-- Акад. И. И. Мещанинов : Новое учение о языке на современном этапе развития, стр. 3-46

--  И. И. Цукерман : И. Я. Марр и советское языкознание, стр. 47-90

[3]                
       Советское языкознание в своем становлении и дальнейшем развитии тесно связано с именем акад. Н. Я. Марра, выдающегося языковеда, филолога и историка Кавказа. Творческий путь этого ученого, стяжавшего себе мировую известность, характеризуется вечным стремлением вперед, постоянными поисками новых путей к разрешению сложных проблем, стоявших и продолжающих стоять перед историками культуры и исследователями структурных особенностей языков во всем многообразии их действующих систем синтаксиса и морфологии.
       Замкнувшись первоначально в рамки Кавказа, Н. Я. Марр уже и здесь нашел себе исключительно благоприятную почву в том обилии языков самого различного строя, какое давал весь Кавказ с его старыми развитыми литературными языками Грузии и Армении, и с его же бесписьменною речью горских языков самых различных систем. Позднее, когда Н. Я. Марр в своей исследовательской работе вышел за пределы кавказских гор на юг, в сторону Передней Азии и на север, навстречу многоязычным народам нашего Союза, арсенал знаний ока-
[4]      
зался уже достаточно велик для того, чтобы пытливый исследовательский ум гениального ученого поставил перед собою задание синтезирующего значения. На этой почве создавалось новое учение о языке, идущее не по проторенному пути зарубежной науки, а на основах, от нее не зависимых.
       Научная деятельность Н. Я. Марра на всем протяжении первых трех ее десятилетий, начиная с первой печатной работы 1888 г., вовсе не была узко лингвистическою. Правда, Н. Я. Марр изучал отдельные языки, составлял по ним грамматические очерки, но в то же время он уделял значительную долю своего труда и времени комментированию древних текстов, т. е. работе чисто филологической. Кроме того, он же, с присущею ему энергиею и увлечением, руководил систематическими раскопками древней столицы Армении (город Ани), а в военное время 1914 и последующих годов возглавлял направленную в Турецкую Армению экспедицию, равным образом археологическую. Во всей этой работе Н. Я. Марр выступал как бы комплексным ученым, историком в широком понимании данного термина, что присуще вообще востоковеду, каковым он и был в эти творческие годы его жизни. Объект исследования освещался им со всех сторон. Он берет материальную культуру народа, письменные памятники, его собственные или чужие, говорящие о нем, и включает сюда же исследования языкового материала. Все эти данные привлекаются как исторические свидетельства, и сам язык, в связи с этим, рассматривается как исторический источник первостепенного значения.
[5]                
       Отсюда становится вполне понятным, что и к языку Н. Я. Марр подходил в значительной степени как историк. Уделяя последние 15 лет жизни преимущественное внимание языкознанию и становясь ведущим языковедом, он уже не мог рассматривать язык оторванно от обусловливающей его развитие общественной среды и подходить статично к описанию его грамматических форм. Эти последние вставали перед Н. Я. Марром как исторически возникшие факты. Язык во всех его проявлениях вскрывался исследователем как проникнутый динамикою, как движимый вперед по пути своего развития и в то же время сохраняющий пластами отложившиеся в нем следы его иногда весьма отдаленного прошлого. Этим объясняются также попытки разрешения ряда вопросов генетического порядка не только в поисках становления того или иного языка, но и с широкою постановкою проблемы происхождения человеческой речи вообще. Н. Я. Марр шел к охвату всего языкотворческого процесса с самых начальных его ступеней и включительно до живой речи уже нашего времени. Богатство языков СССР стало рассматриваться на общем фоне мирового богатства во всем колоссальном многообразии языков земного шара. Новое учение о языке оказывалось, тем самым, новым направлением общего языкознания.
       Проникнутый по-прежнему интересами историка, Н. Я. Марр в своих уже специально языковедческих работах продолжал оставаться тем же историком. Поэтому изучение языка без знакомства с историей говорящего на нем народа Н. Я. Марр представлял себе совершенно невозможным. Отсю-
[6]      
да следует его утверждение о том, что язык как явление общественного порядка должен в самом процессе его изучения получать социальное обоснование во всех деталях существовавшего и существующего строя. Тем самым выдвигается основное положение Н. Я. Марра, формулируемое тезисом — «язык и общество».
       Углубление в эту тему вплотную сомкнуло Н. Я. Марра с ведущими положениями учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина о развитии общества и всех явлений общественного порядка, следовательно и языка. Этим оказались заложенными основы материалистического учения о языке, построяемого на социальной базе и на началах диалектического единства языка и мышления. Исторический процесс развития общественных форм, изменения в экономике и в условиях трудовой деятельности получают свое отражение как в нормах существующего сознания, так и в действующем строе языка, в его лексике и даже грамматике. Может видоизменяться не только содержание слова, но и назначение грамматической нормы и даже эта последняя. В связи с этим усиливается внимание к семантике формальной стороны, к ее смысловому значению в словарном составе языка, в построении предложения, вообще во всем строе речи.
       Язык меняется не сам по себе. Его изменения вносятся тою социальною средою, которая пользуется им как необходимым средством коммуникации, удовлетворяя насущным потребностям материальных нужд и развивающейся идеологии. Здесь связь языка и мышления несомненна. Мысль
[7]      
выражается через язык, который во всех своих слагаемых элементах осмыслен. Форма без содержания существовать не может. Отсюда — выход из узкого формального анализа в сторону детального изучения формы с присущим ей содержанием. От этого выигрывает и сама формальная сторона. Н. Я. Марр решительно возражает против одностороннего, узко взятого одного только формального подхода к языку. В то же время он, конечно, вовсе не оспаривает необходимости твердых знаний формальной стороны языка. Одно другому не противоречит. Прекрасное знание формы, при освоении ее содержания и назначения, углубляет понимание ее современного состояния и содействует прослеживанию причин пережитых ею исторических изменений. Только таким путем обеспечивается широта горизонта для исследователя истории языка.
       Исторический подход к языку, идущий в только что отмеченном направлении, т.е. с учетом диалектического единства языка и мышления со всеми вытекающими отсюда последствиями, оправдал закономерность выдвижения общих для ряда языков тенденций передачи одних и тех же понятий различными средствами лексики и грамматики. На этом строится понимание единства глоттогонического процесса, получающего в значительной степени новое освещение.
       Сходство многих явлений, наблюдаемых в ряде языков, иногда совершенно различных по своему грамматическому строю, отмечалось и раньше. В сводных работах, касающихся общих обзоров по языкам обособленных групп, высказывалась, иногда робко, иногда более решительно, мысль
[8]      
о наличии каких-то объединяющих все языки, общих для них законов (Э. Сепир). Но все подобного рода суждения обосновывались, главным образом, на сравнении именно формальной стороны, на тождестве основ, на близости приемов агглютинации, на переходе служебных слов в служебные частицы и пр. Между тем, единство глоттогонии (языкотворческого процесса и его последующего развития) вовсе не ограничивается только этим. Развивая мысль Н. Я. Марра, в его понимании единства языка и мышления, легко расширить границы привлекаемого материала включением не только формальных схождений, но и формальных же расхождений. Решающим выступает общность содержания, общность того понятия, которое передается различными языками. При сходстве норм сознания на определенном этапе развития общественной среды, и в языке создаются под их воздействием выдержанные системы понятийных категорий, образующих группировки слов по их формальным и семантическим признакам, их же объединения в предложении в синтаксические группы (именуемые иногда «синтагмами»), зависимые значения одних слов от других (выражение атрибутивности и т. д.). Эти категории выступающих в языковом материале понятий, получая грамматическую форму, становятся грамматическими понятиями. Формальное их выражение по языкам может быть совершенно различным, вводя многообразие внешних форм для передачи объединяющего их единства.
       Такие выводы, являющиеся результатом кропотливой и многолетней работы, внесли известную ясность в понимание всего сложного многообразия
[9]      
структурных особенностей языков мира. Единство процесса развития человеческой речи вовсе не сводится лишь к тождеству в формальной стороне его выявления. Понятия, вложенные в языковую форму, отнюдь не требуют единого общего формального их выражения не только в лексике, в тождестве основ словарного состава языка, но и в различных видах грамматических построений и грамматических форм. Один и тот же предмет может в различных языках получать разные наименования. Одни и те же синтаксические отношения между членами предложения могут в одних языках передаваться синтаксическими приемами, резко отличающимися от синтаксических средств, используемых в тех же целях другими языками, и т. д.
       Весь этот сложный языковый аппарат находится в постоянном движении, темп которого, то ускоряемый, то замедляемый, зависит от соответствующих потребностей социального фактора. Действительно, все в языке находится в движении. Это уже стало общепризнанным фактом, но и тут прослеживаемые в языке изменения обычно ограничиваются сопоставлением меняющихся в хронологическом порядке форм. Получается последовательный, иногда весьма длинный ряд эволюционных изменений. На длительном протяжении эволюционных смен устанавливаются значительные перемены, объясняемые все же последовательным ходом непрерывного поступательного движения. В итоге язык отходит от своего изначального прототипа, иногда даже резко от него отличаясь.
       Во всех подобного рода построениях оставляются в стороне не только упомянутые выше по-
[10]    
ложения о единстве языка и мышления, но и решающая постановка основного тезиса работы лингвиста — «язык и общество». Становясь на базу социальной обусловленности развития языков, И. Я. Марр приходит к совершенно иным выводам. Он устанавливает, что изменения в языке могут быть различными. Бывают постепенные и незначительные изменения, прослеживаемые на оттенках в значении слова или на частичных видоизменениях его основы. Могут иметь место и смены более радикальные, создающие образования нового качества. На этой почве, в процессе скрещения, получаются новые языки, старые формы выступают с новым содержанием или с иным их грамматическим использованием. Корнями своими они тяготеют к прошлому, хотя по своему современному содержанию они уже новы. Новыми в языке могут оказаться не только заимствованные слова и грамматические формы, но и свои собственные.
       Для историка-языковеда значительный интерес представляют именно последнего рода смены, систематически не прослеженные. Они приобретают особое значение в исследовательской работе лингвиста, когда захватывают всю основную структуру языка. Качественно новые образования, при их более углубленном изучении, вскрывают историческую смену языковых напластований, слабо выступающую и обычно вовсе не улавливаемую при исследовании одних только, плавных переходов эволюционного порядка. Для установления наблюдаемых путей трансформаций верным и единственным руко-
[11]    
водителем оказываются ведущие положения исторического и диалектического материализма.
       Советское языкознание уже насчитывает 30 лет своей весьма интенсивной работы. За этот период трех десятилетий произошли значительные изменения как в самом процессе развития языков на громадной территории нашего Союза, так и в приемах их исследования. Наблюдаются коренные сдвиги в исследовательской работе, вплотную сомкнувшейся с первоочередными заданиями чисто практического характера. Многие народы за этот период впервые получили письменность на своем родном языке. Для них вырабатывались алфавиты на основе русской графики, что требовало детального изучения фонетики каждого из этих языков. Устанавливались орфографические правила, писались пособия школьного типа, составлялись подробные научные грамматики с широким охватом материала, изучаемого в его деталях и в историческом освещении действующих языковых норм. Исследовались диалекты и устное народное творчество сказителей, на смену которым выступает художественная литература и письменная речь. Большая работа проведена и по составлению словарей.
       Во всем этом сложном и кропотливом труде на первое место выступала методологическая сторона, обеспечивающая выполнение ложащегося на языковеда задания. Эта сторона работы неизбежно выдвигалась вперед потребностями более углубленного изучения вновь вскрываемых фактов, иногда даже при самом их становлении. Приобщение еще столь недавно отсталых в своем развитии народов к высокой культуре и следующий за этим быстрый их
[12]    
рост, обусловленный подъемом экономики и быта, введение письменного литературного языка, представляющего собою нечто новое по сравнению с устною народною речью, почти племенною, — все эти колоссальные сдвиги проходят на наших глазах. Получилось громадное накопление свежего материала, вскрывающего причину коренных сдвигов, наблюдаемых исследователем и обязанных, конечно, не собственному росту того или иного языка. В связи с этим теоретическая работа в отмеченном выше ее направлении получила исключительно благоприятную почву для своего применения, поверки и уточнения. Она крепла и росла в процессе изучения конкретного языкового материала. Так создавалось советское языкознание.
       Научный работник столкнулся с материалом исключительной ценности. Ему пришлось уйти в изучение мало исследованных, а иногда и вовсе не изучавшихся языков, крайне разнообразных и своеобразных по своему строю. Богатые разновидности языков СССР требовали подхода к каждому из них с учетом его специфических особенностей. Они же неизбежно вели к их параллельному изучению, вскрывающему моменты схождения и расхождения действующих норм грамматики, что, в свою очередь, уточняло установившиеся нормы каждого объекта исследования. Языки различного строя изучались тем самым более глубоко. Их структурные свойства получали более точное определение и, сравниваемые друг с другом в пределах ими объединяемых групп, они давали основу для построения классификационных схем.
[13]              
       В процессе длительной работы развивались и углублялись установки создаваемого лингвистического направления; нередко они изменялись самим же Н. Я. Марром. Приступая к истолкованию языковых фактов при новом их освещении, внедряемом в языкознание положениями марксизма-ленинизма, Н. Я. Марр искал и давал объяснение им в совершенно ином виде, чем то, которое давала им привычная интерпретация старой школы младограмматиков, в которой сам же Н. Я. Марр воспитывался. Он сейчас же спешил поделиться своими свежими мыслями не только на научных докладах в тесном кругу специалистов, но даже в студенческой аудитории и в печати. Выводы эти иногда оказывались преждевременными, не подкреплялись дальнейшим анализом материала, накапливаемого и прорабатываемого самим же Н. Я. Марром; тогда он со всею присущею ему решительностью вносил необходимые исправления и уточнения, возражая нередко против своих же собственных выводов предыдущих работ. Это была живая, кипучая лаборатория, в которую Н. Я. Марр неизменно привлекал все новых и новых адептов, преимущественно из числа более молодого поколения научных работников.
       Н. Я. Марр, со свойственною ему настойчивостью, упорно шел вперед, расширяя свой кругозор привлечением одного языка за другим и проверяя на свежем материале основные положения материалистического учения о языке.
       Период уточнения этих основных концепций, выдвинутых в предшествующие годы, не прерывался и по кончине основателя новой школы языковедов. Приток свежего материала непрерывно про-
[14]    
должался, а приобретаемый опыт исследовательской над ним работы укреплял кадры советских лингвистов, создавая все возможности для последующего плодотворного труда. Исследовательская мысль развивалась, методические основы крепли. Постоянная их поверка на пути внедрения в языкознание ведущих методов исторического и диалектического материализма уточняла подход к изучаемому материалу. Тем самым выполнялись указания Н. Я. Марра. Он постоянно требовал укрепления теоретической части. В ней он видел залог успеха в продолжающемся росте всей научной работы, идущей на пользу культурному подъему нашей великой многонациональной Родины. Ею же обеспечивались все сложные задания, стоящие перед школьными работниками.
       Нередко слышались обвинения Н. Я. Марра в том, что при углублении своих интересов в сторону теоретической проблематики он постепенно отходил от практики и что возглавляемый им ленинградский научный центр чрезмерно теоретизировав. Такие суждения слишком поспешны. В чисто практических заданиях составления учебников для приобщенных к письменности малоизученных и вовсе незатронутых наукою языков требовалось, прежде всего, побороть еще существовавшую тенденцию усматривать во всех языках однотипную схему грамматической структуры в членении предложения и тем более в разбивке лексического состава по частям речи, а в итоге — составлять грамматики по одному заранее выработанному шаблону. Всем этим лишь затемнялись структурные особенности отдельных языков, искажалось правильное их опи-
[15]    
сание и затруднялось преподавание. Борьба с этим направлением неминуемо должна была усилить внимание на теоретическую часть. Методологическая сторона выдвигается на первый план, так как ею обусловливается правильность научных выводов при изучении конкретного материала весьма разнообразных по своему строю языков многонационального Союза.
       Тем самым оправдывается не только усиление методологической стороны исследовательской работы, идущей параллельно с чисто практическими задачами составления грамматик и словарей, но и постановка целого ряда вопросов более отвлеченного содержания, на первый взгляд как бы не имеющего прямого отношения к заданиям, языковой практики. Это был необходимый этап работы, вовсе не отрывавший теорию от практики, но приведший затем к возможности с полным сознанием своих сил уйти в детальное изучение живых языков СССР в стенах того же, основанного Н. Я. Марром Института языка и мышления.
       Что представляет собою язык, как он создался и какими путями идет его развитие — это вовсе не отвлеченные рассуждения. Понять свойство языка, усвоить ход исторического процесса, приведшего к современному состоянию речи — это значит закрепить за собою возможность правильно подойти к пониманию его изучаемого строя. Такую работу ставил себе Н. Я, Марр, ее ставили себе и его последователи в наступившие годы уже самостоятельной работы. Такое же задание продолжает стоять и перед нами.
[16]              
        Многие положения нового учения о языке, называемого Н. Я. Марром также «материалистическим языкознанием», получили уточнение в последние годы его жизни и даже после него, сравнительно недавно. Некоторые их детали продолжают обсуждаться и сейчас. Все же основное направление уже установилось, и советское языкознание, опираясь на свои работы по изучению конкретного материала, уверенно идет вперед, внедряя руководящие положения марксизма-ленинизма в свой исследовательский труд.
       На мою долю выпало задание суммировать основные установки, на которых стоит новое учение о языке на современном этапе своего развития. Я не буду вдаваться в детальный разбор всех высказываний Н. Я. Марра и отдельных его взглядов в процессе их становления, уточнения и изменения. Такой разбор осложнил бы изложение, заняв слишком много времени и места, да к тому же он и излишен в рамках настоящего моего очерка. Не детали, а ведущее направление следует уяснить себе для понимания тех устоев, на которых продолжает развиваться советское языковедение. Они помогут укреплению предстоящего исследовательского труда и в то же время ясно выявят то громадное значение, которое получает в развитии языкознания пройденный Н. Я. Марром творческий путь и тот исключительный вес научных заслуг основателя нового учения о языке, который закрепил за ним почетное место среди крупнейших русских ученых.
       Начало нашего пути почти смыкается с концом
[17]    
крупнейшего лингвистического течения, известного под именем «младограмматического». Из школы младограмматиков выход шел в двух направлениях. На западе создавалась социологическая школа, положившая конец своему предшественнику. В поисках новых путей, заложенных женевским ученым де-Соссюром, основателем социологического направления в языкознании, в самое последнее время проводится пересмотр его позиций, приведший к новому этапу развития общего языкознания с выделением школы структуралистов. У нас укрепило свои позиции советское языковедение.
       Большинству специалистов, посвящающих свой труд лингвистическим исследованиям по языкам самых разнообразных систем, уже хорошо известны те устои, на которых строится заложенное Н. Я. Марром новое учение о языке. Я позволю себе остановиться на них кратким суммирующим обзором, подводящим итог предваряющим строкам этого же очерка. Мною учитывается то понимание ведущей линии, которое установилось сейчас в результате научной работы трех десятков лег. Неоднократно пересматривавшиеся и уточнявшиеся основные положения нового учения в языке, принятые в настоящее время широкими кругами советских лингвистов, представляются в следующем виде.
       1) Язык — явление социального порядка. Такое утверждение, казалось бы — не ново. Оно высказывается и зарубежным языковедением. Само наименование сформировавшейся на Западе «социологической школы языкознания» ясно подчеркивает признание общественного фактора в развитии языков
[18]    
также и иностранными учеными. Это же не отрицалось и некоторыми предшествовавшими научными направлениями в той же области как за границею, так и у нас задолго до Н. Я. Марра.
       Советское языкознание не ограничивается одним только констатированием данного факта, не подлежащего оспариванию, да и никем в серьезных научных кругах ныне уже не опровергаемого. Но дело не ограничивается одним только его признанием. Все сводится к тому, в какой мере и в каких границах применяется общепризнанность социального фактора, следует ли ограничиваться одним только его засвидетельствованием, или же основывать на нем всю исследовательскую работу, рассматривая все языковое целое во всех его сложных деталях под указанным углом зрения. Советская наука идет по пути построения всех своих выводов на этой основе, изучая язык и отдельные языковые формы в их социальном обосновании.
       Не только язык в его целом есть создание общественности, но и все его слагаемые части, слово, оформление слова, использование слова в предложении, грамматические средства выражения отношений слов друг к другу в его составе, даже фонемы, вообще все элементы речи носят в себе отпечаток их создавшей общественной среды. В изучении грамматического строя советское языкознание значительно продвинулось вперед именно потому, что оно и эту сторону языка рассматривает как общественно обусловленную и с этой точки зрения устанавливает социальное значение и социальное содержание изучаемой грамматической формы.
       Ограничиваясь даже тем, что уже сделано со-
[19]    
ветским языкознанием, можно с полной уверенностью утверждать, что в анализ синтаксического строя и морфологии, в их взаимной связи и взаимной обусловленности, внесено многое для более ясного и точного понимания их действующих норм. Даже учение о фонеме в значительной своей части обязано русским ученым. Ими в наиболее четкой форме устанавливается социальная значимость звука. Ими же на этой основе разрабатываются положения о звуко-фонемах, об «общественно отработанных, — по выражению Н. Я. Марра, — звуках».
       2) В исследовательской работе над языком все внимание сосредоточивается на изучении формы и ее содержания. Форма и содержание неразлучны при исследовательском к ним подходе. Выявляется идеологическая часть и ее внешнее выражение в речи. Здесь во всей своей остроте становится проблема изучения языка как общественно выработанного средства коммуникации, как реального выражения мысли. Отсюда само собою вытекает новое понимание этих связей и подход к языку как к реальному сознанию, действительному его выражению, проникающему не только смысловую сторону словарного состава, но и весь грамматический строй во всей его совокупности словосочетаний и слово- построений.
       Язык и мышление изначально тесно связаны. Эта связь сохраняется и выступает во всей истории развития человеческой речи. Она проникает собою всю речь и все ее слагаемые части. Язык и мышление выступают в их диалектическом единстве, каждый со своими особенностями, но в неразрывной связи единого целого. Форма не может быть без
[20]    
содержания. Содержание должно иметь свое формальное выражение.
       Связь языка и мышления никем, по существу, не отрицается, так же как и общественное значение самой речи. Но и в данном случае выводы различных лингвистических школ расходятся, и язык продолжает даже в современных направлениях зарубежного языковедения рассматриваться в значительной степени изолированно. Намечаются как бы два направления: одно, возглавляемое преемниками де-Соссюра (социологическая школа Запада), изучает язык сам в себе и сам для себя, что с полною категоричностью и утверждается в заключительных строках основной работы женевского ученого (см. его «Курс общей лингвистики», русск. пер., 1933); другое, заложенное Н. Я. Марром и продолжаемое его последователями, выходит за рамки языка, чтобы глубже понять языковый материал. В связи с этим у одних язык и мышление размыкаются, тогда как у других они же сближаются до той степени, которая необходима языковеду в его лингвистических трудах. Благодаря этому в последнем случае смысловая сторона слова, грамматической формы и всякого грамматического построения яснее вскрывает существо формальной стороны языка и описание языкового строя становится глубже и полнее.
       Не только язык является общественным достоянием, но и нормы действующего сознания обусловлены в своем генезисе и развитии общественным фактором. Последний, воздействуя на язык как на реальное сознание, социально обусловливает все явления языка. Тем самым социальное значение
[21]    
приобретают не только предложение («предложение-мысль» по Н. Я. Марру), но и слово, морфема, фонема.
       3) Содержание слова и его форма, так же как смысловая и формальная стороны предложения, в том или ином виде связаны с мировоззрением использующей речь общественной среды. Содержание насыщает все элементы речи. Таким путем передаются в языке различные понятия. Они выступают в семантике слова, в смысловом содержании предложения и в разнообразных видах грамматических построений. Случайное возникновение последних, конечно, отпадает. Они выполняют определенный социальный заказ и потому осмысленны во всех своих слагаемых частях. Так, например, представления о субъекте, предикате, атрибуте, о предметности, процессе и т. д. получают в грамматическом строе языков свое формальное то или иное выражение. Процесс может передаваться семантикою глагола или именем, выступающим в сказуемом, интонациею в живой речи и пр. Атрибутивность содержится в прилагательном, определении. Предикат выделяет член предложения — сказуемое. Субъект в большинстве случаев передается подлежащим, но может заключаться в глагольной форме и т. д. Для его выражения используются разного рода грамматические построения морфологии и синтаксиса.
       Таков общий для всех языков закон, вскрывающий единство глоттогонического процесса я в то же время выступающий во всем многообразии грамматических форм. Понятия субъекта, предиката, предметности, процесса и т. д., варьируясь в
[22]    
своих деталях, объединяют все языки, выступая в них в том или ином осмыслении. Субъект может восприниматься как действующее лицо, как лицо, испытывающее на себе результат действия (ср. подлежащее при глаголе в страдательном залоге), как лицо, которому принадлежит совершаемое действие (ср. поссесивное построение предложения), которое испытывает состояние аффекта и пр. При всех этих оттенках, хотя бы и весьма существенных, все же выделяется единое представление о субъекте, о центре суждения, характеризуемом в его бытии, в процессе, понятие о котором, при всех возможных деталях, опять-таки остается общим для всех языков. Понятия о субъекте и предикате лежат в основе громадного массива языков мира. Прослеживаемые в языке выражаемые ими понятийные категории и являются, в первую очередь, тем связующим звеном, которое объединяет языки.
       Понятия с их различными категориями являются тою базою, на которой строится формальная сторона языка, выделяющая свои грамматические категории. Что же касается этих последних, то разнообразие способов их передачи оказывается исключительным по своему богатству. Каждая система языка отличается от других не столько различием оттенков передаваемых понятий, что тоже может иметь место, сколько используемыми ею грамматическими формами для передачи этих понятий. На такой почве получаются схождения и расхождения в построениях предложений, в оформлении слов и даже в звуковой стороне языков различных систем, хотя бы во всех этих языках и имелись соответствующие грамматические выражения для передачи
[23]    
субъекта, предиката и различного рода атрибутивных отношений. В этом можно усмотреть моменты схождения. Расхождения же будут, главным образом, в формальной стороне: атрибутивность может быть передана и без выделения особого члена предложения (определения); при наличии последнего все же не везде прослеживаются особые грамматические категории, выделяющие соответствующую часть речи (прилагательные), и т. д.
       Семантика слова и всего грамматического построения играет в данном случае далеко не последнюю роль. Смысловая сторона занимает в языковедческой работе видное место, но и она находится в движении. Меняющиеся нормы мировоззрения получают свое отражение и в языке, следовательно и в развивающихся понятийных категориях, выступающих в языковом материале. Появляются новые формы, получают иное содержание старые. Идет непрерывный диалектический ход развития речи, прослеживаемый на различных этапах его исторического движения.
       4) Все явления языка имеют свое историческое обоснование. Они—продукт истории, пережитой человеческим обществом. Поэтому язык, по своей социальной природе, подчиняется законам исторического движения, выявляя моменты диалектического хода развития. Развитие языков, как и всех выявлений исторического процесса, проходит эволюционно и трансформационно. Непрерывно идущие в языке изменения порождают эволюционные сдвиги, наблюдаемые в определенном периоде исторической жизни языка. Между этими периодами имеют место смены более радикальные. Количе-
[24]    
стенное накопление норм, противоречащих действующему строю, может привести к коренной ломке всей языковой структуры. В этом случае строй языка получает качественные изменения, в результате которых выступает новое по своему качеству образование. Язык, в процессе идущих в нем изменений, может резко разойтись со своим же состоянием в более далеком прошлом. Одна структура языка сменяется другою, образуя в историческом разрезе переходы с одной ступени языкотворческого процесса на другую. Тем самым устанавливаются в языке стадиальные переходы, смены одной стадии другою.
       Такие изменения могут затрагивать и не весь языковый строй; могут иметь место резкие сдвиги и в отдельных явлениях, не затрагивая ведущих свойств языкового строя в его целом. Подобного рода ясные переходы на новое состояние наблюдаются в семантике слова и в его форме, в систематической функции и оформлении служебных показателей и пр. Необходимость единого подхода к форме и содержанию остается в полной силе и в данном случае. Их взаимоотношение вскрывает всю сложность изучаемого исторического процесса. Новое содержание вызывает к жизни новую форму, но может вкладываться и в старую форму, получающую в связи с этим иное значение. Новая форма может приурочиваться к передаче старого содержания, причем изменению подвергается не только формальная сторона языка, но и идеологическая. Старая форма, носительница нового содержания, уже качественно отличается от своего же предшествующего состояния. Такие изменения ка-
[25]    
саются не только слова и его семантики, — они могут затрагивать и грамматический строй в различных деталях морфологии и синтаксиса. Все в языке находится в движении. Юпитер, используемый при киносъемках, уже не божество античного мира (ср. семантический ход: Юпитер — небесный свет — прожектор). Перо, которым я пишу, не имеет никакого отношения к животному миру и даже не похоже на гусиное. Французское «je» — уже не местоимение, самостоятельно не используется и выполняет служебную функцию только при глаголе. Агглютинативная приставка, восходящая в прошлом к служебному слову, перестала им быть. Значимое слово, при его служебном использовании, например в сложных глагольных формах, получает иногда не только иное синтаксическое назначение, но и иное содержание, и т. д.
       Прослеживание в указанном направлении исторических путей развития речи в отдельных ее элементах, в слове и грамматической форме, в их меняющемся содержании и в их изменившемся внешнем выражении в речи проводится анализом фактического материала. Последний берется в пределах одного языка или в сравнительных сопоставлениях с другими языками той же или иной языковой группы (семьи). За таким анализом сохраняется наименование «палеонтологического».
       Когда же подобного рода исследовательская работа проводится над целой языковой конструкцией, устанавливая смену одной структуры языка другою, когда речь идет о коренной перестройке всего остова языка в его ведущих, главным образом синтаксических построениях, то тому же ана-
[26]    
лизу присваивается наименование «стадиального». Оба анализа, стадиальный и палеонтологический, как тот, так и другой, имеют своим заданием прослеживание качественных в языке изменений.
       Стадиальный анализ, т. е. прослеживание исторически зафиксированных коренных смен в строе языка, выступает необходимым пособием в работе советского языковеда. В значительной степени этим анализом советское языкознание отличается от зарубежного, в котором делается наибольший упор на эволюционные изменения и притом с преимущественным вниманием лишь на одну формальную сторону морфологии. Выдвижение эволюционизма на первый план в значительной степени сузило кругозор исследователя. Кроме того, оно же ложится в основу весьма шатких позиций теоретически реконструируемого праязыка, вполне отвечая идее постепенного расхождения языков от единого их центра, хотя бы в пределах одной семьи. Праязыковая схема, как бы она ни подрывалась отдельными высказываниями передовых представителей зарубежного языкознания, все же продолжает довлеть над научною мыслью. Н. Я. Марр категорически возражает против основных концепций изначального праязыка. Сам, в прошлом, его сторонник, Н. Я. Марр в итоге длительной работы решительно отошел от праязыка именно в тот решающий и переломный момент, когда им же во всей остроте была выдвинута стадиальная периодизация (см. «Индоевропейские языки Средиземноморья», 1924).
       Праязыковая схема, категорически отрицаемая Н. Я. Марром, признается им же сыгравшею в
[27]    
свое время весьма положительную роль в развитии языковедческой дисциплины. Она была выдвинута в период исключительно плодотворной работы лингвистов XIX в. по внедрению историзма в исследования сопоставляемых друг с другом языков и послужила стержнем для проводимой их группировки по языковым семьям, на основе которой и была теоретически построена. Созданная классификационная схема сохранила еще и поныне свою действующую силу, но праязык уже более не находит обоснованных данных для своего сохранения. Он, прежде всего, вступает в резкое противоречие с подлинным ходом истории развития человеческой речи, прослеживаемой не в своей только узкой изоляции, а на фоне общей истории развития человеческого общества. Выдвигаемым советским языкознанием учету социального фактора и прослеживанию качественных в языке изменений противоречит сама идея праязыковой схемы. В настоящее время она уже сковывает ученого, отвлекая его в сторону от намеченного русла работы. Н. Я. Марр признает праязык сыгравшею свою роль научною фикциею. Его схема, построенная узко на формальной стороне, разошлась с действительностью и поставила саму формальную сторону в невыгодное положение, дав ей раз навсегда предвзятое истолкование.
       Все же советское языкознание вовсе не отказывается от углубленного изучения грамматической формы во всех ее проявлениях. Не снижая уровня знаний формальной стороны, можно подходить к ней, значительно повышая степень ее изученности, когда устанавливается неразрывная
[28]    
связь ее со смысловою стороною речи. Тем самым усиливается внимание на внешнюю форму построения слова. Кроме того, поскольку смысловая сторона наиболее полно выступает в содержании законченного высказывания, советская лингвистика расширяет круг своих интересов включением еще и строя предложения, привлекая тем самым формальную сторону синтаксиса, до сих пор наименее обращавшего на себя внимание.
       Усиление внимания на синтаксис влечет за собою более расширенное понимание морфологии, в значительной степени отражающей то синтаксическое положение, которое слово занимает в предложении. Отсюда сам собою следует вывод о том, что члены предложения и части речи находятся в тесной связи, сохраняя свои особенности не только по функции, выполняемой в системе языка, но и по внешним, им присущим признакам, т. е. по свойственным им грамматическим категориям. К таким выводам и пришел Н. Я. Марр. Уходя в глубь истории развития человеческой речи, он устанавливал, что разбивка предложения на его членения предшествует и обусловливает собою выделение частей речи. Поэтому путь анализа слова идет через его использование в предложении. Тем самым синтаксис получает известную долю приоритета в исследовательской работе. Построенное в значительной степени на данных истории языка, такое заключение получает самое актуальное значение во всякой языковедческой работе, так как им констатируется факт, относящийся вовсе не к одному только далекому прошлому.
[29]              
        В последние годы у нас значительно усиливается упор на синтаксис не только при изучении истории языка, но и при изучении живых, современных нам языков. Последние, даже при уже установившейся системе частей речи, все же сохраняют свою зависимость от синтаксического места слова в предложении (ср. субстантивация прилагательных и пр.). В дальнейшем напрашивается вывод: стадиальные переходы прежде всего и в наиболее наглядном виде получают свое отражение в синтаксической структуре языка и идущих в ней сменах (через синтаксис к морфологии). К таким выводам можно было придти только при усилении внимания к пройденным этапам языкового развития и даже к весьма отдаленным. Оказывается, таким образом, что и в данном случае уход в глубину палеонтологического анализа сыграл свою весьма положительную роль, выдвинув ряд положений, с которыми приходится считаться и при разрешении вопросов, связанных с ныне действующими системами языков.
       Все эти положения выдвигаются изучением языка в его движении и, опираясь не только на формальную, но и на смысловую сторону, продолжают оставаться тесно связанными с проблемою смен норм сознания. И если на этой почве возникла также проблема о стадиальных переходах, то сама эта проблема с самой своей постановке опирается на знание социального фактора, движущего как нормы сознания, так и язык. Социальный фактор продолжает оставаться везде в своей ведущей роли, обусловливая как смысловую, так и формальную стороны речи. Таким
[30]    
образом, последовательно идущие и неразрывно связанные друг с другом темы (язык и общество, язык и мышление, единство глоттогонического процесса в изложенном выше его понимании и стадиальные переходы) являются ведущими основами в нашей лингвистической работе. Ими обеспечиваются наличные возможности учета в работе языковеда непрерывного диалектического движения в исторически засвидетельствованных сменах.
       Язык, в его общественном использовании, передает действующие нормы мышления и в том или ином виде отражает их в своем строе, получая новые формы или новое осмысление старых форм. На этом строится исторический подход к языку. Этим же обеспечивается правильное понимание описываемого строя речи и, следовательно, правильное описание действующей структуры языка. Во всей работе, таким образом, незыблемым остается основное положение о диалектической связи мышления с языком, выявляющей общую закономерность в развитии языков (отражение общественного фактора в языке через мышление). Однако из таких закономерностей ведущего значения выступают качественные переходы, прослеживаемые палеонтологически и стадиально. И здесь социальный момент выступает в действующей роли норм сознания (форма и содержание). Все эти основные положения подкрепляются в своем реальном значении тем, что язык вне его социального использования — немыслим.
[31]              
       Это утверждение, выступающее из самой сущности языка, вынуждает нас не ограничиваться одним лишь заявлением, что язык есть явление общественного порядка. Такое утверждение нуждается в своем реальном выявлении в исследовательской работе, направленной на познавание языка во всей его сложности. Для такого задания узкий формальный анализ, взятый односторонне, уже недостаточен. Только им одним не удавалось вскрыть всю глубину общественно используемой речи. При палеонтологическом же исследовании слов и грамматических форм, а также при стадиальном изучении наличных изменений языковых структур в комплексе их ведущих свойств, устанавливающих данную систему, выступают и законы единства глоттогонического процесса, и вся сложность взаимоотношений формы и содержания, и, наконец, ведущие стороны общественного фактора.
       Изучая историческое прошлое слова и грамматической формы в их эволюционных и трансформационных переходах (палеонтологический анализ) и с той же стороны подходя к историческому исследованию всего строя языка (стадиальный анализ), мы в обоих случаях устанавливаем значимость той или иной языковой категории или свойства целой языковой структуры в их движении до современного состояния включительно. Оба отмеченные исследовательские приема оказываются, тем самым, историческими.
       Языки, изучаемые палеонтологически и стадиально, вскрываются в деталях движения каждого элемента в отдельности и во всей структуре
[32]    
языка в совокупности. Он выступает перед нами в его наиболее полном историческом освещении. Такой исследовательский подход к языку, построенный на точном применении основных положений исторического и диалектического материализма, является новым историческим подходом к языку. Им советское языкознание в значительной степени отклоняется от обычного содержания старого исторического метода. Весь язык и в его целом и в его составных частях уже выступает во всем доступном его освещении. Объект исследования становится на свое место. Исследовательский труд приобретает исключительный интерес.
       Во всей работе в указанном направлении требуется значительная доля продуманности и осмотрительности. Для научного обоснования выводов необходима четкость работы и прочность методологической постановки. Изучаемые факты языка крайне сложны, и легко можно впасть в упрощенное их истолкование. Чтобы не сбиться с правильного пути, необходимо, в первую очередь, опереться на точно проверенный языковый материал. Искать его на стороне не приходится; в этом отношении у нас открывается широкое поле для исследовательской работы: языки Союза исключительно богаты и разнообразием своего строя и моментами наглядно наблюдаемых в них структурных сдвигов. На современном нам материале живой речи можно даже прослеживать стадиальные переходы. Смена в семантике слова и в грамматической форме, а также причины их ясно выступают в благоприятных для развития
[33]    
языков условиях необычайного роста национальных культур народов СССР, в росте письменности и художественной литературы. На Кавказе, в азиатской и даже европейской части СССР многие из только что получивших письменность народов еще недавно были носителями племенной речи. С другой стороны, многие из языков Союза богаты давно сложившимися традициями письменного литературного языка, а также историческими памятниками своего прошлого. Материал для исследовательской работы имеется, при таких условиях, достаточный. При укреплении методологических позиций труд советского лингвиста оказывается исключительно плодотворным.
       На этом заканчивается мое изложение общих положений. Постараюсь развить сделанную мною сводку основных установок нового учения о языке краткою иллюстрациею путем последовательно идущих вопросов. Ответ на них сам собою завершит мое изложение, оттеняя ведущую мысль.
       1) Можно ли сказать, что племенные языки образовались до формирования племен? — Конечно, нет.
       Язык как явление социального порядка развивается не сам собою. Он не мог появиться раньше его создавшего и его развивающего социального фактора. Раньше должны были создаться племена. До появления племен не могло быть племенной речи. Тогда была доплеменная, родовая в своей основе речь. Переход на племенной строй ведет к выработке племенного языка.
[34]              
       2) Следует ли утверждать, что языки племенных союзов обязаны своим происхождением образованию племенных союзов? — Да.
       Племенные союзы объединяют племенные языки, выдвигают один из них на господствующее место, по отношению к которому другие уже выступают как племенные диалекты. Чтобы совершился такой процесс образования общеплеменного языка, необходимо наличие племенного объединения.
       3) Если народность, в отличие от племен, связана с образованием государственности, то связана ли речь народности в своем генезисе с образованием государственности? — Да, связана, в особенности с развитием письменности.
       При государственном строе вырабатывается государственный язык. Он уже не является племенным, хотя бы потому, что сами племена трансформируются. Государственный язык получает тенденцию становиться общим для всего государственного объединения. Это уже не язык племенных объединений.
       4) Как образовались языки народностей? Не являются ли они результатом перестройки племенных языков в связи с переходом племенных союзов на государственное устройство? — Очевидно, да.
       Если исторически засвидетельствованные факты подтверждают переход племенных союзов на государственное устройство, то и язык должен рассматриваться в его преобразованном виде. Племенная речь, объединяемая на новых социальных устоях, ложится, в данном случае, в основу обра-
[35]    
зующегося языка народностей. Происходит весьма сложный процесс консолидации племен и их перестройка в новый общественный организм. Языки при этом переживают также значительное изменение, идущее на удовлетворение новых социальных потребностей. Пути, по которым проходит перестройка, бывают различны. Здесь могло сыграть свою роль также и скрещение языков, обусловленное, равным образом, историческими причинами (ср. скрещение кельтских языков между собою и с вульгарною латынью при образовании романских языков).
       5) Если из языков родовых ячеек образовались позднее племенные языки, а из них, в свою очередь, образовались народные и затем национальные, то где здесь можно видеть единый праязык? — Я его не вижу.
       В основе народного языка лежат племенные. Общеплеменной язык объединил ряд племенных языков. Племенной язык вышел из языков отдельных родов. В их истоках, таким образом, оказывается множество языков, а не единая речь. Можно говорить о праязыковом состоянии какого-либо языка, но не о праязыке, едином для всего языкового многообразия.
       Все приведенные вопросы являются ответом на тему: «язык и общество».
       Чтобы понять язык, нужно знать в основных деталях историю и состояние его носителя — общества. Если нет пранарода, то нет и праязыка.
       6) Можно ли утверждать, что племенные языки и народные, затем национальные, представляют собою одно и то же, или же следует придти к вы-
[36]    
воду, что они качественно различны? — Несомненно, они качественно различны.
       Народ—уже не племя. Народный язык — уже не племенной язык. Романские языки — это не кельтские и не вульгарная латынь.
       7) Следует ли говорить, что языки из одного качественного состояния переходят в другое, из одного типа в другой? — Такое утверждение вполне естественно.
       Если племенные языки и народные выступают в их качественных различиях, то переход первых во вторые и есть переход из одного качественного состояния в другое. Если инкорпорирующие языки, в особенности с внедрением письменности, перестраиваются на морфологическое оформление сочетаемых в предложении слов, то движение идет к созданию нового типа по сравнению с предыдущим.
       8) Когда флективный строй языка переходит на аналитический, имеется ли переход из одного типа в другой? — Да, имеется.
       Примером может служить английский язык.
       9) Внедрение письменной речи в бесписьменные языки дает ли новый тип языка? — Может дать.
       Бесписьменная, устная речь обычно использует простые предложения с ограниченным охватом сочетаемых слов. Письменная литературная речь, наоборот, часто прибегает к распространенному предложению с различными видами сочинения и подчинения. Внедрение письменности, при таких условиях, влечет за собой образование или своими средствами или путем заимствования сочинительных и подчинительных союзов, относительных
[37]    
местоимений и т. д. Все это может дать новый тип языка, сначала в письменной речи, а затем, под ее влиянием, и в устной.
       10) Переход с одного типа на другой дает ли качественно новое образование? — Дает.
       Качественное накопление в языке новых слов, внедрение новых синтаксических оборотов и грамматических форм морфологии, в особенности при взаимном влиянии языков друг на друга и при различных путях заимствования, могут создать новый тип языка, даже с изменениями в звуковой стороне. Расхождения могут быть столь значительными, что затрудняется понимание языка древних текстов современным нам читателем. Нередко требуются для этого подробные комментарии. Нередки случаи условного чтения и т. д. (ср. «Слово о полку Игореве»).
        Эти примеры подтверждают обоснованность выдвигаемых положений о стадиальном анализе, устанавливающем стадиальные состояния языка и прослеживающем пути стадиальных переходов.
       11) Если застывшая падежная форма превращается в наречие, если в парадигме склонения имени отпадает ряд падежей, давая схему неполного склонения в связи с использованием этого имени только в значении обстоятельственного слова, и т. д., то имеется ли тут переход на новое качественное состояние? — Несомненно имеется.
       Имя, специально используемое в значении обстоятельственного слова, может сохранить падежную форму, утратив способность изменяться по падежам. В данном случае падежное окончание теряет свое прямое назначение падежного аффикса и
[38]    
входит в основу слова, обратившегося в наречие (ср. русск. «босиком», «тайком», «нагишом» и др.).
       Вопрос здесь стоит не о стадиальной перестройке целой языковой структуры, а о качественных изменениях отдельных элементов речи. Такие качественные изменения, охватывая разные стороны языка, могут своим количественным накоплением привести к взрыву всей действующей грамматической системы, но могут также и не выходить за границы частичных изменений в пределах той же системы.
       Прослеживание подобного рода переходов на новое качественное состояние относится к области палеонтологических исследований.
       12) Когда одни и те же понятия передаются различными грамматическими средствами, то можно ли говорить об единстве в синтаксических заданиях и расхождениях в грамматических формах? — Да, такое положение можно проследить, применяя сравнительный метод.
       Например, в чукотском и кабардинском языках атрибутивные отношения передаются слиянием слов (ср. чукотск. «тайклявол», кабардинск. «цiыху- фiыр»), В тюркских языках в тех же целях используется примыкание («яхшы адам»). В русском, в аналогичных случаях, выступает согласование («хороший человек»). Все три примера объединяются общностью содержания, но резко различаются грамматическим построением. Синтаксическое задание остается у них одним и тем же, грамматическое же построение — различно.
       Обратимся к другому примеру. Во всех языках в том или ином виде передаются понятия субъек-
[39]    
та и предиката, но далеко не во всех получают одинаковое грамматическое выражение члены предложения, подлежащее и сказуемое, а часть речи, глагол, иногда и вовсе не выступает. Возьмем казахск. «жаза-мын» и русский его эквивалент «я пишу». В казахском деепричастно оформленная глагольная основа («жаз-а») снабжается приемом слияния, ослабленной формой местоимения («мен» ’я’). Инкорпорированное местоимение делает излишним помещение его же отдельным членом предложения. Субъект в данном, казахском, построении передан в самой глагольной форме. Он получил здесь свое грамматическое выражение.
       В русском субъект выступает и грамматическою формою в глаголе («лиш-у») и отдельным членом предложения («я пишу»). В последнем случае получается двухчленное предложение, тогда как в первом — одночленное. Все же и оно не бессубъектно, так как субъект в нем выражен. Оно — бесподлежащно. По содержанию оба построения, и казахское и русское, сходны. Оба они, хотя бы и различными приемами, передают и субъект и предикат.
       Такое же взаимоотношение между понятийными категориями и грамматическими можно установить также и по падежным формам подлежащего, привлекая к сравнению языки различных систем. Так, в яфетических языках при глаголах чувственного восприятия, как обязательное правило, подлежащее ставится в дательном падеже, в русском же языке, по действующим в этом языке нормам, подлежащее будет стоять в именительном (ср. «я хочу»). При согласовании глагола с под-
[40]    
лежащим в яфетическом даргинском языке получится построение, которое, при точной передаче грамматических форм, будет соответствовать не русскому «мне хочется», а недопустимой в русском языке форме «мне хочу». Таким образом понятие чувственного восприятия получает в яфетических языках свою специальную грамматическую форму, чего нет в русском. Все же в русском языке глаголы по своему содержанию делятся на переходные, непереходные и глаголы состояния. Очевидно, по своему содержанию и глаголы чувственного восприятия, равным образом, выделяются. Глаголы чувственного восприятия имеются во всех языках («хочу», «люблю» и т. д.), но далеко не везде они связаны со специальным грамматическим построением.
       Во всех приведенных примерах, число которых можно значительно увеличить, устанавливаются схождения в заданиях, требующих синтаксического выражения, и в то же время резкие расхождения в их грамматической передаче. Тут выступают моменты объединяющего языки единства, или, точнее, однородности мышления при многообразии средств внешнего выражения сходных понятий. Понятийные категории во всех привлеченных примерах близки, а иногда и тождественны, способы же их передачи весьма различны в своих грамматических построениях.
       Приведенные примеры в значительной степени поясняют, что имеется в виду, когда мы говорим о единстве глоттогонического процесса. Это единство выражается вовсе не в одном лишь тождестве корнеслова или схождениях грамматических
[41]    
форм. Оно не менее, а даже более ясно выступает и в их расхождениях, если мы примем во внимание объединяющее начало вложенного в них содержания как в самом слове, так и во всех видах синтаксических построений (тождество функции).
       В основном вопрос сводится к форме и содержанию. Но и они крайне диалектичны в своих сочетаниях, находясь и то и другое в непрерывном движении.    Меняются формы, изменяются также и наличные представления. На различных ступенях развития стояли не только грамматические категории, но и категории понятий, — старая грамматическая форма может получать новое содержание. Поэтому одно и то же содержание, одни и те же понятия могут передаваться различными средствами, нередко переосмысленными в процессе их исторического использования. Так, например, современные нам яфетические языки, сохраняя исторически сложившийся строй речи, выражают им сейчас те же понятия, какие передаются индоевропейскими языками им свойственным строем речи, шедшим в своем развитии иными путями. У индоевропейских и яфетических языков получилось расхождение в целом ряде грамматических построений.
       Только что высказанные положения могут быть проверены на материалах любого языка, привлекаемого к сравнению с другими. Везде вскрываются подчас весьма существенные факты, остающиеся при узком формальном подходе неточно, неправильно понятыми, а иногда и вовсе незамеченными.
[42]              
       В работе над отдельными языками встает целый ряд вопросов, связанных с интерпретациею форм в особенностях их конструктивных свойств. Грамматическая форма, выступающая в строении предложения и оформлении слова, имеет исторический базис, оправдывающий ее существование. Язык не является монолитным созданием, одновременным в происхождении всех своих слагаемых частей, но в то же время в синхроническом разрезе он выступает как единое целое. Все языковые формы, сосуществующие в действующем строе речи, входят в него, составляя сложное сочетание форм различного происхождения, а иногда и различных конструктивных типов. Даже явные архаизмы, сохранившие жизненную в языке силу, выступают действующими и вполне закономерными формами наряду с другими, хотя бы и иного направления в своем построении. Такое сочетание действующих в языке противоречий оказывается жизненно оправданным и нередко содействует обогащению языка, выступая в нем выразителем особых семантических оттенков, и т. д. Наряду с этим наблюдаются моменты вымирания отдельных форм и зарождения новых, постепенное накопление которых может привести к конструктивному сдвигу в языке. Явления подобного рода прослеживаются, например, при внедрении письменности в еще бесписьменный язык и т. п.
       Дело исследователя — в точности разобраться во всем сложном конгломерате структурных свойств языка. Составляя его сущность и характеризуя его особенности, они выделяют каждый язык в той группировке языков, к которой он по своим
[43]    
ведущим признакам относится. Во всей такой сложной работе исключительного интереса активным пособием оказывается диалектический метод в подходе к изучаемым словам и грамматическим формам. Тут получает свое место и основанный на нем стадиальный анализ всей действующей в языке грамматической системы в изложенном выше понимании данного исследовательского приема. Таким путем устанавливаются не только историческое прошлое изучаемого языкового строя, но и его действующая структура, подлежащая описанию в грамматических обзорах.
       Каждый язык выделяется своим сложным сочетанием диалектически связанных и исторически обусловленных форм. Подход к ним далеко не прост. Еще предстоит большая и углубленная работа для усвоения действующих норм языка по его материалам, доступным реальному изучению. Детальное научное обследование каждого языка становится нашею первоочередною задачею. На нем проверяются и растут наши знания и укрепляется внедряемый в языковедение материалистический подход.
       Не менее показательными выступают также и работы над сравнительными грамматиками. И здесь языки СССР находятся в исключительно благоприятных условиях: по целому ряду языковых групп (семей) основной материал находится в пределах нашего Союза по наибольшему числу входящих в их состав языков. Таковы, в частности, языки кавказские, яфетические, иранские, тюркские и финские. Богатые не только своим количеством, но и разнообразием, подобного рода
[44]    
языки, доступные изучению в своей совокупности только советским ученым, вскрывают ценнейшую почву для исследовательского труда. Задания здесь становятся значительно шире, чем при изучении отдельных языков. Сравнительными сопоставлениями уточняются не одни только общие для всего языкознания вопросы типологии и стадиальности, именно тут наиболее ясно выступающие, но и сама структура отдельных языков, входящих в ту же группу. Еще яснее выступают особенности каждого языка и каждой языковой группы при их сравнении со строем языков других систем и других группировок. В этом случае как схождения, так и расхождения привлекаются к их сопоставлению в целях выявления различных путей передачи сходных синтаксических заданий, и тем самым точнее выдвигается действительное значение изучаемых грамматических форм отдельных языков и их групп. Их сходства и различия придают грамматическим построениям ту ясность, которую бывает трудно достигнуть при подходе к каждому языку изолированно.
       Те же моменты и диалектического взаимодействия формальной и идеологической сторон языка выступают и тут, но уже в сравнительных сопоставлениях языков, хотя и родственных по структурным признакам, но все же самостоятельных. Палеонтологический и стадиальный анализы не снимаются и в данном случае. Наоборот, они еще ярче выступают в своей активной роли при углублении сравнительно-исторических исследований. Именно в данного рода работе более всего уточняются положения самого исторического сравни-
[45]    
тельного метода, применяемого в языкознании. Здесь укрепляется и его методологическая сторона, полностью опирающаяся на основы исторического материализма.
       Впереди, в более отдаленном будущем, стоит задача составления сравнительной грамматики языков мира. По мере ее разработки все более и более будут уточняться все затронутые сейчас вопросы, касающиеся типологических схем и стадиальных сопоставлений. Но предстоит еще большая работа. Еще недостаточно изучены даже отдельные языки. На них и обращается внимание в первую очередь.
       Успех исследовательской работы обеспечивается укреплением методологических позиций. Научные кадры в намеченном направлении уже растут. Большие сдвиги с их положительными результатами отразились и в работах по общему языкознанию. Оно является, в первую очередь, проводником нового направления в лингвистике. На него, главным образом, ложится организующее начало большого коллективного труда. Все же и специалисты по любому отдельному языку работают не изолированно. Каждый из них занимает свое место в общем деле, выступая представителем колоссальной по своему размаху научной дисциплины.
       Изучение отдельных языков включается, тем самым, в единый коллективный труд. Общие целевые задания уничтожают резкую грань, существующую между кабинетами и секторами научно- исследовательских учреждений и между языковедными кафедрами высших учебных заведений. Каж-
[46]    
дый из них самостоятелен, но их связывают общие интересы.
       Широкое использование опыта работ над отдельными языками, при расширении заданий в части сравнительных сопоставлений, послужит на пользу продолжающемуся объединению лингвистических сил. В таком объединенном труде — успех всех дальнейших работ в нашей области знаний.

[47]    
       И. И. Цукерман : И. Я. Марр и советское языкознание

        Н. Я. Марр — создатель яфетической теории, впоследствии переработанной и переименованной им в «новое учение о языке».
       Теория Н. Я. Марра возникла еще до Великой Октябрьской социалистической революции. Однако диалектико-материалистические основы своего лингвистического учения Н. Я. Марр сформулировал после революции, в результате основательного изучения трудов классиков марксизма. Сами проблемы нового учения о языке были подсказаны ему советской действительностью.
       Характеризуя яфетическую теорию (новое учение о языке), Н. Я. Марр в 1930 г. говорил: «Яфетическая теория на достигнутом ею этапе своего развития целиком сливается с марксизмом, она входит в него как неразрывная часть, а в некоторых областях как необходимое подспорье при конкретизации его общих положений».[1]
[48]              
       Это в значительной мере справедливо. Если новое учение о языке, выросшее из недр буржуазного языкознания, не свободно от ошибок и недостатков, то несомненно, что основатель этого учения смело вскрывал эти ошибки, отбрасывал прочь устаревшие положения, прилагая все усилия к тому, чтобы все более углубленное исследование лингвистических фактов развивалось на основе диалектического материализма.
       Настоящая работа представляет собою попытку осветить основные, руководящие идеи теории Н. Я. Марра, развиваемые советским языкознанием.

         ИДЕИ ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА В ЯЗЫКОЗНАНИИ

        Н. Я. Марр считал, что подлинную теорию языка можно построить только на базе максимально широкого охвата лингвистическим анализом языков мира, не ограничиваясь односторонним материалом какой-либо группы языков, а изучая языки, как любил выражаться автор яфетической теории, в «мировом масштабе». «Наукой об языке может быть признано только то учение, которое считается с особенностями всех языков мира». Советское языкознание и стремится учесть факты всех языков: живых и мертвых, письменных и бесписьмен ных, языков национальных и диалектов, языков больших народов и малых.
       Известно, что буржуазная лингвистика возникла в результате сравнительного изучения большой, но все же ограниченной группы индоевропейских языков. Можно сказать больше: свои основные выводы индоевропейское языкознание извлекло из
[49]    
фактов письменных, литературных индоевропейских языков, мало обращая внимания на живые народные говоры или вовсе игнорируя их при построении общей теории языка.
       Правда, с течением времени круг языков, привлекаемых лингвистами для научного анализа, значительно расширился. Однако это обстоятельство мало отразилось на буржуазной теории языка в целом:           основные проблемы индоевропеистики оставались теми же, ни одно из кардинальных положений ее не было пересмотрено или вновь выдвинуто благодаря изучению неиндоевропейских языков. Потому-то Н. Я. Марр и называет буржуазное языкознание «индоевропейским» или «индоевропеистикой». «Общей науки об языке не существовало, не существует и до сих пор. Из всех языков мира действительно лингвистически изучались и брались в основу всех общих теоретических положений почти исключительно индоевропейские языки. Преподавание лингвистики, особенно чтение общих курсов по языкознанию, было в руках именно лингвистов-индоевропеистов. За общие положения по языку, за общую науку об языке сходило то, чему учили лингвисты-индоевропеисты, научно воспитанные на индоевропейских языках и мыслящие по-индоевропейски и, в общем, кроме индоевропейских, не владеющие — в достаточной мере или вовсе — никакими языками».[2]
       Западноевропейские лингвисты и в последнее время не раз подчеркивали, что сравнительно-историческое языкознание возможно только на материа-
[50]    
ле фиксированной истории флективных языков, а под последними подразумевались, в первую очередь, те же индоевропейские языки. Молчаливо признавалось деление языков на совершенные и несовершенные, отдавалось предпочтение литературным языкам индоевропейской группы, особое внимание уделялось мертвым языкам этой же группы.
       Таким образом, для старого языкознания характерна определенная узость, ограниченность, которая не могла не отразиться и на теории индоевропеистики.
       Новому учению о языке чужд буржуазный национализм в той или иной форме. Десятками лингвистических исследований Н. Я. Марр по сути дела научно реабилитирует множество живых бесписьменных языков, впервые широко привлекая их для новой теории языка: «Дальнейшее развитие нового учения об языке по яфетической теории в исключительной степени связано, в первую голову, с изучением живых младописьменных или вовсе бесписьменных языков, языков масс, и с судьбой, т. е. житьем-бытьем, говорящих массово на этих языках».^[3]
       Новое учение возникает первоначально на основе анализа богатейшего лингвистического материала Кавказа. Новые факты, новые материалы, до Н. Я. Марра не известные науке, взрывают старые схемы индоевропеистики и заставляют двинуться в неизведанный путь; сами факты кавказских языков прокладывают путь новому учению. Развитие теории Н. Я. Марра характеризовалось
[51]    
постоянным расширением ее горизонтов, непрерывным привлечением все новых, главным образом живых языков для построения новой лингвистической науки.
       В многочисленных работах Н. Я. Марр показал, что живые народные языки представляют богатейший, незаменимый материал для истории языка. Живые языки бережно доносят до наших дней лингвистические факты, подчас не зафиксированные в самых древних литературных памятниках. Языки, диалекты в их соотношении представляют разнослойные, пестрые в историко-лингвистическом отношении материалы. То, что в одном языке или диалекте дано в зародыше, в другом представлено в развитии, а в третьем — в процессе отмирания. Сравнительное изучение диалектов дает не менее яркую картину изменчивости языка, чем сравнение древнейших письменных документов с современными языками.
       Н. Я. Марр призывал глубоко изучать фольклор, живые языки, народную речь: «Дорогу живым и сочным фактам живой речи, их массовому движению!» Он призывал к решительной борьбе с узостью и ограниченностью старого языкознания, к широкому исследованию живых индоевропейских и неиндоевропейских языков и овладению мировым лингвистическим процессом. Мертвые языки остаются прекрасным материалом для истории языка, но обязательно в сочетании и сравнении с материалами живых языков.
       Старое языкознание находило свою опору в принципе буржуазного национализма. Буржуазия тоже была склонна иногда требовать, в своих
[52]       
классовых целях, равноправия наций. «Но для буржуазии требование равноправия наций очень часто равносильно на деле проповеди национальной исключительности и шовинизма, очень часто совместимо с проповедью разделения и отчуждения наций».^[4] «Принцип буржуазного национализма — развитие национальности вообще, отсюда исключительность буржуазного национализма, отсюда безвыходная национальная грызня».^{[5] [6]}
       Напротив того, новое учение о языке впитало в себя живительные идеи ленинско-сталинской национальной политики, пролетарского интернационализма, которым чужды принципы национальной исключительности, национальной отчужденности и шовинизма.
       Таким образом, для нового учения о языке характерен интернационализм. «Новое учение по яфетической теории, — говорит Н. Я. Марр, — получено в результате изучения - живых языков вне всяких расовых миражей, вне учета феодально-буржуазных классовых и национальных перегородок и злостных предрассудков, вне зависимости от великодержавия какого бы то ни было языка и вне классово-общественного пристрастия к мертвым классовым языкам. Яфетическая теория нормирует свое учение об языке, взрывая замкнутость исследований в материальных пределах отдельного привилегированного языка или каких бы то ни было групп языков». ^а
[53]              
       Н. Я. Марр был известен как друг народностей СССР, и кадры наших лингвистов любят его за последовательный интернационализм.

         Единство глоттогонического (языкотворческого) процесса

        Так Н. Я. Марр назвал другую из основополагающих идей нового учения о языке, непосредственно связанную с интернациональным характером этого учения.
       Единство индоевропейской системы языков было установлено, главным образом, в результате открытия в первой половине XIX в. регулярных звуковых соответствий («фонетических законов»), связывающих между собой языки этой системы. Так, например, известным образом регулярно санскритскому bh соответствует греческое ph, латинское f, немецкое b, русское б: санскритскому «bhrâtâr» («брат») соответствует греческое «phratôr», латинское «frater», немецкое «bruder», русское «брат»; санскритскому «bharami» («я несу») соответствует греческое «pherô», латинское ferô, немецкое «(ge)bären» («родить» — то же, что «приносить»), русское «беру»; далее, английскому t или tt внутри слова в немецком языке соответствует ss: немецкое «besser» («лучше») — английскому «better», немецкое «Wasser» («вода») — английскому «water». Меньшее значение для развития сравнительного языкознания имел анализ общности грамматических средств, грамматических показателей в индоевропейских языках, и совершенно ничтожное значение имело и имеет по
[54]    
сей день сравнительное изучение грамматических значений в языках этой системы.
       Открытие фонетических законов сыграло в своё время важную роль, положив начало научному исследованию истории языка. В основу исторического анализа легли строгие принципы, и это дало свои положительные результаты. Успех был настолько ошеломляющим, что дальнейшее развитие исторического языкознания свелось почти исключительно ко все большему усовершенствованию этого, казалось, единственного орудия лингвистического анализа. Однако с течением времени эти же отточенные фонетические законы, возведенные в абсолют, превратились в оковы для дальнейшего развития исторической лингвистики. Они ограничили горизонты, загнали историческое языкознание в тупик, из которого выход, казалось, был только назад, к тому времени, когда не были известны фонетические законы.
       Между тем, метод исторической грамматики индоевропейских языков был перенесен и на другие языки. Звуковые законы сгруппировали и другие, неиндоевропейские языки в семьи по образу и подобию индоевропейской: семитическую, хамитическую, турецкую, финно-угорскую и т. д. Но между этими семьями невозможно было установить звуковых соответствий, и они оказались замкнутыми каждая в себе, отгороженными друг от друга китайской стеной фонетических законов, обращенных только внутрь каждой семьи. Языки оказались изолированными друг от друга; опираясь только на фонетический закон, на индо- европеистическую сравнительную грамматику, не-
[55]    
возможно было выйти за пределы данной языковой семьи.
       Чтобы преодолеть создавшееся затруднение, нужно было пересмотреть понятие о родстве языков, разрушить китайскую стену, воздвигнутую между языками, и установить новые принципы для сравнения языков различных систем. Это было сделано Н. Я. Марром.
       Старая индоевропейская формула родства языков гласит: два или несколько языков считаются родственными, если они происходят от одного, более древнего языка; между родственными языками существуют регулярные звуковые соответствия, которые связывают эти языки и являются обязательными признаками их родства.
       Н. Я. Марр установил новое понятие о родстве: родство языков есть результат их исторического взаимодействия. Языки становятся родственными благодаря влиянию их друг на друга, благодаря скрещению, смешению их между собой. Современные языки представляют собой не только и не столько продукт расхождения из единого источника (хотя и расхождение безусловно имело место), а главным образом результат схождения из разных источников, результат бесконечного взаимопроникновения. Н. Я. Марр пишет: «Родство — это увязанность различных языков в путях скрещения, отвечающего хозяйственному общению — и техническому, и экономическому, и социальному — народов всего мира. Языков, возникших вне указанных условий, в мире не существует».[7]
[56]              
       Соответствия между языками следует искать не только в звуках, но и в лингвистических средствах, в лингвистической технике; а в первую очередь соответствия должны быть установлены в лингвистических значениях, выражаемых в разных языках. Если положить в основу сравнения языков не голые звуки, а значения, мышление, материализованное в звуках, то все языки мира окажутся в известном смысле родственными:^[8] «Яфетическая теория в своем изучении учитывает не только сходные по формальным признакам явления различных языков, но и несходные, анализом их функций вскрыв самое содержание каждого лингвистического явления, в первую голову слов, и увязав по смыслу как взаимно языки с языками вне так называемых семей, с вымышленными праязыками, так и природу вообще звуковой речи с ее общественной функцией».^[9]
       Если, стало-быть, не сводить истории языка к исторической фонетике, а положить в основу историческую семантику — в широком смысле слова науку об изменении, развитии лингвистических значений, — то окажется, что во всех языках наблюдаются, в общем, одинаковые закономерности, обнаружится «единство в существенной и актуальной части, именно смысловой». Главная линия развития едина в самых различных языках, принадлежащих к разным системам.
[57]              
       Если звуковые соответствия представляют собой, главным образом, результат непосредственного скрещения языков в процессе их исторического развития, то общность в строе языка, общность в лингвистических значениях имеет основание более глубокое, чем языковое смешение, а именно: единство языкотворческого процесса как результат единства исторического развития. Все языки мира проходят в общем одинаковый исторический путь, поскольку и народы, говорящие на различных языках, развиваются по единым законам общественного развития. Народы не могли бы общаться между собой, если бы человеческое мышление не было единым в своем развитии:  «Все    системы языков (следовательно, и типы материальной культуры) связаны друг с другом в такой степени идеологически и формально, что не может быть и речи об изолированности языка {следовательно культуры) народов одной системы от речи народов другой системы языка».[10]
       В своем развитии язык проходит определенные этапы. Отдельные языки иллюстрируют различные ступени единого глоттогонического процесса, и потому можно и следует судить об одном языке по материалам другого. Языки могут стоять на разных ступенях развития, но каждый из них безусловно способен достигнуть степени совершенства любого другого.
       Так возникают основания для новой сравнительной лингвистики, так меняет свое лицо сравнительная грамматика:   «По взаимоотношениям языков
[58]    
всего мира и у нас есть так называемая сравнительная грамматика, но она учитывает не одну формальную сторону и идет потому от слов, значимостей слов, семантики».[11]
       Сравнительная фонетика вовсе не вычеркивается из списка лингвистических дисциплин: она была и остается составной частью историко-лингвистического исследования. Сравнительная фонетика лишь уступает свое первенство сравнительно-типоло- гическому изучению языков. На первый план выдвигается сравнение языков по лингвистическим' значениям, безотносительно к тому, связаны или не связаны эти языки звуковым родством.
       Глава советского языкознания, акад. И. И. Мещанинов, с большой силой подчеркивает идею Н. Я. Марра о единстве глоттогонического процесса и кладет ее в основу своих исследований. «Проводимые акад. Н. Я. Марром сопоставления в расширенном охвате разносистемных языков, обычно рассматриваемых изолированно, выявляли, при их сравнительном обзоре, моменты единого глоттогонического процесса значительно отчетливее, чем это устанавливалось до него. Единый процесс прослеживается не только в тождестве формальной стороны. Напротив, он оказывается весьма разнообразным в своем внешнем выявлении. Одно и то же задание, даваемое содержанием высказывания, получает различные пути своего выражения и в морфологии, и в синтаксисе. Движение языковой формы от одного состояния к другому может идти одинаковыми переходами,
[59]    
хотя бы и при различном внешнем оформлении, и т. д. Таким образом, единый процесс языкового развития получает свое весьма убедительное проявление также и в тех многообразных расхождениях, а не только в схождениях, которые обусловлены различным состоянием речевого строя[12]
       Если сравнительно-исторический анализ звуков в словах и формах лег в основу генеалогической классификации языков, а сравнительный анализ грамматических средств, лингвистической техники, привел к морфологической классификации, то сравнительно-исторический анализ лингвистических значений, выражаемых в самых различных языках, призван создать новую семантико-историческую (типологическую) классификацию языков мира, отражающую реальную историю развития человеческого сознания по материалам языка.
       Типологическое сопоставление языков не отбрасывает старую сравнительную грамматику, оно лишь отводит ей подчиненную роль, тщательно используя достижения старой сравнительной грамматики, как и рациональные результаты сравнительного изучения морфологической структуры языков.
       Такого рода подход к сравнительному языкознанию основан на признании единства языка и мышления.

         ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ЕДИНСТВО ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ

        Было бы ошибкой полагать, что старую лингвистику не занимали вопросы связи языка и мышле-
[60]    
ния. Целый ряд блестящих для своего времени работ был посвящен этим вопросам. Само определение языка, предлагаемое индоевропейским языкознанием, включает указание на человеческое мышление, выраженное посредством звуков речи. Порок индоевропеистики заключался в другом. Старая лингвистика неправильно разрешала вопрос об отношении языка к мышлению, мышления к языку. Для буржуазной науки о языке характерен отрыв языка от мышления.
       Язык определялся как система знаков для мыслей и чувств. Слово разъясняется как условный звуковой символ, обладающий произвольной связью с мышлением. Звучание в языке не обладает необходимой связью со значением, оно никак не мотивировано. Но если звучание произвольно по отношению к значению, то элементы языка представляют замкнутую систему, самодовлеющую организацию, ни с чем не связанную причинным отношением, не зависимую от мышления и не обусловленную им. Можно, следовательно, изучать язык сам по себе, в полном отрыве от мышления. Во всяком случае, для старого языкознания был характерен путь от звука, от формы, но не от мысли, от значения. Поэтому индоевропеистика в значительной мере является формалистическим языковедением. Н. Я. Марр пишет: «Старое учение об языке правильно отказывалось от мышления как предмета его компетенции, ибо речь им изучалась без мышления. В нем существовали законы фонетики — звуковых явлений, но не было законов семантики — законов возникновения того или иного смысла, законов осмысления речи и затем частей
[61]    
ее, в том числе слов. Значения слов не получали никакого идеологического обоснования».[13]
       Иначе разрешает эти вопросы новое учение о языке. Советские лингвисты исходят из указаний основоположников марксизма о единстве языка и мышления: «Язык так же древен, как и сознание; язык как раз и есть практическое, существующее к для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной нужды в общении с другими людьми».[14]
       В. И. Ленин указывает, что язык есть важнейшее средство человеческого общения.[15]
       Н. Я. Марр не придерживался той наивной, давно преодоленной в науке точки зрения, согласно которой между словом и предметом существует от природы данная связь. Новое учение провозгласило наличие социально обусловленной необходимой связи между звучанием и значением. Звучание всегда исторически мотивировано, хотя современной науке не всегда удается правильно определить эту связь. К установлению этой социально обусловленной связи между звучанием и значением и стремится марксистско-ленинская лингвистика.
       Взять, например, проблему словотворчества в языке. Мировая глоттогония, можно сказать, совершенно не знает примеров создания абсолютных
[62]    
неологизмов — звукосочетаний, никак не связанных со старым словарным запасом. Вновь возникающие слова, понятия, значения связаны со старыми словами. Возникновение нового слова отражает мыслительный процесс, способность нашего мышления сравнивать, соотносить, сопоставлять предметы и явления объективной действительности. Каждое слово обладает своей, как это принято называть, внутренней формой, т. е. определенной семантической структурой, указывающей на историческую связь этого слова с другими словами и на тот из признаков названного предмета, который лег в основу наименования.
       Лингвистам не всегда удается установить внутреннюю форму того или иного слова, но в тех случаях, когда она ясна, внутренняя форма позволяет определить связь языка и мышления с объективной действительностью, указывает на определенное миропонимание человека в момент возникновения нового понятия и нового слова.
       Так, в основе русского слова «город» лежит связь его с понятием «городить», «огораживать»: эта особенность древнего «города» легла в основу его наименования. Такова же внутренняя форма английского обозначения города: «town», которое связано с немецким словом «Zaun» («ограда»), с русским «тын». Немецкое слово «Stadt» связано с понятием «место», «Stâtte» по-немецки «место», но и в русском языке можно найти такую же внутреннюю форму, если вспомнить слова «местечко», «мещанин» (житель города); польское «miasto» значит «город», древне-славянское «мѣсто» имело значение «селение» и т. д. Все зависит от того, когда
[63]    
и при каких обстоятельствах возникло то или иное слово.
       Характер семантической структуры слов не одинаков на разных этапах развития языка и мышления. Признаки, по которым человек нарекает предметы и явления окружающего его мира, как и характер семантических связей между словами, меняются по мере того, как человек уясняет себе все более полно и адэкватно объективную действительность, по мере того, как усложняется общественная практика человека. Развитие человеческого мышления сказывается, между прочим, в том, что внутренняя форма не препятствует развитию значения слова в сторону даже противоположную внутренней форме; и в данном случае язык развивается вместе с мышлением, составляя единый процесс.
       Таким образом, звучание вовсе не произвольно по отношению к значению, но теснейшим образом связано с мышлением, которое, в свою очередь, обусловлено общественным развитием человека. Н. Я. Марр пишет: «Нет не только слова, но и ни одного языкового явления, хотя бы из строя речи (морфологии, синтаксиса), или из ее материального выявления, в графике, кинетической линии и звучании, фонетике, нет ни одной частицы звуковой речи, которая при возникновении не была бы осмыслением, получила бы какую-либо языковую функцию до мышления».[16]
       Новое учение о языке не ограничивается, однако, установлением единства языка и мышления в
[64]
момент возникновения новых слов, т. е. на основании анализа внутренней формы слова в различных языках. Оно пытается проследить развитие языка также в единстве с мышлением.
       Н. Я. Марром выдвинуты законы развития значения. Важнейшими из них являются закон функциональной семантики и закон раздвоения единого значения на противоположные (поляризация значений). Законы эти выведены из ряда фактов истории множества язьпшв.
       Развитие языка сопровождалось массовым явлением переноса названия с одного предмета на другой по сходству функций предметов. Для доказательства этого положения обычно приводят такие очевидные примеры: «перо» (перенесение названия с гусиного пера на стальное по сходству функции), «стрелять» (первоначально стрелами из лука), «обои» (первоначально материя, которой обивали стены) и т. д. Н. Я. Марр, однако, опирается здесь на более трудный материал, требующий сложного историко-лингвистического анализа.
       История языка свидетельствует, что одни и те же названия переносились с одного животного на другое по мере того, как человек научался приручать новых животных для своих надобностей, по мере того, как новые животные начинали выполнять функции прирученных ранее, но -мере того, скажем, как менялись средства передвижения человека, предметы его питания и т. д. Точно так же названия переносились с одного металла на другой, поскольку вновь открытые человеком металлы получали функцию, подобную той, которую имели
[65]    
ранее известные металлы. Название собаки переносилось на лошадь, название дуба (жолудя) — на хлеб, название солнца — на соль, посредством которой сохраняли от порчи продукты (первоначально для этой цели служила сушка на солнце), название камня — на молот, не только каменный, но также из металла. Название денег в некоторых языках восходит к названиям скота, который выполнял первоначально функцию денег и т. д.
       Закон функциональной семантики (метафоры по сходству функции) «грает важную роль в этимологии — науке об истории слов.[17]
       Не меньшее значение имеет закон поляризации значений (закон раздвоения единого значения). Название предмета, первоначально нейтрального, с течением времени приобретает противоположные значения. За одним из вновь возникших значений часто! закрепляется несколько измененный вариант слова; иногда же вновь возникшие слова с противоположными значениями (антонимы) закрепляются за родственными языками или диалектами.
       Установлено, например, что русские слова «начало» и «конец» имеют в своем составе один и тог же корень «кон», вариантами которого являются корни «чен», «чин», «ча». Сравнивают при этом «ча» в слове «начало» со словами «почин», «начинать» и т. д. Таким образом, значения «начало» и «конец» восходят к первоначально нейтральному «кон». В таких же отношениях стоят
[66]    
корни слов «хвала» и «хула», восходящие, должно быть, к значению «отзываться о ком-нибудь». Противоположные значения имеет в русском и польском языках слово «вонь»; в польском он.) означает «аромат», «хороший запах», между тем в древне-русском языке это слово имело еще нейтральное значение «запах» (ср. значение этого же корня в современных словах «благовонный», «зловонный»). Корень «гость», первоначально «чужестранец», впоследствии в одних языках стал означать «гость», «купец», в других — «неприятель», «враг». Звуковые варианты одного и того же корня в древне-индийском (санскрите) означали «демон», в авесте (древне-иранский язык) — название верховного божества; соответственно для других корней: «бог» и «чудовище», «дом» и «логовище», «страна» и «враждебная страна» и т. д.
       Оба этих закона чрезвычайно ярко иллюстрируют основополагающее указание, что «язык как-раз и есть практическое действительное сознание».
       Единством языка и мышления проникнута и история грамматического строя языков. В работах советских языковедов сравнительно-лингвистический анализ предложения призван показать, каким образом развитие человеческого мышления вызывает к жизни новые грамматические значения и конструкции, новые грамматические формы — средоточие грамматических значений в единстве с грамматическими показателями. Предложение вовсе не является неизмененным, застывшим: структура его постоянно меняется в сторону усовершенствования, по мере того как человеку
[67]    
удается разобраться во все более сложных отношениях объективной действительности.
       Ученики и последователи Н. Я. Марра в области сравнительно-исторической типологии предложения (см. исследования преемника Н. Я. Марра акад. И. И. Мещанинова, а также труды проф. А. П. Рифтина, проф. Д. В. Бубриха, проф. С. Д. Кацнельсона, проф. В. И. Абаева и др.) ставят перед собой задачу показать, каким образом предложение, развиваясь, дает возможность все более дифференцированно выражать мысль, выражать отношения между предметами объективной действительности.
       Историко-семантический анализ языка позволяет предполагать в первобытной древности первоначальное слово-предложение, которое в процессе развития сменяется двучленным предложением, включающим в свой состав предикат-атрибут, противопоставляемый субъекту-определяемому. Все более четко противопоставляемый предикату субъект может быть так назван чисто условно, так как связь его с объектом основана на своеобразных отношениях между членами предложения, качественно отличных от отношений современного предложения. Результатом еще более длительного развития является противопоставление субъекта объекту, с одной стороны, и, в дальнейшем, отличие субъекта от определяемого (атрибутом) — с другой. Вместе с тем возникает различие атрибута и предиката.
       Точно так же и грамматические категории, которые формально осложняют и выявляют члены предложения и лежат в основе возникновения
[68]    
частей речи, являются результатом длительного исторического развития человеческого мышления. Древнейшее слово-предложение, по-видимому, ближе всего напоминает имя, хотя оно и не было созерцательным и с самого начала включало действие. Возникновение (Предиката означает выработку, прежде всего, местоимений, а затем — категорий глагола. Дальнейшая дифференциация членов предложения приводит к выделению имени существительного. Полное противопоставление существительного прилагательному, так же как и возникновение наречий, происходит уже на глазах у письменной истории. Чрезвычайно поздно появляются числительные в их современном значении.
       Последние работы в области северокавказских и других языков позволяют судить (на основе сохранившихся там реликтовых, пережиточных форм), как из простого распространенного предложения развивается сложно-подчиненное предложение современных развитых языков со всеми его выразительными возможностями.
       В борьбе с буржуазным формализмом Н. Я. Марру приходилось с неослабной энергией постоянно подчеркивать обусловленность процесса развития языка потребностями общественного сознания. Советские языковеды, основательно укрепив свои позиции в этом вопросе, одинаково глубоко и мотивированно, на конкретных материалах лингвистических исследований разрабатывают проблемы языка в двоякой его функции: как действительного сознания и как важнейшего средства, общения.
[69]             
       В самое последнее время, в связи с выходом' в свет I тома сочинений И. В. Сталина, лингвистическая наука обогатилась новым, чрезвычайно денным указанием на исконную связь развивающегося сознания с человеческой речью.
       Выясняя вопрос о материальной и идеальной сторонах развития природы и общества, о зависимости сознания от материальных условий жизни человека, И. В. Сталин пишет:

«Неправильна та мысль, будто идеальная сторона, и вообще сознание, в своем развитии предшествует развитию материальной стороны. Еще не было живых существ, но уже существовала так называемая внешняя, «неживая» природа. Первое живое существо не обладало никаким сознанием, оно обладало лишь свойством раздражимо-, с т и и первыми зачатками ощущения. Затем у животных постепенно' развивалась способность ощущения, медленно переходя в сознание, в соответствии с развитием строения их организма и нервной системы. Если бы обезьяна всегда ходила на четвереньках, если бы она не разогнула спины, то потомок ее —человек— не мог бы свободно пользоваться своими легкими и голосовыми- связками и, таким образом, не мог бы пользовать ся речью, что в корне задержало бы развитие его сознания. Или еще: если бы обезьяна не стала на задние ноги, то потомок ее — человек — был бы вынужден всегда ходить на четвереньках, смотреть вниз и оттуда черпать свои впечатления; он не имел бы возможности смотреть вверх и вокруг себя и, следовательно, не имел бы возможности доставить своему мозгу больше впечатлений,
[70]    
чем их имеет четвероногое животное. Все это коренным образом задержало бы развитие человеческого сознания.
       «Выходит, что для развития сознания необходимо то или иное строение организма и развитие его нервной системы.
        «Выходит, что развитию идеальной стороны, развитию сознания, предшествует развитие материальной стороны, развитие внешних условий: сначала изменяются внешние условия, сначала изменяется материальная сторона, а затем соответственно изменяется сознание, идеальная сторона.
       «Таким образом, история развития природы в корне подрывает так называемый идеализм».^[18]

        Положение И. В. Сталина об исконной связи развивающегося сознания с человеческой речью обязывает советских языковедов углубить понимание ряда лингвистических проблем. Предстоит дальше развить сложный вопрос о диалектическом единстве формы и содержания в языке. Советские языковеды, следуя за Н. Я. Марром, настойчиво и с успехом разрабатывают проблемы развития языка, обусловленного развитием мышления. В свою очередь, развитие мышления, как это ярко показано И. В. Сталиным, коренным образом связано с развитием речи. Через речь осуществляется развитие сознания. ^[19]I
[71]              
       Необходимо в практике лингвистического анализа показать, каким образом общение людей, обмен переработанными в сознании представлениями способствуют развитию понятий и, вместе 'с тем, языковых категорий, своеобразно классифицирующих предметы и явления объективной действительности. Взять, например, проблему общего и отдельного в слове и вообще в речи. Известно, что всякое слово обобщает, представляет собой название класса предметов. Если чувственно мы воспринимаем отдельный предмет (данный стол), то называем его словом, обозначающим не только данный предмет, но и все другие подобные предметы (стол вообще). При этом наше слово отражает реальные связи, существующие между отдельными предметами и дающие нам основание их классифицировать и объединять единым словом. На этой особенности нашего слова основывается язык как средство, общения. Люди не могли бы общаться между собой без этой способности сознания обобщать. Вместе с тем, совершенно ясно, что характер и способ обобщения в слове находится в постоянной связи с общественной практикой человека. Характер обобщения в слове исторически меняется с развитием сознания людей, е обогащением общественной практики. Советским языковедам предстоит в деталях развернуть историческую картину изменения характера обобщения, показать, как перерабатывается общественная практика в сознании при посредстве языка, каки№ образом все более глубокое и всеобъемлющее познание, мира меняет способ и форму обобщения в слове (языке). Язык (соотв. общение людей) пред-
[72]    
полагает обобщение и таким путем способствует обогащению представлений, постоянно заставляет, фигурально выражаясь, новыми глазами смотреть на мир. Конечно, мы исходим из того, что в основе понятия (слова) лежит представление о чувственно воспринимаемом предмете, однако вновь возникающие понятия (соотв. в языке — слова) обогащают наши представления, меняют способ восприятия и обогащают его результаты.
       Таким образом, развивающийся на основе обобщения язык сам становится могучим средством все более глубокого и разностороннего познания предметов объективного мира в их взаимной связи и, вместе с тем, он же способствует формированию более богатого представления об отдельном предмете, чем то, которое нам дается при первом его чувственном восприятии. Отражая развивающийся процесс познания человеком природы и общества, язык сам является мощным орудием этого познания.
        В языковедном плане изучение предложения дает возможность проследить способы выражения отдельного через посредство взаимно ограничивающих друг друга понятий (соотв. слов). Вместе с тем, предложение есть не только важнейшая форма мысли, «о и типичная единица общения. В предложении постоянно по-новому разрешается противоречие отдельного и общего, данное в жизни и отраженное в слове, в элементах речи. Лингвистически этот вопрос представляется как непрерывный процесс взаимодействия слова и предло-
[73]    
жения, конкретизации общего через посредство другого общего в предложении.
       Таким образом, и анализ предложения неминуемо опирается на двоякий характер языка как общественного сознания, реализуемого в речи.
       Так ставится в советском языкознании проблема единства языка и мышления.

         Историзм в языкознании

        Индоевропейское языкознание с самого начала возникает как языкознание историческое. Сравнительно-исторический метод, положенный в основу лингвистического исследования, был призван создать картину истории языка.
       Эта особенность сравнительного языкознания была отмечена Ф. Энгельсом, который не мог не указать на положительную сторону тогда еще молодой буржуазной науки о языке. Полемизируя с Дюрингом, который отстаивал реакционные взгляды в языкознании, Ф. Энгельс говорит: «Очевидно, нам приходится иметь дело с филологом, никогда не слыхавшим об историческом языкознании, так сильно и плодотворно развившемся в последние 60 лет, и поэтому отыскивающим «современные возвышенные образовательные элементы» языкознания не у Боши, Гримма и Дица, но у блаженной памяти Гейзе и Беккера».[20]
       Но историзм индоевропеистики никогда не был последовательным, поскольку представители старого языкознания не стояли на позиции диалектического материализма. Ф. Энгельс в своих лингви-
[74]    
стических исследованиях развивал методы исторического языкознания, резко отличные от господствующей в индоевропейской истории языка метафизики. Здесь следует упомянуть, прежде всего» лингвистическое исследование Ф. Энгельса «Франкский диалект», впервые опубликованное только в 1935 г. (Соч., т. XVI, ч. 1). Подлинный историзм позволил ф, Энгельсу восстановить истинную картину группировки и взаимоотношений древне-германских племен, искаженную, формалистическим буржуазным языкознанием. Отказавшись от формалистической классификации германских диалектов исключительно по фонетическим признакам, Ф. Энгельс устанавливает ряд новых моментов в истории немецкого языка» к определению которых современное языкознание могло подойти -только в последнее время, благодаря достижениям лингвистической географии. Из приведенных Ф. Энгельсом; исследований вытекает, что единство немецкого языка есть результат исторического сближения племенных диалектов, а впоследствии результат национального объединения в условиях капиталистического развития.
       Само собой разумеется, что советское языкознание стремится противопоставить метафизике старой Лингвистики исторический материализму конкретизованный материалами истории языка.
       Историзм в языкознании означает, прежде всего, подход к фактам языка и к самому языку не как к изолированному явлению, независимому и самодовлеющему, а обязательно в связи со всеми теми обстоятельствами, которые породили го или иное явление в языке, то или иное
[75]    
состояние языка. Тысячи нитей, видимых и невидимых, связывают язык с людьми и их отношениями. Именно поэтому Н. Я. Марр постоянно призывал языковедов к тесному содружеству с историками материальной культуры, с историками общественных отношений: «Для нового учения язык есть надстроечная категория, увязанная своим происхождением с жизнью». Историк языка; если он желает быть подлинным историком, не может не учитывать обусловленности языка изменяющимися жизненными отношениями: «Сосредоточивая все свое внимание на внутренних причинах творческого процесса в развитии речи, мы отнюдь не можем процесс этот помещать в самом языке. Язык — такая же надстроечная общественная ценность, как художество и вообще искусство. Мы силой вещей, свидетельством языковых фактов, вынуждены прослеживать творческий процесс речи, факторы творчества в истории материальной культуры и на ней строящейся общественности, и на этой базе слагавшихся мировоззрений».[21]
       Взять хотя бы существующее в языкознании понятие «общий язык» в его отношении к диалектам. Буржуазное языкознание рассматривает этот вопрос безотносительно к общественно-историческим отношениям. Оно, например, сравнивает как равноценные величины «общие языки», существовавшие в древности, в период рабовладельческого строя, с национальными языками, возникшими вместе с нацией в эпоху подымающегося
[76]    
капитализма. Но ведь сами нации, как указывает В. И. Ленин, — это «неизбежный продукт и неизбежная форма буржуазной эпохи общественного развития».^[22]
       В классическом сталинском определении нации общность языка входит одним из ее необходимых признаков: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». ^[23]
       Советское языкознание изучает вопросы становления национальных языков в связи с- общими условиями возникновения нации, не отождествляя «общие языки» различных общественных эпох.
       Н. Я. Марр вел решительную борьбу с антинаучной теорией «родословного древа» и «праязыка», согласно которой общность национальных языков отодвигалась в доисторическое прошлое. Не «национальные языки древности» распались на диалекты, а сами диалекты, сближаясь и скрещиваясь, образовали национальные языки в буржуазную эпоху общественного развития, когда складывались нации и национальные государства.
       Точно так же советское языкознание не оперирует абстрактным «внеисторическим» понятием «диалект», а различает диалект племенной, территориальный, социальный в связи с историческими условиями существования того или иного диалекта и его отношением к «общему языку».
[77]              
       Буржуазное языкознание; обходит молчанием противоречивость в развитии языков и революционные сдвиги, характерные для истории их возникновения. Даже непосредственно доступные материалы по- истории языковых отношений в буржуазном обществе изучались старым языкознанием без учета' классовой дифференциации, классовой борьбы, находившей отражение и в языке. Советские ученые (см. работы проф. В. М. Жирмунского и др., посвященные классовой дифференциации в языке) и здесь пытаются по-новому разрешать вопросы исторического языкознания.
       Н. Я. Марру принадлежит учение о стадиальности в языке — попытка наметить качественные сдвиги в истории языка с момента его зарождения до наших дней. Учение это остается пока незавершенным; однако ряд исследований в области истории слов и грамматических форм подготовляет условия для решения этой проблемы.
       Показательно, например, данное Н. Я. Марром' разъяснение грамматического рода в языке. Непонятная и иррациональная с точки зрения современного мышления классификация имен по роду в индоевропейских языках находит себе объяснение при сравнении с целым рядом неиндоевропейских языков (африканских, яфетических, северных и др.), сохранивших более сложную, дифференцированную классификацию имен. Известны языки, насчитывающие два десятка и больше так называемых классов имен, различаемых посредством особых показателей. Вместе с тем количество классных показателей всегда больше, чем число самих классов имен, что указывает на процессы.
[78]    
во-первых, упрощения старой системы классификации предметов и явлений окружающего мира и, |Во-вторых, замены ее другими принципами классификации. Если в африканских языках банту насчитывается более двух десятков классов, в том числе класс людей, класс животных, класс отвлеченных понятий, класс имен действия и состояния и т. д., то в некоторых кавказских языках эта система уже значительно упрощена. В аварском, например, насчитывается всего три класса: класс мужчин, класс женщин и класс всего остального.
       Материалы языков с классным делением имен «свидетельствуют о том времени, когда человек на •основе другого мировоззрения различал и классифицировал предметы окружающего мира. Имена классифицировались в общем по их социальной роли, по степени значимости того или иного предмета в общественной деятельности, конечно на основе миропонимания тогдашнего человека,
       Слова меняли свое значение потому, что расширялось количество предметов, познаваемых человеком, глубина их познания, менялось отношение человека к предметам объективной действительности. Между тем, сами показатели былых (норм классификации могли сохраняться, неся уже другую языковую функцию, меняя свою функциональную семантику. В этом плане должны быть разъяснены и показатели рода в индоевропейских языках: выражая совершенно актуальные грамматические значения в современном языке (связь между членами предложения и т. д.), по-
[79]    
казатели рода восходят к классным показателям: древнего языка, свидетельствуя о былом миропонимании человека.

         Связь языка с общественными отношениями

        Представители новейшего западноевропейского языкознания называют свое учение «социологическим», желая этим подчеркнуть, что они признают связь языка с отношениями людей в обществе. Обращая острие своей полемики главным образом против биологических (концепций в языкознании, имевших хождение во второй половине XIX в., «социологическая» лингвистика всячески декларирует общественный характер языка. Однако «социологизм» индоевропеистики был и остается поверхностным, чисто декларативным. Критика «социологами» индивидуализма в языкознании всегда была недостаточной:                 самим представителям «социологической» лингвистики никогда не удавалось сколько-нибудь радикально преодолеть своего индивидуализма, правильно разрешить противоречие между языком как фактом индивидуальной деятельности и языком как результатом и орудием общественного развития. Буржуазная лингвистика никогда не доходила до понимания: сознания людей как отображения объективной реальности, до понимания духовной жизни общества как отражения материальной его жизни, как отражения бытия.Индоевропейская лингвистика, по сути дела, не ушла дальше голого признания языка общественным явлением. При переходе от декларации к
[80]    
практическим языковедным проблемам декларация не мешала лингвистам продолжать исследование в старом индивидуалистическом плане, в плане отрыва языка и мышления от общественного развития. В новейшее время одни из буржуазных лингвистов продолжают считать, что реальное бытие имеет только язык каждого индивидуума, а язык народа, язык данной общественной группировки рассматривают как фикцию. Другие «социологи» советуют рассматривать язык как систему, которая признает только свой собственный порядок; они считают, что при изучении грамматической системы языка нужно отвлечься от таких фактов, как история народа, история его культуры и т. д.
       В противоположность буржуазному социологизму советское языкознание стремится материалистически разрешать проблему связи языка и мышления с развитием человека в обществе. Н. Я. Марр относил язык к явлениям духовной жизни общества, к явлениям идеологии. Но из этого как раз и следует, что язык и мышление не могут рассматриваться как самодовлеющая, независимая система. Источник формирования и развития языка, как и всякого явления духовной жизни общества, следует искать не в самом языке, а в условиях материальной жизни общества, в общественном бытии, отражением которого является духовная жизнь общества, включая язык. «Яфетическая теория учит, что язык, звуковая речь, ни в какой стадии своего развития, ни в какой части не является простым даром природы. Звуковой язык есть создание человечества. Человечество сотворило свой язык в процессе труда
[81]    
в определенных общественных условиях и пересоздаст его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению».[24]
       Одной из важных лингвистических проблем является происхождение языка. Наука в течение долгого времени занимается разрешением этой проблемы. Одна теория сменяла другую, была создана огромная литература, а правильного, удовлетворительного решения этой проблемы так и не было найдено. Дошло, наконец, до того, что во второй половине прошлого века виднейшее лингвистическое общество исключило вопрос о происхождении языка из круга лингвистических проблем, считая, что языкознание принципиально не может постигнуть условий, при которых возник язык. Индоевропейское языкознание тем самым признало, что оно бессильно разрешить генетические проблемы языка. Последнее 50-летие традиционная лингвистика почти не занималась этой проблемой, объявив, что она не относится к языкознанию. На ученых, пытавшихся продолжать исследования истории языка вплоть до его истоков, до условий возникновения, смотрели свысока, как на людей, которые не стоят на уровне современной науки. Бессилие было возведено в добродетель.
       Проблема происхождения языка (как и проблема определения языка) непосредственно примыкает к основному вопросу философии — к вопросу об отношении мышления к бытию, духа — к природе. Материалистическое учение о языке рас-
[82]       
сматривает мышление как продукт-материи, достигшей в своем развитии высокой степени совершенства, и возникновение языка и мышления объясняет условиями материальной жизни общества.
       Представители идеалистических учений считают язык самодовлеющей системой произвольных символических знаков, отрицают связь языка с экономическими отношениями и заявляют о невозможности познания условий его возникновения.
       В работе Ф. Энгельса «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны» содержатся руководящие идеи материалистического учения о происхождении языка: «Развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стала ясней польза этой совместной деятельности для каждого- отдельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе орган: неразвитая глотка обезьяны преобразовывалась медленно, но неуклонно, постепенным усилением модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим».[25]
       Ф. Энгельс показывает, как язык и мышление развиваются из материальных условий жизни пер-
[83]    
вобытного человеческого общества в результате общественного труда. В процессе коллективного труда развивается и орган мышления — мозг человека: «Сначала труд, а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьян мог постепенно превратиться в человеческий мозг».[26]
       Эти и другие указания классиков марксизма относительно происхождения языка Н. Я. Марр разрабатывает на фактическом лингвистическом материале. Согласно его воззрению, членораздельной речи предшествует длительный период кинетической речи (языка движений, жестов). Развитие языка движений — от примитивного жеста к более совершенному — подготовило возможность скачка из мира животного крика в область звукового слова человеческого языка. Звуковая речь возникает первоначально в тесном единстве со всей первобытной идеологией. Так, первобытное искусство возникает первоначально в диффузной (слитной, нерасчлененной) форме. Элементы хоровой песни, пляски, игры, изображения, языка и т. д. представляют при их возникновении слитный комплекс, и лишь впоследствии происходит выделение отдельных видов искусства и вместе с ними — особо — и языка.

         Некоторые выводы

        Таким образом, руководствуясь марксистско- ленинским учением, Н. Я. Марр стремился матери-
[84]    
алистически разрешить вопросы связи языка и мышления с развитием общественной жизни. Не трудно заметить, что главные идеи нового учения о языке неразрывно связаны между собой. Основы нового учения можно было бы излагать в другом порядке, в другом плане, но сущность осталась бы той же.
       Для советских лингвистов создались выдающиеся условия, полностью обеспечивающие мощный расцвет лингвистической мысли в нашей стране. Можно указать по крайней мере на три обстоятельства, в совокупности создающие основы успеха нашей языковедной теории.
       Советский Союз представляет такое разнообразие сочетаний разносистемных языков, подобных которому не знает ни одна страна в мире. Система индоевропейских языков представлена у нас высокоразвитыми славянскими языками, балтийскими, армянским, молдавским и прекрасным сочетанием иранских языков. В Советском Союзе сосредоточены финно-угорские, тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские языки. Многообразие языков в каждой из этих групп столь велико, что сравнительно-грамматическое изучение может составить яркую картину их исторической изменяемости. Неисчерпаемым кладом для лингвиста является поразительное множество яфетических языков Советского Кавказа, сыгравших такую важную роль в формировании нового учения о языке. Чрезвычайно ценны для общего языковедения палеоазиатские языки Северо-востока нашей страны. Можно было бы, если бы в этом существовала надобность, не выходя за пределы нашей родины.
[85]   
практически охватить изучением мировой глоттогонический процесс.
       Изумительное языковое богатство нашей страны приобрело особую ценность в связи с тем, что родная речь стала у нас «мощным рычагом культурного подъема» (Н. Я. Марр). Невозможно переоценить все значение ленинско-сталинской национальной политики для развития цивилизации и прогресса. В течение короткого исторического времени советская культура, социалистическая по своему содержанию, приобрела значение мировой культуры, потому что она явилась результатом слияния десятков живительных родников национальных культур, объединенных единой и вдохновляющей идеей коммунизма. Непрерывный рост национальных культур выявляет всю заложенную в них силу и представляет исключительные возможности для исследователя языка. С другой стороны, развитие национальных культур предъявляет все более высокие требования к советским исследователям, стимулируя и поощряя их труд. Советское языковедное исследование ставит на первое место выявление семантической эволюции и функции языковых форм. Но это означает максимальное проникновение в «дух» языка, которое предполагает знание его как языка родного. Лучше всего такое глубокое проникновение доступно национальным кадрам, достаточно подготовленным для того, чтобы обеспечить в исследовании все достижения современного языкознания, и вместе с тем обладающим всеми преимуществами исследователей своей родной речи.
[86]    
Ленинско-сталинская национальная политика, вызвавшая к жизни расцвет национальных культур Советского Союза и создание национальных кадров лингвистов, является, таким образом, вторым из стимулов (прогресса советского языкознания.
       Есть, однако, еще один решающий момент, определяющий пути прогресса советского языкознания. Советским лингвистам вручено могучее оружие — учение марксизма-ленинизма. Советские лингвисты, современники и ученики В. И. Ленина и И. В. Сталина, избавлены от сковывающих пут буржуазного формализма, господствующего в зарубежной официальной науке. Наша задача — бережно хранить оружие марксистско-ленинского анализа, постоянно оттачивая и совершенствуя его в борьбе с методологией буржуазного языкознания и идеалистическими заблуждениями в нашей собственной среде. Учение марксизма-ленинизма вдохновляло Н. Я. Марра, оно же является путеводной звездой советских языковедов, последователей Н. Я. Марра.
       Н. Я. Марр видел условия для дальнейшего развития нового учения в постоянном расширении языковедной базы материалами все новых языков, одновременно с этим — в постоянном углублении лингвистического анализа на основе диалектического материализма. В этих путях и создается марксистско-ленинское языкознание. В нашей стране эта задача имеет конкретные формы своего разрешения. Первоочередной задачей советского языкознания является всестороннее и глубокое исследование богатейшего и разнообразнейшего материала языков Советского Союза.
[87]    
И. В. Сталин в своем докладе на XVI съезде ВКП(б) указывал: «Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявив все свои потенции, чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт, — в этом именно и состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре».[27]
       И. В. Сталин в предельно ясной форме указывает и перспективы развития языка: «...расцвет национальных культур (и языков) в период диктатуры пролетариата в одной стране в целях подготовки условий для отмирания и слияния их в одну общую социалистическую культуру (и в один общий язык) в период победы социализма во всем мире».[28]
       Новое учение о языке потому и признано передовым, что оно разрушило искусственные перегородки между языками, создав научные предпосылки для сравнения языков вне зависимости от их генетического родства. Коллективными усилиями советских лингвистов должна быть создана новая сравнительная грамматика и лексикология,
[88]    
базирующиеся в первую очередь на языках Советского Союза. Эта работа ведется в нескольких направлениях.
       Развитие единой письменности для ряда языков на основе русской графики обусловливает развитие сравнительной фонетики наших языков. Из сравнения разносистемных языков по их грамматическим значениям возникает и сравнительная грамматика. Создание целого ряда словарей языков Советского Союза подготовляет материал для сравнительной лексикологии.
       Сравнение языков должно вестись в наших условиях через посредство русского языка. Это оправдано практикой нашего строительства. Необходимо на возможно большем и (возможно разнообразном материале выявить общность в развитии основных, первичных грамматических значений в языке и определить специфику выявления этих первичных значений через посредство вторичных значений (категорий), при помощи своеобразной грамматической техники. Завершение этой работы, хотя бы в начальной стадии, даст огромные результаты не только практического, но и теоретического характера, так как оно возможно лишь на путях марксистско-ленинского учения.
       Работа, начатая в этом направлении Н. Я. Марром, с успехом продолжается ближайшим сотрудником и преемником его дела акад. И. И. Мещаниновым. Вот как оценивает работу И. И. Мещанинова и его учеников выдающийся русский лингвист покойный акад. Л. В. Щерба:
[89]    
        «В течение ряда лет И. И. Мещанинов изучал один за другим малописьменные языки СССР, отличающиеся своеобразной структурой (северные языки, ряд кавказских и турецких языков). Во всех этих языках выявлялись синтаксические отношения. Таким образом, И. И. Мещаниновым была создана стадиальная сравнительная грамматика, которая принципиально отличается от традиционной классической сравнительной грамматики. В стадиальной сравнительной грамматике устанавливается не тождество самих слов, а сходство в их идеологическом происхождении при полной конкретно- исторической взаимозависимости.
       «Очертания подобной стадиальной сравнительной грамматики еще не окончательно определены, но работа, начатая И. И. Мещаниновым, продолжается».[29]
       Советская лингвистика никогда не отказывалась, не отказывается и теперь от использования огромного лингвистического наследия. Разрешение задач, стоящих перед советским языкознанием, предполагает критическую переработку старой лингвистики и использование всех ее достижений, однако основу своего развития советское языкознание видит в учении марксизма-ленинизма и в интенсивном изучении культур народов Советского Союза.
       Хотелось бы закончить статью полными глубокого смысла словами В. М. Молотова: «Поставленные нашим великим вождем И. В. Сталиным задачи «превзойти в ближайшее время достиже-
[90]    
ния науки за пределами нашей страны» достойны ученых, путь которых вперед освещен светом учения марксизма-ленинизма и расчищен от пережитков прошлого великими завоеваниями нашей Советской Родины. Служа своему народу, мы испытываем тем большее удовлетворение, что в теперешних условиях этим мы служим всему делу прогресса и лучшим целям науки».[30]

СОДЕРЖАНИЕ

Акад. И. И. Мещанинов. Новое учение о языке на современном этапе развития… 3

И. И. Цукерман. Н. Я. Марр и советское языкознание… 47