[60]               
                «Я не сужу, я повествую» (Монтень : Эссе)[1]

        Abstract
        Despite the general view of Jakobson as a founding father of structuralism, in the interwar period he was occupied rather with form than with function. He borrowed the concept of structure from different sources, among which one can consider the anti-darwinian stream of orthogenesis, for which causal explanation has to be replaced by goal-orientated evolution, and in first place idealistic morphology, which claims that two forms can look like each other without any contact in space or time, and that similarities cannot be explained by chance, but by a hidden plan, which has to be discovered. It is thus possible to reconstruct a whole series of scientific and philosophical trends of thought, which strive to assert the possibility of interaction without contact, for instance J. Frazer’s idea of imitative magic,which was a source for Jakobson’s famous opposition between metaphor and metonymy.

        Keywords
        comparative and historical epistemology ; Frazer ; Jakobson ; metaphor / metonymy ; sympathetic magic ; homology / analogy.

        Резюме
        Вопреки общим представлениям о Р. Якобсоне как осноположнике структурализма, в довоенный период он не столько занимался функцией, сколько формой. Понятие структуры он заимствовал из разных источников, среди которых можно выделить анти-дарвиновское течение ортогенеза, где причинное объяснение заменяется целенаправленным развитием, и прежде всего идеалистическую морфологию, гласящую, что две формы могут быть похожими без контакта во времени и пространстве, и что сходства объясняются не случайностью, а общим скрытым планом, который предстоит обнаружить и выявить. Можно восстановить целую серию научно-философских течений, стремящихся установить возможность бесконтактного воздействия, например идею подражательной магии у Дж. Фразера, служившей источником вдохновения известной якобсоновской оппозиции между метафорой и метонимией.

        Ключевые слова :
        сравнительно-историческая эпистемология; Дж. Фрезер; Р. Якобсон; симпатическая магия; гомология / аналогия; метафора / метонимия

        Исследование русской научной культуры в перспективе сравнительно-исторической эпистемологии является источником постоянных радостных открытий. При этом необходимо соблюдать два основных принципа. 1) Со стороны виднее (или, скорее, видно по-другому) ; 2) объектом изучения должны быть не «национальные», тем паче «отечественные» науки, а научные течения как таковые : научные культуры, или господствующие парадигмы не изолированные планеты, а местные варианты одной и той же науки. Ведь ученые читают друг друга, хотя не всегда в равных
[61]    
пропорциях. Поэтому важно как можно больше переводить, чтобы выйти из (языкового) изоляционизма. То, что Россию умом понять можно является достигаемым идеалом, даже если для этого надо вырабатывать новые приемы сопоставительного изучения.

        В данной статье речь будет идти о некоторых особенностях объекта познания у Романа Якобсона.
        Р. Якобсон разделяет судьбу М. Бахтина : кажется, существует столько «национальных» Якобсонов, сколько существует ареалов восприятия его работ. Представления о нем на так называемом «Западе» плохо соотносятся с его интеллектуальным обликом 20-30-ых годов. Якобсон известен в англо-саксонских странах прежде всего как « an American scholar », а во Франции как коллега Кл. Леви-Стросса и Ж. Лакана. В России же его связывают с русскими формалистами и восхваляют его как соратника Н. Трубецкого по фонологии. Вот к примеру два отзыва о творчестве Якобсона, которые относятся как будто к двум разным лицам, почти ничего общего между собой не имеющим :

«Научная деятельность Романа Осиповича Якобсона (1896—1982) с самого начала была связана с глубоким усвоением принципов русской филологической традиции» (В. Иванов, 1985, с. 5)

        Парижский лингвист Жан-Клод Мильнер с восторгом выделял три характерные черты у Якобсона как ученого : экзотизм, рационализм и универсализм :

«Я некогда встречался с Романом Якобсоном. Я был чувствителен к тому, что в нем было незаурядно в отношении места и времени. По-видимому, нет ничего проще, чем дать этому объяснение: не свидетельствует ли преподавание Якобсона в Соединенных штатах, об иностранной традиции, не только русской, но и европейской? Экзотизм его, однако, проявляется не меньше, когда он выступает в Париже. Слушая его, у нас французов создается впечатление, что мы получаем доступ к континенту тайн и чудес : Россия, все еще погруженная в Византию, является неисчерпаемым нагромождением языка, жестов и верований. Когда он, наконец, находится в Москве, русские с удивлением слышат из его уст фонетику, которой уже нет: былое произношение, живое эхо того языка, на котором Маяковский хотел оставить свой след. […] Но […] все, для него, должно стать близким всем, если мы встанем на точку зрения разума.» (Milner, 1978, p. 53)
        «Он всегда стремится охранить разум от беспорядка, будучи уверенным, как Спиноза, Вольтер и как любой еврей в Центральной Европе, что из людей, объединенных в нацию, ничего хорошего не выйдет.» (там же, с. 56)

[62]              
Вот какие впечатляющие разногласия возникают от того, что rossica non leguntur…
        Я ограничусь здесь скромным восстановлением некоторых аспектов якобсоновского творчеста, плохо уживающихся с такой оценкой Якобсона, данной известным представителем парижской левой интеллигенции 70-ых гг.
        С этой целью придется поднять вопрос относительно самого языка лингвистов, поскольку мы редко задумываемся о том, как строятся концепты в языковедческом дискурсе. Приемы производства научного дискурса в науках без четкой формализации постоянно находятся под угрозой попадания в ловушку мысленных привычек, навязываемых обиходным языком. Какую роль играют у Якобсона метафоры и аналогии, заимствованные из других наук, прежде всего из биологии и антропологии ? Тут возникает эпистемологический вопрос : являются ли метафоры приемом производства концепта или риторическими приемами определенной академической сообщности? или и тем и другим одновременно?
        Якобсон никогда не объяснял свое употребление метафор. Я постараюсь отметить некоторые исторические вехи на этом пути.

        I/ Об истоках типологии: сходство без общего предка

        I.1 / О натурализме

        Якобсон постоянно осуждает натурализм постулатов Шлейхера. Я хотел бы показать, что на самом деле он придерживается строгого натурализма, только иного, чем у Шлейхера.

«Шлейхер […] усматривал в языковедении отрасль естествознания» (Якобсон, 1930, в Jakobson, 1971b, p. 469)
        «Уже давно отвергнута доктрина А. Шлейхера, завзятого натуралиста в области языкознания» (Jakobson, 1936 ; в Якобсон, 1985, с. 92).

        Натурализм представляет собой одну из главных мишеней Якобсона :

«Соображения Трубецкого твердо направлены против любой натуралистической (биологической или эволюционной) концепции духовного мира» (Jakobson, 1939 ; в Jakobson, 1971b, p. 505)
        « Языкознание является социальной, а не естественноисторической наукой » (Jakobson, 1936, в Якобсон, 1985, стр. 92)

[63]              
        Рассуждение Якобсона опирается на проблему сходств, позволяющую ему опрокинуть господствовавшую до него концепцию дивергенции от общего предка, которую он называет «ортодоксальным эволюционизмом»:

«Наиболее устойчивым элементом этой доктрины является стремление объяснять звуковые и грамматические сходства двух языков их происхождением от одного общего языка-предка » (Jakobson, 1936, в Якобсон, 1985, стр. 92)
«Если ортодоксальный эволюционизм учит, что ‘сходство в строении органов необходимо принимать во внимание лишь в том случае, если оно указывает на то, что обладатели этих органов происходят от одного и того же предка’, то в наше время исследователи придают значение сходствам вторичным — либо приобретенным вследствие конвергирующего развития организмами родственными, либо усвоенным организмами абсолютно разного происхождения ». (там же, стр. 93)

        Известно, что Э. Кассирер в январе 1945, за несколько дней до смерти, выступил с докладом (в присутствии Якобсона) в нью-йоркском лингвистическом кружке, в котором он выявил удивительные сходства между методологическими принципами Ж. Кювье (1769-1832) в его сравнительной анатомии и понятием структуры у современных языковедов-структуралистов. Кассирер ограничивался аналогиями между законом соотношения органов у Ж. Кювье в биологии и фонологической структурой у Трубецкого и Якобсона. Но он мог бы пойти дальше, потому что, прочитай он их евразийские тексты, он нашел бы еще больше соответствий с определенным направлением естественных наук, а именно — с идеалистической морфологией в биологии, гласящей, что две формы могут быть похожими без контакта во времени и пространстве, и что сходства объясняются не случайностью, а общим скрытым планом, который предстоит обнаружить и выявить.
        Главным камнем преткновения здесь является спор о том, как можно истолковать сходства между различными явлениями иначе, чем общим происхождением от общего предка, иначе говоря, без временного контакта.

Сходство в структуре независимо от генетических отношений данных языков и может связывать равным образом как языки с общим происхождением, так и языки разного происхождения. (Jakobson, 1936, в Якобсон, 1985, стр. 94)

        С 1929 по 1931 г. Якобсон занимался почти исключительно утверждением, что сходства между языками объясняются не прои-
[64]    
схождением от общего предка, а наоборот, конвергенцией между генетически не родственными явлениями.
        По его мнению, господствующая парадигма гласит, что никакое сходство не может объясняться иначе, чем через общего предка. Данная парадигма имеет два названия : позитивизм и механицизм[2], она олицетворена преимущественно младограмматической школой. Якобсон постоянно и яростно обвиняет младограмматиков во всевозможных грехах. А. Мейе (1866-1936) представляет собой классический пример того фильтра, который отбирает исключительно те сходства, могущие объясниться общим генетическим происхождением : для него типологические сходства не представляют интереса, потому что языки без прямой преемственности во времени оказываются тем же, что и двойники в антропологии : их сходство есть лишь результат случайности, и ничего не добавляет к их познанию. Вот пример мнения, высказанного Мейе в предисловии к «Les langues du Monde» в 1924 г.:

«Хорошо известное деление на языки изолирующие, агглютинативные и флективные не поддается точному изучению, и в той мере, в какой оно может быть сформулировано, оно не имеет ни научного значения, ни практической пригодности. Единственная классификация, имеющая ценность и практически пригодная, есть классификация генеалогическая, основанная на истории языков». (Meillet, 1924, с. 1, в переводе Кацнельсона, 1940, с. 62)

        или это очень суровое суждение :

« Эта классификация в соответствии с общими особенностями структуры оказывается лишенной какой-либо практической или научной пользы; это времяпрепровождение, которое лингвисту не может принести никакой пользы!» (Meillet, 1921, p. 76)

        Якобсон упрекал младограмматиков именно в том, что сходства между языками они могли объяснить исключительно общим генетическим происхождением :

«Для этой теории, так же как и для всех ведущих научных течений того времени, генетическая концепция была единственно возможной. Предпочтение в научных исследованиях отдавалось не самому объекту, а условиям его возникновения. Описание того или иного явления подменялось отсылкой к его истокам.» (Якобсон, 1942; в Якобсон, 1985, с. 33)
[65]               
        «Самой характерной чертой младограмматического направления является, быть может, постоянная подмена вопросов о средствах и целях вопросами чисто причинного порядка. Любая попытка определить какое-либо явление из области языка через его функцию не вызвала бы в то время никакой симпатии и была бы объявлена недопустимой ересью.» (там же, с. 47)

        Можно было бы привести еще огромное количество примеров осуждения Якобсоном теории дивергенций от общего предка (соприкосновение во времени). Важно здесь объявление научного разрыва с «господствующей» — или «традиционной» наукой во имя «современной науки». Но как определить такой разрыв?
        Я уже указывал на сходное опровержение сходств через общего предка у марристов и у евразийцев (Серио, 2001, глава V). Следует здесь отметить, что марристы называли «идеалистами» представителей индо-европейского направления в лингвистике, т.е. тех, кто объяснял сходства как дивергенцию от общего предка. Интересно, что у евразийцев те же противники, по тем же критериям, с тем различием, что они их называли «позитивистами», что в их терминологии означало «грубых» или «наивных» материалистов. Два противоположных названия для одного неприемлемого греха.
        В довоенный период в Советском союзе специалисты по гуманитарным наукам, которые так или иначе соприкасались со взглядами Н. Марра, интенсивно занимались аналогиями и сближениями между, на первый взгляд, отдаленными культурными явлениями. Так, Р.О. Шор опровергала концепцию Ж. Бедье о полигенезе бродячих сюжетов в литературе. Рассматривая мировую литературу как единое целое, она стремилась найти аналогии между древнеиндийской и средневековой западно-европейской литературами. (см. рецензию на конференцию, посвященную Р. Шор, Вопросы языкознания, 1995, №3, с. 158).
        Параллельно О. Фрейденберг пользовалась методом ассоциаций по сходству. Интересно, что опровержения марризма со стороны его потивников состояли прежде всего в оспаривании данного метода : 

«Мы, тогдашняя молодежь, бывало, развлекались в своем кружке придумыванием „исследований“ в духе О. М., получалось нечто вроде „Италия — сапог“ и т. д.». (Доватур : письмо к Галеркиной, цит. по Левинской, 2013)

        Опять-таки спор идет об объяснительной силе сходства по форме : это случайность, причина, цель, или скрытый план ?

[66]    
        I-2 Теория типов

        Спецификой для Якобсона является то, что к ортогенезу он прибавляет теорию замкнутых типов (Ж. Кювье, Н.Я. Данилевский).
        Подход Данилевского (1822-1885) к истории во многом был обязан его любимому ученому-естественнику : Ж. Кювье. Для Данилевского культурно-исторические типы отдельны и существенно неизменны. Так же как условия быта и отдельные органические системы биологических типов у Кювье, исторический опыт, культура, философия, наука каждого культурно-исторического типа целостно соединены.[3]  Якобсон (также как и Трубецкой) отличается от Гете тем, что он верно следует теории замкнутых типов :

«Можно было бы охарактеризовать российскую среду как враждебную позитивизму; стоит напомнить, что расцвет позитивизма в России качественно очень средний, тогда как противоположные ему одновременные боковые линии эволюции науки, в основном в области русской философии, дали замечательные плоды (Данилевский, Достоевский, Федоров, Леонтьев, Соловьев). Отвращение к позитивизму характерно для всех жизненных проявлений русской мысли в равной степени как для Достоевского так и для русского марксизма.» (Якобсон, 1929, в Holenstein, 1992, S. 54).

        Кювье придерживался эссенциалистической концепции типов : каждый из четырех типов животных характеризуется своей сущностью (eidos), неизменной и отделенной от других типов радикальной прерывистостью. Эссенциализм основывается на мысли, что разнообразие мира живых существ отражает ограниченное число неизменных универсалий. Эта концепция восходит к платоническому понятию эйдоса и объясняет данное представление типа : все существа, принадлежащие одному и тому виду разделяют ту же сущность.
        В этом подходе к типологии типы описываются как совокупности индивидов, различие между которыми является не существенным : вариативность есть результат несовершенного проявления эйдоса. Напротив, разница между типами мыслится как абсолютная: границы между типами непроницаемы.
        Критерий сходства или подобия довольно эффективен, если объединять в типы минералы или вообще неодушевленные предметы. Но он мало надежен, если сортировать организмы, которые сильно меняются и различаются. Как знать, разделяют ли два индивида ту же сущность?
[67]              
        На этом подходе к теории типов строится разделение С. Трубецкого на прерывистость и непрерывность между языками : он считал, что европейский мир, соседящий с евразийским, отграничен от последнего непроницаемой границей, тогда как внутри евразийского типа русский язык и мордовский язык, например, разделяют такие общие черты, которые позволяют подогнать их к одному и тому же типу : их различия несущественны с точки зрения типа. Итак, территориальная (пространственная) смежность играет меньшую роль, чем морфологическое сходство.
        Любопытно отметить параллелизм в естественнонаучной и исторической философии в отношении того, что Дж. Вико (1668-1744) называл «идеальной историей». Аристотель и деисты допускали существование предопределенного плана, по которому бог сотворяет животные виды и который человек может обнаружить посредством изучения сравнительной морфологии. Материалистические же философы, заменяя бога природой, приписывают ей как бы бессознательный план — или скорее модель, нематериальный тип, следуя по которому осуществляются (или «воплощаются») реальные, конкретные формы. Для первых это — прототип, исходная форма, постепенным совершенствованием которого являются реальные существа, для вторых это — архетип, разными и несовершенными переделками которого они являются. Напомним здесь, что Гете, главный представитель идеалистической морфологии, думал, что все растения восходят через «метаморфозы» к идеальному первичному архетипическому «проторастению» (Urpflanze), который он разыскивал в своих путешествиях по Италии.
        Якобсон и Трубецкой разделяют гетевскую идею архетипа, к которой они прибавляют совершенно иной принцип замкнутых типов, заимствованный ими у Кювье. 

        II/ Метафора и метонимия

        Подобно Н. Марру, Якобсон увлекался магией в первобытных культурах.
        Я хотел бы обратить внимание на то, что существенное противопоставление, которое Якобсон проводит между метафорой и  метонимией опирается на различение, которое в свое время предлагал Дж. Фразер (1854-1941) между двумя типами магии в первобытных культурах. Речь идет о «симпатической магии».
        В 1931 г. Якобсон упрекает Дж. Фразера в том, что его универсальный психологический подход к словесному табу не позволяет
[68]    
выявить особенности евразийского культурного типа (Якобсон, 1929, в Jakobson, 1971a, p. 150). Но он на него ссылается очень положительно в 1956-ом г. в тексте “Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances” :

«Принципы, лежащие в основе магических обрядов Фрэзер распределил на два типа: чары на основе закона подобия и чары, основанные на ассоциации по смежности. Первая из этих двух великих ветвей симпатической магии была названа ‘гомеопатической’ или ‘подражательной’, а вторая ‘заразной магией’. Это деление действительно много разъясняет [is indeed illuminating]. » (в Jakobson, 1971b, p. 258)

        Поразительны аналогии между теорией магии у Дж. Фразера и известным противоположением Якобсона метафора / метонимия.

«Магическое мышление основывается на двух принципах. Первый из них гласит: подобное производит подобное или следствие похоже на свою причину. Согласно второму принципу, вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта. Первый принцип может быть назван законом подобия, а второй — законом соприкосновения или заражения. Из первого принципа, а именно из закона подобия, маг делает вывод, что он может произвести любое желаемое действие путем простого подражания ему. На основании второго принципа он делает вывод, что все то, что он проделывает с предметом, окажет воздействие и на личность, которая однажды была с этим предметом в соприкосновении (как часть его тела или иначе). Гомеопатической — или имитативной — магией можно назвать колдовские приемы, основанные на законе подобия. Контагиозной магией могут быть названы колдовские приемы, основанные на законе соприкосновения или заражения.» (Фразер : Золотая ветвь, глава III : Симпатическая магия)

        Обратим внимание на то, что Якобсон связывает метонимию с синтагматической осью (ассоциации по смежности), а метафору с парадигматической осью (ассоциации по сходству), и что очевидное предпочтение он отдает метафоре, то есть поэтическому языку. Бесконтактное сходство превосходит сходство по смежности.
        Но можно идти еще дальше по направлению заимствования Якобсоном моделей из других научных областей, чем языкознание, и упомянуть пару гомология / аналогия в биологии XIX- ого века.
        В 1843-ом г. Р. Оуэн (1804-1892) систематизировал натурфилософскую оппозицию между сродством и аналогией. В итоге слово «сродство» практически исчезло, уступив место «гомологии», а
[69]    
аналогия стала обозначением функциональной тождественности органов или частей тела у разных животных независимо от их происхождения (ср. крылья у птиц и у насекомых); напротив, отношение гомологии связывает такие органы различных животных, которые, независимо от их формы и функции, имеют общее происхождение (например, крылья у птиц и передние плавники у китов).
        Проблема возможности воздействия без прямого соприкосновения, или без посредника, обсуждалась в классической физике в XVII-ом и XVIII-ом вв. Согласно концепции дальнодействия, тела действуют друг на друга без материальных посредников, через пустоту, и на любом расстоянии. Примером силы, считавшейся одним из примеров непосредственного действия на расстоянии, можно считать силу всемирного тяготения в классической теории гравитации Ньютона. Наоборот, согласно концепции близкодействия, взаимодействия передаются с помощью особых материальных посредников. Главной темой спора здесь, как мне кажется, является еще раз  бесконтактная связь. Когда данный вопрос переходит посредством метафоры из области физики в гуманитарные науки, возможным выходом из затруднения становится сходство форм. Но и тут, как мы уже видели, можно выдвинуть два решения. Сходство форм может объясняться либо общим происхождением (контакт во времени — каузальная связь), либо как результат сближения генетически неродственных явлений (телеологическая установка). В свою очередь, здесь возникают два варианта решения проблемы : сходства объясняются либо пространственным соприкосновением (контактная лингвистика : «смежные ареалы»), либо целеустремленностью разнородных явлений, «общей тенденцией» развития в одном направлении. Это и есть целевая установка евразийского языкознания по Якобсону в 1931-ом г.
        Отмечая, что евразийский языковой союз обрамляют два политонических союза (околобалтийский на северо-западе и юго-восточный азиатский) на огромном расстоянии без какого бы то ни было физического соприкосновения, Якобсон пишет :

« […] палатализующий языковой союз как на восточной, так и на западной окраине сочетается с политоническим языковым союзом. Маловероятно, чтобы эта симметрия двух границ одного союза была бы обязана простой случайности. » (Jakobson, 1938, в Якобсон, 1985. с. 103).

        Наконец, нельзя ли возвести проблему бесконтактного сходства к известному афоризму Эмпедокля : τὸ ὅμοιον τοῦ ὁμοίου ἐφίεσθαι (подобное стремится к подобному)? [4]

[70]    
        III/ Есть ли связь между установками Якобсона?

        Э. Холенштейн настаивал на феноменологической подоплеке работы Якобсона. Я, со своей стороны, хотел представить нео-романтические аспекты его научной деятельности, прежде всего довоенного периода : смесь системы ценностей немецкой натурфилософии начала XIX-ого века с рабочими принципами, свойственным естественным наукам, в первую очередь биологии (вопреки его утверждениям обратного) и структурным подходом, опирающимся на поиск сродства между генетически не связанными языковыми явлениями.
        Несмотря на свои утверждения, в 20-30-ые годы Якобсон больше занимается формой, чем функцией. Его главная установка, как у многих русских исследователей данной эпохи — отношение между формой и содержанием : ни одно сходство в форме не может быть незначимым. Иными словами — и это чрезвычайно важно для лингвиста, так глубоко погруженного в формалистское движение 1920-ых годов, — форма без содержания не является формой. Но данный принцип он разделял и с А. Потебней, и с А. Лосевым, и с Н. Марром, и вообще с « mainstream » русской гуманитарной интеллигенции 20-30-ых гг.
        В заключении, я хотел бы подвести итоги этого беглого обзора некоторых якобсоновских тем и предложить собственную гипотезу. Она состоит в том, что можно совместить обе модели : ортогенез и симпатическую магию, для объяснения некоторых неясностей в якобсоновских текстах 20-30-ых годов. Это нам позволит установить следующую аксиологическую шкалу ценностей согласно строго симметричным парам оппозиций:

—	+
метонимия (= проза)	метафора (= поэзия)
магия по контакту	магия по сходству
синтагматическая ось	парадигматическая ось
дивергенция от общего предка	конвергенция
языковые семейства	языковые союзы
механический	функция
причинность	цель
(филогенез)[5]	номогенез
случай	закономерность
хаос	порядок

[71]              
        Если следовать якобсоновскому принципу «увязки», то мы приходим к заключению, что его шкала ценностей строго симметрична. От того, что причина заменяется целью оказывается, что языковые союзы более реальны, чем языковые семейства. От того, что магия по сходству обуславливает метафору, а следовательно поэзию, выходит, что отношения без контакта важнее, чем «механические» (зависящие от прямого контакта).
        Красной нитью проходит через творчество Якобсона идея бесконтактного сходства. Можно сказать, что эта идея завораживала его на протяжении всей жизни. Тем самым невозможно свести это творчество только к «классическому» структурализму.
        Якобсон в тридцатые годы находится на перепутье. В его трудах довоенного периода можно найти как отголоски физики Эйнштейна, так и стремление к синтезу идеалистической морфологии немецкого романтизма и греческого неоплатонизма, представляющее собой попытку преодоления кризиса позитивизма в России в начале ХХ-ого века. Перед нами открывается целое поле для новых исследований на этом пути.

Указанная литература

Иванов Вяч. Вс., 1985 : Лингвистический путь Романа Якобсона // Роман Якобсон : Избранные работы, Москва : Прогресс, стр. 5-29.

Кацнельсон С.Д., 1940 : Прогресс языка в концепциях индоевропеистики // Известия академии наук, ОЛЯ, №3, стр. 62-78.

Левинская Ирина, 2013 : «О филологии без идеологии. Реплика по поводу двухтомника П. А. Дружинина «Идеология и филология», «Звезда» 2013, №8 (без пагинации), цит. по :
http://magazines.russ.ru/zvezda/2013/8/11l.html

Серио Патрик, 2001 : Структура и целостность. Об интеллектуальных истоках структурализма в центральной и восточной Европе, Москва : Языки славянской культуры.

Фразер Дж. : Золотая ветвь, 1911-15, цит. по :
http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Relig/Frezer/index.php

Якобсон Роман О., 1930 : Языковые проблемы в трудах Масарика // Ценральная Европа (Прага); перепечатано в Selected Writings, vol. II, The Hague – Paris : Mouton, 1971, p. 468-478.

Якобсон Роман О., 1931: К характеристике евразийского языкового союза, Paris : Издание евразийцев ; перепечатано в Jakobson 1971a, p. 144-201.

Якобсон Роман О., 1985 : Избранные работы, Москва : Прогресс.

Cassirer Ernst, 1945 : Structuralism in Modern Linguistics // Word, vol I, n. 2, p. 99-120.

Cuvier Georges, 1825 : Discours sur les révolutions de la surface du globe, Paris [Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара]

Holenstein Helmar (Herausg.), 1992 : Roman Jakobson : Semiotik. Ausgewälte Texte 1919-1982. Frankfurt a/M. : Suhrkamp. 

Jakobson Roman, 1929 : Über die heutigen Voraussetzungen der russischen Slavistik // Holenstein (Herausg.), 1992, S. 50-70.

Jakobson Roman, 1936 : Sur la théorie des affinités phonologiques entre les langues // доклад на IV Международном конгрессе лингвистов (Копенгаген, август 1936 г.); перепеведено в Якобсон, 1985, с. 92-104.

Jakobson Roman, 1939 : N.S. Trubetzkoy // Acta linguistica I; перепечатано в Selected Writings, vol. II, The Hague – Paris : Mouton, 1971, p. 501-516.

Jakobson Roman, 1956 : Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances // Fondamentals of Language, part 2, The Hague ; перепечатано в Selected Writings, vol, II, The Hague – Paris : Mouton, 1971, p. 237-259.

Jakobson Roman, 1971a : Selected Writings, vol, I, The Hague – Paris : Mouton.

Jakobson Roman, 1971b : Selected Writings, vol, II, The Hague – Paris : Mouton.

Jakobson Roman, 1942 : Six leçons sur le son et le sens; переведено в Якобсон, 1985, с. 30-91.

Meillet Antoine, 1921 : Le problème de la parenté des langues // Linguistique historique et linguistique générale, Paris, p. 76-101.

Meillet Antoine, 1924 : Les langues du Monde, Paris : Champion.

Milner Jean-Claude, 1978 : Le bonheur par la symétrie // Cahiers Cistre, n° 5, p. 53-56.

Todes D., 1989 : Darwin without Malthus, New York - Oxford : Oxford University Press.