[7]
        По новому учению о языке, так наз. яфетическому, казалось бы, никакой проблемы письма нет надобности ставить в отношении трех названных языков: существует аналитическое в основе латинское письмо по новому учению, и применяй построенный на нем алфавит, исходяший из простых букв — латинских и вообще известных филологически вышколенному европейскому ученому миру греческих и других букв, — с придачею в надлежащих местах (сверху, снизу, по стержню) подлежащих знаков (точек, уголков, черточек). Словом, дай для названных языков систему уточненных и в начертании  также уточненных составных звуков, если имеется составных вдвойне, втройне и т. д. — составных согласных и многоколоритных гласных, и дело готово. Однако, дело не так просто.
        Во-первых, в СССР и сегодня в употреблении ряд национальных письмен более или менее давнего происхождения, иногда весьма древнего, и каждое такое письмо, а не только латинское, может быть положено в основу аналитического письма. Но и это не легкое дело, так как у таких национальных письмен есть традиционные осложнения, порой достижения, даже культурное наследие. Безумием было бы отворачиваться от наличных достижений, от наличного культурного наследия.
        Во-вторых, латинское письмо бралось в интересах облегчения интернационализации, в интересах облегчения европейской международности. Однако, независимо от кричащего факта, что единого письма у европейской международности (за пределами СССР лишь буржуазной) доселе, натурально, нет; здесь в этой Европе, также налицо ряд национальных писем, по которым также выступает проблема учета достижений, проблема культурного наследия, отнюдь не более легкая от употребления латинского письма.
[8]
        В-третьих, русский язык — один из национальных языков c весьма богатым напластованием традиций в соотношениях письма и звуков; в русском — достижения количественные, от роста общего с русским интереса у народов, говорящих по-русски, но без отрыва от родной речи. Это ведь эпоха революционной ситуации, выявившейся по основоположникам марксизма в России раньше, чем где-либо в Европе, когда нерусские национальности вовлекались внутренней тягой определенных слоев не в народничество, а в просветительство, имея своих вождей-идеологов; так было и у грузин: чья, однако, вина, что этих идеологов мы знаем мало? В русском же налицо качественные достижения в многообразном перестроении произношения, но без уточнения письма для емкого восприятия идей, создававшихся общим производством. Без учета этого положительного культурного наследия нельзя добиться действительного для нашей среды русского правописания.
        В-четвертых, работа по-новому в условиях социалистического строительства с использованием зарубежной техники произвела такие сдвиги у нас в мышлении, что русский язык стал источником усвоения новых обществоведческих терминов; запретные вчера слова или ходкие с отрицательным значением стали в созвучных нам широких общественных слоя положительными и любимыми, конечно, не самотеком, разумеется, в результате борьбы классовой, однако это позднее — в классовом обществе, да хотя бы в подготовлявших к нему раннефеодальных и рабовладельческих - образованиях. А в подлинно первобытном обществе? В нем не было никаких слов, никаких терминов, — только образы, уже тотемы, но тотемов были десятки, увязанные друг с другом внутри племени коллективным мышлением вопреки их противоречиям.
        В-пятых, поскольку речь об интернациональности (международности в нашем смысле), — можно ли сравнительно с латинским письмом на второе место ставить русское письмо, открывающее своей идеологией, выражаемой в звуковых сочетаниях, широкий доступ в реальный мир фактического строительства социализма, практики и теории Ленина и Сталина.
        В-шестых, с свободным выступлением ленинизма в русской литературе и общественности, с свободным выcтуплением Ленина с первых дней строительства социализма среди рабочего класса и всех трудящихся с свободным, непосредственным соприкосновением с ними делом и словом, разносившимся устно и письменно по всему Союзу, с нарастанием новых идей, при диктатуре пролетариата, руководимого ВКП(б), его авангардом, его вождем товарищем Сталиным, русский язык без перестройки стал носителем бога-
[9]
тейшей идеологии, требующей использования всех средств родной речи, художественных и научно-точных для умещения этой идеологии полноценно и в письме, и в звуковой выявлении, в понятиях и образах, вообще в языке.
        Письмом мы направляемся опять к языку и, следовательно, к мышлению. Можно ли игнорировать технику языка и неразлучного с ним мышления, сложнейшую в классовом обществе, но тем не менее требующую и для теории и для практики возможно точного учета? По практике достаточно напомнить о терминах (хотя бы материально-производственных технических терминах): разве их можно созидать без учета истории и техники языка?
        Можно ли без анализа языка и мышления первобытного и нарастающего за ним раннефеодального общества, без истории различных стадий соответственных формаций, вскрыть до очевидности для всех, даже для классовых врагов, полную идеологическую несостоятельность фашизма?
        Допустимо ли при громадной роли каждого языка, каждой нации в пределах СССР делать исследовательское ударение на, казалось бы, разделяющие моменты этих языков, наций, и не разъяснять наличное, наоборот, их единство?
        Например, белорусское слово «сброя» с русским «сбруя» звучат различно, да являются и терминами различного порядка: бел. «зброя» значит ‘орудие’, общее понятие, русск. «сбруя» значит всем хорошо известный предмет. Однако, оба термина женского рода, т. е. относятся к женской организации первобытного общества. Они, однако, создания той поздней стадии, когда женская организация успешно боролась с мужской организацией как противоположностью внутри одного и того же общества и отстаивала за собою ряд хозяйственных отраслей, ряд производств и подлежащих общественных ролей. Выходит так, что этой женской организации принадлежало право ездить верхом (охота или война верхом), ее собственностью было орудие производства, позднее и общее понятие.
        Расхождение огласовки в звуковом выявлении этих уже терминов — наследие недифференцированности губных гласных о ↔ u в первобытном обществе, в эпохи выработки в производстве отдельных уже уточненных звуков, непрерывных или длительных песенных гласов (→ «гласных»), из них каждый — собственный вклад той или иной группы соучастников одного общего производства. Для белорусского языка, как и для русского «губная огласовка» не основная характеристика национальной речи, а, казалось бы, привходящая.
        Основная же характеристика белорусского языка — гортанная (а ↔ ä), русского — нёбная (e ↔ ı), что не устраняет нисколько искон-
[10]
ности в них губной огласовки во[…]ния ее в целом ряде производственных и социальных терминов. Русским языком губная огласовка (о ↔ u) освоена в громадном количестве звуковых комплексов (терминов, слов), также и 6елорусским. В комплексе же «Русь» русский язык сохранил недифференцированное состояние мышления первобытного общества: этот комплекс обозначает и коллектив производителей (впоследствии племя, нацию) и место производства (впоследствии страну). Однако, и белорусский выявляет в сочетании с гортанной огласовкой первичные согласные (ϑ' = ц вместо ϑ, d' вместо d), как то можно видеть на примерах числительного аd'in = адзин ‘1’ и имени действия «бар-а-ць-ба», русск. «бор-ь+ба». Обычно в белор. «ць» ↙ «це» = ϑ'e вместо ϑe в так наз. неопределенном наклонении, а неопределенное наклонение — некогда также имя действия, сменившее творческое по производству действие, тогда колдовство с тотемом.
        Однако, губная огласовка о ↔ u (↙оr ↔ ur) берет верх многочисленностью применения не только в русск. о-dın ‘1’, bor-е+bа ↘ «бор-ь+ба», она налицо еще в детерминативе «глагола», на деле также имени действия, ставшего уже аористом из будущего — «у-мер», о восхождении которого к тотему (→ племенному названию «шу-мер» —«ки-мер») речь будет особо. Губную огласовку выявляют также термины, уже внешне оформленные, как русск. «сл-о+в-о», белорусск, «м-о+в а» ‘язык’, даже общее понятие «о-ру+ди-е» ← о-ru + dı-е» (ср. «ру+жье» без детерминатива «о»), но сейчас дело не в детерминативе «o», а в том расхождении , что у белорусов налицо женский род при «среднем» роде в русском. Это расхождение, однако, лишь стадиальное, поскольку возрастной, так наз. «средний» род, верховодство молодежи, и женской матриархальной организации труда и хозяйства, дело различных стадий. Ведь и «солнце» в этом смысле «среднего» рода т.е. молодежь, как женская, как и мужская, являлась собственницею астрального имени, а когда мужская часть стала брать верх, мужская возрастная сила завладела астральным именем, тогда отроки или парни встали в противоречие и с матриархальной и с патриархальной организациею, они боролись на два фронта, и по ним оформился внешне так наз. средний род гласным «o» и гласным «е». По-русски это оформление достигается и гортанной огласовкой, основной для белорусского, «а» (↔ ä), но русское письмо (правописание) не схематично в уточнении: оно многоколоритно переливами гласных.
        Так, заглавие изданной Белорусской Академией Наук работы по Институту языкознания «Аб реформе правапiса беларусскай мовы» дает ряд […] случаев расхождения русского с белорусским, как бы русского
[11]
«об», «о» искажения в белор. «аб». Суть дела не в территориальном распределении окания и акания, наличного и в русском, а в социальном моменте, в том, что различные социальные слои русских произносят одни «аб» → «а» (отнюдь не по искажению или низовому происхождению), другие — «об» (← «обо») → «о». Так, повторяю, произносят, но пишут одинаково, пользуясь основной украинской огласовкой, губной, у русских многоколоритно используемой в том числе и как «аб» → «а».
        Русское письмо оказываетя при отсутствии схематичной утонченности письмен-букв по звукам более соответствующим действительности...