[26]
        Ferdinand de Saussure. Cours de linguistique générale publié par Charles Bally et Albert Sechehaye avec la collaboration de Albert Riedlinger. Lausanne-Paris, 1916, Стр. 336.1916.
        Фердинанд де Соссюр. Курс общей лингвистики, изданный Шарлем Байи и Альбертом Сешегей в сотрудничестве с Альбертом Ридлигером, Лозанна —Париж. 1916. Стр. 336.
        Zur Grundlegung der Sprachwissenschaft von Dr. Ernst Otto, Direktor des Realgymasiums in Berlin-Reinickendorf. Bielefeld und Leipzig. 1919. Стр. 155.
        К основам языковедения — др. Эрнст 0тто, директора Реальной школы. Берлин — Райникендорф, Билефельд—Лейпциг. 1919. Стр. 155.
        А. А. Потебня, Полное собрание сочинений. Том первый. « Мысль и язык» -- Издание четвертое, пересмотренное и исправленное. Одесса. 1922. Стр. ХХХ+ 188.

        Эти три книги объединяет то, что все они посвящены самым общим вопросам языковедения.
        Де Соссюр начинает с очерка истории лингвистики. Конечным выводом ее он считает признание, что «язык не организм, развивающийся сам по себе, а продукт коллективного разума лингвистических групп». Делая это положение исходным пунктом, де Соссюр стремится точнее определить объект лингвистики.
        Язык (langue), говорит де Соссюр, не «следует смешивать с речью (langage). «Он одновременно и социальный продукт речи и совокупность условий, необходимых для пользования этой способностью индивидуумами». «Отделяя язык от слова, отделяют: 1) социальное от индивидуального, 2) существенное от несущественного и более или менее случайного». Лингвистику языка необходимо отличать от лингвистики слова.
        Лингвистика, по мнению де Соссюра, входит в более общую науку, которую он называет семиологией (sémiologie, от греческого semeion «знак») и задача которой изучение жизни знаков в недрах социальной жизни. Семиология должна составить часть социальной психологии; в ней должны рассматриваться обряды, обычаи и т. д., как знаки, и тогда эти факты явятся в другом свете. Лингвистическая проблема также прежде всего семиологическая.
[27]
     Таковы главные положения введения. Первая часть посвящена общим принципам, а именно — изучению природы лингвистического знака.
        «Лингвистический знак соединяет не вещь и имя, а представление и звуковой образ». Представление иначе называет де Соссюр обозначаемым (signifié), звуковой образ — обозначающим  (signifiant).
        Лингвистический знак обладает двумя существенными свойствами:  он, во-первых, произволен, а во-вторых, линеен (развертывается во времени, в одном измерении).
        Первое свойство понимается так, что связь между означающим и означаемым произвольна, но не в том смысле, что обозначающее зависит от произвола говорящего, а в том, что оно не мотивировано, т.-е. произвольно по отношению к обозначаемому, с которым оно не имеет никакой естественной связи в действительности. Звукоподражания и восклицания имеют вторичное значение, и их символическое происхождение отчасти спорно.
        Если, однако, по отношению к обозначаемой идее обозначающее является свободно избранным, то, наоборот, по отношению к лингвистической группе, которая его употребляет, оно не свободно, а навязано. Коллективная инерция противится всякому лингвистическому новообразованию. Время, которое обусловливает непрерывность языка, производит как раз обратное действие: оно более или менее быстро изменяет лчнгвистические знаки, и в известном смысле можно говорить одновременно и неизменяемости и изменяемости знака.
        Так де Соссюр приходит к различению лингвистики — статической и эволюционной.
        Все науки, оперирующие с значимостями (valeurs), отличаются внутренней двойственностью. Необходимо различать две точки зрения (две оси): 1) «ось одновременности касается отношений между предметами сосуществующими, откуда всякое участие времени исключено, и 2) ось последовательности, на которой можно рассматривать за раз только один предмет, но где расположены все предметы первой оси с их изменениями».
        Особенно важно это различение для лингвиста, так как язык — система чистых значимостей (système de pures valeurs). Итак, следует различать —
        лингвистику статическую и лингвистику эволюционную или:
        лингвистику синхроническую и лингвистику диахроническую.

         Современная лингвистика до сих нор поглощалась диахронией и не умела точно отличать одновременных состояний от временной последовательности, тогда как противоположность между точками зрения синхронической и диахронической абсолютна и не допускает компромисса. Пример: 

        1) Эти диахронические факты (Gasti > Geste) ни в каком случае не имеют целью выразить значения другим знаком; они имеют основание в самих себе; синхронические изменения, которые могут из них развиться, для них совершенно чужды.
[28]
        2) Эти диахронические факты даже и не стремятся изменить систему. Впрочем, система никогда прямо не изменяется; сама по себе она не изменяема; изменяются только некоторые ее элементы.
        3) Характер состояния, системы, совершенно случаен. В противоположность ложному пониманию, язык — не механизм, создаваемый для выражения каких-нибудь идей. В каждый момент разум вливается в данную материю и оживляет ее.
        4) Диахронические факты совершенно иного порядка, чем синхронические : изменения происходят безо всякого намерения, тогда как синхронические факты всегда значимы. В них всегда идет дело о соотношении двух образований : не Gäste выражает множественное число, а противоположность Gast : Gäste. При этом для выражения какого-нибудь значения нет необходимости в материальном знаке, — достаточно одной «противоположности чего-нибудь с ничем», как, напр., в русск. дело, дел; стрела, стрел; родит. мн. дел, стрел узнается только потому, что это не дело, дела, стрела, стрелы  и т. д. (Ср. «отрицательную форму» и вообще понимание формы у Ф. Ф. Фортунатова).
        В заключении первой части де Соссюр дает схему и окончательную формулировку в таком виде:

        «Синхроническая лингвистика должна заниматься логическими и психологическими отношениями, соединяющими сосуществующие образования и образующими систему, как они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием».
        «Диахроническая лингвистика должна изучать, наоборот, отношения, связывающие образования последовательные, не замечаемые самим коллективным сознанием и которые замещают одно другое, не образуя системы».
        Вторая часть, посвящена синхронической лингвистике. Там интересен высказываемый де Соссюром взгляд, что состояние языка должно быть сведено к теории синтагм и к теории ассоциаций, что и представляет рациональное деление грамматики.
        В третьей части (диахроническая лингвистика) говорится о фонетических изменениях и аналогии. Четвертая часть посвящена географической лингвистике, пятая (последняя) — лингвистике ретроспективной (метод реконструкции, его цель и степень достоверности, лингвистическая палеонтология и др.). 
        Наиболее интересно у де Соссюра разграничение лингвистики статической (синхронической) и эволюционной (диахронической), но разнесение материала по этим двум лингвистикам невсегда убедительно: непонятно, почему аналогия могла попасть в диахронию, хотя ей место, конечно, в синхронии; фонетика помещена только в диахронии, хотя она возможна и в синхронии.
        Указанное разграничение положит конец еще не исчезнувшему заблуждению, будто научна только историческая лингвистика, а статиче-
[29]    
ская — достояние практических руководств по языкам, служащих утилитарным целям.
        Различение значения и вещи («лингвистический знак соединяет не вещь и имя, а представление и звуковой образ») устранит, надо надеяться, смешение исследования значений слов с изучением вещей.
        Особенно важным мне представляется понимание формы, как результата соответствия двух образований. К подобному пониманию давно пришел Фортунатов, оно, можно сказать, уже вошло в русскую лингвистическую науку и даже начинает проникать в школу. На Западе с этими воззрениями Фортунатова были мало знакомы (только по немецкому переводу «Введение в языковедение проф. Поржезинского, сделанному незадолго до мировой войны), а на эту сторону теории де Соссюра там, насколько мне известно, не обратили должного внимания; по крайней мере, ученики де Соссюра не развивали ее в своих работах. Такое понимание формы должно принести обильные плоды особенно при исследовании новых языков. Только опираясь на него возможно будет вполне освободиться от уз традиционной грамматики.

------------  

        Отто иным путем подходит к определению предмета языковедения.
        По его мнению (первая часть книги), обычное деление наук на науки о духе и науки о природе (Гегель, Вундт) не приемлемо: оно разрывает естественную связь изучаемой области. Язык, как психофизическое образование, согласно этому делению, нельзя было бы отнести вполне ни к одним, ни к другим. На том же основании следует отклонить деление наук на науки о культуре и науки о природе (Риккерт).
        Язык в целях научного исследования лучше всего рассматривать с двух точек зрения — деятельности и исторического развития. Таким образом, открываются две большие области: 1. Языковая деятельность, как психофизическая функция: функциональное исследование. Его предмет — язык (das Sprechen), как процесс — die Sprechkünde. 2. Язык, как продукт культурно-исторического развития; эволюционное исследование. Предмет его — исторически-создавшийся язык — die Sprachkünde.
        От опытных наук надо отличать нормативные — этику, эстетику, педагогику, технику и др. Это деление имеет значение и для языковедения, так как на ряду с грамматикой, как наукой эмпирической, не надо упускать из виду стилистику, как соответствующую нормативную науку.
        Необходимость отграничения языка, как процесса, от языка, как культурно-исторического продукта, говорит Отто, до сих пор недостаточно была осознана.
        Дальше Отто устанавливает такие виды эмпирического языковедения:

        1. Исследование, как в области языковой деятельности, так и в области исторически-создавшегося языка, должно быть направлено на установление фактов, на описание сосуществования и последовательности : описательная точка зрения.
[30]
        а) Так, морфология языка, как продукта культуры, изучает, напр., гласный звук в настоящем и прошлом, напр., древ.-фр. u и его изменение.
        Морфология языковой деятельности, наоборот, исследует, как звук произносится (физиология звуков речи).б) Семасиология исторически создавшегося языка занимается установлением объема и содержания значения, эмоционального тона и изменения значения.
        Семасиология языковой деятельности описывает переживание значения, эмоционального тона и изменения значения.
        Семасиология языковой деятельности описывает переживание значения (Bedeutungserlebnis).
        в) Синтаксис исторически создавшегося языка описывает употребление синтактических средств выражения отношений и их изменения в разные эпохи.
        Синтаксис языковой деятельности исследует процессы сознании при расчленении предложения. Это — пограничная область, в котором филолог должен работать рука об руку с психологом.
        Однако, научное исследование не может ограничиться описанием; оно должно также «устанавливать правила и законы, по которым явления соединены». Здесь способы исследования в области языка, как продукта культуры, и языка, как процесса, расходятся.
        В истории развития языка могут быть вскрыты не причинные отношения, а следует привлекать телеологическую точку зрения: надо исследовать условия и побудительные силы (treibende Kräfte). В открытии этих закономерных отношений и состоит объяснение.
        Условия исторических изменений языка основаны: 1) на своеобразности языка звуков, 2) на свойствах окружающего мира и 3) на психофизических свойствах человека.
        Побудительные силы!.. Здесь необходимо сопоставить взгляды Вундта и Марти.
        Язык — только выразительное движение; он «в главные моменты своего развития не подвергается влиянию индивидуального волевого акта» : он — непосредственное создание общенародного духа, в котором воля отдельного может изменить очень мало. Такова точка зрения Вундта.
        Но язык — не только выразительное движение; в гораздо большей степени он — средство общения и, кроме того, служит эстетическим целям. Таким образом, единственно верной является эмпирическо-телеологическая точка зрения Марти, согласно которой в языке осуществляется бессознательная целесообразность. Это, по мнению Отто, дает основание признавать побудительные сипы языка, каковыми и являются удобство, стремление к ясности и к красоте.
        Совершенно иные соотношения в области языковой деятельности: «принцип причинности» здесь должен привлекаться в полном объеме как в морфологии, так и в семасиологии и в синтаксисе. Но это скорее задача, с одной стороны, физиолога, а с другой — психолога.
        О том, как себе представляет Отто языковедение, как нормативную науку, судить трудно: автор уделяет этому вопросу очень мало места,
[31]    
отсылая к специальной своей работе на эту тему («Was versteht man unter Stil? Was ist Stilistic? 1914).
        Вторая часть посвящена языку, как процессу. Здесь интересны параграфы, в которых говорится о значении слова (§§ 3 и 4), об эмоциональной стороне слова (§ 5). Удачно, мне кажется, подходит Отто к решению вопроса об отношении мысли и языка; с исторической точки зрения, говорит он, несомненно, что язык и способность мышления развиваются в тесном взаимодействии, но в процессе говорения мысль, как нерасчлененное целое, предшествует говорению.
        В третьей части возбуждают недоумение первые же строки: человеческий язык, как продукт культурно-исторического развития обнимает:
        1) развитие языка индивидуума; индивидуальный язык; 2) развитие языка совокупности индивидуумов, связанных одним языком: национальный язык; 3) развитие языка человечества, как рода: общий (родовой) язык.
        Прежде всего язык, как продукт культурно-исторического процесса, непременно, предполагает совокупность индивидуумов, социальную среду, а следовательно, индивидуальный язык попал в эту часть совершенно напрасно, ему место во второй части. Не место в этой части и общему языку, который вообще выходит из рамок книги Отто. Он и сам оговаривается, что общего языка нет, но языковедение в общей грамматике может сопоставить основные черты человеческого языка. Однако, это не спасает положения.
        Дальше Отто и обращается к общей грамматике, предупреждая, что цель его — вскрыть данные в опыте общие формы выражения человеческого языка — необходимо отличать от стремления Гуссерля дать основы априористической грамматики.
        Несмотря на это предупреждение, Отто часто впадает в априоризм, а также делает и другую ошибку: нередко навязывает общей грамматике категории привычной автору немецкой грамматики.
        «Sprechkunde», «Sprachkunde» у Отто несколько напоминает «parole», «langue» де Соссюра, но это — единственный пункт сходства. Очень важное различение синхронии и диахронии Отто совершенно игнорирует. Нет у него и ясного понимания формы; морфология смешивается с фонетикой и не отграничивается от синтаксиса. Вообще ценность и значение книги Отто нельзя и сравнивать с огромными достоинствами книги де Соссюра.

         ---------------

        Четвертое издание сочинения А. А. Потебни «Мысль и Язык» снабжено двумя новыми предисловиями (Ляпунова и коллегии редакторов) и довольно большой (X—XXVII) вступительной статьей на украинском языке ученика Потебни — В. И. Харциева.
        Каждый специалист порадуется, что книга, ставшая библиографической редкостью, снова пускается в научный оборот.
[32]
        Прямо-таки трогательно благоговейное отношение редакторов к книге: орфография А. А. Потебни сохраняется со всеми ее особенностями. Единственное, на что рискнул редактор (Ляпунов), — он «позволил себе кое-где в тексте сделать подстрочные примечания этимологического характера, указывая более соответствующие современному состоянию науки этимологии отдельных слов», ибо «написанное в 1862 году сочинение «Мысль и Язык» кое в чем устарело и несогласно с новейшими выводами сравнительного языковедения» (VIII).
        Надо согласиться с редактором, сочинение устарело и не кое в чем только; оно достояние истории, несмотря на противоположные утверждения и Ляпунова («я не буду распространяться о сохраняющемся до сих пор высоком научном значении этого замечательного труда») и Харциева («Потебня ждет своей школы, и она будет»), как достояние истории сочинения Гумбольдта и Штейнталя, которые Потебня популяризирует. Кто теперь будет полемизировать с теориями происхождения языка Беккера и Шлейхера? Для кого новость, что междометия надо отличать от слов? Языкознание и психология за шестьдесят лет, протекших со времени написания книги «Мысль и Язык», не остановились на Гумбольдте и Гербарте. Достаточно припомнить, что за это время сделал Вундт, занимавшийся как раз теми же вопросами, что и Потебня. Но и Вундт — уже не последнее слово науки, и его имя обозначает стадию, пройденную наукою.
        Книгу Потебни нельзя рекомендовать широкому читателю : она не на высоте современной науки, для специалистов же она ценна, как исторический документ, изучение которого может возбудить много полезных мыслей.

Retour au sommaire