Оглавление

[7]       Вводные главы

         1. Новое учение о языке и этапы его развития

                   „Яфетическое языкознание отнюдь не вылетело подобно Афине-Палладе из головы Зевса: оно родилось в той же буржуазно сложенной и скроенной научной среде, более того — зачалось, разумеется, как антитеза, в нормах индо-европейской лингвистики, без которой его и не было бы". Так писал сам Н. Я. Марр еще в 1926 г. в предисловии к „Классифицированному перечню печатных работ по яфетидологии“ (стр. 3), и эта характеристика с исчерпывающей ясностью определяет взаимоотношения между новым учением о языке и основными положениями индо-европейской школы лингвистов, дает ключ к пониманию этапов становления нового лингвистического направления.
                   Основы индоевропеистики, на почве которых росло, отделяясь от них, лингвистическое учение акад. Марра, еще долго сдерживало проводимую методологическую перестройку, шаг за шагом изживаясь в своих еще тяготеющих устоях. Сам Н. Я. Марр, в том же предисловии, не только не отрицает того, что яфетидология зародилась в недрах индоевропейского языкознания, но указывает также на значительность влияния его на последующий ход развития им укрепляемой лингвистической теории, влияния, от которого яфетидология „с трудом высвобождается последние годы" (там же).
                   Так оценивал сам Н. Я. Марр ход своих собственных работ, и такое признание сделано им даже два года спустя после того решительного сдвига 1924—1925 гг., который им же признается за „коренной переворот в новой языковедной теории" (О лингвистической поездке в восточное Средиземноморье, 1934 г., стр. 56).
                   Перестраиваясь на материалистическое языкознание, яфетидология последнее десятилетие жизни великого ее основателя пережила не один этап своего развития и настолько углубилась в своей основной постановке уже общего учения о языке, что старые связи ее с господствующею языковед-
[8]      
ною школою потребовали значительной своей переоценки. В 1934 г., вернувшись из лингвистической поездки в восточное Средиземноморье, в Турцию и Грецию, Н. Я. Марр уже мог уверенно констатировать „неузнаваемость теории", твердо проводящей заложенные в ней начала (там же, стр. 57).
                   Решительный сдвиг в основной концепции Н. Я. Марра произошел, конечно, лишь после 1924 г., выдвинувшего резкое противоположение в самой яфетидологии до этого года и после него. До указанной даты яфетидологию можно было бы назвать даже диссидентским течением в той же индоевропеистике, возражавшим против ее положений, но в то же время без радикального с нею разрыва. Но и после этого разрыва, когда диссидентское направление обращается в самостоятельную школу и когда тем самым открылись широкие горизонты языковедения, все же от сохраняющихся пережитков индо-европеизма Н. Я. Марр освобождается не сразу и продолжает бороться с ними внутри своей же лингвистической концепции вплоть до 1930—1931 гг., когда новым поворотом в яфетидологии обострился упор на проблему языка и мышления.
                   Воспитанный в традициях индоевропейской школы, Н. Я. Марр в свои студенческие годы был еще индоевропеистом филологом. Но и здесь, уже на заре своей научной деятельности, новатор языкознания оказался настойчивым проводником своих независимых взглядов. Оставаясь в рамках воспитавшей его школы, он в то же время не мирился с ее суженным формализмом и уже закладывал взрывчатый элемент, приведший его самого к разрыву с лингвистическим окружением, на почве которого он же и рос для последующего его же решительного опровержения. Но, с другой стороны, лингвистическая концепция, против которой возражал молодой тогда еще ученый, сдерживала его наступательные порывы, и обостряющаяся критика его била по отдельным деталям господствующего лингвистического направления, не подрывая самих его устоев. Нанося тем самым внушительные удары по различным укоренившимся построениям, Н. Я. Марр в то же время в своих итогах неизменно возвращался к старой основной схеме, от которой он решительно отказаться тогда еще не мог. Рамки старого учения как бы оставались в его же руках еще незыблемыми при проводимой им же коренной перестройке внутри их. И как бы ни противоречили заключения Марра основной тематике индо-европеизма, все же весь период его исключительно плодотворного творчества, начиная с первой его печатной работы 1888 г. и до 1924 г., когда впервые выдвинута была проблема стадиальности, представлял собой ряд сменяющихся этапов по существу еще языковедческого направления, окончательно не порвавшего со старою лингвистическою школою.
[9]                
                   Изучение арабского, грузинского и затем армянского языков, воспринимавшихся и самим Н. Я. Марром как языки различных семей, семитической, кавказской и индо-европейской, привело его к установлению родственных связей между ними. Это утверждение, сделанное еще в 1888 г. в статье „Природа и особенности грузинского языка", в корне противоречило принципу изолированности языковых семей, одному из основных устоев индо-европейского языкознания. Все же выдвинутое им противоречие само собою замкнулось в то же изолирующее языковое построение и фактически привело только к отведению родственных связей в более отдаленное языковое прошлое с расширением самозамкнутых языковых ячеек, остающихся при всей их расширенности все же в тех же расширенно-суженных рамках меж-языковой изоляции. В итоге сам же Н. Я. Марр примиряет высказанную им мысль подчинением ее основной концепции языкового сепаратизма. „Повидимому, — говорится в той же заметке, — грузинский язык происходит из одного праязыка, столь же почти походившего на семитические языки, как семитические похожи друг на друга" (Избр. работы, I, стр. 15).
                   И позднее, через двадцать лет, издавая в 1908 г. „Основные таблицы к грамматике древнегрузинского языка с предварительным сообщением о родстве грузинского языка с семитическими", Н. Я. Марр повторяет общие построения той же схемы лишь в несколько видоизмененной форме. Н. Я. Марр избегает термина „семья", говоря о семитической и яфетической ветвях, но отнюдь не возражает против основного построения о языковом родстве. По его словам, „грузинский с семитическими находятся в отношениях двоюродных братьев, детей родных братьев, то есть прасемитического и праяфетического языков" (Избр. работы, I, стр. 26). Более того, Н. Я. Марр и в 1908 г. не отрывается еще и от праязыковой схемы. Он признает, что „семитические языки, как и яфетические, сами по себе суть обособившиеся части, ветви, одной семьи: семитическая ветвь с яфетическою лишь вместе составляют одну лингвистическую семью, для которой название еще должно быть установлено, если не пожелаем для последовательности именовать ее „поэтическою", продолжая опираться на библейскую терминологию, откуда взяты термины семитический и яфетический" (там же, стр. 23). Таким образом, не только не опровергается основа индоевропейской классификации по принципу ее построения, но не избегается еще и ее же терминология с присущим ей содержанием используемых терминов. Так, отстраняя в одних случаях термин „семья", Н. Я. Марр отказывается от его применения только по отношению к более мелким языковым группировкам, вовсе не опротестовывая лингвистической обособленности самого деления по семьям.
[10]              
                   С 1910 г. начинается, по утверждению самого Н. Я. Марра, второй этап в развитии яфетического языкознания (Классиф. перечень, стр. 4). Возникает интерес к живой речи привлечением бесписьменных языков Кавказа. Усиливается также и интерес в сторону мертвых клинописных языков, в первую очередь, к новоэламскому (мидийскому) и халдскому. Все же и тут расширяющиеся горизонты еще замкнуты старою языковою схемою, и, в частности, та же праязыковая группировка вновь конкретизируется в изданной в 1910 г. грамматике чанского (лазского) языка. Здесь дается та же генеалогическая таблица с поэтическою семьею в основе и с ее тремя ветвями: семитической, яфетической и хамитической (Избр. работы, I, стр. 48). Так, нарушая и даже разрушая праязыковую схему, Н. Я. Марр в то же время ее же и восстанавливает, сохраняя в основе всех яфетидологических исследований старый сравнительный метод (Классиф. перечень, стр. 5).
                   Давая такую характеристику работам этого периода, в значительной степени опираясь на оценку его самим же Н. Я. Марром, в то же время ни в коем случае нельзя оставить без внимания целый ряд положений, кардинально продвигающих вперед растущее новое в языкознании направление. При господствующем еще сравнительном подходе яфетидология уже расширяет охват языков, устанавливая яфетические материалы, поглощенные не-яфетическими языками. Особое значение в этом направлении сыграли армянские языки, давшие основание начавшейся в 1911 г. целой серии „Яфетические элементы в языках Армении”. Углубляя изучение армянских языков, Н. Я. Марр приходит к выводу, что укрепившееся в научной литературе мнение об индоевропейской принадлежности этих языков, рассматриваемых к тому же как единый армянский язык, неправильно. Н. Я. Марр в целом ряде работ устанавливает, что армянские языки оказываются в одинаковой степени и индо-европейскими и кавказскими-яфетическими, что они представляют собою результат скрещения.
                   Выдвинутое Н. Я. Марром положение о языковом скрещении уже ведет к установлению исторического фактора развития речи, но, с другой стороны, оставаясь по-прежнему замкнутым рамками сравнительного анализа, оно не дает свободного выхода в историзм и не заменяет еще сравнительного метода палеонтологическим. В зависимости от этого под скрещением понимается им длительное влияние раздельно существующих языков друг на друга, сближение их, ведущее к заимствованиям и частично переходящее к слиянию языков. Отсюда Н. Я. Марр делает общий вывод весьма существенного значения для всей своей последующей работы, а именно вывод о том, что чистых вообще языков вовсе не существует и что все языки мира являются продуктом скрещения.
[11]              
                   Разрабатывая данную проблему, Н. Я. Марр использовал расширенную языковую базу, имея в своем распоряжении уже привлеченные к изучению горские бесписьменные языки. В их лексике и грамматическом строе он встретился со значительными архаизмами, вовсе не наблюдаемыми в таком четком их выявлении в более исследованной живой и мертвой грузинской речи. Наблюденные архаизмы усилили историческую перспективу и обратили внимание на исчезнувшие языки древнего Востока, в первую очередь на переднеазиатские того же кавказского круга, но хронологически более отдаленные. В этих языках могли оказаться основы возникших позднее языков Кавказа. Но и тут сравнительный формальный анализ не мог дать еще той широко развернутой картины, каковая представилась позднее с использованием материалов тех же языков для построения стадиальной схемы.
                   Сам Н. Я. Марр не отрицает того, что к памятникам древней клинописи он обратился в поисках большей сохранности и большей полноты недостающих звеньев в современных яфетических языках. Он думал найти их в этих умерших языках потому, что датировка спускает их в первое тысячелетие до нашей эры, что не достигается умершими языками Армении и Грузии. Впрочем, цельных элементов яфетической речи он не нашел и здесь, вынужденный констатировать в результате своих работ над новоэламским языком, что „для яфетических языков новый период, период разложения, наступил за тысячелетия" до начала нового летоисчисления (Избр. работы, I, стр. 56—57).
                   Таким образом и здесь сравнительный метод привел к сравнительной хронологии. Древность языка влекла к себе за поисками в нем большей сохранности и большей полноты недостающих звеньев. Между тем материал показал нарушенность языкового строя и даже более того: привел исследователя к выводу, что не только новоэламский и халдский, но и веками более от них отдаленный шумерский язык 3-го тысячелетия до нашей эры не является носителем таких архаичных форм, какие прослеживаются в современных нам горских языках Кавказа.
                   В этот период своих работ, после 1910 г., Н. Я. Марр еще не уточнил своих позднее высказанных положений, сводящихся к прослеживанию языкового развития по стадиальной хронологии. Не было выдвинуто также и положение о связях языковой структуры с развитием социального строя. Поэтому все уже накопленное языковое богатство выдвинуло лишь проблему сравнительной типологии и сравнительных грамматик, вовсе не ставя на очередь вопроса о причинах расхождения горских яфетических языков, в значительной еще степени сохранивших пережитки родового строя, с языком уже феодального Шумера.
[12]              
                   Все же отход от основных позиций индо-европеизма в значительной степени усиливается. Расширение охвата изучаемых языков, прослеживание проникновения яфетических элементов в неяфетическую речь, вынуждают отказаться от слишком формального построения семито-яфетидо-хамитских связей. Такая связь улавливается и с другими языковыми семьями, что ведет к ломке своих же собственных построений. Вместо праязыка — или, вернее, параллельно ему — выдвигается яфетический слой, проникающий путем скрещения в чужеродную языковую среду. На очередь тем самым выдвигается яфетический языковый субстрат и яфетический носитель речи, к схеме же поэтической семьи Н. Я. Марр более не возвращается.
                   Значительным поводом к выходу из замкнутой языковой изоляции послужили и археологические работы Н. Я. Марра, непосредственно последовавшие за его филологическими изысканиями. Издавая памятники закавказского средневековья, он все больше и больше приближался к исторической проблематике, что неминуемо сказывалось и на лингвистической работе. Тем самым, еще в границах кавказоведческих интересов, Н. Я. Марр уже обращался в историка-лингвиста, изучающего лингвистическое окружение не на одном только лингвистическом материале. Углубляясь в изучение древнеармянского и древнегрузинского языков и продолжая публикацию письменных памятников средневековья, Н. Я. Марр приступает к исследованию „до-исторической“ археологии Закавказья (раскопки Ворнака и др. в 1893 г.), а затем и древней феодальной столицы Армении Ани (до 1917 г.). Обратившись к анализу переднеазиатской клинописи, он же в 1916 г. организует археологическую экспедицию к озеру Вану и проводит археологические раскопки в бывшей столице Халдского царства. Он же открывает в Тифлисе Историко-археологический институт, оставаясь его бессменным директором, реорганизует в Ленинграде Археологическую комиссию и становится во главе Академии истории материальной культуры.
                   И все же Н. Я. Марр остается лингвистом по своей основной специальности. Более того, языкознание выдвигается на первое место, оттесняя прежний преобладающий интерес к филологии. И именно благодаря этому археология обогащается историческим светом со стороны проводимого языкового анализа, последний же выводит лингвистику из ее замкнутых границ, обеспечивая исключительный рост языковедной дисциплины, переводимой на историческую почву.
                   Около 1920 г. происходит новый поворот в яфетической теории, обусловленный притоком свежего материала. Еще в 1916 г. внимание Н. Я. Марра обращается на вершикский язык Памира. Оторванность его от географических границ Кавказа и в то же время структурная близость его к яфети-
[13]    
ческой речи последнего ставят на очередь задание поисков яфетических языков за пределами кавказского междуморья. Тем самым внимание обращается на этрусский и баскский языки Западной Европы, вместе с которыми начинаются поиски экспансии яфетической речи сначала по Средиземноморью, а затем и по всему Евразийскому материку. На этот раз выдвигается вперед историзм языковой схемы, оттесняющий сравнительный метод и заменяющий его историческим к языку подходом палеонтологии.
                   В корне меняется прежняя научная постановка, заменяемая упором на исторический анализ языковой формы, вместе с чем мощно и ярко выделяется палеонтологическое исследование, приведшее вскоре же к новому, еще более решительному сдвигу.
                   В 1920 г. появляется в печати капитальная для своего времени работа „Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в созидании средиземноморской культуры". Ею свидетельствуется решительный сдвиг в яфетидологии. Этот сдвиг признается и самим Н. Я. Марром настолько резко-новым, что он советует „начинающему заниматься новым лингвистическим учением в работы до названного „Третьего этнического элемента" лучше не заглядывать до поры, до времени, поскольку интерес сосредоточен на теоретической стороне". „Многие вопросы с тех пор настолько, — по словам Н. Я. Марра,— изменились и в освещении, более того — в самой постановке, что объяснения даются диаметрально противоположные" (Классиф. перечень, стр. 6).
                   Основною характерною чертою данного этапа яфетидологии является упомянутый выше палеонтологический анализ. Но и этот анализ, противополагаемый своим историзмом менее подвижной схеме сравнительного формализма, сам на первых порах подчинился тем же концепциям старого языкознания, против которых он же выдвигался как взрывчатый элемент. В результате новое построение оказалось жизненным только на весьма ограниченный срок, взламываемое само своими же собственными выводами.
                   „Яфетический Кавказ" не отказался от праязыковой схемы и всю сложность выдвинутой проблематики о причинах многоместного выявления яфетической речи подвел под единый центр и под единый этнос, под „третий этнический элемент". На самом деле, как объяснить разрозненные и раскинутые по материку ячейки яфетической речи? Н. Я.Марр не стоял еще тогда на проблеме стадиальности и разворачиваемую богатейшую перспективу замкнул в Кавказский центр. Из этого центра вели два пути: „один морской, южный, через Малую Азию и острова Средиземного моря и полуострова, другой — северный, материковый, по северному побережью Черного моря и югу Европы с вторжением на полуострова
[14]    
или со встречным выходом в Эгейское море и на Архипелаг. Этрусское племя шло... обоими путями. Этрусков было два народа: с юга Ванского бассейна рушский, он же собственно этрусский народ совершил, пройдя Малую Азию со стоянкой в Лидии, морской путь, со стоянками на островах, и кончил свое переселенческое движение на Апеннинском полуострове... Северный расенский народ того же племени, двинувшись с берегов Аракса на север, имел долгую стоянку на северном Кавказе, где от него остались до наших дней лезгины... Расы на севере Кавказа расслоились в две народности — пеласгов и расенов. (1еласги оседают на Балканском полуострове... Расены влились в Апеннинский полуостров, где они смешались с этрусками... Баски из того же Ванского района Армянского плоскогорья имеют стоянку на Аракской долине... чтобы очутиться в конце концов на Пиренейском полуострове в соседстве с теми же иберами, или иверами, с которыми они соседили и на Востоке, сначала в Малой Азии и на юге Армении и впоследствии на Кавказе" (Избр. работы, стр. 110—111).
                   В итоге и баски, и иберы Испании, также как этруски Италии и пеласги Греции, все они оказались выходцами из того же Араратского окружения и разветвлениями того же пранарода, характеризуемого как носитель металлургической культуры. И хотя Н. Я. Марр называет их продвижение „эпохою не великого переселения народов, а великого расселения яфетического племени" (там же, стр. 119), все же господства миграционного построения в приведенных строках отрицать не приходится. Его не отрицает и сам Н. Я. Марр (Классиф. перечень, стр. 7). Впрочем, такое построение остается ненадолго. В промежуток времени между двумя изданиями „Третьего этнического элемента", русским 1920 г. и немецким 1923 г., „начинается перелом в вопросе о миграциях. Отпадает мысль об исходе не только яфетидов вообще, но хотя бы и басков с Кавказа для внедрения в Западную Европу, равно об обратном появлении басков с Пиренеев на Кавказ" (там же).
                   Эта работа, выросшая в итоге многолетних трудов Н. Я. Марра и явившаяся в то же время новым опытом использования накопленных знаний с подведением под исследуемый материал палеонтологического анализа, оказалась в свою очередь началом конца всех предшествующих этапов, еще полностью не освободившихся от наследственно тяготеющего влияния основных положений индоевропейской школы.
                   Предстоящий в ближайшее же время перелом в значительной степени ускорился благодаря выдвинутому положению об яфетическом субстрате, под влияние которого подпал и сам палеонтологический анализ. Вскрываемый им историзм привлекаемой к сравнению терминологии подчинился заданию прослеживания экспансии яфетических племен — носителей
[15]    
яфетической речи, то есть того же рушского племени с его этрусско-пеласгским разветвлением. Анализ выявил широкое распространение родственных названий и тем самым безгранично расширил пределы распространения прослеживаемого субстрата, что в свою очередь поставило вопрос о причинах предполагаемого факта.
                   Расселение яфетидов по Евразийскому материку с захватом и северной Африки и позднейшее их же исчезновение на подавляющей части того же материка объяснялись расселением их и последующим затем притоком чужеродной индоевропейской среды. Залитые ею яфетиды уцелели только по немногочисленным оазисам в Пиренеях (баски), на Кавказе и на Памире (вершики). В остальных местах пришельцы скрестились с аборигенами, и от них сохранились лишь пережиточные элементы, свидетельствующие о былом прошлом яфетического субстрата. Такое положение данного субстрата все больше и больше вызывало сомнение по мере углубления исследования внутрь страны. Так, анализ топонимических терминов в центре Франции дал основание утверждать, что даже „в районах Сены и Соны мы имеем более древний, чем лигуры, этнический слой, то есть пеласгский или этрусский" (La Seine, la Saône, Lutèce et les premiers habitants de la Gaule étrusque et pélasge, в русском переводе, Избр. работы, I, стр. 147). „Инвентарь доисторической культуры яфетидов" оказался перенесенным во Францию, прежнюю Галлию, другими словами „в страну лигуров или иберов", в район, который с равным основанием можно было бы назвать „страною басков или этрусков". К тому же эти „хорошо известные яфетические племена оказались повсюду и во все времена неразлучными" (там же, стр. 141).
                   Таким образом, лингвистический анализ яфетидологии рассматриваемого нами периода привел не только к повсеместному расселению яфетидов, но и к неразлучному повсеместно же наличию всех основных яфетических племен. Устанавливаемый в таком виде яфетический субстрат, непосредственно связанный в своем лингвистическом и этническом составе, неограниченно рос по мере расширения привлекаемого материала и в результате подорвал незыблемость своего собственного существования. Построенная на субстрате концепция рухнула в ближайшие же годы, расчистив почву для нового, еще более решительного поворота по пути яфетидологический перестройки.
                   Поворот наступил в 1924 г. „Работа последних месяцев над палеонтологиею речи на основании разъясненных фактов самих яфетических языков и усвоенных из них элементов в неяфетических языках неожиданно для меня, — говорит Н. Я. Марр, — вскрыла положение, более чреватое последствиями, чем все до сих пор высказывавшееся мною о значении яфе-
[16]    
тидов и их роли в созидании средиземноморской культуры в доисторические и протоисторическую эпохи". В приведенной небольшого размера, всего в полторы страницы, заметке „Индо-европейские языки Средиземноморья" (Избр. работы, т. I, стр. 185—186) Н. Я. Марр, с одной стороны, подтверждает решающее для яфетидологии значение сделанного шага, с другой — тут же в двух словах дает все направление своей последующей работе, уже идущей по новому руслу. Н. Я. Марр утверждает, „что индо-европейской семьи языков расово отличной не существует. Индо-европейские языки Средиземноморья никогда и ниоткуда не явились ни с каким особым языковым материалом, который шел бы из какой-либо расово особой семьи языков или тем менее восходил бы к какому-либо расово особому праязыку". Действительно, высказанные тут положения в корне противоречат установкам яфетидологии предыдущего этапа. Там языки непосредственно связаны с этносом, и яфетические племена, или неизменно вездесущий конгломерат одних и тех же яфетических племен, расселялся путем переселения по странам света, разнося с собою новое культурное достижение — металл. „Яфетиды двигались, расселялись и утверждались там, где находили месторождения потребных металлов и девственно-богатые природные условия для всего того сложного хозяйственного уклада жизни, который был связан с основой—источником их племенной материальной культуры, металлургиею, взрастившей их общественность, их религию, их психологию" (Избр. работы, т. I, стр. 119). Эта концепция „Третьего этнического элемента" сейчас уже полностью отпадает. Отрицается расовая принадлежность языка, также как и кочевание носителя речи, яфетического племени, с присущею ему языковою структурою.
                   „Кстати, — продолжает Н. Я. Марр, — вначале был не один, а множество племенных языков, единый праязык есть сослужившая свою службу научная фикция". Коренной сдвиг в результате введенного исторического подхода, углубляемого палеонтологическим анализом, вывел саму палеонтологию из уз сравнительного метода и подчинил сравнительный подход заданиям палеонтологии. В результате впервые определенно и безоговорочно отрицается сама основа индоевропеистики, выросшая на почве сравнительного историзма: отрицается полностью праязык (там же, стр. 185).
                   Далее Н. Я. Марр уточняет свои высказанные выше положения. По его словам, „индо-европейские языки составляют особую семью, но не расовую, а как порождение особой степени, более сложной, скрещения, вызванной переворотом в общественности в зависимости от новых форм производства, связанных, по-видимому, с открытием металлов и широким их использованием в хозяйстве, может быть и в сопутствии привходящих пермутаций физической среды" (там же).
[17]              
                   Смена хозяйственных форм, на которой воздвигалось и прежнее построение „Третьего этнического элемента", получает теперь уже новое истолкование. Эта смена остается по-прежнему решающим фактором, но она вовсе не обусловлена внедрением культурного металлурга-яфетида, двинувшегося будто бы из кавказской прародины со своим праязыком в поисках центров залежей металла. Причина устанавливается уже другая, а именно: смена видов производства вызывает перемену в общественном строе, что в свою очередь отражается также и в языковой структуре. Это положение еще более конкретизируется словами Н. Я. Марра: „индо-европейская семья языков типологически есть создание новых хозяйственно-общественных условий, по материалам же, а пережиточно и по многим конструктивным частям, это — дальнейшее состояние тех же яфетических языков" (Избр. работы, т. I, стр. 185).
                   В 1924 г., в пределах уже приведенной заметки, закладываются Н. Я. Марром основы нового учения о языке. При этом индоевропейская семья языков вовсе не отрицается как особая языковая группировка, но отвергается обособленное ее праязыковое происхождение. Эти языки имеют свою типологию, свои характеризующие признаки, но сама их типология обязана не праязыковому состоянию, а новым хозяйственно-общественным условиям. Тем самым проблема классификации языков по языковым группам, семьям или системам, вовсе не изъемлется из числа очередных задач лингвиста. Наоборот, она выдвигается вперед, подчиняясь на этот раз не сравнительной только типологии, а палеонтологическому изучению речи и ее форм, где сравнительный подход становится уже историческим, так как развитие речи связывается с ходом развития экономики и общественных форм.
                   В то же время, признавая индоевропейские языки за типологически новое образование, Н. Я. Марр устанавливает ступенчатое движение языковой трансформации и переходит к стадиальной схеме, выдвигая проблему стадиального изучения языкового развития, допускающего моменты пережиточно сохраняющихся стадиальных архаизмов. Такая точка зрения вынудила пересмотреть многие прежде высказывавшиеся положения в части структурного определения изучаемых языков. Так, например, армянские языки, объяснявшиеся в своем сложном смешении разнотипных языковых норм скрещением яфетической и индоевропейской речи, могли теперь получить и иное истолкование их скрещенного состояния. Они могут служить также примером стадиальной перестройки, перехода из одной языковой стадии в другую. Так и подходит к ним Н. Я. Марр в той же статье „Индо-европейские языки Средиземноморья": „такие более наглядные гибриды, как, например, языки Армении, отчасти и албанский язык, — не воплощение позднейшего скрещения индо-европейских языков с яфетическими, а пред-
[18]    
ставители переходного состояния на промежуточном этапе между чистыми яфетическими и совершенными индо-европейскими языками; это — языки, отошедшие от доисторического состояния яфетической семьи и не дошедшие до полного индо-европеизма".
                   Выдвинута проблема стадиальности. Вместе с нею углубляется и историческая перспектива, необходимая для правильного восприятия действующих в языке норм. Устанавливаются языковые стадии в их последовательном чередовании, уходя в глубь хронологии языкового движения. Вместе с этим выдвигается на очередь и проблема генезиса стадий и систем, отдельных типологических норм, отдельных языковых фактов и, наконец, всего языка в целом.
                   Вся эта осложненная проблематика проходит красною нитью через всю последующую работу Н. Я. Марра, проводимая им с исключительною настойчивостью и гениальною ясностью мысли, хотя нередко и в несколько тяжелом изложении речи и письма.
                   На первых порах нового этапа яфетидологии построение стадиальной схемы вылилось в разбивку всего языкового процесса на два основных периода: один — исторический со включением в него и всех европейских языков, другой — доисторический с языками, сохранившими условное название яфетических. В переходный между ними период отнесены такие языки как албанский на Балканах, чувашский в Приволжье, хамитский берберский в Африке. Такая предварительная схема наметилась уже в 1925 г. в статье „К происхождению языков" (Избр. работы, т. I, стр. 217). В этой же работе дается и краткая историческая перспектива вообще развития речи в новом уже ее освещении по новым выводам палеонтологического анализа. Н. Я. Марр утверждает, что „язык не создан, а создавался. Создавался же он не тысячелетиями, а десятками, сотнями тысячелетий. Много десятков тысяч лет одному звуковому языку. Достаточно сказать, что современная палеонтология языка нам дает возможность дойти в его исследовании до эпохи, когда в распоряжении племени было только одно слово для применения во всех значениях, какие тогда осознавало человечество. Звуковому языку, однако, предшествовал длительностью многих тысячелетий линейный или изобразительный язык, язык жестов и мимики. Самый древний письменный язык, возраст которого исчисляется обычно несколькими тысячелетиями, лишь молокосос по сравнению с действительной древностью бесписьменных языков" (там же).
                   Проблема стадиального развития языка естественным образом тесно сомкнулась с основами единства глоттогонического процесса. Но и сам монизм языкового развития получал свое освещение только с учетом диалектического хода развития, ставящего непременным условием работы прослеживание
[19]    
резких в языке трансформационных скачкообразных сдвигов с новым качественным образованием, ставящим в свою очередь свои генетические вопросы. С другой стороны, диалектический ход развития речи приводит к языковым группировкам параллельно периодам стадиальных перестроек. В итоге к проблеме стадиального деления прибавляется еще и задание языковых группировок по системам. Такая установка исследовательской работы уже окончательно порвала все связи с индоевропейскою праязыковою методикою исследования, построенною на формально-сравнительном методе. Для яфетидологии, в этом новом ее состоянии, оставалось углублять выдвинутую тематику и изживать еще тяготеющие остатки основ старого языкознания.
                   Переходный период сказался непосредственно и на самой работе. Пришлось перестраивать незаконченные труды. В этом отношении весьма показательна судьба составлявшейся Н. Я. Марром грамматики древнелитературного грузинского языка. Начатая еще в 1918 г., она базировалась на основе грамматических работ той эпохи в пределах заданий формальной фонетической и морфологической грамматики, основанной на построениях сравнительного метода. Затем наступила с 1922 г., после первой поездки к баскам, эпоха бурной перестройки яфетического языкознания с усилением палеонтологического подхода, что потребовало коренного пересмотра, в частности, и грузинской грамматики. Выпуск издания задержался и последовательно пережил не менее знаменательный для яфетидологии 1924 год, год коренной ломки старого направления и перевода лингвистического учения на новые позиции. В результате, частично уже набранный труд оказался переработанным только в некоторой своей части, отражая в себе отложения ряда пережитых изданием периодов строительства нового о языке учения.
                   Н. Я. Марр отказывается от составления сравнительных грамматик и кладет в основу историческое истолкование прежде лишь описательно представленных форм. Сравнительный анализ еще в 1920 г. стал заменяться палеонтологическим, но последний преломлялся тогда еще в старой исторической схеме, в значительной степени формальной и статично миграционной. Только с 1924 г. вступает в силу диалектическая палеонтология, опирающаяся на диалектический ход исторического процесса. Тем самым ясною становится неудовлетворенность Н. Я. Марра прежними построениями сравнительных грамматик. Он ищет выхода на историческое объяснение формы и лишь в 1931 г. заканчивает удовлетворяющее новым требованиям изложение строя грузинской речи в парижском издании La langue géorgienne.
                   Вместе с тем Н. Я. Марр заново пересматривает выдвинутую им еще в 1920 г. проблему субстрата. Тогда под субстра-
[20]    
том понимался язык расселившегося по Афревразии „третьего этнического элемента", остатки которого, в путях исторического скрещения, сохранились в языках новых пришельцев. Этим объяснялись яфетические слои в индоевропейской речи. Теперь, после 1924 г., смена языковых составов получает свое оправдание в стадиальной периодизации. Отпадает понятие субстрата, заменяемое стадиальным же, но предшествующим состоянием, на основе которого, ломкою языкового строя, воздвигается качественно новое языковое образование, связанное с предыдущим преемственными нитями перерабатываемых архаизмов. Тем самым лингвистический анализ из статического становится динамическим.
                   Специально затрагивается и вопрос о миграциях с подведением и под них исторической дифференциации. Переселение яфетидов времен „третьего этнического элемента" заменяется экспансией их, противополагаемой переселениям исторических эпох. Н. Я. Марр устанавливает резкое различие „миграций" доклассового общества и миграций исторических периодов уже классового состояния государственных образований. В первом случае имеется экспансия, а во втором переселение.
                   И здесь, несомненно, имеется уточнение, хотя на первый взгляд и кажется, что новый перелом в вопросе о миграциях свелся в значительной степени лишь к некоторой переработке прежних высказываний 1920 года. Действительно, про экспансию яфетидов говорилось и тогда, так же как про единовременное в одном и том же месте наличие основных яфетических племен, сейчас уже сведенных к числу четырех. Все же отпала статичность понимания данного термина, рассматриваемого уже с качественным различением по двум резко расходящимся периодам: классовому и доклассовому. Отпал также и единый центр исхода движущихся племен. Он неминуемо должен был быть отвергнут вместе с уже отвергнутым праязыком. Другими словами, стадиальность подхода отразилась и в новом понимании переселенческого движения, представляющегося Н. Я. Марру в следующем виде (1926 г.): „постепенно упрочивается и уточняется для подлинно доисторических эпох классово недифференцированная или нераздельная „экспансия", вместо миграции характера переселений исторических эпох. Да и понимание переселений исторических времен начинает меняться: исторические переселения разъясняются в порядке социальных явлений, протекающих не массово без дифференциации, как предполагалось раньше, а с отбором — в путях классовой организации. Экспансия, явление доисторическое, предполагает продвижение совокупности племенных образований зачаточных форм безразлучно и нераздельно. Это расселение хозяйственно-социально недифференцированных зародышей всех, как окончательно выясни-
[21]    
лось, четырех в основе примитивов-племен" (Классиф. перечень, стр. 7).
                   Начиная с того же 1924 г., особый упор в работах Н. Я. Марра делается на семантику, привлекаемую в том же стадиальном ее освещении. Отказавшись от описательной констатации стабильной формы, он усилил внимание к наиболее слабо затронутой в лингвистике семасиологии. На этом пути встала задача последующего уточнения в исследовательской работе проблемы изменения формальной стороны в зависимости от изменения ее социальной значимости. Вместе с этим выдвинулось перед новым учением о языке непременное условие учета формы и содержания при анализе самой формы. Последняя превалирует в описательных грамматиках, до чрезвычайности ослабляя внимание к ее же функциональному значению. Не лучше обстояло дело и с семантикою корнеслова: лексикологические работы, как общее правило, лишены углубленного анализа собранного запаса терминов в их историческом движении и тем более в генезисе.
                   В 1924 и следующих годах появляется в печати ряд небольших статей Н. Я. Марра, специально касающихся семантики. Краткие экскурсы на эту тему занимают целую серию „Докладов Академии Наук", посвященную исследованиям стадиального продвижения значимости термина с углубленною палеонтологическою его проработкою. Такие статьи как „'Север’ и 'мрак’ || 'левый’ от Пиренеев до Месопотамии", „'Смерть’ ← 'преисподняя’ в месопотамско-эгейском мире", „О небе, как гнезде пра- значений", „Из семантических дериватов неба" и т. д., уже теснейшим образом связаны с анализом термина в его социальном использовании и демонстрируют разбор языкового факта, отражающего смену мировоззрений. Тем самым закладывался фундамент для последующего нового и последнего по счету сдвига, обусловившего дальнейшее направление яфетидологических изысканий строящегося нового учения о языке.
                   В ту же серию работ семантического порядка входит и анализ функциональной семантики, то есть значимости слова по выполняемой функции им обозначаемых предметов и перехода названия от предмета к предмету по роли, выполняемой ими в производственном процессе (собака — олень — лошадь и т. д.). Наиболее показательною работою в этом направлении является выпущенная в 1926 г. отдельным изданием статья „Средства передвижения, орудия самозащиты и производства в до-истории (к увязке языкознания с историею материальной культуры)". Во всех работах указанного направления упор неизменно делается на историческую периодизацию. В начале прослеживается формальная смена семантической значимости со значительным использованием сравнительного материала, что все же, благодаря уже применяемому палеонтологическому
[22]    
анализу, не помешало еще и в „Третьем этническом элементе" дать блестящее построение семантических рядов. Позднее задание все более и более углублялось по мере усиления диалектического подхода в палеонтологических исследованиях, давших основание учесть и опереться на стадиальные смены. Это, в свою очередь, привело к накоплению проверенного материала, могущего послужить основою для детального подхода к самой стадиальной проблематике.
                   Вместе с тем исключительно рос объем привлекаемых к изучению языков. К уже имевшемуся запасу представителей кавказской яфетической речи, языкам вершикскому, этрусскому, баскскому и переднеазиатской клинописи: новоэламскому (мидийскому) и халдскому, а также классическим Европы и современным романским и германским, постепенно добавлялись еще: скифский, готский, чувашский, турецкие, бретонский, финские Поволжья, ассирийский, хеттский, шумерский, готтентотский, китайский, палеоазиатские енисейско-остяцкий, юкагирский и т.д.
                   Росла и проблематика, связанная с разнотипностью изучаемых Н. Я. Марром языков. Сначала яфетическая речь Закавказья с привлечением армянских языков, затем горские языки Кавказа все еще в пределах яфетического круга, еще далее — того же круга языки вне географических границ Кавказа, потом — яфетические элементы в неяфетических языках и, наконец, эти последние с им присущими типологическими координатами.
                   Все это покрывалось общим термином „яфетидология", дав в результате семантический разнобой внутри его самого. Так, наименование „яфетический" одинаково применяется и к группе языков, объединенных общими типологическими показателями и составляющих одну языковую систему, по старой терминологии „семью", и к языкам, характеризуемым общим стадиальным состоянием, именно тем, к которому примыкают языки яфетической системы, и, наконец, ко всем языкам вообще, изучаемым тем же методом, каким исследуются яфетические. Тем самым яфетидология обратилась в общее языкознание, в новое учение о языке.
                   Получилась терминологическая неясность, хотя и оправдываемая ходом развития яфетидология и положением дела вообще, дав на самой себе прекрасную иллюстрацию семантического перехода, обусловленного историческим движением. Нельзя изучать конкретный язык в его узкой изолированности. Чтобы понять каждый яфетический язык, требуется установить его схождения и расхождения внутри языковой системы. Последнюю, в свою очередь, не понять без стадиального ее определения, так же как непонятна сама данная стадия без уточнения ее положения в общем ходе развития речи. Более того, само языковедение, самозамкнутое в своей самоцели, нуж-
[23]    
дается в выходе за свои границы для своего же более уточненного истолкования. Отсюда — проблема связи языкознания с другими обществоведческими дисциплинами, в том числе и с историею материальной культуры, которая содействует уяснению многосторонних языковых фактов не в большей степени, чем сами языковые факты проливают свет на формально изучаемую археологию, застигаемую в потугах выхода на ту же историческую арену.
                   Будучи в основе всей своей научной деятельности историком-лингвистом, Н. Я. Марр больше придавал значения последнему моменту, уверенно заявляя, что истории материальной культуры трудно выйти из ею же устроенного тупика, пока среди археологов сохранится безразличное отношение к исключительно показательным выходам историзма, вскрываемым лингвистическим материалом (В тупике ли история материальной культуры, 1933 г.).
                   В связи с таким выходом лингвистики на обществоведческую арену углубилось понимание самого языкового материала и тем самым потребовался пересмотр всего предыдущего построения, так как, по словам самого же Н. Я. Марра, уже приведенным выше, каждый этап яфетидологии менял постановку, менял тем самым и выводы. „Многие вопросы с тех пор настолько изменились и в освещении, более того — в самой постановке, что объяснения даются диаметрально противоположные" (Классиф. перечень, стр. 6). Вместе с тем еще более усиливаются взаимосвязи языковедения с другим равным образом историческим обществоведением. Н. Я. Марр перекидывает семантическую палеонтологию терминов на мифологический фольклор, прослеживая изменение семантики по линии выявления мировоззрения также и в мифе. Он перерабатывает и издает свои заметки об Иштари с построением связной стадиальной схемы от богини матриархальной Афревразии до героини любви феодальной Европы (1927 г.). Привлекает этнографию и фольклор Испании и Кавказа для иллюстрации лингвистических параллелей „Из Пиренейской Гурии" (1928 г.). Выдвигает „Постановку изучения языка в мировом масштабе", устанавливая для того данные в каждом привлекаемом к изучению представителе речи в отдельности (1928 г.). Приступает к исследованию письменного, графического языка как особой формы техники речи, выдвигая новую проблему „Языка и письма" (1930 г.). Он же делает усиленный упор на археологические памятники Турции и Греции в своем отчетном сообщении „О лингвистической поездке в восточное Средиземноморье" (1934 г.).
                   Везде в этих работах Н. Я. Марр раскрывает широкие горизонты совместным использованием и языкового материала, и этнографического, и археологического. Но везде же и всегда, в каждой работе, он остается лингвистом по специальности,
[24]    
выдвигая на первое место языкознание, над которым неустанно и столь плодотворно работал он сам на всем протяжении своего сорокапятилетнего научного творчества.
                   В итоге всей проделанной колоссальной работы Н. Я. Марр взломал свои прежние наследственно ему переданные концепции, взломав тем самым и устои старого формально-описательного языкознания. Действительно, разбираемый Н. Я. Марром словарный запас и строй речи различных языков, уже включенных им в число детально изученных, далеко не ограничивался одним только определением формы. Н. Я. Марр уже не удовлетворяется предложенною им же классификационною схемою языков по чисто формальному признаку фонетических соответствий между группами и ветвями. Семантика слов именно поэтому первою выдвинулась вперед как наиболее наглядно схватываемая в ее историческом движении. Но семантика, сама по себе, уже обусловливала собою внутреннее содержание, вкладываемое в анализируемый термин современным ему мировоззрением. Таким образом, предопределялась необходимость учета того восприятия, каковое вкладывалось в исследуемый термин и в изучаемые семантические ряды нормами действующего человеческого сознания. И если язык рассматривается Н. Я. Марром уже в его стадиальном движении, то проблема стадиальности должна была выделиться и для периодизации норм сознания. Такую проблему и выдвигает Н. Я. Марр в 1930 г. [1]

2. Работы с 1888 по 1910 г.
Природа и особенности грузинского языка, 1888 г. (Избр. работы, т. 1, стр. 14)- Основные таблицы к грамматике древнегрузинского языка. Предварительное сообщение о родстве грузинского языка с семитическими, 1908 г. (Избр. работы, т. I, стр. 23).

         3. Работы с 1910 по 1920 г.
Грамматика чанского (лазского) языка, Предисловие, 1910 г. (Избр. работы т. I, стр. 39).
Кавказ и памятники духовной культуры (Изв. Ак. Н., 1912 г.; отд. изд. Армян, инет, в Москве, 1919 г.).
Кавказский культурный мир и Армения (ЖМНПр., июнь 1915 г.).
Ossetica-Japhetica, I (Изв. Ак. Н., 1918 г.).

4. Работы с 1920 по 1924 г.
Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в созидании средиземноморской культуры, 1920 г. (Избр. работы, I, стр. 79).
К вопросу о происхождении племенных названий этруски и пеласги (Зап. Вост. отд. Рус. арх. общ., т. XXV, 1921 г.).

5. Работы с 1924 п о 1930 г.
Индо-европейские языки Средиземноморья, 1924 г. (Избр. работы, т. I, стр. 185).
К толкованию имени Гомер (Докл. Ак. И., 1924 г., стр. 2.).
Книжная легенда об основании Киева на Руси и Куара в Армении (Изв. Ак ист. мат. культ., т. III, 1924 г.).
О происхождении языка, 1926 г. (По этапам развития..., стр. 286).
Иштарь, 1927 г. (Избр. работы, т. III, стр. 307).
Яфетическая теория, 1928 г. (Изд. Азерб. гос. унив.).
Из Пиренейской Гурии, 1928 г. (Изв. Кав. ист. арх. инет.).
Карфаген и Рим, 1аз и ]И8 (Сообщ. Ак. ист. мат. культ., т. II, 1929 г.).

6. Работы после 1930 г.
Бретонская нацменовская речь в увязке языков Афревразии (Изв. Ак. ист. мат. культ., т. VI, в. I, 1930 г.).
К семантической палеонтологии в языках неяфетических систем (Изв. Ак. ист. мат. культ., т. VII, в. 7—8, 1931 г.).
Новый поворот в работе по яфетической теории (Изв. Ак. Н., 1931 г., стр. 637).
Одомашнение собаки (Пробл. происх. дом. жив., I, 1933 г.).
В тупике ли история материальной культуры (Изв. Ак. ист. мат. культ., в. 67, 1933 г.).
О лингвистической поездке в восточное Средиземноморье (изд. Ак. ист. мат. . культ., 1934 г.).
См. также литературу, указанную в следующей главе.