[827]

ЯФЕТИЧЕСКИЕ ЯЗЫКИ, представляют особую систему, пережитую языками всех других систем. Каждый из языков этой системы, исключительного значения по представляемому им звену в непрерывной цепи развития звуковой речи, в наст. время называется яфетическим. Отсюда — особое внимание, уделяемое Я. я. материалистически подходящей к изучению языка яфетической теорией (см.). Самим материалом Я. я. и помогли установить, что вообще язык занимает исключительное место в надстройке только ему присущей полнотой объективно-идеологического охвата всех сторон бытия человечества на всем протяжении времени и пространства. Уделяя много внимания историческому развитию языковой действительности, новое учение о языке тем самым не только не отдаляется от мировоззрения и метода основоположников марксизма-ленинизма, но, напротив, подтверждает богатейшими конкретными материалами каждое из положений материалистической диалектики в области языка и приближает нас к их углубленному пониманию. Ибо, как справедливо указывает Энгельс, невозможно понять предмет без его истории. Термин «яфетический» т. о. указывает на особую производственно-общественную значимость этого звена с вытекающими из соответственных социальных факторов функциями; последние же в свою очередь определяют систему языка и происхождение всех составных частей речевого материала с обеих неразрывно увязанных друг с другом генетических сторон — идеологической и формальной. Название «яфетический» не определяет ни в какой мере биогенетической природы языка. Вообще в происхождении речи, в частности и звуковой речи человеческого коллектива как надстройки нет таких природных или чувственных факторов, к-рые не были бы возведены в степень общественного бытия без корней в производстве и производственных отношениях. Потому новое учение об языке внесло в классификацию языков термин «система» вместо «семьи», «племени» (ethnos), «ствола» (la souche, der Sprachstamm) и других терминов, бравшихся из зоологии или ботаники. И оно избегает биологических терминов, настаивая при трудности немедленной их смены в быту на усвоении коренного переосмысления самого содержания, как то обстоит со столь основным термином языковедной науки, как «родство». Правда, термин «яфетический» формально взят из библейской книги о родословии человечества, но употребление его в новом учении об языке определяется необходимостью считаться с уже сложившейся языковедной терминологией. В старой (индо-европеистской) классификации языков, разу
[828]
меется формальной, существовали уже термины «семитический», «хамитический» по именам двух из трех мифических братьев сыновей мифического Ноя; отвоевывая себе место в науке об языке, новое учение принуждено было по вскрытому им впервые родству с языками семитической «семьи» назвать грузинский и связанный с ним круг языков по имени третьего брата — «яфетический» — для большей наглядности устанавливаемых соотношений. Но с тех пор новое учение об языке глубже, до дна, вскрыло социологические корни человеческой речи на конкретных материалах языков всего мира, их главнейших систем. Откинув мираж физиологических факторов языкотворчества, новое учение об языке прорвало все расовые перегородки как мнимые устои племенных и национальных образований и родных языков. Потому термин «яфетический» в применении к теории в целом получил настолько общее, выходящее за пределы каких-либо территориальных или природных ограничений значение по противоречию с замкнутостью родовых, племенных и национальных в расовом восприятии мирков, что в настоящее время он становится, отвлеченно говоря, излишним при утрате актуальности в теории перечисленными противоположностями. В применении к науке об языке — лингвистике или теоретическому языкознанию термин «яфетический» сохраняет смысл лишь условно как противоположность расовому языковедному построению — индо-европеистике, все еще занимающей по-старине господствующие позиции не только в преподавании и в продукции по языковедению, но и в умах масс, прошедших или проходящих по ней непосредственно или косвенно свою школьную учебу. Термин «яфетический» следует однако пока сохранить в применении к обсуждаемым языкам, к их системе, к частному учению о них, поскольку существуют термины «семитический» и «хамитический», в применении к частным учениям о соответственных языках и их системах. В таком использовании библейский термин как понятие своим содержанием зависит лишь от того, что вкладывают в его содержание достижения науки об языке, далекие от библейской идеологии, более того — противоположные ей. И он так же закономерен, как в астрономии мифологические названия светил — Венера, Марс, Сатурн. На этом основании для соблюдения последовательности в наименовании частных учений новой лингвистикой вводится термин «прометеидский», происходящий также от мифического Прометея; это собственно тотемное имя, Прометей — известный через греков от кавказских скифов герой, изобретатель огня и некогда равным образом светило-солнце. Производным от его имени термином сменяется географический термин «индо-европейский», оставляемый лишь для обозначения старого учения, его адептов и их суждений (индо-европеистика, индо-европеист, индо-европеистский).

I. Живые языки яфетической системы в настоящее время существуют: 1) сплошной массой на Кавказе, северном и южном, и изолированно на противоположных концах
[829]
более обширного мира — 2) в Пиренеях — баскский и 3) на Памире —вершикский или буришкский (буришаск).

II. Мертвые языки те, что сохранились только письменно — 1) идеографически в центральной части архаичного мира: хеттский на грани со Средиземноморьем в Малой Азии, и на островах — критский фигурный, пиктский на Британском острове; 2) идеографическо-силлабически : а) клинописные: так наз. эламский (он же сузский, андзанский и др.) и шумерский (он же субарский) в Месопотамии, б) халдский Ванской системы в Армении и ново-эламский многоименный (см. выше), на деле мидский, в) ряд малоазийских; 3) средиземноморские с усвоением однофонемных письмен — этрусский и сродные с ним, как лесбийский с однофонемными буквами, иберские, равно лидский с арамейским письмом и др.

К мертвым письменным языкам относятся и древнелитературные языки (феодальные) Грузии и Армении с однофонемным письмом.

III. Немало казалось бы бесписьменно отживших языков яфетической системы. Укоренилось общее мнение, что народы и языки вымирали и на их места водворялись новые. Этим объясняется общераспространенное представление о монолитности современных господствующих языков Европы. С этим мнимо-научным положением связаны ограничение кругозора не только лингвистов, но и наиболее авторитетных специалистов, по истории древнего мира, чрезмерный интерес к процессу эволюционного количественного прогресса и недостаточный учет революционных сдвигов и их внутренних социально-экономических факторов. В действительности же этот вопрос требует совершенно иной исследовательской установки и в Закавказьи с его халдами и в Восточной Европе, где таких бесписьменно отживших языков яфетической системы в первую очередь как будто всего на всего только два — скифский, или сколотский, и кимерский; скифский — предмет тяжбы между индо-европеистами и яфетидологами : первые, особенно специально заинтересованные в нем иранисты, принуждены теперь сдать полностью свои позиции, вторые — уточняют бесспорные права на него.

Кимерский в отношении языка сугубо спорный, ибо в противоположность скифам, оставившим богатейшее вещественное наследие в курганных погребениях и кладах, кимеры обездолены в отношении каких-бы то ни было памятников материальной культуры. Их обездолили исследователи-археологи, работающие формальным методом, ибо нет формальных документов, чтобы признать за кимерами где-либо что-либо по части материальной культуры так же, как по части речевой культуры. Богатейшие литературы древнего мира молчат, ибо в орбиту их интересов не попали кимеры за их архаичностью. Но в таком положении находятся и русы, потому также предмет неисчерпанных споров, возникших и длящихся независимо от притязаний яфетидологов. Споры о русах развертывались среди историков Восточной Европы, преимущественно рус-
[830]
ских историков, уже средневековья. Яфетические языки своими данными взрывают почву под спорящими в старой установке, сводя две противоположности к единству в синтезирующем их положении яфетической теории. Письменные документы Кавказа христианских эпох, поддерживаемые данными из памятников материальной культуры, обнаруживают, что абхазы были и в средние века тезками русских—славян. Яфетические же языки, в частности кавказские, благодаря палеонтологии удостоверили общность целых слоев с ними у русского. В этой же линии перебрасывается мост к северным народам, финнам, в том числе к разрешению проблемы о творцах рун и им предшествовавших более ранних пиктографических письменах, общих у Севера с Кавказом и Средиземноморьем. На скандинавском Севере русская проблема встречается с германским миром, наиболее архаичные по языку представители которого — готы оказались преемниками скифов, неразрывно связанными лингвистически и с современными яфетидами и с древнейшими насельниками Кавказа. В Вост. Европе таким же предметом, спора (также за период средневековья) надлежало бы быть вопросу о гуннах, собственно хонах (hon↔hun), или ионах (yon↔yun); однако вопрос о гуннах считается собственностью уже не славистов или германистов, а востоковедов-историков, тюркологов и иранистов, и спора никто из них не принимает, хотя не подлежит никакому сомнению, что на Кавказе, особенно северном, были автохтоны хоны с языком яфетической системы. И здесь яфетические языки своими данными, установив общность фондовых слоев у них с русским, украинским и германским, вскрыли опять-таки факт, что тотем YON, предмет культа и магии ионского социально-экономического образования, послужил архетипом всплывающих в средние века терминов, обозначающих по дифференциации социально «главу», «вождя», «жреца», «священника», культово же опять-таки — «имя» или «прозвище», «знак», «печать», а за ней и «письмо», и именно в значении «книги», «буквы» у грузин (tı-gn) общность с русским (knı-ga), a в значении «печати» общность у армян (kǝ+nı-q) с ассирийцами (kun+u-kku, kan+ı-ku) и даже римлянами (sı-gn-um «клеймо»). Также не учитывалось ни одним специалистом существование ионов-яфетидов рядом с ионами или ионянами—«индо-европейцами», уже одним из основных греческих племен; между тем независимо от яфетидологии халдская клинопись 8 в., откопанная в Ване в 1916, свидетельствует о существовании царства ионов на другом, южном конце Кавказа (на территории, занятой ныне частично чанами, их трансформациею) еще тогда, когда никаких греческих колоний не было по Черноморью. И судьба не одних ионов, русов, кимеров и скифов быть спорными, носители ли они в своем тотемном названии одного из четырех лингвистических элементов (SAL, ВЕR, УОN, RОШ) или их составных разновидностей. Имеется длинный ряд т. н. племенных названий, не менее красноречиво свидетельствующий о соответственных социаль-
[831]
но-экономических образованиях, племенах и народностях, доселе остающийся спорным или замалчиваемым как презренная величина, точно этих племен или народов не было в реальности или их бытие для истории и общественности господствующих классов Европы не существенная подробность. Таковы иберы и лигуры в Зап. Европе, врезывающиеся в историю Италии, Иберии, Испании и Франции, в последней также предмет спора, что до крайности обострялось в призме расового восприятия языка и нации. Иберы, выступающие в Зап. Европе в положении кимеров Вост. Европы, признаны народом иной расы, но интереса к уточнению их происхождения нет. О факте созвучия наименований пиренео-альпийских иберов с кавказскими иберами не больше работ, чем об отнюдь не случайном созвучии Лигурии Западной Европы с Кавказской Гуриею. Также неслучайны встречи таких названий, как Албания на Балканах и Албания на Кавказе, и десятков, сотен других топонимических терминов и племенных названий. И особый интерес в частности вопроса о кимерах, также появляющихся в различных районах как автохтоны, в том, что где вскрываются они, там обязательно налицо как противоборствующая сила скифы. При расовом восприятии народов и языков борьба создает презумпцию о столкновении двух врагов и о встречах их в результате миграции. При марксистском анализе, подготовленном яфетидологической палеонтологией на языковом материале, налицо столкновение двух внутренних противоречий в хозяйстве и общественности каждого данного конкретного социально-экономического образования без учета какой бы то ни было надобности в миграции; так, легенда об основании Киева, повторяющая сказание об основании древнейшего в Армении города Ковара, или Куара, оказалась скифской при фонетико-морфологическом подходе к ее анализу, при анализе же по элементам (см. Яфетическая теория), соответственно стадии тех эпох, оказалась кимерской; но это отнюдь не исключает участия скифов и на Руси и в Армении в одной общественности с градостроителями - кимерами. Скифами пропитана вся общественность и в Грузии; само наименование грузин не что иное, как термин «скиф» (sku-ϑа). Грузия некогда носила название иберов, что опять-таки является разновидностью кимеров, и на месте в устах части населения в роли собственного национального названия она звучит «имеры». Терминология различных производств, охоты, военного дела, земледелия, скотоводства, металлургии, равно форм социального строя, а также культа в грузинском и сродных языках полна скифизмов, но не в одиночестве, а совместно с кимэризмами. В то же время не в самом веществе источник расхождения скифов и кимеров в названиях благородных металлов, не тот факт, что «золото» — скифский термин, а «серебро» — кимерский. Расхождение это — последствие того разделения труда, благодаря которому в руках одной производственной труппы находилось оборудование добывания и обработки серебра, во владении дру-
[832]
гой — инструменты золотых дел мастерства, от добычи металла до его той или иной хозяйственной обработки. Меновая функция металла в свою очередь зависела от социально-экономических факторов, отнюдь не считавшихся с какими-либо природно-расовыми, тем менее национальными перегородками : национальностей вовсе и не было, чтобы изменять самое содержание термина или влиять на него. Поскольку названия металлов тотемически связаны с «небом» («серебро» и «золото» — с двумя великими светилами, «серебро» в частности с «солнцем») отнюдь не случайно и созвучие названия «бронзы» с греч. brontē «гром», также восходящим к «небу», что за термином закрепляет происхождение глубочайшей древности (эпох до выработки формально-логического мышления). На Западе у басков то же слово в более простом двухэлементном составе значит «свинец»; разновидность этого баскского слова как тотема сохранилась в топонимике Европы, в частности во Франции и Испании; так одна из них (Pur-en) в названии гор с древнейшим металлургическим производством — Пиренеи (les Pyrénées). На Кавказе в более сложном составе с детерминативом из пережитка элемента А (s-←sa--ha-), у грузин — s-pıl-en-d, «медь» («красная медь», «латунь»), и у армян a-par+an-dan («бронза») «браслет», во множестве откапываемый, притом не столько наряд, ручной или ножной, сколько одновременно особой значимости для первобытного мышления в загробном мире по своей форме, а в здешнем — предмет широкого потребления (по предположению Моргана, как «меновой товар», «денежная единица»). Аналогичные соотношения наблюдаются и в ряде других терминов — названий металлов и местностей, в частности в названии кавказских гор Kaw-kas, также центра еще раньше заглохшего металлургического производства. С металлами сложный строй языкотворчества тотемических эпох представляют и термины магического значения, впоследствии прошедшие в наименовании «печати», «письма», «книги». Они восстанавливают утраченные связи яфетических языков с языками иных систем Афревразии (авар. beϑed «бог», груз. beted «печать», рус. «печать»).

Что же касается учтенных пока в обработке нового учения Я. я., живых и мертвых, не говоря о переживающих слоями с перестроенных из них языках иных систем, уже самая их разбросанность свидетельствует о том, что это остатки языков, на которых некогда говорило все население европейского Средиземноморья в широком смысле этого слова, т. е. со включением прежде всего населения примыкающих частей Африки и Азии, а затем по связи с ними и население более далеких частей, равно Америки, Полинезии и Австралии. Те же богатейшие пережитки, к-рые сохранились от них слоями (от соответственных древних и древнейших социально-экономических формаций малого охвата) во всех языках мира, вошедших в орбиту изучения яфетидологии, говорят о том, что яфетические языки с нормами их системы лежат в основе всех других языков. Яфетические языки не составляют
[833]
«семьи», как считалось раньше, а систему, подобно прометеидским (индо-европейским), семитическим и др. яз., и своей системой выявляют все вместе, каждый с большим своеобразием, определенную стадию развития человеческой речи. Я. я. полистадиальны, представляя ряд древних стадий языкотворческого процесса, а тем самым и ту стадию, к-рую в том или ином виде прошел всякий язык до сложения формально логического мышления и космического мировоззрения как надстройки на базисе определенной стадии производства и производственных отношений, социальных и технических, со включением техники транспорта.

Стадию яфетической системы прежде всего отличает синтаксис, строй речи как мысли в выявляющей ее сигнализации — в поэзии, т. е. творчестве (производстве) и стихе, оракуле, предложении, фразе, так техники в идеологической установке и формальных его выявлениях. В общем в языке дело идет о предложении-мысли как целом и о диалектически выделяемых из него элементах, при нашем позднейшем восприятии — дифференциации в нем слагаемых, впоследствии частей речи, и их оформлениях. На синтаксис, строй речи, влияет идеологическая недифференцированность самих слов, равно их оформления.

а) Одним и тем же словом обозначается состояние предмета (отвлеченное понятие, имя) и его движение, действие (глагол), напр. «питье» и «пить» — груз. феод. su-ma (нар. su-m), «слово» и «говорить» — груз. феод. si-tku-a «говор» (в том числе теперь и языковедческий термин в области диалектологии) и «говорить» — нар. ϑq-ma (феод. ϑqu-ma). Все это вторгается в построение не только отдельного, изолированного слова, морфологию, но и слова-мысли, строя речи (синтаксиса), разрешая при одной и той же форме объект ставить то в падеже род. (объективном) при восприятии этой формы как имени, то в вин. (вин.-дат.), при восприятии ее как глагола, б) Яфетические языки своеобразны далее тем, что в них расположение слов двоякое, одно противоположное другому; это явление наблюдается не только в различных представителях яфетической системы, но иногда в различных говорах [по существу различных классовых (хотя бы зачаточно классовых) языках] одного и того же социально-экономического образования, идеалистически «народа», «этнического образования»; различаемые компоненты языка (слагаемые, по схоластической грамматике — части предложения) следуют в порядке субъекта, объекта, определения, определяемого, сказуемого или в обратном порядке — сказуемого, объекта, субъекта, определяемого, определения. Так, в феодальном языке Грузии, как и феодальном языке Армении, определение следует за определяемым, объект следует за субъектом, все последует за сказуемым; в противоположном ему низовом классовом языке, так называемом «народном» [термин, свидетельствующий о неизжитом еще идеалистическом представлении о естественном народе (Naturvolk)], наоборот, определение предшествует определяемому, объект предшествует субъекту, все предшествует сказуемому. 1) Особенно ярко и выдержанно это наблюдается в противоположности мест, занимаемых различными частицами увязки; так, феодальный язык проявляет тенденцию к предлогам, тогда как низовая классовая речь не знала их ни в Грузии ни в Армении (предлоги феодального языка в ней являлись послелогами); не допускает предлогов и «новый» литературный язык — язык нового класса, занявший место языка феодального, изжитого вместе с говорившим на нем классом, разложившимся в новой общественной формации. 2) То же антиподное взаимоотношение имеем в кругу языков яфетической системы в таком факте, как расположение с предлогом союзов и местоимений перед глаголом в феод. груз., тогда как в ближайших сродных с ним общественно языках имеем обратное их размещение; так, в чанском союз не только следует за глаголом, но занимает последнее место фразы, куда точно так же перекинут предлог и у сванов, и отрицание в казахском говоре арм. яз. (точно в обоих случаях налицо особенности немецкого языка), в) Но и в самом древнем феод. груз. расположении объекта раньше субъекта перед оформлен-
[834]
ным в спряжении глаголом (в местоименных частицах) вскрывают слой иной стадии развития речи; это пережиток классового языка иной социально-экономической формации.

Уже из сказанного выше становятся ясными и трудность определения яфетической системы и исключительное ее значение; с одной стороны, в ней налицо особенности различных стадий, в той или иной мере они четко свидетельствуют о полистадиальности яфетическ. системы, с другой стороны — нечеткость расхождений в речевых явлениях различной категории, присущая языкам этой системы. В сумме подобное подвижное, неустойчивое состояние различных речевых категорий не позволяет трактовать в целом идеологическую сторону отдельно от формальной, морфологию особо от синтаксиса, фонетику — без учета не только морфологии, но и синтаксиса. Четко прослеживается в яфетических языках история частей речи.

Так, а) в них ясно выступает первичность местоимений, которые определяются как смена тотема (тотем — также надстройка, но надстройка не речевая, а мировоззренческая), причем сам тотем послужил своим заместителем («местоимением») сначала «возвратным», точнее «собственническим», сигнализирующим «хозяина+владельца», разумеется в ту эпоху первобытного коммунизма — коллективного. По материалам Я. я. затем выделяются личные местоимения, в к-рых формы ед. числа и мн. числа не различаются, потому что 1) сигнализаторы 1 лица ед. числа обслуживают и мн. число, 2) при переживании коллективного мышления с нарастающими уже личными местоимениями индивидуалистического восприятия чисел говорящие располагают для 1 лица мн. числа «мы» двумя разновидностями, одна из к-рых обозначает «мы» со включением второго лица («вы»), в противоположность обоих первых лиц третьему, другая разновидность — «мы» в противоположность не только третьему («они», «он»), но и второму лицу («вы»). Я. я. дают возможность наблюдать в наличном их состоянии, как на часть тотема — сигнализацию коллективного «владыки-хозяина» («возвратное местоимение»), коллективного и индивидуального, — легла функция выражать постепенно зародившиеся и другие виды местоимений: притяжательные, указательные (они же определительные члены и т. п.). Там, где вырабатывались отвлеченно воспринимаемые ныне виды флексии, все еще осознавался тотем, поэтому в Я. я. мы наблюдаем такие особенности : 1) в «склонении» собственные имена, являющиеся тотемом, обходятся без окончания именительного падежа, каким служило местоимение, т. е. тот же тотем. Поэтому же собственные имена не принимают и окончаний активного падежа, т. к. и это окончание представляет собою тотем, напр. в феод. груз. «Иосиф» — loseb, a не loseb-ı, активн. loseb, a не loseb-man (в нар. loseb-ma). 2) В «спряжении» на сигнализатора 3-го лица, тотем, была возложена новая функция выражать народившуюся потребность в первых двух лицах, как активах. В результате единства противоположностей первые два лица, еще не расщепленные в представлении, как противоположность третьему, стали выражаться одним и тем же элементом В; так, напр. в груз. основа mа, служащая сигнализатором 3-го лица, активного, стала местоимением первых двух лиц: me←mа «я» и mа — «ты» в мест. падеже, т. н. наречии, напр. в нар. ma-q «там у вас||у тебя». Это же mа в абхазском, в подъеме bа — также местоимение 2-го лица, но «женского рода», собственно представитель некогда женского актива (от эпохи матриархата), у грузин оно же сигнализирует актив, но уже в склонении: mа-, в усечении m-, служит основой всякого активного падежа. В яз. яфетической системы, не выработавших флексии, слово «рука», «орудие» служит для образования орудийного падежа (Instrumental), «косвенного», на к-рый во флективных яз. перешла функция «субъекта», «прямого» падежа.

По мере выделения в особые категории оформления взаимоотношений в пространстве («склонение») и во времени («спряжение») стали оформляться в языке не только предметы («имена»), как состояния и качества, т. е. «прилагательные», и как действия, но и с учетом времени, т. е. «причастия» различных времен. В итоге части предложения
[835]
уже развитой мысли выделились в части речи, к-рые в свою очередь стали строиться идеологически как самостоятельные единицы с оформлением не только основной своей смысловой функции, уже закрепленной однозначностью, но и служебной в строе речи. Сложность глоттогонического процесса Я. я. выявляют с особой наглядностью, неразрывно увязывая технику построения идеологии слов, как самостоятельных единиц, с техникой обслуживания или взаимной увязки в строе речи. Так, напр. «склонение» и «спряжение» в Я. я. непрерывно увязаны друг с другом, пользуются в своем оформлении одними и теми же звуковыми элементами. Основную роль среди всех частей речи играет та, к-рая появилась наиболее поздно, — глагол; он — выразитель действия и его противоположности — страдания. Рядом с глаголом-действием, творческим или страдательным, существует глагол-состояние, увязывающий имена синтетически расположением слов, или с помощью лишь местоимения для увязки (согласования) с именами или без увязки, и тогда «спряжение» еще меньше отличается от «склонения». В обоих случаях отсутствует четкость размежевания во взаимоотношениях склонения и спряжения: спрягается любое слово, образ ли это предмета-орудия или предмета-продукта (имя), или действие (глагол), покойное ли или движущееся состояние.

Фонетика яз. яфетической системы также представляет амплитуду колебания от четырех лингвистических элементов (А, В, С, D) до значимых лишь технически в составе слов отдельных звуков, фонем.

Соответственно с этим звуковые корреспонденции социально сошедшихся, т. н. родственных языков, сказываются в фонетическом изменении всего элемента, т. е. цельного слова, а не одной лишь фонемы или случайно сошедшейся пары и более звуков.

Все Я. я. имеют общую установку норм изолированно звуковой фонетики с тремя, а то и четырьмя модальностями в составе следующих согласных : а) сильных t, d, ϑ, ɨ, d, ϑ, t, d, ϑ со слабыми s, г, ш, j и б) их противоположностей k, g, q, к, g, q, к, g, q со слабыми h, γ, , у. Гласные три твердые а, о↔u, е↔i, три мягкие ä, ö↔ü и слабые ǝ, w, y, именуемые качественно или количественно полугласными, в действительности же стоящие на грани гласного с согласным. В Я. я. значительно больше звуков, чем в яз. других систем. В них же мы имеем диффузные сибилянтно-спирантные, четвертый звук каждого ряда и др. В большинстве из них исчезли (подобно четвертым звукам рядов) лабиализованные и йотированные согласные (особенно богато и систематически представленные в абхазском) и латеральные (или наиболее отличительные для ряда языков восточного ответвления сев.-кавказских яз.); и звуки эти, как элементы, так и слова, наглядно показывают в Я. я. тот факт, что в словотворчестве учитываются не физиологические качества, а социально-экономически создаваемые для них функция и значимость.

Большое значение имеет в ряде Я. я. использование дополнительных или сопутствующих согласным или гласным технических средств, как-то: а) длительности согласных (так наз. удвоений) и гласных (с долгими гласными так наз. двугласными, на самом деле это дифференцированные долгие гласные, лишь одной морой превышающие длительность простых, так, напр. ау↔aĕ, aw↔aŏ, еу↔ıv (ī➝ı), ow↔uw (ū➝u), или обратно wa↔ŏa, wo, we↔wı (uy) и т. п.; б) образование носовых гласных и т.н. эпентезис, проникание гласного во внутренний слог, входящие в систему дифференцированной долготы. Носовые гласные и эпентезис исключительно развитая особенность чеченских языков; в) ударение, представленное тем богаче, чем беднее морфология. Так, например в абхазском с его ограниченным морфологическим инвентарем имеем крайнее разнообразие в выборе места ударения — решающим является семантическая дифференциация, в других же Я. я., напр. в сулетинском диалекте баскского яз., встречаем ударение лишь на втором слоге с конца. В языках с долготой гласных
[836]
долгота используется в соответствующих наречиял с ударением, в других, утративших долготу, казалось бы, замещает ударение, однако возникновение ударения связано с делимостью слов на элементы и их осмыслением; г) интонация, к-рая также имеет семантическую функцию: где не выработаны особые вопросительные частицы, там использование интонации, напр. в гурийском говоре груз. языка, осложняется еще длительностью произношения последнего слога.

Одновременно с расширением технических средств дифференциации выходят из употребления дебелые согласные (т. е. согласные, образуемые со сложной артикуляцией в гортани), причем изживание протекает в порядке определенной последовательности: сначала исчезают соответственные заднеязычные k➝g➝q|| k➝g➝q и затем переднеязычные согласные t➝d➝ ϑ || t➝d➝ ϑ.

Учет тех же фактов в диахроническом разрезе дает возможность проследить палеонтологически от значимости отдельных фонем, ныне воспринимаемых лишь формально, как отрешенные от материального базиса идеологические символы, до лингвистических элементов (А, В, С, D), пережитками к-рых они являются. Многочисленные разновидности этих элементов в Я. я. выступают с общей функцией служить увязкой языка и мышления, звука и значения.

В связи с этим яфетидологи устанавливают в Я. я. целые ряды слов, образованных только из одних элементов, без всяких служебных частиц, местоимений и «неизменяемых» частиц, в числе их ряда основных союзов. Сюда следует отнести прежде всего ранее и наиболее всех других частей речи обобществленную и ставшую по написанию международной часть речи — числительные. Числительные, стандартизованные по мышлению еще при ручной речи, в Я. я. состоят в основе из одного слова «рука», воспринимаемого в трех разрезах для узловых чисел, как «руки» (франц. bras) — «один» и «два», как кисть, т. е. «кулак с пятернею» — «пять», и как «два кулака пятерни» — «десять». Остальные числа получаются или сложением или вычитанием. Однако Я. я. дают возможность вскрыть и более древнюю систему исчисления, когда узловые числа выражались словом «много», причем это «много» исчисляло не единицу, а социальные группировки (не только «десять» или «пять», но и «три» было «много»). Затем по переносе коллективного восприятия на единичное и с ростом социально-экономического образования и расширением охвата мышления «много» стало расти численно не только до «десятка», до «ста», но и до «тысячи» и т. д. Так, напр. нар. груз. «много» — bevr за многие столетия до грузин у халдов значило «10.000» (bur-a).

Я. я., предполагается, следуют лишь двадцатиричной системе в противоположность десятиричной народов с речью прометеидской системы. Дело обстоит сложнее (см. яфетидологическую литературу о числительных).

Из одних элементов состоят и прилагательные, представляя имена существительные, воспринимаемые в разрезе их свойств или качеств как прилагательные по месту своей перестановки, так в народной речи перед определяемым; например dabal-ı go-ber-ı «низкий плетень»; палеонтологически разъяснено теперь, что dabal значит «низ», буквально—«низ» (da-)+ «небо» (bal), т. е. «нижнее небо» = «земля».

[837]
Образование мн. числа — дело позднейшей эпохи, ибо вначале при коллективном мышлении каждое слово мыслилось как коллектив, и оформливать приходилось именно ед. число. Но и тогда, когда стали оформлять мн. число, то это произошло еще до оформления объекта и субъекта, и все слова безразлично получали с функцией сигнализации «много» т. н. племенное название, собственно все то же название социально-экономического образования, означавшего, как мы видели, в числительных «много» : так обстояло дело в «народных» языках, не дифференцированных по социальным слоям, в эпоху, когда в таком первичном социально-экономическом образовании строй был матриархальный; ср. например -dan➝da (элемент D) у сванов в названиях сыпучих тел, -ar←yar (элемент А), у сванов -är||-ar, в нар. армян, yar или -е+аr,-ra (эл. D), у абхазов в личных местоимениях, у сванов в названиях собраний деревьев (-rа). С возобладанием патриархального строя, с наступлением господства отцов (мужей, отроков) и снижением власти матерей (жен, девиц), сообразно производству и взаимоотношению социальных по производству группировок женская часть получила дополнительное оформление, но это наблюдаем в языках не яфетической системы, а напр. семитической и прометеидской; однако и в них проскальзывают случаи, когда не только безразличные, казалось бы, к роду или полу предметы, но бесспорно связанные в нашем представлении с мужчиной должностные лица, как-то «халиф» у арабов (qal+ īφ+aϑ^un), y русских «судья» (↙su+dıy-а), оформлены в жен. роде. Я. я. выявляют с неопровержимостью своими данными, что показатель ж. р. сигнализует не пол, а классово-общественную природу господствующего слоя (первично при нарастании патриархальной формы общественного строя); при этом само оформление раньше касалось не основы слова, а определительного члена, местоимения, как в греческом — ἡ κείρ (←qег-ı) «рука»; и это явление богато представлено в сев.-кавк. языках, в значительной мере и абхазском т. н. классовыми признаками ; последние не оформляются внешними признаками, а представлены по выбору особыми элементами, в свою очередь сигнализующими различные социальные группировки с соответственными приемами борьбы, именно актива (трудящийся производитель) и пассива (используемые в производстве предметы, живые и мертвые); при этом актив (только отчасти звуковой дифференциацией, но наряду с этим и сменой всего элемента) сигнализует противоборство женского актива (la, la-ra) мужскому (уа, уа-rа). Социальный источник классовых признаков в оформлении основ Я. я. дают установить тем наблюдаемым в них явлениям, что например окончание - ϑа, (архетип женского окончания в языках семитической системы, так и представленный в арамейской ее группе) в феодальных языках Грузин (-ϑа) и Армении (-ϑа) образуют косвенные падежи с функциею логического субъекта, а в абхазском в разновидности — ϑ°а (←ϑ°о) служат для образования мн. числа от имен активного класса.

[838]
По флективности вообще, по образованию форм имен и глаголов, по использованию местоимений, предлогов или иных служебных частиц нет ничего в Я. я., что не отражало бы смен материальной базы и такой основной надстройки, как мышление и его техника, за все время развития человечества; и это устанавливается не только при взгляде на палеонтологически вскрытый диахронический разрез истории языкотворческого процесса за все эпохи, но и в начальном состоянии этих Я. я. именно там, где язык стал орудием потребления социально-экономического образования более широкого охвата [так, напр. грузинский в двух его классовых разновидностях — феодальной архаичного уклада (др.-лит.) и т. н. народной, на самом деле также некогда классовой, но при новом укладе — феодальной формы общественного строя — изжитой и загнанной в качестве языка массового эксплоатируемого низового населения], или там, где те или иные производственно-социальные группировки малого охвата стали, вслед за падением в борьбе говорившего на ней социального слоя, языком низовых масс и ограниченного района, иногда одного ущелья, одного села. Поэтому если, с одной стороны, склонение и спряжение четко не размежеваны в Я. я., то с другой — все явления в их образовании представляют, как частью было уже показано, или единство, когда они принадлежат одному социальному слою, или противоположности, когда они принадлежат различным социальным слоям; разумеется, здесь речь идет о происхождении, ибо по употреблению и противоположности могут быть в одном и том же социальном слое, как результат взаимного общения в материальной базе, производстве и производственных отношениях, равно в итоге взаимодействия социальных достижений и в области надстройки. Так. обр. не только схождения, но и расхождения, как уже особенно четко выявляется именно в Я. я., могут служить доказательством «родства» двух языков, поскольку они указывают на участие творцов их в одном и том же производственном процессе как противоборствующих сторон.

Один случай для иллюстрации: и в склонении  и в спряжении целевая установка выражается одним и тем же признаком, поэтому например у грузин, с одной стороны, направительный падеж на вопрос «для чего», «куда», с другой — сослаг. наклонение, оно же будущее, как сказуемое предложения цели или целевой направленности на будущее, оформливается одним и тем же гласным показателем (характером) — «а», напр. dodoqeϑ-а «в ад» (др.-литер. феод.), ϑqu-a-s «чтобы он сказал», «пусть он скажет», «он скажет» (собственно «он имеет целью, намерен сказать»). Сам гласный показатель — одна фонема — является однако пережитком слога h, сибилянтная разновидность которого (свистящая sa || шипящ. шо) также служит для образования целевого падежа на вопрос «куда», например груз. Qartϑl-sa «в Грузию». Этот и целевой и направительный падеж, на вопрос «куда», в других языках выражаемый винительным, у грузин имеет двоякую функцию — и винительного и дательного падежей, ибо эти два падежа формально не дифференцированы, хотя в мышлении соответственные понятия расщеплены, и грузин их выражает, перенося функцию морфологического образования, не хватающего у него, на синтаксис. Само же окончание -sa, в спирантной разновидности -а с потерею спиранта, является остатком элемента A-sal, означавшего «руку» (отсюда груз. даl «сила» и «рука»; последнее значение в основе глагола «давать»).

Я. я. составляют единую систему по качеству идеологической установки; в то же
[839]
время по оформлению и по количеству языков, равно по охвату сигнализуемой каждым из них как надстройкой социально-экономической базы, они столь многообразны, что эти количественные особенности переходят в качественные.

Естественно, все качественные отличия яфетической системы, в итоге многочисленные, учитываются с точки зрения существенной значимости их для языка как конкретного надстроечного явления, доступного нашему наблюдению в звуковом воплощении. Основное отличие все-таки —качество идеологической установки — большой диапазон (размах) колебания и в осмыслении и оформлении звуковых комплексов, впоследствии слов, тогда элементов. Такой диапазон прямо противоположен малой численности коллектива и его узкому идеологическому охвату. Я. я. нельзя классифицировать формально без риска пройти мимо цели исследования понять способ построения речи в связи с идеологиею, мышлением и его техникой. Формальные признаки других систем в яфетической системе в такой мере сплетаются друг с другом, точнее — в такой степени не дифференцированы и диффузны, что термины «синтетический» или «аморфный», «агглютинативный» не определяют еще в ней сами по себе ни формального типа самой системы ни тем более особого характера входящих в ее круг языков.

Наиболее многочисленны среди нынешних народов с родной речью яфетической системы: грузины (1.813.847) на Кавказе. К последним примыкают по численности армяне, стоящие на грани с прометеидской системой (1.500.702) на Кавказе. Подлинные яфетиды Европы, с громадною неучтенной ролью в культурн. строительстве соседящих романских стран — Испании и Франции — именно баски, исчисляются тысячами, в лучшем случае достигая перевальной высоты между полмиллионом и миллионом (от 600.000 до 800.000, со включением американских басков в Аргентине). Обычная численность яфетидов не превышает двадцати, тридцати тысяч, а большинство не доходит и до десятка тысяч, исчисляясь несколькими тысячами. Язык туго поддается изживанию и тогда, когда говорящие на нем составляют население одного общества, как цоватушины или бацбии (их свыше тысячи — 1.945 человек, а по переписи — 7 человек), или исчисляются лишь одной тысячью или того меньше, как джеки — 607 (со включением хапутов 12 и крызов 5). Однако и в исчислении говорящих нет точных данных, поскольку в статистике о человеке, доселе формальной и построенной на зоологических мерилах, при исчислении национальных меньшинств часто нет учета ни тех, кто владеет действительно другим Я. я. рядом со своим родным, ни тех, кто силен лишь в родной речи. Так же обстоит дело на Кавказе с совершенно замолчанным языком населения в несколько сот человек всего одной деревни — Чух — среди соседящих народностей с языками лезгинского ответвления, в Европе с басками в окружении испанского, с одной стороны, французского, с другой. В древности при сильном классовом распространении в
[840]
социальных путях Я. я. имели большую экстенсию лишь в господствующих, отнюдь не в массовых слоях населения. У мирового халдского государства в допрометеидской Армении по самим числительным высшая цельная цифра была «десять тысяч». Так обстояло дело и у древних феодалов Грузии, судя по их др.-лит. груз. яз. В массовом языке большие числа сигнализовались «сотнями»; даже «тысяча» в грузинском обозначается описательно: «десять сотен» (аϑ-as). Термины магического значения, восстанавливающие, как мы видели, утраченные связи Я. я. с языками других систем, вскрывают факт исключительной важности палеонтологического анализа для выявления социальной дробленности самих Я. я. и разности группировок в зависимости от способа производства. Широкое использование лингвистических элементов, числом четырех А, В, С, D, тогда еще не ставших словами с устоявшимися за каждым из них постоянными значениями, но все-таки имевших уже функцию слов выражать общественные потребности, зависело, с одной стороны, от все еще слабой дифференцированности группировок всего коллектива, социально-экономического образования, уже классовых или на пути к перестройке в классы, с другой — от наличия вполне сложившегося ручного языка. Со сказанным органически связан а) ограниченный круг самих потребностей, выражение к-рых составляло функцию элементов, б) при нарастании же в результате усовершенствования производства общественных потребностей нематериального порядка и необходимости их соответственного надстроечного выражения, стройка и перестройка в зависимости от мышления (в одних случаях — с зрительным восприятием предметов и с возложением новых функций на те же звуковые комплексы материального значения, в других случаях — с более высоким развитием техники —восполнение производства слов указанного порядка с помощью дифференциации наличных в элементах звуков или придачею к ним для уточнения лишних элементов, успевших обратиться впоследствии в морфологические признаки различного порядка). В такой сложной обстановке идеологических вопросов, органически увязывающих собою звуковую сторону, оформление с мышлением, нецелесообразна подробная классификация языков по схематизованным фонетическим нормам звукосоответствий, как и по существующей доселе собирательной подготовке материалов старым методом. Достаточно дать список разновидностей Я. я., наречий (диалектов) и говоров.

Я.я. Кавказа. I. Южно-кавказские: 1) грузинский язык. Диалекты и говоры: восточн.—а) карталинский, б) кахский, в) тушский, г) пшавский, д) хевсурский, е) ингилойский; южные — а) сомхитский, б) джавахский, в) месхский, г) кларджийский, д) таосский, е) гурийский; западные (имерские) — а) имерский и на севере б) рачинский, в) лечхумский. 2) Мегрельский язык. Диалекты и говоры: а) сенакский, б) самурзаканский, в) зугдидский. 3) Чанский или лазский язык. Диалекты
[841]
и говоры: а) хопский, б) чхальский, в) архавский, г) вицейский, д) атинский. 4) Сванский язык. Диалекты и говоры: а) верхнесванские: ушкульский, местийский, мулахский, парский, ипарский, лахамульский, таврарский и др.; б) нижнесванские: лашхский, чолурский, лентехский. II. Северо-кавказские языки. А. Восточная ветвь — Дагестанская: а) лезгинские языки; 1) кюринский, 2) табассаранский, 3) агульский, 4) арчинский, 5) рутульский или мыхадский, 6) цахурский, 7) хиналугский, 8) джекский, 9) хапутский, 10) будухский, 11) крызский, 12) удинский; б) даргинский; в) лакский (кази-кумукский); г) аварский; д) андийские языки; 1) андийский, 2) ботлихский, 3) годоберинский, 4) каратский, 5) ахвахский, 6) квандийский (багулальский), 7) чамалальский, 8) тиндальский; е) дидойские языки: 1) дидойский (цецский), 2) хваршинский, 3) капучинский (бешитль), 4) нохадский (хунзальский). Б. Срединная ветвь: а) чеченские языки: 1) нахчийский (чеченский), 2) ингушский (galga), 3) цова-тушинский (бацбийский), 4) майстийский. В. Западная ветвь: а) северная часть — Адыге: 1) кабардинский, 2) черкесский, 3) убыхский, 4) абазинский; б) южная часть — абхазский с диалектами 1) самурзаканским, 2) абжуйским, 3) бзыбским.

Я. языки Европы в Пиренеях представлены как будто одним языком — баскским, национально называемым евскарским; на самом деле, не говоря о расхождениях, превышающих диалектические, в баскской речи в Испании и Франции, сулетинский диалект выступает и сейчас как особо стоящий язык. Помимо баскского, увязанного с иберским, и евскарского, выделяемого с национальным названием басков «евскалдун», сама сложная их речь выявляет наличие в диалектах лигурского, особенно гурского и йонского языков, из коих гурский представляет разновидность с грубой огласовкой (шипящая группа) гальского. Помимо баскского языка, диалекты и говоры: в Испании — 1) верхненаварский, 2) нижненаварский, 3) бискайский, 4) гипускуанский; во Франции — 5) ронкалесский, 6) сулетинскнй, по-сулетински — шуберский (шubero с ш средним между шипящим и свистящим, Sübero или Sıbero, название страны Soule).

Яфетические языки Азии на Памире опознаны пока лишь в одном языке — вершикском или буришском.

Деление языков на северные и южные годно лишь для формалистов при неучете таких освещающих существо дела фактов, как напр. особой роли местоимений и местоименных частиц то коллективного то индивидуалистического их восприятия и с ним или флексии, resp. агглютинации или построения синтаксиса и морфологии с помощью местоимений. Однако, не делая из этого никаких решающих выводов, надо все-таки знать, что южно-кавказские языки, кроме сванского, принадлежат к сибилянтной ветви; из них грузинский относится к свистящей группе, мегрельский и чанский — к шипящей. Более глубокой проработки с
[842]
диалектическим учетом подлинных коэффициентов требует и тот факт, что северо-кавказские языки принадлежат к спирантной ветви. Спирантный слой характеризует и сванский язык, но и в нем сильно выступает рядом со слабой свистящей прослойкой мощный пласт шипящей группы, притом противоположности, спирантная часть с сибилянтной, динамически отнюдь не могут быть огулом признаны вкладом извне, хотя статически их нахождение в одном языке представляется результатом скрещения. Так же обстоит дело с абхазским, скрещением спирантного с свистящей ветвью. Баскский язык также «мешаный» спирантно-шипящий.

Буришский язык выделяется своим классово-местоименным строем, благодаря чему входит в круг северо-кавказских групп. Пополняющий материал для восстановления картины лингвистического состояния звуковой речи Памира с прилежащими странами черпается из иранского окружения, где налицо отложения языков яфетической системы. Одним из богатейших местных источников этого порядка является вымерший письменный язык средневековья — согдийский. Таково же положение и с баскским в окружении увязанных с ним живых романских языков, в числе их и диалектов, говоров французского и испанского языков. Изучение баскского языка и его диалектов, особенно ранних переводов (с 16 в.) французских эпических произведений, равно фрагмента родного с космическими героями эпоса Лело, куда внесено содержание из национальной борьбы с римлянами при Октавиане, побуждают утверждать, что у басков существовал феодально-сословный язык и литература, если не письменная, так устная.

Среднюю ветвь Я. я. Кавказа надо пополнить перечнем языков соседящих народов, слывущих за этнические образования с языками иных систем, овсов или осетин (с языком прометеидской системы), карачаевцев и балкар (с языками турецкой системы), но выявляющих сродство с яфетическим миром не только в материальном быту, мировоззрении и фольклоре, но и в речи. В связи с этим в этот круг входят слоями сванский и абхазский, да и мегрело-чанский.

У классово сильнее дифференцированных народов расхождения массовых языков, т.е. диалектов, стираются; так, в Я. я. Кавказа у грузин в полосе сплошного их населения диалекты сведены к говорам. Лишь у изолированных в высоких горных ущельях групп сохранилась вместе со старым бытом и хозяйством более резко выраженная разновидность речи, так у хевсуров, а также изолированных в лезгинской среде ингилойцев и за рубежом в персидской среде у переселенцев времени Шах-Абаса. Деление перечисленных языков по территориально-лингвистическим группировкам отнюдь не значит, что те или иные народы Кавказа возникновением своей речи обязаны окружающей их ныне природе или что занимаемой ими ныне площадью в какой-либо мере определяются взаимоотношения языков, на к-рых они говорят. То обстоятельство, что языки яфетической
[843]
системы со строго определяемыми взаимоотношениями расположены по совокупности на Кавказе, отнюдь не объясняется простыми внешними отложениями, такими внешними факторами, как миграции; это распределение или расселение их по территории не имеет никакого отношения к особенностям их, многообразным видам речи, восходящим к социально-экономическим факторам. Абхазский язык, которому место надлежало бы иметь совместно с кабардинцами или черкесами Сев. Кавказа, находится на Ю. хребта в одной природной обстановке с языками шипящей группы сибилянтной ветви, доселе называемыми по местонахождению: южно-кавказские. Раньше абхазы занимали еще более просторную площадь с расширением на Ю. — Удинский язык, переживший в Азербайджанской республике, по своему строю может и должен по существующим доселе старым лингвистическим представлениям быть на С. и именоваться «северо-кавказским», а между тем удинский язык пережиточный остаток или перестройка речи народа этиуни, известного своею оседлостью на Ю. Кавказа еще в 9—8 вв до хр. э. Да и не он один является представителем тех же «северо-кавказских языков». Внешнее расселение в деталях отнюдь не представляет картины, в какой-либо мере связывающей природно языки с занимаемой ими территорией. «Северные» языки Вост. Кавказа ближайше родственны с «северными» языками Зап. Кавказа, в числе их и абхазским; и их территориально разделяют не только сванский и еще более далекий от них грузинский, но язык доселе слывущий за совершенно индо-европейский — овсский (осетинский). А в Свании лентехское наречие, что в бассейне Коня-реки (у сванов Лашхур, у грузин Цхенис-цхали, у греков — Ἵππος), имеет больше схождений с одним из западных диалектов Верхней Свании на Ингуре, чем с соседящими наречиями. Мегрельский и чанский, языки одной группы, разъединены грузинским языком, отнюдь не однородным, Гурии и Аджары. Разумеется все эти соотношения зависят не от природы, а от политики, экономики, общественности, ибо самое проникновение одной речи в другую было в социальных путях через господствующие слои, классы. Все в движении. Такой же процесс или итог такого процесса наблюдается в расположении диалектов баскской речи, языка также яфетической системы, и в роднящихся с ними соседящих языках Испании и Франции, языках других систем.

В связи со сказанным нынешняя классификация по странам света и формальным признакам речи, в первую очередь голофонетическим, есть наследие старого учения об языке, с нею неразрывного, — и она должна сдать место анализу идеологии и технике ее оформления и осмысления звуков и придаточных средств звуковой дифференциации. Это — основная сторона звуковой речи, увязывающая ее как с источником происхождения, с производством и производственными отношениями, экономикой и социальным строем. В этом смысле наиболее значимую роль играют признаки, определяющие наличие в языке представления о собственности и
[844]
владении и различные степени их использования, вскрывающие ступень развития мировоззрения. К таким признакам с формальной стороны, неделимой с идеологической, относятся местоимения, играющие первостепенное значение в определении языков и их взаимоотношений; не менее важна их роль, как увязки речи, именно увязывают ли они лишь содержание понятия, представления и звуковое оформление, т. е. слова со словами или слова через призму мышления и мировоззрения с предметами, к-рые обозначают они опять-таки как общественные значимости, а не сами по себе. Меняется в свою очередь общественная значимость в зависимости от ступени стадиального развития, к-рая выявляется в данном языке; при более ранней технике мышления, напр. то-емической, и соответственном мировоззрении слово, сигнализующее предмет, получает меньше дифференцирующих его признаков, ибо в самой базе, производстве и производственных отношениях не настолько дифференцированы отдельные акты производственного процесса, чтобы каждая его часть давала независимого своего выразителя в языке, как надстройке.

Сообразно со сказанным в системе Я. я. находим (в стадии массового развертывания эмбрионального состояния звуковой речи) особенности всех систем от типа аморфного, полисемантического с неустойчивой значимостью, единством выражения двух противоположных значений до типа флективного, моносемантического, с закреплением за каждым членом семантической пары одной из противоположных друг другу значимостей, вплоть до еще более позднего состояния речи уже с техникой мышления, переходящего, а частично перешедшего полностью в формально-логическое, когда взамен зрительного осознания предметов наступает осознание речи, слов в отдельности, с переносом на каждый из них творческой одухотворенной силы с производственного двойника человеческого коллектива, тотема. Тотем отрывается развитием техники от трудового процесса и становится религиозным; взаимоотношения слов как идеологические, так в связи с ними формальные воспринимаются в установке, отрешенной от базиса, точно слова происходят от слов, понятия реют независимо в воздухе и производят понятия, как недоступные анализу идеи, а формы независимо производятся от формы без учета социально-экономической значимости сигнализуемого предмета. Дело доходит до той ступени стадиального развития, на к-рой за утратой осознания связи с общественной функцией речи, основным фактором языкотворчества, слово воспринимается как воплощение самого обозначаемого предмета с его материальными, в том числе физическими свойствами, откуда не только женский, мужской, но и средний род, откуда «грамматическая» трактовка слов по обозначаемым ими предметам, «одушевленным» или «неодушевленным».

В последнем случае важно отметить, что не только слово или понятие «душа» — надстроечно, но надстроечен сам предмет душа, дух, не имея ничего общего ни с физическим строением или дыханием тела, ни с социально-экономической значимостью обозна-
[845]
чающего его слова. Значимость или ценность самого обозначаемого формально и идеалистически воспринятым словом предмета — была действенная сущность, творческая сила человека-общественника, коллектива, при магическом мировоззрении — тотем; поэтому в эпоху первобытного производства палеолитического периода его сигнализовало основное орудие «рука», а за ним впоследствии и искусственные орудия, сменившие «руку»; поэтому эти орудия, в числе их «топоры», одинаково были предметами культа, как то свидетельствует палеонтологически вскрываемое значение их названий, при мировоззрении космическом «дитя неба», при технологическом — «ручка», ср. груз. название «топора с крюком» tal-dı, «топора» вообще ϑul-dı (лит. ϑul-ı небо -- рука), гур. na+da-qı «топор» (лит. «секира», ср. da-kwa «нож»). Но от такой значимости «руки» до «души» много утекло воды; человеческим трудом были совершены громадные для тех времен революционные сдвиги в производстве и в производственных отношениях, произошли они соответственно коренным сменам в мышлении и мировоззрении, и непосредственно перед «душой», предметом культа, была ее противоположность — «труп». Потому даже в русской речи* du-q↔do-q, да и более древние его разновидности tu-q -- tu-ш служат основой таких глаголов, как «дох-н-уть», «протух», «тухн-уть», «туш-ить», совершенно так же, как в языках яфетической системы, где напр. в абхазском «живой» («душа») и «мертвый» («умирать») не различаются. Вопрос однако не в проявляемой и здесь диалектике языка, а в отмеченном фактe, что надстроечен сам предмет «душа», «дух», более того — он воображаем. Обращаясь за аналогией по вопросу о стоимости к туманной области религиозного мира, Маркс («Капитал», I, стр. 32) пишет: «Здесь продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в определенных отношениях с людьми и друг другом. Такую же роль в мире товаров играют продукты человеческих рук. Это я называю фетишизмом» и т. д. Все сказанное Марксом с безукоризненной точностью прилагается и к стоимости такого товара, как слово, к его значимости, как то вскрыло новое учение об языке благодаря языкам яфетической системы. Этого яфетидизма достаточно сохранилось в форме пережитков и в семитических языках; так, напр. в арабском слово, означающее «особу», т. е. первично «тотем», значительно позднее «человека» как смену коллектива, по противоположности единицы множеству (что датируется осознанием человеком своей индивидуальности), именно na-fas (двухэлементное, DВ образование) имеет значения эпох и родового, да и раннефеодального строя — «кровь», феодально-государственного — «сан», отвлеченно «достоинство», «величие», но значило оно и «цену», «стоимость»: отсюда в арабском прилаг. nafıs — «ценный», у яфетидов же одноэлементно с родной социальной огласовкой φas (груз.) «цена», «стоимость», с губной огласовкой φшu «аромат» в основе глагола феод. груз. языка φшu-ıs «пахнет ароматно», с чем как известно увязано абх. φsǝ «душа», греч. φsw-qe «душа», но опять-таки с сармато-грузинской огласовкой у сванских халдов-скифов в земледельческом быту «живая душа», «бык-пахарь» — pa-qın-ı, отсюда у русских как глагол «па+х-ать», «па+ш-ня», так с губной огласовкой и орудие пахотьбы — «плу-г» (нем. Pflug), в скотоводческом быту — pas, «скот», некогда «тотем-скот», «бог» (см. морд. эрзя pas, y скифов pasa в основе Argımpasa «Афродита Урания», букв. «неба-божество»), откуда не только «пас-ти», но с ослаблением губного по норме p↘v и с гортанной и губной огласовкой бог скота — Влас, Волос и т. п.

В этой же линии возникшее «оприроднение» производственно добытой и общественно развитой звуковой речи составляет характерное качество яфетической системы. С ним связано, как известно, наличие звукоподражательных слов в яфетических языках представленных и количественно и качественно так богато, как нигде. В языках яфетической системы выработаны слова киномиметические и хромомиметические, т. е. подражающие движению и цвету, так, напр. в абх. «ходит как медведь» drıd+mrǝd-wa или ı-m-ϑkatǝ-à-ϑkǝtǝ.

У народов с языками яфетической системы лингвистический интерес представляет и переживание тотемического мышления, связанное с охотничьим промыслом первобытного
[846]
оформления: выражается оно в наличии особого охотничьего языка, используемого в процессе производства.

Наконец яфетический Кавказ в массовой сохранности языков яфетической системы рядом с звуковой речью удержал в быту местами (так, особенно в Казахском районе у армян) ручную речь. Женщины в связи с тем или иным положением блюдут обычай говорить ручной речью определенный срок, порой годами. Исследование этой речи на живом материале начинается лишь теперь, когда новое учение об языке теоретически выявило длительность и громадное значение различных видов линейных языков, в особой же степени ручной речи для важнейших сдвигов в истории развития производства и мышления.

Я. я. дают вообще богатейший материал по истории развития мышления и, углубляя тем средства и способы изучения самой палеонтологии речи, делают очевидной необходимость коренной перестройки доселе существующей сравнительной «грамматики», построенной по методам индо-европеистов. Сохраняя в себе в качестве актуальных норм по единству противоположностей аморфное состояние рядом с морфологическим, полисемантизм, эта система в дошедшем до нас состоянии включает языки, развившие за время позднейшей исторической жизни свое мышление до формально логического, в зависимости от усовершенствования техники и более сложного производства, овладения обширными лесными пространствами то путем сложных охотничьих промыслов то создания широких пастбищ, овладения богатыми тучными землями, их обработкой и градостроительством, и в особенности использованием металлов, их изобретением. Во всех языках яфетической системы в зависимости от сдвигов в производстве и производственных отношениях произошла смена мышления; но в зависимости от различий в технике производства и в строе соответственно сложившейся общественности каждая группа (а иногда и в одиночестве один язык) оказались с различным соотношением присущих им всех противоречивых норм одной общей системы. В этом отношении исключительное место занимает грузинский язык. В целом оставаясь в яфетической системе в полной корреспонденции с языками мегрельским и лазским (по формальной классификации языков свистящей группы с шипящей) грузинский, одинокий язык свистящей группы, надбавочно развитой частью выходит за ее пределы и смыкается с семитической системой. И в этом отношении с грузинским языком конкурируют армянские яз., особенно один из их группы, феодальный, к-рый в отличие от грузинского феодального смыкается с прометеидской системой (также не выходя отнюдь полностью из яфетической системы) и вместе с тем с единственным европейским языком бесспорно яфетической системы, языком бретонских соседей, басков или экскуаров, равно эскалдунов. В то же самое время чрезвычайно разнообразны схождения обоих языков Армении с яфетическими языками Кавказа, особенно его севера; при этом исключительно близкое, теоретически
[847]
важное для проблемы о перестройке языка схождение наблюдается у феодального армянского языка с абхазским, у «народного» армянского языка с шипящей группой Я. я. и у обоих арм. яз. и феодального и «народного», со сванским, представляющим соответственно сложное образование из двух соц. языков, что обычно и в яфетидологии именуется доселе скрещением. Будь то скрещение или состояние нечеткой дифференцированности различных социальных слоев одного социально-экономического образования с речью все той же яфетической системы с присущими ей противоположными нормами, армянская группа языков в своем богатом яфетическом фонде содержит значительный слой и свистящей группы, общий с ее единственным известным пока представителем — грузинским; у «народного» армянского выступают еще особые исконные связи с языками финскими (мордовским, суоми-карельским) и частью также турецкими. Но с турецким юг, в частности Кавказ, встречается в языке и по линии грузинско-чувашской с данными, выявляющими в соответственном слое единство кавказской и приволжской яфетической речи. Рядом же есть линия, настойчиво выдвигаемая индо-европеистами для увязки персов-иранцев с финнами: однако дело не в иранцах-индо-европейцах, персы они или другие народы, ибо персы или парсы с полным видом своего названия S-par-s, сохранившимся у грузин, вскрывают свое до-«прометеидское» существование, восходя в Subar'ам, тезкам шумеров. Также всякие иные иранские встречи с финнами имеют свои корни в более ранних связях этого юга с востоком Европы. Выявлено родство эламского Я. я. мидов в клинописи Ахеменидов (с 6 в. до хр. э.) с одним из приволжских финских языков, удмуртским, в увязке каждого из них с яфетическим халдским языком ванской клинописи (9—6 вв. до хр. э.) в Армении и с ним сродными и т. д. Связи вскрылись тесные, иногда с такой реальностью не предполагавшиеся, финнов с древними и древнейшими яфетидами не только Кавказа, но и Индии на юге, на западе с басками. Наметившийся процесс образования господствующего сословия и роли городов ставит в новом свете проблему о происхождении русского и его связи, в частности на юге, с яфетическим Кавказом и допрометеидским, также яфетическим, Ираном и в речи, и в терминологии первых хозяйственных животных, и в социально-культовых явлениях. И это сложнейшее исследовательское дело — необходимая предпосылка для разрушения фикции об иранском «прометеидском» влиянии на финские языки, тогда как сам иранский, в первую очередь персидский, абсолютно никем из иранистов не разрабатывается в своих глубинных внутренних социально-генетических и глоттогонических процессах. Яфетические же языки, сами в основе скроенные в древнейших слоях по родовому строю на грани еще с дородовыми производственными группировками, дают богатый материал для учета вкладов феодального и городского социальных слоев в перестраивавшуюся из яфетической системы персидскую и русскую речь. Таковы
[848]
же связи Я. я. Кавказа с Западом Европы, подкрепляемые увязкой с языками Восточной Европы. Опираясь на ряд встреч, выявляющих тожество языковых явлений в речи его населения, все по социальным слоям, ныне разбросанным по диалектам и говорам, не только с баскским языком, но и с кельтской речью, с проникновением в ее систему и в ее многочисленные отдельные языки, яфетическ. Кавказ взрывает фикцию о римских корнях, о римском основном творческом слое в романских языках и открывает в конкретных взаимоотношениях соответственных языков Кавказа и Италии, Галлии (Франции) и романской Иберии (Испании) и далее Ирландии перспективы работы в тех же путях организации языков всего мира, всех систем, в единый глоттогонический процесс. Этот процесс находит свое объяснение в диалектическом развитии материальной базы непрерывно за все время исторического существования человека, с момента выработки коллективным трудом при изменчивом орудии коллективного мышления с его идеологической техникой, с чем было положено начало нового скачка в развитии первичного смутного сознания на высокую ступень все растущего осознания — познавания. Практические последствия самого актуального значения этих, казалось бы, чисто теоретически важных достижений громадны, особенно у нас в реконструктивный период, когда человечество созидает единство своей хозяйственной жизни, и в СССР закладываются практически в социалистическом его строительстве основы материальной базы будущей единой речи — «расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт» [И. Сталин, Политический отчет Центрального Комитета XV I Съезду ВКП (б)].

Лит.: Работы Н. Я. Mappа: Кавказские племенные названия и местные параллели, «Труды комиссии по изучению племенного состава СССР и сопредельных стран». Л., 1922, вып. 5; Племенной состав населения Кавказа, там же, 1920, вып. 3; Основные таблицы к грамматике древнегрузинского языка, СПБ, 1908 (см. Предисловие); Грамматика чанского (лазского) языка, СПБ, 1910 (см. Предисловие); Непочатый источник истории кавказского мира, «Известия Акад. наук». П., 1917, стр. 307—38; De l'origine japhétique de la langue basque, в сб. Язык и литература, т.1, изд. ИЛЯЗВ. Л., 1926, стр. 193—260; Определение языка второй категории ахеменидских клинообразных надписей по данным яфетического языкознания, «Записки Восточного отделения Рус. археологического общества», СПБ, т. XXII, стр. 31— 106; Предварительный отчет о командировке в пределы древней Этрурии и Баскии, «Известия Академии наук», СПБ, 1921, стр. 724-39; Яфетические зори на украинском хуторе, «Ученые зап. Научно-иссл. ин-та этнич. и нац. культур народов востока СССР», М., 1930, т. I, стр. 1—86; Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык, М.—Л., 1931; Бретонская нацменовская речь в увязке языков Афревразии, «Известия гос. академии истории материальной культуры». Л., 1930, т. VI, вып. 1; Язык и мышление, М.—Л., 1931; Новый поворот в работе по яфетической теории, «Известия Акад. наук СССР», Л., 1931. Подробнее см.: Классифицированный перечень печатных работ по яфетидопогии (2 изд., Л., 1926) и Список печатных работ Н. Я. Марра за 1888—1928, в Яфетическом сборнике, т. VI (Л., 1930). Литературу по отдельным языкам яфетической системы см. в «Классифицированном перечне» под соответственными
[849]
рубриками, но в громадном большинстве в установке старого формального учения об языке (индо-европеистики) и всегда без применения основного средства идеологического анализа четырех лингвистических элементов. См. также Яфетическая теория.

Н. Марр.