211 /

Кроме самого Мэнни, один Нэтти говорил со мной по-русски, Стэрни и еще три-четыре человека — по-французски, другие — по-английски и по-немецки, между собой же они говорили на каком-то совершенно новом для меня, очевидно, своем родном языке. Язык этот был звучен и красив и, как я с удовольствием заметил, не представлял, по-видимому, никаких особенных трудностей в произношении. 

221 /

Разумеется, я с первых же дней принялся за изучение их родного языка, и все они с величайшей готовностью исполняли роль моих наставников, а больше всех Нэтти. Язык этот очень оригинален, и, несмотря на большую простоту его грамматики и правил образования слов, в нем есть особенности, с которыми мне нелегко было справиться. Его правила вообще не имеют исключений, в нем нет таких разграничений, как мужской, женский или средний род, но рядом с этим все названия предметов и свойств изменяются по временам. ^ Это никак не угадывалось в моей голове.

— Скажите, какой смысл в этих формулах? — спрашивал я Нэтти.

— Неужели вы не понимаете? А между тем в ваших языках, называя предмет, вы старательно обозначаете, считаете ли вы его мужчиной или женщиной, что. в сущности, очень не важно, а по отношению к неживым предметам даже довольно странно. Насколько важнее различие между теми предметами, которые существуют, и теми, которых уже нет, или теми, которые еще должны возникнуть. У вас "дом" — мужчина, а "лодка" — женщина, у французов это наоборот, и дело от того нисколько не меняется. Но когда вы говорите о доме, который уже сгорел или который еще собираетесь выстроить, вы употребляете слово в той же форме, в какой говорите о доме. в котором живете. Разве есть в природе большее различие, чем между человеком . который живет и человеком , который умер, — между тем, что есть, и тем, чего нет? Вам нужны целые слова и фразы для обозначения этого различия, — не лучше ли выражать его прибавлением одной буквы в самом слове?

Во всяком случае, Нэтти был доволен моей памятью. А его метод обучения был превосходен, и дело подвигалось впреред очень быстро.

225 /

Я стал усиленно продолжать изучение языка марсиан и при первом удобном случае обратился к Мэнни с просьбой дать мне какую-нибудь книгу по истории их человечества. Мэнни нашел мою мысль очень удач ной и принес мне руководство, в котором популярно излагалась для детей-марсиан всемирная история.2 

227 /

Их капитализм очень рано освободился от национально-государственного дробления. 

227 /

Собираясь изучать язык, на котором говорили между собою мои спутники, я

228 /

поинтересовался узнать, был ли это наиболее распространенный из всех, какие существуют на Марсе. Мэнни объяснил, что это единственный литературный и разговорный язык всех марсиан.

— Когда-то у нас, — прибавил Мэнни, — люди из различных стран не понимали друг друга, но уже давно, за несколько сот лет до социалистического переворота, все различные диалекты сблизились и слились в одном всеобщем языке. Это произошло свободно и стихийно,

— никто не старался и никто не думал об этом. Долго сохранялись еще некоторые местные особенности, так что были как бы отдельные наречия, но достаточно понятные для всех. Развитие литературы покончило и с ними.

— Я только одним могу объяснить себе это, — сказал я.

— Очевидно, на вашей планете сношения между

людьми с самого начала были гораздо шире, легче и теснее, чем у нас.

— Именно так, — отвечал Мэнни. — На Марсе нет ни ваших громадных океанов, ни ваших непроходимых горных хребтов. Наши моря невилики и нигде не производят полного разрыва суши на самостоятельные континенты 3; наши горы невысоки, кроме немногих отдельных вершин. Вся поверхность нашей планеты вчетверо менее обширна, чем поверхность Земли, а между тем сила тяжести у нас в два с половиной раза меньше, и благодаря легкости тела4 мы можем довольно быстро передвигаться даже без искусственных средств сообщения : мы бегаем сами не хуже и устаем при этом не больше, чем вы, когда ездите верхом на лошадях. Природа поставила между нашими племенами

гораздо меньше стен и перегородок, чем у вас^. Такова и была, значит, первоначальная и основная причина, помешавшая резкому расовому и национальному разъединению марсианского человечества, а вместе с тем и полному развитию войск, милитаризма и вообще системы массового убийства. 

230 /

Вся картина ровной, не залитой, как у вас, сплошь огнем и кровью, эволюции общества вызывала во мне невольное чувство зависти.

237 /

[...] черные стены были покрыты рядами блестящих белых знаков : это были просто таблицы статистики труда. Я уже владел языком марсиан настолько, что мог разбирать их. ..

245 /

Энно между тем рассказывал о неисчислимых естественных богатствах прекрасной планеты, [...]. Я еще не настолько владел языком, чтобы чувствовать красоту изложения, но самые картины приковывали мое внимание так же всецело, как и внимание детей. 

249 /

Энно тихо произнес несколько стихов, выражавших сущность душевной трагедии героя.

— Чьи эти стихи? — спросил я.

— Мои, — отвечал Энно, — я написал их для Мэнни. Я не мог вполне судить о внутренней красоте стихов на чуждом еще для меня языке, но несомненно, что их мысль была ясна, ритм очень стройный, рифма звучная и богатая. Это дало новое направление моим мыслям.

— Значит у вас в поэзии еще процветают строгий ритм и рифма?

— Конечно, — с оттенком удивлениея сказал Энно. — Разве это кажется вам некрасивым?

— Нет, вовсе не это, — объяснил я, — но у нас распространено мнение, что эта форма была порождена вкусами господствующих классов нашего общества, как выражение их прихотливости и пристрастия к условностям, сковывающим свободу художественной речи. Из этого делают вывод, что поэзия будущего, поэзия эпохи социализма должна отвергнуть и забыть эти стеснительные законы.

— Это совершенно несправедливо, — горячо возразил Энно. — Правильно-ритмическое кажется нам красивым вовсе не из пристрастия к условному, а потому что оно глубоко гармонирует с ритмической правильностью процессов нашей жизни и сознания. А рифма, завершающая ряд многообразий в одинаковых конечных аккордах, разве она не находится в таком же глубоком родстве с той жизненной связью людей, которая их внутреннее многообразие увенчивает единством настроения в искусстве? Без ритма вообще нет художественной формы. Где нет ритма звуков, там должен быть, и притом тем строже, ритм идей... А если рифма, действительно, феодального происхождения, то ведь это можно сказать и о многих других хороших и красивых вещах.

— Но ведь рифма в самом деле стесняет и затрудняет выражение идей? 

250 /

— Так что же из этого? Ведь это стеснение вытекает из цели, которую свободно ставит себе художник. Оно не только затрудняет, но и совершенствует выражение поэтической идеи, и только ради этого оно и существует. Чем сложнее цель, тем труднее путь к ней и, следовательно, тем больше стеснений на этом пути. Если вы хотите построить красивое здание, сколько правил техники и гармонии будут определять и значит "стеснять" вашу работу! Вы свободны в выборе целей. — это и есть единственная человеческая свобода. Но раз вы желаете цели, тем самым вы желаете и средств, которыми она достигается. 

273 /

Она стала изучать словари земных языков, как только они появились в печати. 

275 /

Письмо было написано на моем родном языке, который так хорошо изучила моя Нэтти.

287 /

Земное человечество раздроблено, его отдельные расы и нации глубоко срослись со своими территориями и со своими историческими традициями, они говорят на разных языках, и глубокое непонимание друг друга проникает во все их жизненные отношения.

 -------

Traduction (P. Sériot)

BOGDANOV A. : L’étoile rouge (roman-utopie), 1908

211 /

A part Menni, seul Netti parlait russe avec moi, Sterni et trois ou quatre personnes en français, les autres en anglais et en allemand. Entre eux, en revanche, ils parlaient une langue entièrement nouvelle pour moi, évidemment leur langue maternelle. Cette langue était belle et mélodieuse et ne présentait, de toute évidence, aucune difficulté particulière de prononciation.  

221 /

Naturellement, dès les premiers jours je me mis à étudier leur langue, et tous jouèrent avec empressement le rôle de précepteur, Netti en premier lieu. Cette langue était fort originale, et malgré la grande simplicité de sa grammaire et des règles de composition des mots, elle présentait des particularités dont j’avais bien du mal à venir à bout. Ses règles ne présentent pas d’exceptions, elle n’a pas de limitation telle que le genre masculin, féminin ou neutre, mais en même temps toutes les dénominations des objets et des propriétés sont fléchis selon un paradigme temporel. Je n’arrivais pas à faire entrer cela dans ma tête.

— Dites-moi, quel est le sens de ces formules ?, demandai-je à Netti ?

— Est-il possible que vous ne compreniez pas ? Pourtant, dans vos langues, lorsque vous nommez une chose, vous prêtez une grande attention à préciser si vous la considérez comme un homme ou une femme, ce qui, à proprement parler, n’a guère d’importance, et, en ce qui concerne les objets inanimé, est même plutôt étrange. Bien plus importante est la différence entre les objets qui existent et ceux qui ne sont plus, ou ceux qui doivent apparaître à l’avenir. Chez vous, «maison» [dom] est un homme, et «barque» [lodka] est une femme, alors que chez les Français c’est le contraire, ce qui n’a aucune conséquence.   Mais lorsque vous parlez d’une maison qui a brûlé ou que vous vous apprêtez à construire, vous employez le mot dans la même forme que pour la maison dans laquelle vous habitez. N’y a-t-il pas dans la nature de distinction plus grande qu’entre un homme vivant et un homme mort, qu’entre ce qui est et ce qui n’est pas ? Il vous faut des mots et des phrases entières pour désigner cette distinction, n’est-il pas mieux de l’exprimer en ajoutant une lettre au mot lui-même ?

Quoi qu’il en soit, Netti était satisfait de ma mémoire. Sa méthode d’enseignement était très efficace, et nous avancions très vite.  

225 /

Je continuai à étudier intensément la langue des Martiens, et à la première occasion je demandai à Menni de me donner à lire un livre sur l’histoire de leur humanité. Menni trouva mon idée fort judicieuse et m’apporta un manuel qui exposait de façon simple pour les enfants martiens l’histoire de leur monde. 

227 /

Leur capitalisme s’était très tôt débarrassé de la division entre Etas nationaux. 

227-228 /

Comme je m’apprêtais à étudier la langue que parlaient mes compagnons de voyage, je voulus savoir si c’était la plus répandue de toutes celles qui existent sur Mars. Menni m’expliqua que c’était l’unique langue littéraire et parlée de tous les Martiens.

— Autrefois, chez nous, ajouta Menni, les hommes des différents pays ne se comprenaienz pas, mais il y a déjà longtemps de cela, plusieurs siècles déjà avant la révolution socialiste, les différents dialectes se sont rapprochés puis fondus en une langue commune. Cela se produisit librement, de façon spontanée, sans efforts, sans qu’on y pense. Logtemps encore se maintinrent quelques particularités locales, qui formaient des sortes de dialectes distincts, mais suffisamment compréhensibles pour tous. Le développememnt de la littérature y mit fin.

— Je ne vois qu’une explication à cela, dis-je. A ce qu’il semble, dès le commencement, les relations entre les hommes étaient plus intenses, plus faciles et plus étroites que chez nous.

— Oui, c’est bien ainsi, répondit Menni. Sur Mars on ne trouve ni vos immenses océans, ni vos chaînes de montagnes infranchissables. Nos mers ne sont pas grandes et ne constituent nulle part une totale séparation entre des continents indépendants. Nos montagnes sont de faible hauteur, à part quelques rares sommets. La surface totale de notre planète est quatre fois moindre que celle de la Terre, la pesanteur y est deux fois et demie plus faible, et grâce à la légèreté de notre corps, nous pouvons facilement nous déplacer même sans moyens artificiels de locomotion : nous courons aussi bien que vous, et nous ne nous fatiguons pas plus que vous lorsque vous voyagez à cheval. La nature a mis entre nos communautés bien moins de murs et de cloisons que chez vous. Telle fut donc la cause initiale et essentielle qui a empêché toute violente division de l’humanité martienne enraces et nations, ainsi que le développement des armées, du militarisme et de tout système d’extermination de masse. 

230 /

Tout ce tableau d’une évolution harmonieuse de l’humanité, non marquée, comme chez nous, par le sang et le feu, suscitait en moi un involontaire sentiment d’envie.  

237 /

[...] les murs noirs étaient couverts d’une série de signes d’un blanc éclatant : c’étaient des tableaux de statistique du travail. Je maîtrisais déjà suffisamment la langue des Martiens pour pouvoir les déchiffrer… 

245 /

Pendant ce temps Enno me parlait des innombrables richesses naturelles de cette magnifique planète, [...]. Je ne connaissais pas encore la langue au point de saisir la beauté de l’exposé, mais les images concentraient mon attention de façon aussi totale que celle des enfants.  

249-250 /

Enno prononça doucement quelques vers qui exprimaient l’essence de la tragédie spirituelle du héros.

— De qui sont ces vers, demandai-je.

— De moi, répondit-il. Je les ai composés pour Menni.

Je ne pouvais juger de la beauté intrinsèque des vers dans une langue qui m’était étrangère, mais, cela ne faisait aucun doute, leur sens était clair, leur rythme régulier, la rime sonore et riche. Cela donna un nouveau cours à mes pensées.

— Ainsi, dans votre poésie, prospèrent encore la rime et un rythme strict ?

— Naturellement, me dit Enno avec une note d’étonnement. Pensez-vous que cela ne soit pas beau ?

— Non, ce n’est pas cela, expliquai-je, mais chez nous est répandue l’idée que cette forme a été engendrée par le goût des classes dominantes de notre société, comme expression de leur caprice et de leur penchant pour les conventions, qui forment obstacle à la liberté de l’expression poétique. De là on conclut que la poésie du futur, la poésie de l’époque du socialisme, doit rejetter et vouer à l’oubli ces règles contraignantes.

— Cela est extrêmement injuste, répliqua vivement Enno. — Un rythme régulier nous semble beau non par engouement pour les conventions, mais parce qu’il est en profonde harmonie avec la régularité rythmique des processus de notre vie et de notre conscience. Quant à la rime, qui achève une série de singularités dans des accords finaux identiques, n’est-elle pas dans cette même parenté avec le lien vital des hommes qui couronne leur diversité intérieure par l’unité de leur disposition d’esprit dans l’art ? Sans tythme il ne peut y avoir de forme artistique. Là où il n’y a pas de rythme des sons il doit y avir, etr de façon plus stricte encore, le rythme des idées… Et si la rime est bien effectivement d’origine féodale, on peut en dire tout autant de bien d’autres choses bonnes et belles.

— Mais la rime contraint et limite l’expression des idées ?

— Qu’entendez-vous par là ? Cette contrainte découle du but que se donne librement l’artiste. Elle ne fait pas que rendre plus difficile, elle perfectionne l’expression de l’idée poétique, et ce n’est que pour cela qu’elle existe. Plus le but est complexe, plus difficile est le chemin pour y parvenir, et, par conséquent, plus il y a de contraintes sur ce chemin. Si vous voulez construire un beau bâtiment, combien de règles de la technique et de l’harmonie vont-elles déterminer et par conséquent «contraindre» votre travail ! Vous êtes libre dans le choix du but, c’est la seule liberté humaine. Mais une fois que vous désirez un but, vous désirez en même temps les moyens pour y parvenir.  

273 /

Elle commença à étudier les dictionnaires des langues terrestres à mesure qu’ils sortaient de presse.  

275 /

La lettre était écrite dans ma langue maternelle, qu’avait si bien étudiée ma chère Netti. 

287 /

L’humanité terrestre est éclatée, ses races et nations distinctes se sont profondément enracinées dans leur territoire et leurs traditions historiques, elles parlent des langues différentes, et une profonde absence d’intercompréhension imprègne toutes leurs relations vitales.

Retour au sommaire