[5]
        Задача статьи — дать обзор того, что сделано по этому вопросу в лингвистике.
        Фосслер прав, говоря, что «под разными названиями социология языка уже давно существовала» (Hauptprobleme der Sociologie, 379). Однако, существование «под разными названиями» — всё равно, что существование в скрытом виде. Проблема не ставилась прямо и открыто : лингвисты, как верно замечает Мейе (Année sociologique XI, 790), касались социальной стороны языка только случайно.
        Было две области, где такие случайные ссылки на социальные факторы делались почти всегда, хотя бы мимоходом, — семасиология и диалектология.  Приведу примеры из обеих областей.
        Основатель семасиологии Reisig сделал наблюдение, что в тропах отражается характер нации. Так римляне, как народ воинственный, охотно употребляют в переносном значении слова, взятые из военной жизни. Но сам же R. замечает, что много переносных выражений создалось также на почве сельской жизни. Дело, следовательно, не в характере нации, а в социальных условиях, которые и нашли себе отражение в языке.
        К. Шмидт (Die Gründe des Bedeutungswandels, 1893/4), устанавливая целых десять факторов, влияющих, по его мнению, на изменение значения слов, отводит значительное место и социальным. В результате изменения культурных условий, говорит Ш., появляются новые предметы. Их часто обозначают старыми словами, которые благодаря этому меняют свое значение. Напр. лат. aes сначала —"медная руда", потом — "бронза", далее — "монеты из бронзы" и, наконец, — "деньги" вообще.
        Культурные перемены производят также изменение уже существующих вещей, в силу чего их обозначения меняют свое содержание. Так, наша гимназия совсем иное, чем греч. γυµνάσιον, а обозначение сохранилось то же самое. На изменение значения слов влияет и изменение социальных отношений: лат. advocatus, в республиканское время обозначало человека, привлекавшегося к процессу друга в качестве знатока законa, позднее — адвоката в нашем смысле.
        М. Бреаль (Essai de sémantique, 1897), изучая изменение значения слов, отыскивает исторические условия, при которых эти изменения
[6]
произошли, и эти исторические условия всегда сводятся к известным социальным явлениям.
        У А. Дарсмтетера (La vie des mots, 1886) есть указания на то, что в языке отражаются классовые различия: «В прошлом веке употребляли прилагательное noble для обозначения хищных птиц предназначенных для охоты, как забавы знати (noblesse); по антитезе остальные хищные птицы получили название « ignobles » (129 cтр).
        Более определенные ссылки на социальные факторы находим у М. М.Покровского (Семасиологические исследования в области древних языков, 1896). Приведу несколько цитат:

«...примеры из юридического языка наводят на мысль, что специальные жаргоны (Klassensprachen) у всех народов имеют более или менее сходный синтаксис, и остается только пожелать, чтобы в этом направлении были произведены тщательные исследования», «...греч. τάξις по аналогии с στάσις стало обозначать не только способ расположения и устроения войска, но также и место в боевом строю. Но на этом и оканчивается связь между обоими словами: как στάσις не может обозначать борьбы политических партий и самих партий, так, с другой стороны, στάσις не употребляется о формах государственного строя и пр.... А именно оказывается, что στασις и τάξις ассоциированы друг с другом постольку, поскольку они принадлежат к военному языку т.-е. к одному определенному кругу представлений; равным образом: momentum и pondus (вес, тяжесть) связаны между собою лишь в пределах торгового языка;...'' (34).

« ...слова, обозначающие понятие «говорить», возникли из слов первоначально значивших «сходиться, собираться, собираться в круг». Этот интересный семасиологический переход совершился при посредничестве политического языка. Таково греч. αγορά (от αγείρω собираю народное собрание, речь в народном собрании; ср. αγορητης оратор, άγορητύς красноречие (Од. 8,168); άγοράομαι и αγορεύω говорю в народном собрании. За этими глаголами настолько утвердилась идея «говорить», что они стали употребляться даже вне политического языка, как синонимы λέγειν и проч. « (35 сл.)

        В диалектологии ссылки на социальные факторы еще чаще* и разнообразнее. Главные материалы почерпаю из «Трудов Московской Диалектологической Комиссии». Вып. 1 (1908 г.), 2 (1910 г.), 3 (1914 г.). Так, там отмечается:

1. Влияние путей сообщения.

«Я отмечу, как более или менее затронутые аканьем все селения, лежащие на большой дороге»... (Н. Н. Соколов, Отчет о по ездке в Меленковский и Судогодский у. Влад. губ. летом 1907 г Тр. 1, 122).

«Наконец, следует принять во внимание, что утрате цоканья должно было содействовать расположение Вогнемской волости и перечисленных деревень Ферапонтовской волости на бойком месте, открытом для вторжения нивелирующего влияния — у Мариинской системы и между четырьмя центрами богомолья: Кирилловым, Ферапонтовым и Горицким монастырем и Нил-Сорскою пустынью. Внешнее, преимущественно петербургское, влияние, различие в его степени и отличает друг от друга говоры отдельных селений Кирилловского уезда. Значительную роль в этом отношении играют близости к трактам, а также развитие «питерства». Так, в говоре д. Зуево (Ромашевской вол.), находящейся на тракте, многие характерные
[7]
черты стерлись особенно у мужского населения, в то время как в соседней д. Погостище они сохраняются вполне» (Б. и Ю.Соколовы, Отчет о поездке в Кирилловский у. Новгородской губ. летом 1909 г. Тр. 2, 161 сл.).

«Я описываю говоры большой дороги, такие, в которых происходило сильнее, чем в соседних, очищение (приближение к литера­турному говору) и нивелировка особенностей» (Чернышев, Нар. гов. и т. д.,1909, 3).

2.Влияние школы.

«Большинство населения неграмотно, но подрастающее поко­ление, большею частью, побывало в школе. Школа в области языка имеет свое влияние, главным образом, на уменьшение цоканья, почему иногда среди молодежи есть сознательные замены ц литера­турным ч. То же самое наблюдаем мы у одной сравнительно немо­лодой женщины, научившейся читать у своей дочери школьницы» (Б. и Ю. Соколовы, говор южной части Белозерского у. Новгор. губ. Тр. 2, 52).

3. Влияние культурно-промышленных центров.

«...для большей последовательности нужно выделить из западной группы говоры центра Новгородской губ., именно говоры восточной половины Новгор. у. и говоры Крестецкого и соседней части Боровицкого у. Эти говоры выделяются нами на том основании, что в них заключаются наименее архаичные черты. А именно в них 1) почти не встречается и на месте ѣ.

2) совершенно нет цоканья,

3) нет сравнительной степени на -яе (-ае): миляе, громчае и т. п. Эта утрата некогда бывших явлений произошла в этой части Новгород. г., очевидно, под культурным влиянием. Указанная часть Новг. г. была издавна наиболее культурною и находилась сначала под влиянием Москвы, а потом к этому влиянию еще присоединяется и влияние Петербурга» (Н. Соколов, Народн., гов. Новг. г. Тр. 3, 112).

В переходных говорах Егорьевского у. «московским влиянием могли быть вызваны такие изменения, как усиление редукции неударяемых гласных, постепенная утрата цоканья, отвердение мягкого к перед а, о, у, замена форм «jejé» «ведéте», «пекóт» и т. п. формами «jejo», «ведёте», «пекёт» и т. п. И. Дурново, Краткий отчет о диалектол. поездках... 1910 и 1913 г. тр. 3, 170).

«Он (инспектор городского училища) свидетельствовал, что на а говорят в уезде только около крупных промышленных центров, около села Гуся Хрустального Нечаева-Мальцева и около села Гуся Железного Баташевых. В стороне от этих центров ему известно аканье только в Дмитровской и Шиморской волостях, при чем в последней волости аканье, по его мнению, объясняется присут­ствием по близости промышленного местечка Выксы Нижегор. г.» (Н. Соколов, Отчет о поездке в Меленковский и Судог. у. Владим. г. летом 1907 Г., .Тр. 1, 120).

«Наконец, как курьез, сообщил мне тот же учитель, что те из местных крестьян, которые побывали в Питере, стараются произносить е не только на месте старого ѣ, которое в местном говоре всюду является в виде и, но и на месте старого и, напр. кнега, кнежечка » (Н. Н. Соколов, Тр. 2, 123).

[8]
        Подобных цитат можно было бы привести значительное количество, особенно если обратиться и к иностранной литературе, но все они вполне подтверждают приведенные выше слова Мейе : «социальной стороны языка лингвисты касались только случайно».

2.

        Мейе первый с полной определенностью поставил проблему социологии языка. Это не значит, что он первый вскрыл социальную природу языка. Это было сделано гораздо раньше. Уже В. Гумбольдт это прекрасно сознавал. Несколько цитат подтвердят это положение [1].

«Язык — не произведение (’έργον), a деятельность (’ε νέργεια)». «Наиболее общее выражение его бытия и действия — это посредничество. «Язык всюду является связующим звеном» (409). «Он является соединительным звеном» между одним индивидуумом и другим, межд. отдельным индивидуумом и нацией, между настоящим и прошедшим (410).

Две антиномии выступают перед нами в языке. «Во-первых, следующая. Язык никогда не является делом отдельного человека а всегда принадлежит всей нации, и тем не менее всякий язык предназначен служить орудием самым разнообразным индивидуальностям. Он обладает обоими свойствами, — свойством в качестве единого языка делиться на бесконечное множество, с другой стороны — свойством соединять это множество языков в единый. Во-вторых. Язык это вечно живой процесс творчества, — он по существу своему есть разговор, — и однако же, он не только нечто подвижное, но в то же время и нечто устойчивое: в нем накопляется запас слов и систем правил, благодаря которым он на протяжении тысячелетий вырастает в самостоятельную силу. Он не только нечто высказываемо но в то же время и сказанное» (410).

        Таким образом, Гумбольдт не только обратил внимание на социальную природу языка, он также указал и главнейшую его социальную функцию — посредничество (общение).
        В наше время в том же духе высказался Ф. де Соссюр (Cours de linguistique générale), но еще с большей ясностью [2].
        Речь — индивидуальна и социальна. Она в каждый момент представляет установившуюся систему и эволюцию. От речи (langage) следует отличать язык (langue). «Он в одно и то же время и социальный продукт способности речи и совокупность условий для индвидуального пользования этой способностью». Это индивидуальное пользование способностью речи де Соссюр называет словом (parole)

«Отделяя язык (langue) от слова (parole), одновременно отделяю 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от несущественного»...

        Лингвистика, по мнению де Соссюра, входит в более общую науку — семиологию, задача которой изучение жизни знака в недрах социальной жизни.

[9]
        «Время все изменяет; и язык подвергается действию этого универсального закона». Время позволяет социальным силам производить на язык свои воздействия.
        Как видим, де Соссюр устанавливает не только социальную природу языка, но и зависимость его изменений от социальных факторов.
        Итак, со стороны теоретической лингвистики, Мейе нашел вполне подготовленную почву. Ему надо было найти базу и в социологии, и такой базой он выбрал социологическую систему Дюркгейма. На ней-то мне и придется сейчас, хотя бы вкратце, остановиться.

3.

        Самые существенные положения системы французского социолога — Дюркгейма, сводятся к следующему[3]:

«Социальные факты — явления природы (chose dans la nature), как бы они ни были подвижны и изменчивы, — произвольно изменить их нельзя» (Règles, VI).

Область социологии отделяется от области психологии: нельзя объяснять более сложного посредством более простого (Ib., VII).

«Отличительные признаки социального явления: 1) его внешность по отношению к индивидуальным сознаниям; 2) принудительность действия, которое оно производит или способно производить на эти сознания» (Ib.).

        При изучении социального явления необходимо определить его функции. «Слово «функция», говорит Дюркгейм (Division, 49), употребляется в двух довольно различных значениях. Или оно обозначает систему жизненных движений, в отвлечении от их следствий, или оно выражает отношение соответствия, которое существует между этими движениями и потребностями организма. Так, говорят о функции пищеварения, дыхания и т. д.; но также говорят, что функция пищеварения — способствовать введению в организм жидких и твердых веществ для восстановления его утрат; что функция дыхания — вводить в ткани животного кислород, необходимый для поддержания жизни, и т. д. Дюркгейм употребляет слово «функция» во втором значении: «Спросить, какова функция разделения труда, значит исследовать, — какой потребности оно соответствует».
        Однако, слово «функция» употребляется не только в указанных (биологических) значениях, а также — в математическом — для обозначения зависимого переменного. В этом значении оно тоже применяется в социологии для обозначения причинной зависимости. Этой стороны социальных явлений Дюркгейм тоже не минует. Так, в «De la division du travail social» он ставит себе задачей, сначала, исследовать, «каковы функции разделения труда, т.е. каким социальным потребностям оно соответствует», а затем — определить «причины и условия, от которых оно зависит» (44 стр.)
        При определении причин, согласно Дюркгейму, необходимо иметь в виду следующее: «Причину, определяющую социальное явление, надо искать среди социальных явлений — предшествующих, а не среди состояний индивидуального сознания» (Règles, 135). Другими словами, «социальное явление можно объяснять только социальными явлениями» и нельзя непосредственно объяснять психическими явлениями.
[10]
На этом основании Дюркгейм отводит подражание, как причину социальных явлений. «Подражание есть, бесспорно, явление чисто психологическое; это вытекает уже из того обстоятельства, что оно возникает среди индивидов, не связанных между собою никакими социальными узами» (Самоубийство, 132). Однако, есть несколько пониманий подражания, поэтому необходимо его точно определить. «Мы называем подражанием акт, которому непосредственно предшествует представление сходного акта, ранее совершенного другим человеком, причем между представлением и выполнением не происходит никакой — сознательной или бессознательной — умственной работы, относящейся к внутренним свойствам воспроизводимого действия» (Ib., 142 cл.). Ставя дальше вопрос, «какое влияние имеет подражание на процент самоубийств» (143), Дюркгейм приходит к выводу, что оно на процент самоубийств влияния не оказывает, и делает из этого такое заключение: «Эта глава с особенной ясностью показывает, как мало обоснована теория, делающая подражание важным источником всей коллективной жизни[4]. Нет явления, более легко передаваемого путем заражения, чем самоубийство, а, между тем, мы только что видели, что эта заразительная сила не имеет социальных последствий. Если в этом случае подражание лишено социального влияния, то оно не имеет его и в других случаях, а приписываемое ему значение только кажущееся» (165). Не допустима теория, «утверждающая, что социальный факт представляет собою только обобщенный факт индиви­дуального характера» (166).
        Что касается, далее, метода, то в социологии нельзя пользоваться экспериментальным методом: наблюдатель не может по своей воле видоизменять явление; возможен только, по выражению Дюркгейма, «непрямой эксперимент, или сравнительный метод» (Règles, 153). «Сравнительный метод — единственный, который пригоден в социологии» (Ib., 154). При этом применимы не все его разновидности. Совсем не применим метод остатков. Затруднительно пользоваться методами согласия и разницы. Наиболее подходящим является метод сопутствующих изменений.

4.

        Примыкая к социологической системе Дюркгейма, Мейе прежде всего должен был указать, что в языке есть те признаки, которые Дюркгейм считает необходимыми для социального явления. Это он и делает в нескольких местах. «Часто повторяют, говорит он (Linguistique historique et linguistique générale, 1921 p., 16), что языки не существуют вне говорящих, и поэтому им не следует приписывать автономного существования, подлинного бытия». Таково, напр., мнение Финка (Die Aufgabe und die Gliederung der Sprachwissenschaft, 1905 г.), согласно которому «речь есть деятельность группы индивидуумов; и эта деятельность продукт сознания говорящих; поэтому языки следует изучать не как вещи, а как деятельности, которые выражают дух народов; современная психология, которая не признает никакой реальности за представлениями, показывает, что это иллюзия — изучать языки, как реальности». На это Мейе (Lingu., 16) возражает (ср. так
[11]
же возражения Vendryès, Le Langage, 1921, 277 слл.): «Если реальность языка не субстанциальна, то она все же существует. Эта реальность — одновременно лингвистическая и социальная». Она — лингвистическая, ибо язык представляет сложную систему средств выражения..., в которой индивидуальное новообразование только с трудом может найти себе место»... «С другой стороны, она — социальна, потому что язык принадлежит определенной совокупности говорящих, потому что он является средством общения между членами одной группы и потому, что изменение его не зависит ни от одного из членов группы»... (16 слл.). «Речь — в высшей степени социальное явление. И действительно, она точно соответствует определению Дюркгейма: язык существует независимо от каждого индивидуума, который на нем говорит, и, хотя он не имеет никакой реальности вне суммы этих индивидуумов, он, однако, по своей общности, вне каждого из них; на это указывает то, что ни от кого из них не зависит изменение его и что каждое отклонение вызывает реакцию... Характерные черты — внешности по отношению к индивидууму и принудительности, посредством которых Дюркгейм определяет социальное явление, выступают, таким образом, в речи с полной очевидностью». (Lingu., 230) [5].
        Следуя Дюркгейму, Мейе должен был бы сначала обратиться к изучению функций языка, а затем — к причинам его изменения. Однако, в своих исследованиях он занимается, главным образом, вторым вопросом. Функций языка он касается только мимоходом и устанавливает их две: 1) Язык есть «средство общения между членами одной и той же группы» (Lingu., 16)  коммуникативная функция. 2) «Язык прежде всего средство воздействия, и императив глагольная форма по преимуществу» (Année soc., XI, 796 сл.) функция экспрессивная. Но к этому надо прибавить, что язык служит 3) средством называния — номинативная функция — и 4) средством эстетического воздействия — эстетическая функция.
        Имея это в виду, я в дальнейшем буду придерживаться такого плана:
        I. Функции языка [6].
        II. Причины изменений языка.
        III. Факты языка, как средство восстановления культурно-исторических явлений.

        Эта схема мне нужна, чтобы наиболее всесторонне обозреть явления, относящиеся к моей теме, но я не буду слишком строго придерживаться намеченных рамок и, в случае надобности, из одного отдела буду переходить в другой.

I. Функции языка.

1. Коммуникативная функция.

        Главнейшая функция языка — служить средством общения между людьми. Когда говорят, что «язык — продукт человеческого общества,
[12]
но и человеческое общество не мыслимо без языка»[7], имеют в виду именно эту функцию языка. «В каждой социальной группе, каков бы она ни была и каков бы объем ее ни был, язык играет роль первейшей важности. Это самая сильная связь, которая соединяет членов этой группы» (Vendryes, Le Langage, 282). Как только эта связь, по тем или иным причинам, нарушается, как в разрозненных частях социальной группы вскоре же создаются языковые различия (Ср., напр., английский язык в Америке), и, наоборот, при объединении социальных групп, создается, в том или ином виде, однородность языка. Эти явления обыкновенно называют дифференциацией и интеграцией[8], каковые считают часто тенденциями самого языка[9], но в сущности это — отражение соответствующих социальных явлений. Так себе это и представляет Мейе (Ib., 112 сл.). Причина дифференциации — существование различий внутри более или менее обширной социальной группы.

«Ни одна народность не является, говорит Мейе, вполне однородной, каждая социальная дифференциация может отразиться в лингвистической дифференциации. Так, женщины и мужчины, особенно в обществах низшей цивилизации, образуют очень различные группы, которые иногда имеют и различные языки — случай, наблюдаемый особенно в некоторых местностях Южной Америки; но, не заходя так далеко, даже у европейских народов мужчины и женщины иногда довольно заметно различаются по языку. Каждое общество имеет также тенденцию образовывать различные классы, и по мере того, как члены каждого класса стремятся жить друг с другом, отдельно от других классов, у них создаются особые языки; различные социальные классы большого современного города стремятся занимать особые кварталы; мало по-малу между ними устанавливаются только внешние сношения; часто в современном большом городе язык буржуазии довольно далек от языка рабочих, и ни буржуазия, ни рабочие не составляют единства; есть классы и подклассы — каждый со своими лингвистическими особенностями. Точно так же наблюдаются различия языков в индусских кастах; древние драматурги Индии влагали разный язык в уста людей раз­личных каст — от брахман и царей, которые говорят у них на сан­скрите, и до людей низших каст, которые пользуются сильно изменен­ным пракритом. Там, где существует разделение труда, у каждой профессии есть особые термины, которые неупотребительны или даже неизвестны вне этой профессии». «Народности, которые живут изолированно, разделенные на мелкие группы, имеющие мало сношений одна с другой, могут дойти до обладания такими языками, которые не понятны за пределами племен, иногда очень малочисленных. Так, туземцы Америки представляют бесконечное различие языков, многие из которых имеют некоторые общие черты, но которые настолько различаются в деталях, что не только одно племя не понимает другого, но даже лингвисты, по крайней мере, на первый взгляд, не в состоянии установить классификации» (116).

«В Европе, распадение римской империи допустило дифференциацию латыни, на которой говорили на Западе Европы, на большое количество говоров» (116).

        При социальной интеграции, наоборот, возникает и языковое единство (см. Мейе, Ib., 117 слл.): или это — язык завоевателей, вытеснивший
[13]
местные языки, как, напр., языки европейцев (английский, испанский и португальский), вытеснившие в Америке туземные языки, роль которых теперь незначительна; латинский язык, вытеснивший другие италийские языки, а также этрусский и др., арабский язык и др. под.; или это — один из диалектов, мирным путем получивший преобладание над другими, о чем ниже.

«Условия — политические, экономические, религиозные, которые определяют распространение одного языка,— сложны и разнообразны; никогда не было случая исследовать их детально, потому что для подобных распространений — в прошлом — данные относительно процесса распространения не достаточны; а те, которые происходят теперь, не достаточно изучены в деталях. Одна из стран, где легче всего было бы наблюдать их, — Россия, потому что русский язык, несомненно, один из языков, который наиболее распространяется в современную эпоху; он вытесняет финские языки в тех частях России, где они еще сохранились (кроме собственно финского в Финляндии — автономной стране); он становится общим языком на Кавказе; он распространяется в центральной Азии и особенно в Сибири. Но никто ближе не изучал хода этих явлений. Факты, впрочем, различны, смотря по области: в Сибири дело идет главным образом о колонизации, и русский язык распространяется крестьянами. На Кавказе, наоборот, дело идет о цивилизации; русский язык распространяется через школы, гимназии, университет, а также армией, администрацией, железными дорогами, деловыми сношениями, которые ведутся на русском языке»...[10]  (119).

        С коммуникативной функцией тесно связано понятие диалекта или вообще лингвистического единства.
        Шухардт и французские романисты (G. Paris, P. Meyer и др.) утверждают, что, собственно говоря, диалектов нет[11]. «Никакая, реальная граница, говорит G. Paris, не отделяет северную Францию от южной; с одного конца национальной территории до другого наши народные говоры представляют обширный ковер, различные цвета которого смешиваются в каждом пункте в оттенки, незаметно ослабляющиеся». Это понимание возвращается к «теории волн» И. Шмидта. Мейе, признавая, что такое понимание имеет основания, тем не менее признает существование диалектов и определяет их так: «Если большое количество лингвистических границ приблизительно совпадает, то вполне законно говорить о диалектах» (Année soc., IX, 596).
        Однако, главный признак диалекта, как и всякого лингвистического единства — социальный: «каковы бы ни были различия между говоря­щими, язык един там, где  индивидуумы, понимая друг друга, имеют, сознательно или бессознательно, чувство и волю принадлежать к одной и той же лингвистической группе» (Мейе, Lingu., 80).
        Наряду с диалектами образуются литературные языки.
        Их называют также общими (langue commune, Gemeinsprache) или культурными языками (Kultursprache). Образование их тесно связано с образованием культурных, политических и экономических центров, сношение с которыми становится насущно необходимым окружающему населению. Эти общие языки постепенно вытесняют местные диалекты и стремятся распространиться на всю территорию, занимаемую социальной
[14]
группой; которую называют нацией. Этот процесс наблюдался не раз, происходит он и в наше время. Приводу несколько примеров «Греческое κοινή начало создаваться с того момента, как Афины стали во главе союза ионийских городов. С тех пор независимость каждого города становится все менее и менее реальной, и поэтому местный язык, которого было до того времени достаточно, начинает уступать место универсальному средству общения между всем эллинами; вскоре после Александра создается таким образом общий язык всего эллинизма (койне), перед которым местные говоры исчезают: это простое следствие того исторического факта, что с этого момента эллинизм образовал единство» ... (Мейе, Année soc. VI, 576 Тумб, Die Griechische Sprache im Zeitalter des Hellenismus, 1901 r.)
        Вот подобные же явления, относящиеся к нашему времени Олаф Брок (Die Dialekte des südlichsten Serbiens, 1903 r.) и Г. Гирт (Der ikavische Dialekt in Königreich Serbien, 1903 r.)[12] одновременно опубликовали такого же рода наблюдения над сербскими диалектами. Остановлюсь на работе Гирта.
        Существенная черта икавского диалекта — произношение «и» на месте старого « ѣ », которое в Белградском говоре дало «иjэ». По наблюдению Гирта, почти нет уже человека, который, под влиянием Белградского говора, не подставлял бы «иjэ» вместо «и», хотя бы в некоторых словах; молодые люди, даже неграмотные и не выходившие из своей области, делают эту подстановку систематически; в их говоре остаются только изолированные следы «и». Этот процесс облегчают браки, которые заключаются с женщинами из других местностей, говорящими на иных диалектах, чем их мужья. С другой стороны, в этой части Сербии продолжает существовать семейная община — задруга; поэтому часто в одном доме — несколько женщин говорящих на разных диалектах; такой дом представляет единство, так как население очень разбросано. При таких условиях влияние общего языка особенно велико, и местные говоры оказывают минимальное сопротивление.
        Русские диалектологи могли бы привести много примеров на подобные явления.
        Однако, не только общие языки производят влияние на диалекты как в приведенных примерах; вполне возможно обратное влияние W. Horn (Untersuchungen zur. neuenglischen Lautgeschichte), 1905 г. устанавливает влияние диалектов на английский литературный язык. Это связано, во-первых, с тем, что Лондон, где сформировался общий английский литературный язык, находится почти в пункте, где сталкиваются различные диалекты; во-вторых, население Лондона очень быстро разрослось в самый момент образования общего английского языка: язык установился в тот момент, когда в городе были представлены различные говоры, с одной стороны — древних обитателей, а с другой — пришельцев из провинции.
        Результатом социального дробления являются также — специальные языки. В принципе их существование так же естественно как и существование диалектов; различие заключается только в той что они существуют не один около другого, как диалекты, — а одни над другим. «Под специальным языком, согласно определению Vendryes (293) понимается язык, употребляемый группой индивидуумов, поставленных
[15]
в особые условия». В большинстве случаев специальные языки создаются на основе какого-нибудь общего языка, отличаясь от него только словарем. Так, M. Cohen (Le langage de l'Ecole polytechnique[13]) показал, как небольшая группа индивидуумов, оставленная в особые условия, может образовать специальный словарь (произношение и грамматика чисто французские): словарь этой политехнической школы состоит из французских элементов, видоизмененных и употребляемых особым образом.
        К таким же заключениям приводит изучение языка преступников[14]. У нас — это в основе русский язык. Различия только в словаре. Здесь можно отметить: 1) употребление иностранных слов: турецких: абас — двугривенный, чурек — казенный хлеб; немецких: зухер — сыщик, бан — вокзал; французских: пижон — жертва шулера, мушкатер — полицейский надзиратель; английских: Леди Грин — тюремный священник, и др. 2) диалектизмы: барахло — одежда (сиб.), заплот — забор, ограда (сиб.). лопать — верхняя одежда (сиб.); 3) русские слова и выражения в переносном значении: пекарня — квартира, где изготовляются фальшивые монеты, печь блины — делать фальшивые деньги, невод — решетка в окне, борзой, лягавый, лягаш— сыщик, пеньковый  галстук— виселица, играть на скрипке — пилить решетку для побега и мн. др.
        Впрочем, эти языки могут эволюционировать, все больше отходя от основного языка и не только уже по словарю, но и в морфологии. Такую, повидимому, эволюцию можно заметить в «катрушницком языке» (язык Шаповалов - полуремесленный, полуворовской[15]). В нем сильно видоизменилось уже и спряжение: чуз хлит — я иду, бальба хлит — ты идешь, он идет, чузы хлят — мы идем, бальбы хлят — вы идете, они идут.
        Очень интересный случай представляет язык армянских цыган. По словам Мейе (Lingu., 95), это — «чисто армянский язык по произношению и грамматике, но в словаре нет ничего армянского».
        Роль специального языка может исполнять и чужой язык. Особенно часто таковым является язык религии: латинский язык — у католиков, древнегреческий — в греческой церкви, церковно-славянский — у православных славян, арабский язык ислама, пали — язык южных буддистов, санскрит — язык религии брахман (Мейе, Lingu., 114, Vendryes,. 294).
        Специальные языки часто производят влияние на общие языки.
        По специальным языкам существует довольно значительная   литература (см. y Vendryes). Это, пожалуй, наиболее разработанный  вопрос социальной лингвистики.
        Только с социологической точки зрения может быть разрешен вопрос о правильности языка, тоже непосредственно связанной с коммуникативной его функцией.
        Есть несколько решений этого вопроса. Noreen (Ueber die Sprachrichtigkeit, Indogermanische Forschungen) устанавливает три основных точки зрения. 1) Историко-литературная точка зрения Я. Гримма. Согласно ей, за норму принимается язык опре­деленной эпохи, напр.: язык золотого века — для латинского, язык Вольтера и его современников — для французского. 2) Естественно-историческая
[16]
точка зрения Шлейхера: за норму принимается разговорный язык, как живой организм. 3) Рациональная точка зрения младограмматиков (Leskien, Paul и др.): правильно то, что ясно, просто, недвусмысленно, легко для понимание. Setälä (Ueber die Sprachrichtigkeit, Fin. — Ugr. Forsch., IV, 1904 20 слл.), отвергая все эти точки зрения, утверждает, что надо сообразоваться с употреблением: ошибка в языке — то, что запрещает употребление лингвистической группы в данный момент. Лингвист констатирует это употребление, а не распоряжается им. Соглашаясь с этим мнением, Мейе подкрепляет его такими теоретическими соображениями (А. s. IX, 600): «Правильность существует в каждой лингвистической группе, какова бы она ни была, и в некотором отношении народные говоры более щепетильны в этом смысле, чем литературные языки. Уже потому, что язык есть средство общения между членами общества, он должен быть в большой степени тождественен у всех. В стране, где каждая группа населения более иль менее автономна, существует столько способов говорить правильно сколько местных групп: таков был случай в греческих городах в V в до Р. X. или в селениях Западной Европы в XII веке. Когда, наоборот, между местными группами устанавливаются частые сношения, создаются общие языки у обширных групп; это то, что наблюдается в эллинистический период греческой истории или в государствах современной Европы. Эти языки относительно устойчивы бла­годаря тому, что они употребляются на значительном протяжении, и всякое новообразование встречает препятствие; употребление письма, фиксируя языки, значительно увеличивает их устойчивость, которую школьное обучение делает почти абсолютной; в таких случаях вопрос о правильности решается почти без споров, по крайней мере, временно: правильный язык тот, который употребляется авторитетами группы, официальной литературой и который изучается в школе. Но есть два момента, когда возникает вопрос о правильности: во-первых, когда лингвистическая группа окончательно фиксирует язык, и, во-вторых, когда официальный язык, уже давно фиксированный, очень удалился от разговорного и должен изучаться как своего рода иностранный язык; первый случай был во Франции в первую треть XVII века, а второй назревает в настоящее время. В первом, как и во втором, выбор правильных форм определяется не внутренними достоин­ствами принимаемых форм, а говором доминирующей социальной группы того или иного общества и идеями, которые относительно этого в ней царят».

2. Экспрессивная функция[16].

        Перейду к явлениям, связанным с экспрессивной функцией языка. Для коммуникативной функции, как мы видели, самое важное понимание. Ballу (Le langage et la vie) называет ее интеллектуальной тенденцией языка и  считает консервативным моментом, препятствующим всякому изменению языка. Наоборот, главная задача языка в его экспрессивной функции — выражение эмоций с целью воздействия       
[17]
на окружающих. Ваllу так изображает соотношение между этими функциями, или, как он выражается, тенденциями: «тенденция экспрессивная обогащает язык элементами конкретными, продуктами эффектов и субъективизма говорящего; она создает новые слова, выражения; тенденция интеллектуальная, аналитическая, устраняет эмоциональные элементы, создает из части их формальные принадлежности. Экспрессивная тенденция работает для словаря, а тенденция аналитическая (интеллектуальная) — для грамматики».
        В этой характеристике много справедливого. Действительно, экспрессивная функция имеет дело главным образом с эмоциями; а основной закон эмоциональной жизни заключается в том, что эмоции от повторения ослабляются, — ослабляется и эмоциональная ценность слова. Этим обусловливается большое количество явлений:

1) Нагромождение суффиксов, выражающих эмоции (ласкательных уменьшительных и т. п.). Прежде, напр., палец воспринималось как уменьшительное с суффиксом -ец (Ср. пал- в бес-пал-ый). Теперь слово палец утратило уменьшительный оттенок значения, и в качестве уменьшительного употребляется пальчик — с присоединением нового суффикса -ик (ср. стол-ик). Аналогичные примеры:

мал - ый - малец - мальчик – мальчишечка,
папа-папаша, папенька-папашенька и мн. др.

2) Употребление все новых и новых слов, обозначающих понятия, сильно эмоционально окрашенные. Дело в том, что общество препятствует свободному выражению эмоций (H. Sperber, Ueber den Affekt der Sprachveränderung. 1914. Со ссылкой на Фрейда). В нем существует молчаливое соглашение (цензура) относительно того, что можно и чего нельзя говорить. Эта цензура устраняет все, что признается в обществе неприличным. Цензура порождает эвфемизмы, которые становятся неприличными (на слова переносится эмоциональный тон того, что они выражают), и их приходится заменять другими. Примеры общеизвестны, их нет нужды приводить.
        У народов, стоящих на низкой ступени культуры, существует целая система табу  (Мейе, Lingu., 281 слл., A. s. V, 210 сл.). Так, запрещается произносить название смерти, имя вождя, членов семьи, из которой берут жену и т. д.; табу касается не только собственных имен, но и имен нарицательных, которые звучат сходно или анало­гично запрещенным. Мейе ссылкой на табу хочет объяснить то, что в отдельных индоевропейских языках не сохранилось таких названий для медведя, змеи и др., которые восходили бы к индоевропей­скому праязыку, а возникли новообразования на почве отдельных языков.

3) Тем же стремлением к большей выразительности объясняются плеоназмы, напр.: «Я его видел своими собственными гла­зами», гиперболы: «Сколько лет, сколько зим!» «Я вас сто лет не видал!» и т. п.
        Bally отмечает также, что присутствие и даже только представление другого лица может воздействовать на нашу речь. Это очень легко наблюдать на телефонных разговорах. Невольно вспоминаются также слова Гоголя (Мертвые души): «У нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста» и т. д.

[18]

3. Номинативная функция

        Что социального в этой функции? Обыкновенно называние намечается* в семасиологии вместе с изменением значения слов. Только в последнее время стали его рассматривать отдельно, но матери накопилось еще очень мало для каких-нибудь обобщений. Можно отметить два существенных момента: 1) Обусловленность называют культурно-исторической обстановкой. 2) Существуют эпохи, когда является особенно острая потребность в назывании. Мы живем  в такую эпоху. Потребность в назывании у нас удовлетворяется очень своеобразно — при помощи сокращенных слов, относительно которых есть уже некоторая литература: A. Mazon, Lexique de la guerre de la révolution en Russie. Paris. 1920. R. Jakobson, Vliv revoluce v rusky´ jazyk, Praha, 1921. С. Карцевский, Язык, война и революция, Berlin, 1922 и др.

4. Эстетическая функция.

        Изучение языка в его эстетической функции составляет предмет литературы. Эта область так обширна, что выходит из рамок этой статьи. Одно ясно, что и эта функция языка имеет социальное значение.
        Этот обзор того, что сделано до сих пор по социологии языка не претендует на исчерпывающую полноту, но, я полагаю, вполне достаточен для того, чтобы судить, насколько еще мало сделано в этой области. Читателю бросится также в глаза и неравномерность разработки отдельных вопросов.
        Я питаю надежду, что эта статья и схема, в ней набросанная привлечет внимание исследователей как к проблеме социологии языка во всем объеме, так и к отдельным ее сторонам. Проблема очень сложна; по самому своему существу она требует сотрудничества многих исследователей. Призывом к такому сотрудничеству я и позволю себе закончить свою статью.

БИБЛИОГРАФИЯ.

Командировка в Париж, где я пробыл летом 1925 года около трех месяцев, дала мне возможность значительно расширить знакомство с литературой предмета. Несмотря на это, общее заключение статьи, что социология языка разработана мало и неравномерно, остается в силе. Наиболее разработанным оказывается отдел специальных языков.

I. Работы общего характера.

- « L'Année sociologique» Paris. 1898 и след. С пятого тома (1902) отдел «язык» вел проф. А. Мейе. Здесь можно найти несколько его руководящих статей, много критических отзывов и одну работу: «Comment les mots changent de sens» (t. X, 1905  1906 г.).

- E. Durkheim, Les règles de la méthode sociologique. Paris. 1907. Для усвоения методов Дюркгейма и его школы, к которой примыкает и Мейе, необходимо познакомиться и с другими его работами: «De la division du travail social», 1893; Le suicide (есть и в русском переводе А. Н. Ильинского под редакцией Базарова — «Самоубийство», 1912) ; «Les formes élémentaires de la vie religieuse. Le système totémique en Australie. 1912. .Représentations individuelles et représentations collectives» (Revue de métaphysique et de morale, mai 1898), «Jugements de valeur et jugements de réalité» (Ib., juillet, 1911).

- L. Lévy-Bruhl, Les fonctions mentales dans les sociétés inférieures. Paris, 1909. 461p. Levy-Bruhl — социолог, принадлежащий к школе Дюркгейма. В его книге особенно интересна глава 4: «La mentalité des primitifs dans ses rapports avec les langues qu'ils parlent».

[19]

- G. Tarde, Les lois de l’imitation. Paris. 1895. 4 édition, revue et augmentée. 1904, 424 р. Тард стремится все социальные явления объяснять подражанием, которое притом же ни понимается очень широко. Против таких упрощенных объяснений социальных явлений ссылками на индивидуальную психологию справедливо восстает в своих работах Дюркгейм. В седьмой главе страницы 277—287 посвящены языку.

- W. von Humboldt, «Über die Kawisprache». Это сочинение появилось в трудах Берлинской Академии за 1836 г., 1838 и 1839 г.г. Гумбольдт успел закончить только «Введение»— «Ueber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die geistige Entwickelung des Menschengeschlechts (О различии в строении человеческого языка и о влиянии этого различия на духовное развитие человеческого рода). Здесь ценно одно из ранних признаний социальной природы языка.

- F. de Saussure, Cours de Linguistique générale. Losanne. Paris. 1916 (об этой книге см. выше в статье). 336 стр.

K. Appel, Jezyk i Społeczenstwo (Lingwistyka i Socyologia). Warszawa. 1908, 54 стр. Автор говорит о языковых различиях, возникших на почве социальных  отношений: различия языка разных поколений (старшего и младшего), лиц разного пола, разных классов, и вообще старается выяснить значение социологии для лингвистики. Он упоминает трех ученых, занимающихся социологией языка — А. Мейе, Рауля де ла Грассери и Бодуэна-де-Куртенэ («Próba teoryi alternacyi fonetycznych». Częsc l. Ogólna; w Krakowie 1894, 8°, 146 стр). Последнему он и посвящает свою статью. Raoul de la Grasserie, De la Sociologie linguistique. Отдельный оттиск из «Monatsschrift für Soziologie. I Jahrgang. Nov.-Dez. 1909. Leipzig. 725 — 745 стр. Автор делит социологию на общую и частную. Ко второй, наряду с социологией религиозной, политической, экономической и криминологической, он причисляет и социологию лингвистическую. На 20 страничках он пытается набросать скелет лингвистической социологии: I.  Язык — существенный признак национальности. II. Различия языков внутри государства — постоянный источник возможного разделения: Бретань и Прованс во Франции, Ирландия — в Англии, разнообразие языков в (бывшей) Австро - Венгрии. Диалектические различия. Классовые различия. III. Распространение языка за свои пределы без вытеснения соседних языков, что связано с распространением цивилизации и отражается главный образом в заимствованных словах. IV Различие между языком религиозным, священным и языком народным. V. Взаимное воздействие языков связано с социальными преимуществами: нации могут заимствовать друг у друга. Однако, с различием языков могут быть связаны и социальные неудобства: неприязненные отношения, как между валлонцами и фламандцами в Бельгии, и др. Другая опасность — существование тайных языков преступников: Rotwelsch   — в Германии, langue verte — во Франции и др. VI. Вежливая речь, VII. Лингвистическая палеонтология, основанная на этимологии. VIII. В идиотизмах и других сторонах языка (в морфологии, синтаксисе и даже фонетике) отражается весь характер, темперамент народа.

Как видим, в виду неясности принципа деления, этой схеме недостает отчетливости: некоторые рубрики повторяют одна другую, напр., во II, IV и V одинаково говорится о специальных языках. Schütte, Über die alte politische Geographie der nicht klassischen Völker Europas. Indogermanische Forschungen, XV t., 1903—1904, стр. 211—336. Заглавие не дает никакого представления о содержании статьи, в которой автор ставит вопрос о социальных причинах лингвистических фактов. Так, деление на классы является причиной различия языков высшего и низшего классов, при чем в языке высшего класса содержится много архаизмов. При социальных переворотах языки высших классов часто уничтожаются а вытесняются народными языками. Шютте отмечает также влияние на язык путей сообщения, культурных центров, говорит о языке разных возрастов, полов, о влиянии браков.

- A. Meillet. Linguistique historique et linguistique générale. 1921. VIII—334 стр.

В этой книге собраны статьи, написанные в разное время. Так, здесь перепечатана статья — «Comment les mots changent de sens» из Année sociologique X (1905—1906). Много внимания уделено социальным причинам лингвистических фактов.

- J. Vendryes, Le langage. Introduction linguistique à l'histoire. Paris. 1921.

Непосредственное отношение к социальной лингвистике имеет 3 глава третьей части, где говорится о социальных причинах изменения словаря, а также — четвертая часть «Constitution des langues» ( 1 гл. Le langage et les langues. 2 гл. Dialectes et langues spéciales. 3 гл. Les langues communes. 4 гл. Contact et mélange des langues) и заключение (Le progrès du langage).

- I. Schrijnen, Einführung in das Studium der Indogermanischen Sprachwissenschaft mit besonderer Berücksichtigung der klassischen und germanischen Sprachen. Übersetzt von Dr. Walter Fischer. Heidelberg 1921. Шрийнен различает прямые и непрямые социальные влияния. К непрямым он относит влияния физические (климат, почва, флора, фауна), исторические, политические, и др. От них зависит характерный для той иди другой лингвистической группы ритм. Прямые социальные влияния обнаруживаются в двух случаях: а) исчезновение наречий, благодаря распространению и преобла­данию одного культурного диалекта. Это явление Ш. объясняет подражанием,
[20]
ссылаясь на изречение Тарда: «общество есть подражание» и впадая таким образом в противоречие с самим собою, т. к. несколько выше он определяет «социальный согласно Дюркгейму». b) Изоляция, как следствие выселения и колонизации. Смешение языков, как следствие смешения рас. с) Заимствования. d) Новообразования, вызываемые новыми культурными потребностями, е) Специальные языки, как результат профессиональной дифференциации.

- K. Bühler, «Kritische Musterung der neueren Theorien des Satzes». In-manisches Jahrbuch, VI t. (1918). 1920. Theorien «Vom Vesen der Syntax» (Idealis Neuphilologie, Festschrift für K. Vossler. 1922, стр 54—84). В этих статьях К. В. интересно различие экспрессивной и эффективной функций языка.

Диалекты и специальные языки.

L. Gauchat, Giebt es Mundartgrenzen? (Arch. f. das Studium neueren S. und Litteraturen, t. CXI, 1904, стр. 365 - 403).

- Tappolet, Uber die Bedeutung der Sprachgeographie. Festschrift Morf, ст. и следующие.

- Huber, Sprachgeographie (Bulletin de dialectologie romane, Bruxelles, t. l, c. и следующие).

- Gillieron et Mongin, Etude de géographie linguistique. Paris, 1905.

- Gillieron et M. Roques, Etudes de géographie linguistique. Paris, 19*.

- Terracher, Les aires morphologiques dans les parlers populaires de 1'* mois. 1914. Автор изучает проблему вытеснения одного наречия другим, при чем устанавливает большое влияние браков.

- Ascoli, l’Italia dialettale, ( Archivio glottologico Italiano, VIII, 99—120 cтp.)

- Труды Московской Диалектологической Комиссии. Диалектологическая карта. (Изд. М. Диалект. Комиссии).

- R. Yves-Plessis, Bibliographie raisonnée de l'argot et de la langue ve* France du 15. au 20 siècle. Paris. 1901.

- Fr. Michel, Etudes de philologie comparée sur l'argot et sur les idiomes gués parlés en Europe et en Asie. Paris. 1854. (Первая научная работа об argot).

- R. de la Grasserie, Etudes scientifiques sur l'argot et le parler pop. Paris. 1907. Les parlers des différentes classes sociales. Paris. Дается схема социальных классов и приводится много интересного материала.

- Niceforo. Le génie de l'argot. Paris. 1912. (Собрание арготических выражений у В. Гюго и других романтиков.)

- A. Dauzat, Les argots de métiers franco-provençaux. Paris. 1917.

- M. Cohen, Le langage de l'Ecole polytechnique. (Mém. de la Société de linguistique de Paris т. XV, стр. 170—192). Прекрасный образец описания специального языка*

- Taube (Nils Evert). Etude sur l'emploi de l'argot des malfaiteurs chez les romantiques. Uppsala. 1917.

- A. Dauzat, L'argot de la guerre. 2-me édition. Paris. 1919.

- Delafosse, Le langage secret et le langage conventionnel dans l'Afrique, (L'Anthropologie) 1922 г., стр. 280 cл.

- Fr. Kluge, Deutsche Studenten Sprache. Strassburg. 1911. (Образцовое * специального языка.)

- Fr. Kluge, Quellen und Wortschatz der Gaunersprache und der verv Geheimsprachen. Strassburg, 1901.

Источники изучения тайных языков, начиная с 1250 года и кончая 1899 годом.

Seemannssprache, Wortgeschichtliche Handbuch deutscher Schifferau älterer und neuerer Zeit, herausgegeben von Fr. Kluge. Halle. 1911.

- W. Jagic. Die Geheimsprachen bei den Slawen. Wien, 1896.

- Трахтенберг, Блатная музыка. П. 1908.

- В. М. Попов, Словарь воровского и арестантского языка. Киев. 1912. Блатная музыка. Словарь жаргона преступников. М. 1923. 67 стр.

- Н. Н. Виноградов, Условный язык галичан (Костромской губ.). 52 стр.

Смешение языков.

- H. Schuchardt, Slavodeutsches und Slavoitalienisches. « Kreolische Studien (Sitzungsberichte der K. Ak. der Wis. Wien. 1882—1890, t. 101—105, 116 h 122).

- E. Windisch, Zur Theorie der Mischsprachen und Lehnwörter (Bend Verhandlungen der kön. sächs. Ges. der Wissenschaft. Leipzig, 1897, стр. 101 слл.

- A. H. Sayce, Introduction to the Science of Language, 2 vol., 3-e edit., 1890 (дает образцы смешанных языков).

- Фасмер, Смешение языков и заимствование в языке П. 1910.

- А. М. Селищев, Диалектологический очерк Сибири. Вып. 1. Иркутск, 1

[21]

Правильность языка.

- Noreen, Über die Sprachrichtigkeit (Indogerm. Forschungen, L 1892, 95 слл.).

- Setälä, Über die Sprachrichtigkeit (Finnisch—Ugrische Forschungen, IV, 1904, слл.).

Экспрессивная функция.

- Сh. Bally, Le langage et la vie. 1913, Traité de stylistique française. Paris—Heidelberg. 1909.

  - Н. Sperber, Über den Affect als Ursache der Sprachveränderung. Versuch eines dynamishen Bertachtung des Sprachlebens. Halle, 1914.

- Б. Китерман, Эмоциональный смысл слова. ЖМНП, январь, 1909, 164 слл. (Со ссылками на другую литературу)

- R. de la Grasserie. Du langage subjectif, biologique on émotionnel et sociologique ou révérentiel, opposé au langage psychologique de la pensée. Paris. 1907.

- Fr. Dornseiff, Zwei Arten der Ausdruckverstärkung. ( ’Αντιδώρον. Festschrift Jacob Wackernagel Zur Vollendung des 70. Lebensjahres... 1913. VIII- 364 cтр.).

Номинативная функция.

- Fr. Bechtel, Namenstudien. Halle. 1917.

- Paul Lafargue, «Die französische Sprache vor und nach Revolution» (Ergänzungshefte zur Neuen Zeit. N 15. 1912—1913. Stuttgart).

- Th. Ranft. Der Einfluss der französischen Revolution auf den Wortschatz der französischen Sprache. Darmstadt 1908. 168 стр.

- P. Solmsen, Indogermanische Eigennamen als Spiegel der Kulturgeschichte. Heidelberg, 1922. XI — 261 стр.

- A. Mazon, Lexique de la guerre et de la révolution en Russie (1914—1918). Paris, 1920.

- R. Jakobson, Vliv revoluce na ruský jazyk. Praha, l921.

- E. Ремпель. Язык революции и революция языка (« Новый Путь », 28/VIII 1921. Рига).

- С. Карцевский, Язык, война и революция. Берлин. 1923.

- Баранников, Из наблюдений над развитием русского языка в последние годы.

1. Влияние войны и революции на развитие русского языка (Выпуск 2-й «Ученых Записок Самарского Университета». Самара. 1919. Стр. 64-84).

См. рецензию А. М. Селищева в «Филологическом Обозрения 1919 — 1921 г. ».

- В. Семенов — Тянь-Шанcкий: Как отражается географический пейзаж в народных названиях «населенных мест (Землеведение «1924», т. XXVI. Вып. I—II, 133—158 стр.).

Эстетическая функция.

  - O. Weise, Aestetik der deutschen Sprache. Leipzig und Berlin. 1905.