[451]
        В последнее Время Николай Яковлевич Марр ввел в обиход понятие «диффузного» звука, заимствовав его, очевидно, из физиологии центральной нервной системы, где говорится о диффузном центральном раздражении, т. е. недостаточно локализованном и дифференцированном, распространяющемся на другие участки нервной системы. В этом смысле можно, очевидно, говорить о диффузном раздражении того или другого двигательного аппарата вообще — и далее, по-видимому, о диффузной речевой артикуляции, т. е. такой артикуляции, в которой в силу недостаточной дифференцированности раздражения с абсолютной необходимостью участвуют ненужные с точки зрения ожидаемого полезного действия группы мускулов. Однако остается совершенно неясным, в применении к речи, какое действие в каждом отдельном случае следует считать неполезным. Совершенно очевидно, что в произношении, например, русского п мягкого (пь) участвует, кроме губной мускулатуры, обуславливающей самый шум этого согласного, также и мускулатура языка, поднимающегося в своей средней части к твердому нёбу и обуславливающего этим его «мягкий» (высокий) тембр. Однако это действие никак нельзя считать неполезным, а еще менее неотделимым, так как именно благодаря его наличию или отсутствию мы различаем слово цепь от слова цеп.[1]
        Итак, сложность артикуляции, по-видимому, не дает еще никакого права называть ее диффузной, а поэтому возникает совершенно законный вопрос, какие же именно реальные звуки следует называть «диффузными», а если таких реальных примеров нельзя указать, то нужно ли самое понятие «диффузного звука». Я полагаю все же, что оно отвечает чему-то реальному, ибо необходимость этого понятия всегда ощущалась. Только раньше говорилось о «нечленораздельных звуках», — причем, однако, что такое «нечленораздельные звуки», было неясно и в прежние времена. Бодуэн пытался
[452]
определить «членораздельность» как строгую квантитативную соотносительность членов звукового ряда, считая, очевидно, отсутствие такой соотносительности за «нечленораздельность». В этом, конечно, есть доля истины, которая, однако, далеко не разрешает вопроса, и мне кажется, что он получит большую определенность, если мы рассмотрим некоторые словечки русского языка, зачисляемые в ту недифференцированную кучу слов, которая называется «междометиями», как например тфу, тьфу, фу, тпру, брр и т. п., и сравним их с теми внеязыковыми звуками, от которых они, очевидно, произошли.
        Прежде всего совершенно очевидно, что мы имеем здесь дело с двумя рядами совершенно разных произношений: «слова» произносятся более или менее так, как пишутся (за исключением, может быть, слова тпру, о котором ниже); произношением же соответственных внеязыковых звуков мы сейчас займемся,
        Жест, звуковое следствие которого соответствует слову тфу, употребляется для удаления изо рта постороннего тела. Например, швея так сплевывает откушенную ниточку, грудной ребенок — створожившееся молоко, и т. п. Так как удаляемый предмет находится на языке, то кончик языка смыкается с верхней губой, затем за затвором накопляется воздух, и посторонний предмет в момент взрыва выносится усиленной струёй воздуха. При этом получается сначала своего рода губное t, а затем нечто вроде губно-губного f. Все это, конечно, имеет некоторый тембр, который ввиду небольшого губного отверстия, необходимого для получения сосредоточенной струи воздуха, может отдаленно напоминать гласный u (русское у). Вот этот-то «диффузный», «нечленораздельный» звуковой комплекс и транспонируется в русские языковые членораздельные тфу, тьфу (и дальше фу), немецкое pfui и т. п. Этот внеязыковой комплекс неразложим, ибо он ничему не противопоставляется, не входит ни в какую звуковую систему, — в этом его «нечленораздельность», или «диффузность», в случае его лингвистического употребления обществом, не имеющим выработанной звуковой системы, а употребляющим в виде знаков несколько таких неразложимых комплексов: отдельные части не имеют повода выделяться, а потому и не выделяются. Но, входя в уже существующую языковую систему, этот комплекс к ней приспособляется и расчленяется, противопоставляясь другим словам, частично схожим, частично различным с ним по звукам.
        Не могу указать происхождение внеязыкового звукового жеста, отвечающего русскому тпру; ясно только, что он произносится не так, как соответственное «слово». Начинается он с переднеязычного глухого затвора, одновременно с губным. Затворы эти необходимы, очевидно, для нако-
[453]
пления воздуха (раскатистые звуки требуют много воздуха)[2] и без взрыва разрешаются губным звонким r. Все это, конечно, получает ту или другую тембровую окраску, которая, естественно, может иметь отдаленно губной характер. И этот действительно неразложимый «нечленораздельный», «диффузный» комплекс транспонируется в русское языковое тпру, в котором, однако, r бывает и губное и языковое, очевидно в зависимости от того, чем является для говорящего в данную минуту это звукосочетание — «словом» или «профессиональным жестом» (понятно, что это в свою очередь находится в связи с принадлежностью говорящего к той или иной профессиональной группировке).
        Наконец, слову брр отвечает жест общего сотрясения всего организма от холода или от отвращения, который ведет при достаточной энергичности эффекта к произнесению звонкого губного r, являющегося несоизмеримым с нашей языковой системой и транспонирующегося в два звука «слова».
        Все эти примеры — а их можно подобрать много — показывают, что «нечленораздельность» звуков или, смею думать, то, что Николай Яковлевич Марр называет их «диффузностью», состоит в отсутствии их соотнесенности, но не в потоке речи, как думал Бодуэн, а друг к другу в звуковой системе данного языка. Совершенно естественно думать, что на заре человеческой речи несколько внеязыковых звуковых жестов человека, начинавших употребляться с речевыми намерениями, были сложными артикуляциями (комплексами артикуляций — одновременных и последовательных) и при своей малочисленности не образовывали системы по своим сходствам и различиям друг с другом, а потому, не разлагаясь на звуковые элементы, противополагались друг другу целиком и являлись, таким образом, «словозвуками», если можно так выразиться. Это были «диффузные» или «нечленораздельные» звуки, которые были диффузными с биологической точки зрения только в том смысле, что говорящие не умели их дифференцировать, не имея к тому повода.
        Я полагаю, что фонематический анализ китайской звуковой системы, сделанный не с точки зрения фонетики европейских языков, ас точки зрения китайского языка, в котором «слова» никогда не делятся морфологическими границами на отдельные звуки, обнаружит для нас некоторую[3] «диффузность» китайских «словозвуков».