семантика» и т. д.). Однако дальнейшая работа в этом направлении убедила Н. Я. Марра, что лексико-семантические штудии недостаточны для раскрытия связей языка и мышления в полном объеме, что, поставляя ряд интересных примеров, иллюстрирующих эти отношения, они оказываются непригодными для систематической проработки языка в цехом и установления важнейших, как он выражался, «координат» каждой стадии языка-мышления. Уточняя свой метод палеонтологических исследо­ваний, этот выдающийся языковед незадолго до смерти пришел к выводу, что не история слов, а синтаксис является ключом к построению стадиальной типологии языка. «Звуковая речь, — подчеркивает теперь Н. Я. Марр, — начинается не только не с звуков, но и не со слов, частей речи, а с предложения». «Синтаксис — это самая существенная часть речи: как учение о звуках лишь техника для морфологии, так и морфология лишь техника для синтаксиса»[14]. Исследование исторической типологии предложения стало, таким образом, ближайшей задачей нового учения о языке. Как известно, сам Марр не успел реализовать эту задачу, и проблема разработки палеонтологического метода и стадиальной типологии в новом, синтаксическом, плане всей своей тяжестью легла на учеников и продолжателей Н. Я. Марра и, в первую голову, на его ближайшего сотрудника  и преемника — акад. И. И. Мещанинова.
        Советское языкознание еще не может похвастать более или менее завершенной картиной стадиального развития предложения. У нас еще нет ни общепризнанной периодизации важнейших стадий, ни достаточно полной и конкретной их характеристики в увязке с процессом развития мысли. Но за тринадцать лет, отделяющих нас от смерти акад. Н. Я. Марра, достигнуто немало в этом направлении. Ряд фундаментальных исследований акад. И. И. Мещанинова («Новое учение о языке», Л., 1935, «Общее языкознание», Л., 1940, «Части речи и члены предложения», М., 1945) привел к разработке нового метода синтаксического исследования, выявлению на свежепривлеченном материале многочисленных языков Советского Союза ряда первостепенных стадиально-синтаксических типов и к выработке первых наметок исторической периодизации. Значительно расширив фронт лингвистических исследований, акад. И. И. Мещанинов объединил вокруг себя значительные кадры исследователей, ведущих разработку проблемы стадиальности на частном материале языков их специальности.
        Разработанный на синтаксическом материале палеонтологический метод может быть сформулирован в ряде положений:
        1. Лингвистическая стадия это совокупность синтаксических отноше­ний, данных в языке на определенной ступени развития. Синтаксиче­ские отношения, определяющие структуру предложения, это — отношения между членами предложения и характеризующие предложение в целом   отношения  модальности.
        2. Отношения между членами предложения определяют собой не только грамматический строй языка, но и семантическую структуру словаря. На базе синтаксических отношений вырастает грамматическая группировка слов по частям речи.
        3. Для выделения синтаксических отношений, составляющих фундамент   всего   мироздания   языка,   необходима   сложная   предварительная
[390]
работа по анализу всей морфологической структуры языка и отделению» формальных грамматических категорий от универсально-значимых.
        4. Традиционная грамматика основывалась на убеждении, что члены предложения неизменны и вечны, что такие категории, как субъектб предикат, объект и т. д., хотя и могут получить различное формальное выявление, но в сущности остаются незыблемыми. В действительности, однако, эти категории оказались текучими и качественно различными на разных стадиях развития.
        5. Развивающиеся категории предложения непосредственно отражают историю мысли-суждения. Категории предложения в последнем итоге совпадают с исторически изменчивыми категориями мысли. В таком историческом понимании снимается традиционный разрыв между грамматикой и логикой и созревают необходимые предпосылки для конкретной, основанной на фактическом материале ряда наук, истории мысли на необходимость разработки которой указывал Ленин[15].
        Акад. И. И. Мещанинов глубоко прав, отмечая, что «палеонтологический анализ и проблема стадиальности являются тем, чем советское языкознание в наибольшей степени отличается от зарубежной лингвистики»[16]. Несмотря на некоторые весьма робкие шаги в этом направлении, зарубежное языкознание не сумело возвыситься до понимания этих принципов. Примат синтаксиса над морфологией и вторичность частей речи сравнительно с членами предложения принимается. в настоящее время (с более чем полувековым опозданием после А. А. Потебни) многими зарубежными лингвистами, но никто из них не сумел. проникнуть в понимание историчности предложения и связи синтаксических категорий с мышлением. В этом отношении особенно показательны рассуждения Ю. Куриловича о частях речи. В специальном исследовании, посвященном этой теме, он приходит к выводу о синтаксической функции частей речи и останавливается перед вопросом о внутренней природе этой связи. Для формалистической ориентации этого известного компаративиста характерно, что, отдавая себе отчет в том, что для ответа на этот вопрос естественнее всего было бы заняться исследованием мыслительных процессов в их отношении к объективной действительности, он отказывается от такого исследования на том основании, что это означало бы «выйти за пределы чисто лингвистического исследования (dépasser les bornes d’une recherche purement linguistique)»[17]. Это все равно, как если бы человек, имевший лишь практику анатомирования трупов, вообразил, что этого достаточно для врачевания больных, что для суждения о процессах, протекающих внутри-живого организма, не нужно выходить за пределы чисто анатомических знаний. Зарубежная лингвистика любит кичиться своим целостным «структурным», «холистическим» подходом к явлениям речи, но ей невдомек, что язык без мышления это часть, а не целое.

* * *

        Стадиальная типология речи охватывает лишь одну сторону речевых явлений, она вскрывает универсальное в языках мира, закономерное в развитии каждого языка при восхождении с одной ступени на другую. Выявляя существенное содержание языкового процесса, стадиальное исследование, однако, не отражает всей полноты истины и дает представление лишь об одной, хотя и главнейшей, стороне языка. Структурное своеобразие языков мира определяется не только тем, что конкретная история застает    отдельные языки на разных стадиях развития,
[391]
сколько различием внешнего оформления, зависящего в своем развитии от хода так называемой «внешней истории» языка, от конкретно-исторических обстоятельств, обусловивших изменение языка в данном районе. Стадиально-типологическое исследование должно быть поэтому дополнено своего рода «технологией» языка, учением о развитии языковой техники. Это учение о технике естественно распадается, как указывал Н. Я. Марр, на учение о грамматической технике, т. е. технике оформления грамматических отношений слова и предложения, и учение о звуковой технике, в большей степени удаленной от непосредственного выражения смыслового содержания речи, чем учение о грамматической технике. Так в советском общем языкознании совершенно естественно, в полном согласии с выявленными особенностями объекта изучения наметились в дополнение к учению о стадиальной типологии еще две лингвистические дисциплины, — учение о грамматической технике, или общая морфология языка, и учение о звуковой технике, или общая фонетика.
        Заслуга первой широкой разработки проблем общей морфологии в советском языкознании, как и вопросов типологии предложения, принадлежит акад. И. И. Мещанинову, труд которого «Части речи и члены предложения» является важнейшей разработкой и систематизацией вопросов общей морфологии[18]. В своем исследовании этой мало разработанной области общего языкознания акад. И. И. Мещанинов опирался на богатый опыт русской науки о языке, издавна питающей глубокий интерес к проблемам теоретической грамматики. Работы А. А. Потебни, Ф. Ф. Фортунатова, И. А. Бодуэна, Н. В. Крушевского, А. А. Шахматова, В. А. Богородицкого, Л. В. Щербы, А. М. Пешковского и др. основательно взрыхлили почву, подготовив ее для постановки проблем общей морфологии в полном объеме. Тонкий анализ разных средств выражения грамматических значений — от флексии до порядка слов и интонации, подробное выяснение особенностей флективной формы, как формы отдельного слова, учет роли формальных рядов и парадигматических образований, выработка понятия формы словосочетания, разграничение форм словообразования и словоизменения, углубленные изыскания в области теории частей речи — таков далеко не полный перечень завоеваний русской лингвистики в данной области. Возникший задолго до «социологической» школы и структуралистического направления на Западе и свободный от крайностей одностороннего схематизма зарубежного языкознания, этот повышенный интерес к языковой форме во всем многообразии ее реализаций продолжался и стал еще более осмысленным и концентрированным в советские годы. Кроме ранее названных выдающихся исследователей, Л. В. Щербы, А. М. Пешковского, В. А. Богородицкого, в советские годы интенсивно работали в этой линии такие тонкие и внимательные исследователи, как акад. В. В. Виноградов, С. И. Бернштейн, Д. В. Бубрих, Л. А. Булаховский, Г. О. Винокур, Н. К. Дмитриев, К. Д. Дондуа, А. А. Драгунов, Л. И. Жирков, В. М. Жирмунский, Н. И. Конрад, А. Г. Шанидзе, Р. О. Шор, Н. В. Юшманов, Н. Ф. Яковлев и др. Успешная работа по выявлению особенностей морфологии русского и других славянских языков, а также языков кавказских, северных, турецких, угро-финских и др., уже давно нуждалась в систематизации и обобщении, и названный труд акад. И. И. Мещанинова отвечает этой назревшей потребности.
        В качестве исходной базы для всей теоретической морфологии-исследование акад. И. И. Мещанинова выдвигает теорию основных способов выражения синтаксических отношений. Не словоизменительная
[392]
флексия, не изолированная форма слова, а форма словосочетания, т. е. выражение отношений между членами предложения и отношений модальности, вот с чего должно, по мысли акад. И. И. Мещанинова, начаться рассмотрение технической стороны грамматического строя. Флективная морфология с характерными для нее специфическими формами словосочетания в виде согласования, управления и т. п. и особыми парадигматическими образованиями представляет собой в таком понимании лишь специальный, отличающийся большой сложностью, громоздкостью и запутанностью построения вариант синтагматической морфологии. Возникающая в нормах флективной морфологии загадка «словоизменительной формы изолированного слова» находит себе, таким образом, разгадку при синтаксическом подходе к явлениям   морфологии.
        Важнейшим разделом общей морфологии является учение об оформлении частей речи в разных языках. «Каждый язык, — отмечает акад. Мещанинов, — имеет свои особенности, которыми в большей или меньшей степени отличается от других языков. Такие отличительные особенности выступают, главным образом, в ведущих характеризующих свойствах частей речи... Они, в зависимости от строя языка, то более аморфны, то в той или иной степени богаты морфологическими изменениями»[19]. Разработка морфологии частей речи, принимающей различный характер даже в языках одинаковой стадии развития в зависимости от общих особенностей морфологического типа, чрезвычайно важна для понимания тех элементов, из которых складывается индивидуальное своеобразие языков. Общая характеристика важнейших морфологических типов (флективных, агглютинативных, изолирующих языков и т. д.), осознанных теперь не в качестве универсальных, общечеловеческих стадий, как они представлялись крупнейшим умам в языкознании XVIII и начала XIX века, а как результат одностороннего использования различных возможностей, открывавшихся перед каждым языком в плане технического оформления, составляет с этой точки зрения существенно важный раздел общей морфологии речи.

*  * *

        Гипертрофии фонетики[20] в старом буржуазном языкознании новое советское языкознание устами Н. Я. Марра противопоставило тезис о том, что фонетика есть лишь техника для морфологии, которая в свою очередь является лишь техникой для   синтаксиса.
        В понимании звука речи Н. Я. Марр смог опереться на учение о фонеме, созданное И. А. Бодуэном. Ученик и продолжатель Бодуэна, Л. В. Щерба, еще в 1912 г. впервые сформулировал связь звуков речи с семантикой и показал, что сущность фонемы заключается в ее смыслоразличительной функции. Такая трактовка фонемы вполне гармонировала с одним из основных положений нового учения о языке, утверждающим примат смысловой стороны. Один из ближайших учеников Н. Я. Марра, В. И. Абаев, писал по этому поводу в своей статье «О фонетическом законе»: «Только в новом учении фонемологическая теория получает свое место. Если в старой лингвистике она носила эмпирический характер, то в новом учении она получает принципиальное значение, как одно из подтверждений общего тезиса об организующей и ведущей роли семантики в развитии языка»[21].
        Сам Н. Я. Марр, интересы которого лежали в первую очередь в сфере генетических проблем, уделял в своих работах внимание только вопросу о происхождении фонемы, развивая идею о постепенном развитии фонэмы-звука из диффузного комплекса. Он нашел в этом отношении поддержку акад. Л. В. Щербы,   который  выступил со специальной
[393]
статьей, посященной этому вопросу, так и называвшейся «О диффузных звуках»[22].
        Вместе с тем щербовское определение фонемы, правильное по существу, но одетое в психологическую оболочку, требовало, с точки зрения советской лингвистики, известной   поправки.
        Если западноевропейские фонологи, признавая смыслоразличительную функцию фонемы, в своем определении последней ставили эту функцию на второй план и рассматривали фонему прежде всего как «член фонологического противопоставления» (фонологи Пражской школы) или как позиционно независимый звук (Джоунз), то советские фонологи избрали иной путь. Н. Ф. Яковлев первый в 1928 г. («Таблицы по фонетике кабардинского языка») освободил определение фонемы «от изложения психологической стороны дела» (Л. В. Щерба, «Фонетика французского языка»). После него И. Сунцова[23], а затем и Щерба[24] дали новое определение фонемы, вскрывающее диалектическую сущность этого понятия.
        Новое направление в развитии теории фонемы намечается в работах ученика Щербы, Сергея Бернштейна, выдвигающего проблему «общего облика слова».
        Признавая, что смыслоразличительная функция принадлежит в основном фонеме, он полагает, что в создании общего облика слова оттенки варианты) фонемы участвуют наравне с фонемами[25].
        Н. Ф. Яковлев в своих более поздних работах (см. «Грамматика адыгейского литературного языка», 1941), а вслед за ним и некоторые другие московские фонологи, опираясь на раннего Бодуэна, пришли к такому пониманию фонемы, которое делает ее по существу не фонетической, а морфологической категорией. Так, Р. И. Аванесов и В. И. Сидоров, объединив учение о фонеме с учением Щербы о чередованиях фонем, различают «вариации» фонем, под которыми они подразумевают позиционные оттенки (варианты) и «варианты» фонем, которые являются нечем иным, как самостоятельными фонемами, чередующимися в разных формах одной и той же морфемы; например «б» и «п» в хлеба — хлеп[26].
        Развитие общефонологических идей шло в советском языкознании нога в ногу с изучением фонетики множества языков Советского Союза. Советская фонетика накопила огромное количество новых фактов, почерпнутых из ранее неизученных языков и притом принадлежащих к самым различным и подчас очень редким системам; достаточно назвать хотя бы палеоазиатские языки или северную группу тунгусо-манджурских языков.
        Эти новые факты значительно расширили фонетический горизонт и дают достаточно материала для погтроения общей фонетики на гораздо более широкой основе, чем старая общая фонетика, ограниченная по существу наблюдениями над европейскими языками.
        Советская фонетика сыграла выдающуюся роль в развитии мировой лингвистической науки последних десятилетий. Фонология, занимающая в ней ведущез место, целиком выросла из русской и из советской лингвистики, из которой она заимствовала не только основные идеи, но и богатый фактический материал по фонологии разнообразнейших языков. При всем этом в советском языкознании фонология развивается своими независимыми путями. Ей чужды логицистический схематизм, статичность, построение «систем ради систем», характерное для зарубежной структуралистической фонологии.

* * *

 [394]

        Ряд важных вопросов советского языкознания, как, например, вопросы смешения и скрещения языков, проблемы диалектологии и др., не получили освещения в настоящей статье. Целью ее было выделить главное и уже откристаллизовавшееся в советской науке о языке, — то, что придает ей особую направленность. Достижения советского языкознания в решающих областях изучения языкового строя огромны, истекшие три десятилетия ознаменовались накоплением огромной фактической базы, выработкой теоретических основ советского языкознания и созданием внушительной сети научных языковедческих центров. Выросли значительные кадры исследователей в этой важной области культуры и прояснились как сами задачи ближайших работ, так и направление, в котором следует искать ответа на актуальные вопросы теории и практики языкознания. Не может быть поэтому сомнений в том, что ближайшие годы принесут нам новые еще более веские доказательства расцвета советской  науки о языке.