[v]       
        Было бы чудом, если бы три автора трех включенных в настоящий сборник статей, работающие каждый своим методом, дали полноту или хотя бы частицу одного цельного построения об одном и том же предмете своего исследовательского интереса, об языке. Мы переживаем в массовых представителях этой области знания такое к науке об языке отношение, такой, выражаясь мягко, кризис, что можно сейчас признать громадным достижением и то, что нашлись три исследователя, притом трех резко различных возрастов и трех различных по научной общественности категорий, аспирант, профессор и академик, считающие трактовку принципиальных вопросов генетического порядка серьезным научным дeлом и актуальным предприятием. Речь идет, разумеется, о вопросах того генетического порядка, который органически и неминуемо увязывается, как приток с рекой, с основной проблемой лингвистики, проблемой о происхождении языка. Для нас нет науки об языке без признания актуальности проблемы о происхождении языка, более того, нет и не может быть речи о каком-либо научном методе, когда исследователь осознает себя работающим вне света, бросаемого на каждую мелочь, на каждый штрих структуры звуковой речи, ее так называемых общих мест или так называемых особенно-
[vi]      
стей, если не правильным решением, то хотя бы правильной постановкой проблемы об языке. И самый подход к исследованию языка без осознания важности и первоочередности этой основной проблемы в наши дни является результатом отсутствия метода, величание же такого подхода к работе над языковыми материалами «методом» свидетельствует об отсутствии не только лингвистического метода, но самого понятия или представления вообще о том, что такое метод. Между тем, факт, не подлежащий спору, что общее учение об языке, представляемое индоевропеистикой, проблему о происхождении языка не считает актуальной не только для себя, но вообще оно ее считает в корне недопустимой, каким-то гибельным для «точной» науки возрождением метафизики, в лучшем случае оно продолжает считать ее несвоевременной. Индоевропеисты проработали, как говорят, и, думаю, в существовавших социальных условиях проработали основательно, исключительно плодотворно более ста лет и были невольными свидетелями того, как кое-какая работа, да еще в различных ему неподсудных материально мирах, все-таки велась, и велась тоже не совсем бесплодно. И велась она, разумеется, от иных материалов, с которыми также, кажется, следовало бы более внимательдо считаться, и в соответственно иных путях, — в путях незаметно для процветавшего в школах и академиях языковедения, народившейся теории учения, в основе также языковедного. Ведь к новому учению об языке, если и не приемлioт его, все-таки подходят без осознания, а порой и сознательно подходят и примыкают к нему, этому новому учению, бесспорные лингвисты, работники над реликтовыми разновидностями звуковой речи, как живой, отсталокультурной, африканской и американской,
[vii]     
так мертвой, сохранившейся в древнейших памятниках письменности народов высокой культуры, эламов, шумеров, хеттов, халдов, этрусков и др. Однако, изучая живые языки реликтовых народов, без формально ощущаемой увязки с языками мировых цивилизаций, конечно, трудно в обосновываемом на них лингвистичеcком мировоззрении найти почву с конкретными данными для их генетического сближения, хотя специалистам по живой речи этого порядка все-таки легче сделать это, чем иссдедователям высоко культурных языков,получающим сознание своего бытия в мире надстроечных понятий; последним явно не под силу выработать в процессе работы исключительно над своим материалом перспективы родства с культурно-отсталыми языками. При таком стечении обстоятельств им не менее трудно мириться и с фактом существования таких языков, также реликтовых, — речь об языках яфетической системы, — которые в самих себе носят предпосылки подобного родства, увязывающего цивилизованные языки мирового значения с живой речью реликтовых народов, настолько отсталых культурно, что нередко их называют «дикими» и даже «примитивными». И понятно, почему, когда новое учение об языке, прорабатываемое по яфетической теории, без всякой особой смелости может ставить и освещать посильно и проблему о происхождении языка, индоевропеисты ее считают не актуальной. Если бы не это довольно существенное обстоятельство, нашему сборнику можно бы было поставить на вид несомненный пробел, отсутствие четвертой статьи, индоевропеиста, о происхождении языка. Но это было бы равносильно исканию белой вороны.
        Из сказанного вовсе, однако, не вытекает, что в тру-
[viii]    
дах индоевропеистов нет положительных суждений касательно вопроса о происхождении человеческой речи, но все они или мимолетны, не составляют центра их языковедного мировоззрения, или насквозь пропитаны духом сомнения и совершенно правильным научным осознанием своей немощи. Конечно, было бы далеко не лишено интереса, если бы в нашей среде находился индоевропеист-теоретик, всерьез интересующийся тем же вопросом хотя бы отрицательно, т. е. готовый выложить весь арсенал доводов, побуждающих старое учение об языке открещиваться от генетического вопроса как от навождения нечистой силы, разумеется с ориентированностью в современном состоянии исторического изучения культуры и с учетом лингвистических исканий хотя бы одних индоевропеистов в наши дни.
        При создавшихся же условиях три статьи это верх чаемого на настоящем этапе достижения. И то утешение, что из этих трех статей одна принадлежит перу индоевропеиста, по своему языковедному образованию, именно Я. В. Лоя. И, естественно, в нем наибольшее количество накопившейся, направленной против слабых сторон старого учения горечи, тем резче направляемой в сторону несостоятельных высказываний, чем резче выра6атывались новые противоборствующие языковедные мысли в диалектическом процессе, происходившем в нем самом, ибо молодой исследователь - сам по новому мыслящий языковед из индоевропеистов. Может бытъ, с этим обстоятельствоv связано отсутствие у него прямой постановки проблемы о происхождении языка, но для ее правильной постановки необходим отказ от целого ряда заблуждений, с которыми т. Лоя так горячо борется в своей обстоятельной критической их трактовке,
[ix]     
когда он выдвигает социальное начало вместо индивидуальногов созидании речи.
        Не социальное потребление, а социальное творчество — вот что является основным моментом в построении нового учения, определяющим все дальнейшие этапы его развития, вплоть до последних, когда дело дошло, с выявлением и установлением новых языковедных фактов, до потребности в помощи соответственной обществоведческой науки, именно материалистической, при чем дело идет о материализме не по вещественности трактуемых предметов, а о материализме по методу — об историческом и диалектическом материализме. И поскольку социальное творчество в возникновении речи захватывает все ее стороны, т. е. не только семантику, но и морфологию, и фонетику, то естественно видеть с нами в работе физиолога, желающего разъяснить фонему, т. е. отвлекаемую теоретически единицу-элемент звуковой речи человека, как социальное явление. И эти фонемы по своему оформлению, а не только по функциям, как разумеется и так называемые законы исторического их развития и, в частности, различные закономерные их соответствия у различных по языку «родственных» языков, в различной степени есть вклад социального творчества.
        Мы сейчас не поднимаем вовсе вопроса, в какой степени наш уважаемый коллега идет правильно к нашей языковедной оценке основных факторов звуковой речи или не идет. О правильности хода здесь с моей стороны не может быть суждения, это дело физиолога. Что касается встречи и расхождения с нашим пониманием языковедной области знания, то не можем не остановиться на одном принципиальном вопросе. Мы воздержались бы от чисто биологического восприятия
[x]      
звуковой речи, даже в такой, казалось бы, подкупающе ясной и определенной формулировке, какую дает С. М. Доброгаев в следующем утверждении: «Из биологически неотвратимой потребности для всякого живого организма пользоваться в борьбе за существование сигнально-звуковым символизмом развилась речь со всеми мельчайшими и простейшими своими элементами». Это утверждение налагает ряд обязательств по разъяснению фактов языка, которые языковед, будь им сам наш уважаемый коллега, едва ли мог оправдать. Само собою разумеется, что это, такое социологическое, восприятие звуковой речи во всех ее разновидностях, ни на каком этапе ее развития, не может обойтись без анатомо-физиологического исследования техники, не только звуковой, но и мыслительной работы. В остальноммы можем сказать лишь одно: есть эпохи развития языка, еще ручного, есть далее ступени стадиального развития звуковой речи, когда физиологии принадлежит основное место в исследовании об языке и неразрывно с ним о мышлении, но есть зпохи в жизни языка, когда значение физиологического обследования постепенно уступает место обществоведческим наукам, и в связи с этим одна и та же проблема требует значительных модальностей трактовки в зависимости от того, идет ли дело о выработке той или иной новой конструктивной особенности в определенном сложившемся языке, о возникновении самого вида данного языка, о происхождепии вообще звуковой речи или о нарождении звуковых комплексов в том или другом трудовом процессе, совершенно независимо от потребности иметь звуковую речь, без которой прекрасно обходилось человечество на соответственной ступени своего материально-общественного развития, распола-
[xi]     
гая линейной или кинетической речью. А проблем таких уйма. И если мы все еще неспособны сговориться о путях их разрешения, то пока достаточно факта схождения в том, что старые пути для всех нас одинаково отпадают и в поисках новых путей, если они не найдены, очищаются совместными усилиями от наросших плевелов.
        О статье автора настоящих строк приходится менее всего говорить, так как здесь по существу исследование не лингвистических проблем самих по себе, в томчисле основной из них, именно генетической. Мы отводим здесь место уяснению того, что пережиточное языковедческое мышление и пережиточное общественное мировоззрение мешают усвоению и того малого, но бесспорного, что установлено яфетической теорией. Так-тo мы отошли уже от эпохи, когда постановка вопроса о происхождении языка могла казаться «чудищем обло». Мы отошли от эпохи, когда языковедная общественность была настолько мало осведомлена касательно яфетической теории, что ей можно было приписывать любую небылицу, а ее автора упрекать в незнакомстве с элементарными требованиями филологической работы, и в нарушении, будто посему происходящему, правил «строгого метода». Мы сейчас живем интересами нового этапа развития яфетической теории.
        Это уже не проблема происхождения языка, а проблема стадиального развития звуковой речи и в связи с нею работа над конкретными, поддающимися соответственному анализу материалами в целях выяснения схождения и расхождения языков различных систем, так называемых семей, вышедших из одного глоттогонического процесса и идущих вместе с интернациоиали-
[xii]    
зациею всех надстроечных ценностей, как их материальной базы и форм общественной структуры, к единству системы языков и далее к единству речи всего человечества.

                   Н. Мapp.

                   Токсово.

                   19 ноября 1928 г.