[105]  
        Прошло десять лет со дня кончины величайшего советского ученого-академика Н. Я. Марра. С его именем связан один из исключительно интересных в истории науки периодов перестройки основных концепций языковедения, выразившийся в новом лингвистическом направлении. Это направление получило наименование «яфетической теории», а затем «материалистического языкознания» или «нового учения о языке».
        Воспитанник первоклассной школы, Н. Я. Марр с самого начала своей научной деятельности жил и работал в окружении крупнейших специалистов как русских, так и иностранных. Отличаясь исключительными способностями, редким дарованием и огромным трудолюбием, он всю свою жизнь, до последних дней, горел творческими стремлениями. Новатор по самому складу своего ума, он неутомимо искал новых путей, нередко входил в споры, даже борьбу с окружающей его научной средой. Он не склонен был уступать высказываемых им положений и в защиту их проявлял необычайную горячность. Это был пламенный, вечно борющийся за свои позиции ученый. В то же время он в семейном, домашнем кругу был хлебосол, интереснейший собеседник, прекрасный, отзывчивый учитель и товарищ и на-редкость добрый человек.
        При своей колоссальной эрудиции, при своем исключительном творческом таланте Н. Я. Марр все же отнюдь не отличался самомнением. Наоборот, он был необычайно скромен. Он решительно отстаивал свои научные выводы и иногда резко обрушивался на тех, кто не разделял его взглядов, только потому, что считал правильными свои утверждения и был твердо и искренне в этом убежден. В то же время своих учеников, а нередко и собеседников из числа молодых ученых, он как-то не мог, в беседе с ними, ставить на низший по сравнению с собой уровень знаний. Он как-то забывал, что другие в его области знают меньше, чем он сам, и, во всяком случае, не учитывал этого. На такой почве бывали недоразумения. В частности, по той же причине он с трудом приноравливался к аудитории и вовсе не приноравливался к читателю. Его печатные работы осваиваются с трудом. Его лекции, чрезмерно насыщенные материалом, были тяжелы. Все же и печатные работы и лекции его необычайно увлекательны. Они увлекательны свежестью высказываемых положений, горячностью отстаивания своих взглядов и глубиной исследовательской мысли. Каждая работа, каждая лекция вносили что-нибудь новое. Поэтому они с особым вниманием читались, слушались и воспринимались.
        Состав аудитории в мое время, лет 25 назад, был немногочислен и весьма своеобразен: один студент, два сотрудника исследовательского института, два доцента (в том числе и я) и даже один профессор (ныне академик В. В. Струве). Из года в год в течение ряда лет мы слушали его
[106]   
курс, иногда один и тот же курс. Но все эти курсы каждый год представ
ляли собой нечто новое. В них Николай Яковлевич вкладывал то, что им
прорабатывалось в течение года. Он выносил на лекцию не только свежий
материал, но и свежие мысли, возникавшие у него по мере углубления в
языковый анализ. Перед глазами аудитории проходил весь творческий
путь крупнейшего ученого — путь захватывающего интереса и необычайной
глубины. Позднее Н. Я. Марр перешел на чтение лекций в большой ауди
тории, самой разнообразной по своему составу. Тут были и филологи,
и историки, и археологи. Но и здесь его лекции не снижались
ни по своему содержанию, ни по своему интересу. Н. Я. Марр за
служенно пользовался исключительной популярностью и любовью среди 
студентов.
        К лекциям Н. Я. готовился крайне добросовестно и всегда заново. Весь их текст всегда бывал написан. Но стоило ему после окончательной обработки лекции заняться каким-либо другим заинтересовавшим его вопросом или прочесть какую-либо новую книгу по своей же специальности и заинтересоваться ею (в большинстве случаев отрицательно), как написанный заранее текст лекций откладывался в сторону. Н. Я. тут же в аудитории обрушивался со всей присущей ему горячностью на неприемлемые взгляды другого специалиста, разбивал их и на разрушенном месте воздвигал свои, более обоснованные построения. Бывало и так, что лекция в самом процессе ее чтения вызывала новые, дополняющие мысли, тогда она прерывалась на середине, листочки откладывались в сторону и шло живое изложение. Н. Я. Марр творил тут же, на лекции. И именно эти лекции бывали наиболее показательны и слушались с захватывающим вниманием. Свои новые выводы, иногда резко меняющие его же собственные построения предыдущих лет, Н. Я.Марр сразу выносил на широкое ознакомление и обсуждение.
        Так создавалось новое учение о языке. Шаг за шагом завоевывались новые позиции, менялись и уточнялись научные концепции. Вместо одних выдвигались другие, и все это проходило на глазах у слушателей на многолюдных собраниях университета и Академии Наук. Где здесь был профессор и где академик — судить трудно. У Н. Я. Марра это сочеталось воедино. Он был одновременно и кабинетным ученым, и популяризатором нового учения, и педагогом. И везде он был одинаково интересен, одинаково высок и одинаково ценен.
        Языков Н. Я. знал громадное количество. Часть их была освоена еще на школьной скамье, часть изучена по, подлинным памятникам письма древнего времени, часть привлекалась вновь по свежим материалам живой речи. Каждый вновь привлекаемый язык обрабатывался им до мельчайших деталей. Язык, ему мало известный, он не любил брать из чужих рук. Он его изучал среди самих носителей данной речи. Для этого он месяцами оставался в глухих местах Кавказа, специально ездил к чувашам, мари и удмуртам в Приволжье. Когда в круг его интересов вошел язык басков, он нарочито ездил на Пиренеи. Затем бретонская речь привлекла его на север Франции, а берберский язык увлек его в. Северную Африку. Он мечтал посетить Южную Африку и Америку. В последние годы своей жизни он совершил длительную поездку по Турции.
        Везде он собирал необходимые ему сведения на месте. Вернувшись в Ленинград, он посвящал зимние месяцы обработке собранного материала и записям своих полевых работ. Одновременно он сличал полученные им данные и сделанные по ним выводы с существующей научной литературой, с которой, конечно, он частично был ознакомлен идо своей летней командировки. Летние месяцы он вновь проводил в тех же районах, проверял свои зимние наблюдения, собирал свежий материал и т. д. Через два-три года такой кропотливой и весьма трудоемкой работы язык оказывался вполне освоенным.
[107]             
        Ничего нет удивительного в том, что таким образом проработанный строй языка давал возможность Н. Я. Марру делать выводы, недоступные другим исследователям его же окружения. Сам собирая материал и вникая в него в процессе собирательской работы, он наблюдал и одновременно приходил к определенным выводам, тут же на месте их проверяя и развивая. То, что нуждалось в подтверждении, могло быть подкреплено соответствующей справкой здесь же в наличных живых,фактах разговорной речи. Более того, он постоянно делился ходом своих мыслей со своими осведомителями. Тем самым он возбуждал их собственную инициативу, что равным образом содействовало более полному раскрытию сложных сторон, изучаемого языкового строя. Это была прекрасная школа, в которой быстро росли участники его периодически повторявшихся полевых работ. Именно здесь наиболее ярко выступал сам гениальный исследователь. Его живая исследовательская мысль росла и крепла в процессе непосредственного стыка с живыми языками. Тут на самой практической почве выковывались основные языковедческие концепции. Все это затем в зимние месяцы выносилось на доклады и лекции. Естественно, что при таких условиях ученый с характером и темпераментом Н. Я. Марра не мог стереотипно» повторять своих лекций из года в год.
        Обладая широким охватом языкового материала, указанным способом проработанного, Н. Я. мог свободно прибегать к сравнительным сопоставлениям. Они в свою очередь вели к выявлению тех общих начал, которые скрыты и затуманены внешними формальными расхождениями. На этой почве вскрывалась та движущая основа, которая объединяет внешнее многообразие языковых форм. Каждая из них имеет свое назначение и свое смысловое содержание, Общность последних вовсе не ведет к общности грамматической формы. Тем не менее многие разновидности последней, даже весьма далекие друг от друга, могут оказаться выразителями одного и того же назначения и носителями одного и того же содержания. На этой почве укреплялось положение об едином глоттогоническом (языкотворческом) процессе.
        Неуклонно проводимая и крайне напряженная работа в отмеченном направлении поставила исследователя на недосягаемую высоту. Он был хозяином материала. Он видел в нем то, что ускользало из поля зрения других, занимавшихся теми же языками. Если с этой стороны подойти к Н. Я. Марру и задаться вопросом, что мог он дать для языковедения, то сам собой напрашивается ответ: он должен был, идя от одного языка к другому, перейти к проблематике общего языковедения и в этой области сказать свое руководящее слово. К проблематике общего языковедения он и перешел. Обладая исключительной памятью, прекрасным знанием лингвистической литературы и самого материала, Н. Я. Марр действительно мог приступить к сравнительному обзору в масштабах, невольно удивлявших других исследователей. Иностранные ученые при встрече с ним всегда уступали ему первое место, преклоняясь перед его авторитетом мирового ученого и его, обширными познаниями, хотя далеко не всегда правильно оценивая его научные построения и выводы.
        Между тем, подход Н. Я. Марра к языку был действительно необычен. Уже с 20-х годов он еще сильнее обострил свои и до тех пор достаточно остро стоявшие поиски первопричины, движущей языковое развитие. Он и раньше прочно стоял на понимании языка как продукта социальной среды. Теперь движущие силы социальной среды получили свое разрешение. Они вскрыты и установлены в трудах марксизма—ленинизма. Н. Я. сразу воспринял новую руководящую линию, хотя и не сразу точно применил ее к области своей специальности. Он увидел необходимость выйти за рамки языкового материала, чтобы затем глубже уйти в его же понимание. Сам языковый материал, взятый в отдельности, не поддавался еще непосредственному внедрению необычной для языковедения методологической постановки. Приходилось расширить область исследований, чему
[108]      
шла навстречу и прошлая практика самого Н. Я. Марра. Он и раньше параллельно занятиям над языками вел на Кавказе и в Ване археологические работы.
        Изучая язык на месте, Н. Я. Марр одновременно знакомился с бытом населения, с его историческим прошлым. Он брал таким образом язык во всем его облике, не отрываясь от облика говорящего на нем народа. При таких условиях языковый материал исследовался наиболее полно и наиболее разносторонне, а результаты работ оказывались наиболее яркими. Язык в такой обстановке его изучения не только не отрывался от обусловливающей его социальной основы, наоборот, он наиболее полно насыщался и проникался ею. Здесь наблюдательный исследователь мог наяву убедиться, насколько односторонни и потому далеко недостаточны одни лишь формальные описания языковых фактов без объяснения их конкретного содержания и социального значения. Сами по себе они крайне сухи для того, чтобы дать полное о них же представление. Отсюда идут нападки Н. Я. Марра на формально описательные грамматики, нападки, понятые многими совершенно неправильно.
        Некоторые из последователей Н. Я. Марра, в особенности после его смерти, боялись самого термина «формальный анализ». Между тем Н. Я. Марр никогда не отрицал необходимости наиболее точного описания формы и сам давал исчерпывающую картину формальной стороны- языка. Такова его грамматика не только старых лет, но и самых последних годов, например грамматика грузинского языка, написанная на французском языке и насыщенная таблицами парадигм склонения и спряжения. Н. Я. Марр возражал против формального описания как самоцели. На форму он смотрел как на социально обусловленное историческое явление, и с этой стороны требовал подхода к ней. Н. Я. Марр не разрывал формы с вложенным в нее содержанием и рассматривал их вместе как одно неразрывное целое. Он настаивал именно на таком понимании основных задач, стоящих перед лингвистом. Через содержание форма связывается с социальным носителем речи, с его жизненными потребностями и свойствами, в чем и отражается социальный момент в языке. Социальная основа через действующие нормы сознания находит свое выражение в языковом строении. Форма без содержания не есть социально значимое явление, она же вне этих условий не выступает элементом человеческой речи.
        Всякая форма имеет социальное значение. Случайных форм в языке не существует. Одни грамматические формы уточняют семантику слова, другие формы имеют своим назначением выражать значение другого слова в сочетаниях ряда слов и т. д. Даже звуки человеческой речи остаются таковыми только при наличии социального их значения. Звуки без такого значения не являются фонемой. Случайных звуков и случайных сочетаний звуков в языке не имеется. Все в языке социально обусловлено и все в нем поэтому исторично. Если это так, а в этом сомневаться не приходится, то все в языке может быть понято и правильно истолковано только при углублении в лингвистический анализ правильного понимания исторического процесса. Таков вывод, к которому пришел Н. Я. Марр. Он стал на путь историка-диалектика, оставаясь лингвистом. Отсюда идет его понимание изменчивости языковых форм и самого языка в поступательном движении не плавном, эволюционном, а ступенчатом, разнокачественном, что и формулировано им в схеме стадиальных переходов, схеме, правда, оставшейся недостаточно уточненной в своих деталях. Этой схеме подчиняется все в языке. Все в нем переживает качественные изменения, и сам язык в его целом переходит из одного стадиального состояния в Другое. На этом основан палеонтологический анализ, который Н. Я. Марр начал и пока ограничил изучением слова, его оформления и изменчивости в смысловом значении.
        Форма и содержание в их взаимосвязи достаточно ясно выступают при анализе словарного состава языка. Поэтому прежде всего Н. Я. Марр об-
[109]  
ратился к лексике, которая с этой стороны обращала на себя наименьшее внимание. Слово с изменением его значения рассматривалось им в историческом разрезе и вскрыло богатейшие языковые фонды, непосредственно отражающие потребности и особенности общественного строя различных исторических периодов. Языковый материал выступил благодаря этому как первоклассный и притом подлинный исторический источник.
        Не менее ярко выступил бы язык в этом же своем значении, если бы такому же тонкому анализу подвергся и строй предложения. Оно передает законченное высказывание. Поэтому здесь и выступает в полной мере связь языка с мышлением. В предложении, в его построении, может быть даже сильнее, чем в оформлении и смысловом значении слова, выступают действующие нормы сознания. Предложение в своем сочетании слов передает представление о предметности и процессе, в чем и выражается восприятие реальной действительности. Во всяком случае в предложении это выступает значительно ярче, чем в семантике отдельно взятого слова в его словарном значении. Даже формы передачи взаимосвязанности слов в предложении не менее показательны именно с этой стороны. Здесь до необычайности ясно выступают объединения и разделения отдельных понятий, степень их зависимости друг от друга и понимание зависимых отношений, вкладываемое самой социальной средой. Более того, разнообразие в строении предложения и в разновидностях способов передачи синтаксических отношений между словами, входящими в его состав, передает различные возможности выражения норм сознания и различия в отношении социальной среды к самому процессу действия или фиксируемому состоянию в их бытии. Семантика слова с этой стороны менее показательна. Между тем обилие разносистемных языков, типологически с точки зрения синтаксического построения далеко не сходных, содержит в себе в данном направлении исследовательских исканий необычайное богатство. Здесь и может во всей своей силе развернуться сравнительный анализ.
        В такой предстоящей работе получит свое надлежащее место выдвинутое Н. Я. Марром положение о стадиальном развитии языковых форм. Тут уточняется сама проблема стадиальности, благодаря которой яснее выступят качественные различия отдельных грамматических категорий в их сравнительных сопоставлениях по языкам различных систем, а сама грамматическая форма в ее историческом движении выявит идущую смену качественных состояний. На этой почве начнутся первые шаги к построению стадиальной сравнительной грамматики. Н. Я. Марр заложил основу для ее построения. Во всяком случае, он указал тот путь,по которому следует итти. Но чтобы дать такую основу для сравнительных сопоставлений, впервые в данном разрезе проводимых в языке, необходимо было предварительно дойти до постановки вопроса о стадиальности. Н. Я. Марр это сделал.
        Для работы такого колоссального размаха потребовалось много времени. Вполне естественно, что в связи с этим остался ряд проблем, не разработанных прежде и напрашивающихся сейчас к постановке. Часть их стояла и раньше, но до них не дошла очередь. Предварительно, до перехода к ним, требовалось разрешение целого ряда других вопросов, на которых и остановилось внимание неутомимого исследователя. В таком положении был и синтаксис.
        Оформление слова в предложении и вся область синтаксиса остались неисследованными в тех же деталях, в которых подвергалось изучению слово. Причина этого заключалась вовсе не в том, что Н. Я. Марр придавал больше значения слову, чем строю предложения. Как раз наоборот, он не представлял себе слова вне речевого его использования. Этого и не могло быть при всей направленности его научной мысли. Синтаксису он всегда придавал особое значение и постоянно обращался к нему. Но специального о нем исследования он не успел дать. Преждевременная кончина прервала творческий путь. Весь этот славный путь проникнут стремлением оживить
[110]   
науку, которую Н. Я. Марр пламенно любил и которой посвятил всю свою высокоплодотворную жизнь. Он все время неуклонно шел вперед, укрепляя базу для работы по одной из сложнейших дисциплин обществоведческих наук.
        В построениях Н. Я. Марра были отдельные моменты неоправданных увлечений, были даже частичные отклонения от правильного применения методологических установок. Это замечал и сам Н. Я. Марр, вводя соответствующие исправления. Но не в них дело. Они ничуть не уменьшают всей ценности марровских концепций. Он повернул языкознание на новый путь, на правильный путь, открывающий движение вперед в такой первостепенной области знаний, как языковедение.
        Перед нами остается незабываемый облик гениального советского ученого. Таким он вошел в историю науки, таким он и останется на скрижалях мирового языкознания.