[3]
        В текущем 1928 году состоялось «открытие» нашей советской общественностью и признание ею нового материалистического учения об языке академика Н. Я. Марра, — учения, названного самим автором «яфетическим».
        Инициатор этого признания проф. М. Н. Покровский писал по поводу сорокалетнего юбилея ученой деятельности Н.Я. Марра[1] : «если бы Энгельс еще жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый вузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания человеческой культуры»…
        Но Энгельса давно уже нет в живых и в наших высших школах попрежнему продолжают преподавать старую «индоевропейскую» буржуазную схоластику. И теория Н.Я. Марра, ставящая впервые лингвистику «с идеалистической головы на материалистические ноги», как Маркс в свое время сделал с философией Гегеля, — эта теория, несмотря  на сорокалетний юбилей ее возникновения, все еще находится «под спудом» и мало кому известна, вне специальных кружков. Причина тому — с одной стороны — равнодушие нашей общественности к вопросам лингвистики вообще, граничащее с полным их незнанием и непониманием, а с другой — слишком отвлеченное изложение трудов, знакомящих с этой теорией и печатаемых к тому же, обычно, в таких сборниках, которые совершенно недоступны рядовому читателю.
        А между тем, более или менее близкое знакомство с тем орудием труда, без которого человек никогда не стал бы
[4]      
человеком, и которое теперь сопровождает каждого из нас от колыбели до могилы, — более или менее близкое знакомство с языком, с историей его происхождения и развития, а равно с его сущностью, казалось бы, необходимо для каждого культурного человека — и особенно в условиях нашей советской действительности, ибо, как говорит сам Н. Я. Марр, «без урегулирования вопроса об языке нельзя вести культработы. А с сохранением основ советской общественности можно ли вести дело индустриализации края без урегулирования вопроса о языке? А можно-ли с фактическим успехом вести дело национализации культурных достижений человечества без урегулирования вопроса о языке? А можно-ли достигнуть реальных успехов в деле приобщения к культуре действительно широких масс, — подлинных рабочих и подлинных крестьян, — без урегулирования вопроса о языке ?^[2].
        Но нет, повидимому, круга лиц (вне, конечно, прямых специалистов), которые были бы более заинтересованы в усвоении и распространении материалистических идей об языке Н.Я. Марра, чем эсперантисты, — представители столь ненавистного для буржуазной схоластической лингвистики «искусственного» международного языка. И кому, как не эсперантистам, так по пути с яфетической теорией, которая не только во всеуслышание объявляет все так называемые «натуральные языки» — «искусственным созданием человечества», но и прямо признает международный язык той «искусственной, научно проработанной мерой, которая необходимо должна быть принята человечеством, идущим как к единству общемирового хозяйства и внеклассовой общественности, так и к единству своего будущего общего языка»?[3]
        И поэтому вполне понятно, что Союз Эсперантистов Советских республик берет на себя задачу популяризации
[5]
идей о языке Н. Я. Марра. Целям этой популяризации и должна служить издаваемая в настоящее время брошюра «Революция языкознания», принадлежащая перу одного из старейших эсперантистов — А.П. Андреева. Основная идея данной работы — отрицание индоевропейской схоластики и признание возможности сознательного вмешательства человеческого разума в область языкотворчества, в самом широком понимании этого слова — является руководящей идеей нашего Союза и всех практических работников на поприще использования и применения международного языка.

         Лингвистическая Комиссия Союза Эсперантистов Советских Республик

         20/IХ—28 г. Москва.

[6]
       I. Яфетические языки

        Сорок лет тому назад в грузинской газете «Иверия» появилась статья под заглавием «Природа и свойства грузинского языка».
        Это была первая попытка определить место грузинского языка среди других, уже ранее распределенных по «семьям», языков земного шара. К этому времени значительная часть всех языков — по преимуществу и в первую очередь европейских, — уже была тщательно взвешена с точки зрения их генезиса (происхождения) и морфологии. К этому времени ряд изученных наукой языков под именем индо-европейских (арийских) занял господствующее место в генеалогии (родословной) человеческой речи. Пониже этих языков были помещены семитические языки, еще ниже — хамитические (преимущественно — африканские)... Морфологически же это были флективные и агглютинативные языки, частью же — корневые или моносилабические[4].
        И из языков Европы только языки Кавказа (кроме армянского) и язык маленького племени басков в Пиринеях не находили себе места[5] ни в ветвях генеалогического дерева, ни в отделах морфологических таблиц.
[7]
        Такое «неведомое» положение «Кавказских» языков (и в частности — грузинского) чрезвычайно заинтересовало сорок лет тому назад студента-восточника Петербургского университета Н.Я. Марра. И вот рядом своих самостоятельных изысканий и смелых выводов, шедших зачастую в разрез с «непреложными принципами» официальной «индоевропейской теории», он установил родство грузинского языка с «семьею» семитических языков, что и изложил в вышеназванной своей статье. А последующими своими изысканиями и выводами, все более и более расширявшимися и расходившимися с методами и заключениями индоевропеистов, он установил существование целой серии языков особого «пережиточного» характера, не могущих быть подведенными ни под одну из установленных официальной лингвистикой групп и вместе с тем дающих совершенно новое представление, как о происхождении человеческого звукового языка, так и об его группировках, о внутренних связях ныне существующих языков, их подлинной структуре и т. д.
        По открытым, таким образом, Н.Я. Марром совершенно новым языковым фактам оказалось прежде всего, что огромное большинство хитроумных предположений и теорий индоевропеистики (давно уже возведенных ею в ранг непреложных догматов настоящего религиозного вероучения) есть ничто иное, как простая фантазия, ни на чем не основанные сказки, которые надлежало немедленно сдать в архив, заменив их строго и фактически доказанными выводами новой подлинной науки о человеческом языке... Оказалось, например, что никаких «единых праязыков» никогда не существовало и существовать не могло. Оказалось, что «вначале» существовал не один «праязык» и даже не несколько «праязыков»[6], а как раз наоборот: «в начале» была множественность языков, которые пу-
[8]      
тем скрещения видоизменялись, сливались, взаимно поглощались, опять расходились и т. п., и в конечном счете, образовывая язычные объединения или новые разъединения, шли и идут ко все меньшему числу языков, которые в конце концов должны дать будущему единому человечеству его единый общий язык.
        Оказалось далее, что никаких «расовых семей» языков, которые иерархически распределяются по их структивному «совершенству» или «несовершенству» одни над другими, как классы или сословия в «правильно построенном» капиталистическом обществе, — никаких «расовых семей» языков также не существовало и не существует. Оказалось, что все человеческие языки росли и растут из одного и того же первоисточника — из нескольких одинаковых звуковых комплексов, и если они ныне резко отличаются друг от друга в структурном отношении, то только лишь потому, что одни из них достигли стадии агглютинативности, другие — стадии флективности, третьи — остались при первоначальной аморфности и т. д.
        Оказалось затем... Но, впрочем, не будем спешить и оставим эти вопросы до последующих глав. Теперь же скажем еще несколько слов об «открытых» Н.Я. Марром (вернее — до него не исследовавшихся) пережиточных языках и об их наименовании «яфетические».
        К числу таких языков, помимо кавказских[7] и баскского, Марр причисляет еще язык вершикский (в при-Памирье) и язык чувашский (в РСФСР у Волги)[8]. Но нет сомнения, что их число гораздо больше и что дальнейшее развитие вопроса выявит еще не мало таких же языков.
        Отличительною их чертою является их пережиточность (реликвотность), или их неоформленность,
[9]      
т.-е. смешение в их морфологической структуре признаков и явлений всех других систем языков, т.-е. и аморфности, и агглютинативности, и флективности. И эта неоформленность выражается во всех элементах этих языков как во внешних (т.-е. в звуках и их сочетаниях), так и во внутренних (т.-е. в смысловом значении этих звукосочетаний). Сопоставляя и сближая все эти пережиточные элементы, различные по «высоте» их развития в разных яфетических языках, удалось установить палеонтологию (до-историю) человеческого звукового языка, исходные корни которого уходят в глубь десятков, а может быть, и сотен тысяч лет. А вскрытые таким образом факты до-истории человеческого языка не гадательно и не предположительно, как это делала ранее индоевропеистика, а с полной определенностью и с несомненной убедительностью установили, что звуковая человеческая речь всегда, во всех ее элементах и во всех периодах ее развития была верным отображением современной ей общественности, которая в свою очередь была функцией соответственного состояния производительных сил и производственных отношений.
        И в результате, из постоянно накоплявшихся, за сорок лет неутомимой и разносторонней работы (как в области лингвистики, так и в области материальной культуры и этнологии)[9], фактов и явлений сама собой, без всяких натяжек и специальных искательств, выростала и выросла совершенно новая безупречно материалистическая теория человеческого языка, сумевшая осветить глубокие и отдаленные тайники его до-историй и взорвавшая на воздух чуть ли не все «воздушные замки», построенные схоластической индоевропеистикою на зыбком основании почти что только одних фонетических (звуковых) явлений, их изменений, чередований, переходов и
[10]    
пресловутых «законов» всех этих звуковых «трансформаций»…
        И эта новая материалистическая теория человеческого звукового языка, выросшая на базе «вновь открытых» яфетических языков, сама получила наименование яфетической — наименование, конечно, чисто условное, не имеющее под собою никаких реальных обоснований. Дело в том, что при возникновении в начале XIX века сравнительно-исторического учения о человеческой звуковой речи, все языки, вошедшие в орбиту научного исследования, были поделены на вышеуказанные «семьи» арийских (или индоевропейских), семитических и хамитических языков, причем последние два имени были взяты из библии, от двух сыновей Ноя—Сима и Хама. Имя третьего сына Иафета (или Яфета) предполагалось дать арийской (индоевропейской) семье; но засим ему предпочли эти два последние термина, лучше оттенявшие исключительное «превосходство» языков «высококультурных» европейцев[10], и оно осталось неиспользованным. Н.Я. Марр решил воспользоваться этим обстоятельством и дал такое, условное имя «вновь открытым» им языкам[11].
        Новое наименование вслед затем было принято и друзьями, и врагами нового учения. 

[11]
     II.

         Палеонтология звукового языка

        Палеонтология (до-история) звукового языка, естественно, представляет собою его фундамент, от которого и надо итти при решении каких бы то ни было принципиальных вопросов лингвистики.
        Строить же общее учение о человеческом языке, начиная не с до-истории (палеонтологии) его, а из какого-либо промежуточного пункта, значит строить здание в воздухе, начиная с какого-либо среднего этажа вместо самого нижнего. Между тем, именно так и поступила индоевропейская лингвистика, взявшая с начала XIX века за исходную базу своих исследований санскрит[12] и с ним синхронические — греческий, латинский и другие «арийские» («благородные») языки[13]. Ясно, что такие исследования дали в результате карточный домик, который и валится теперь при первом дуновении истинной материалистической науки.
        Каковы же те данные, которые выявлены яфетическими языками и которые фактически, а не гадательно устанавливают до-историю (палеонтологию) звукового языка?
        Прежде всего, эти языковые данные устанавливают, что название разума идет от названия руки. Так, в армянском языке разум = han +far — значит рука + рука; в грузинском языке qel // qel значит рука, а в армянском qel-q есть ум, мозг. У армян qel (ныне qg) значит безрукий, урод, а у грузин qel означает
[12]    
безумный, бешеный... Даже в русском языке рука через рушить (рухнуть) — переходит в рух — дух — душа...[14].
        Эти языковые сближения доказывают сами по себе, что именно рука — это первичное орудие производства, орудие труда — создала также человеческий разум, человеческую мысль. В соответствии с этим и Аристотель называл человеческую руку «орудием орудий», а другой греческий философ Анаксагор говорил, что «человек — наиболее разумное из всех животных, потому что он обладает руками». Человеческая рука выполняет какую угодно работу; руки же обезьян могут выполнять только известные действия, известные функции. Такое значение человеческой руки, сделавшей самого человека со всей его культурой, было понято уже древними народами, которые зачастую помещали душу в руке или давали богу вид руки... И именно эта связь и запечатлена в яфетических языках, как это указано выше...
        Такое материалистическое происхождение нашего разума, нашей мысли от руки и ее деятельности станет вполне понятным, если мы примем во внимание, что рука служила не только орудием труда, но и орудием первичного общения. У первичного человека нынешней звуковой речи не было; а была речь ручная[15] — речь гораздо более натуральная, ибо она непосредственнее связана с центрами мышления, чем звуковая речь.
        Значительная часть ручной речи, — особенно в первичной стадии ее развития, — могла произойти чисто автоматически, под влиянием аффекта, и затем запечатлеться и обратиться в телесный навык, в рефлекс, тесно и непосредственно связанный с вызвавшим его явлением окружающей жизни; а это и давало ему его обще-
[13]    
ственный смысл или значение. «Длительное же господство ручной речи — многие десятки, если не сотни тысяч лет — и явилось источником создания мыслей и укрепления их работы; причем, если технически тут действовала рука, — идеологически все зависело от общественности, — следовательно, в конечном итоге, от хозяйственного строя, который осуществлялся хотя и без искусственных орудий производства, но с искусственным использованием натуральных предметов окружающей физической природы»_[16].
        От ручной же речи к звуковой человек перешел на гораздо более высокой ступени своего развития, а именно, когда он стал в своей хозяйственной жизни употреблять искусственные орудия производства. При этом употребление звуковой речи не было вызвано прямой необходимостью, так как ручная речь вообще вполне удовлетворяла потребностям того времени.
        Первые зачатки звуковой речи Н.Я. Марр связывает с появлением религиозного культа, с магией, или с чародейством. Жрецы, служители культа, имевшиеся и у народов примитивной культуры, при своих ритуальных «действах» прибегали к издревле зародившимся трем искусствам — танцам, пению и музыке. Первое из этих искусств было линейное, т.-е. выражалось в движениях, два последних — звуковые. Но вначале пение было без слов (как и теперь оно есть кое-где), а музыка — без искусственных (специальных) инструментов. Конечно, эти «действа» сопровождались также ручной речью, а постепенно к ним прибавились, — в соответствии с пением и музыкой, — и первые звуки, ставшие впоследствии источником звуковой речи. Эти звуки исходили из горла, как у животных, и представляли собою отнюдь не наши членораздельные звуки, а звуковые комплексы. Таких звуков обычно было четыре, по числу четырех культовых искусств (танцы, пение, музыка и звуковая речь), и Марр, путем
[14]    
долгих изысканий, пришел к заключению, что они представляли собою звуковые комплексы: sal, ber, yon и rош^[17].
        Эти четыре звуковых элемента первичной речи произносились, конечно, совсем не так, как мы теперь можем их произнести: они произносились слитно, — каждый элемент, как один звук. Только впоследствии, с дальнейшим развитием звуковой речи, при применении ее в трудовых процессах, эти звуковые комплексы стали все более расчленяться, поднимаясь из горла в гортань и в рот. Но и тут они долго оставались еще диффузными, слитными звуками, а не теми чистыми артикуляциями, к которым привыкли мы в нашей современной речи. Такие диффузные звуки до сих пор сохранились еще в большом числе в яфетических языках, частью же и в языках дальнейших ступеней развития. Особенно много их Марр нашел в абхазском языке, алфавит которого состоит из 78 звуков, среди которых имеется ряд звуков двух или даже трехсоставных, уподобляемых Марром десяткам и сотням в нашей счетной системе (напр., t+s+w или d+z+w и т.д.)^[18].
        Вышеуказанные звуковые комплексы, вначале непроизвольно родившиеся в процессах культа и труда (охоты и т. п.), получили священное значение и стали звуковыми тотемами (покровителями, богами) своих социальных групп. Ими обозначались как эти группы (до родов и племен включительно), так и отдельные их представители. Но вначале они все же еще не были словами, в нашем понимании этого термина, ибо они были только звуками, без определенного внутреннего смысла. Однако, когда впервые было осознано, что каждый такой звук, будучи придан известному предмету или явлению, является звуковым соответствием, сигналом и как бы заместителем этого предмета или явления, — как только была осознана
[15]    
возможность такой связи, это осознание родило новый способ человеческого общения, родило человеческую звуковую речь. Ибо вся суть звуковой речи — в символической (условной) связи между звуками и теми предметами или явлениями, которые они символизируют, о которых они сигнализируют, или которые они как бы замещают... А по понятиям первичных людей эта связь была до того непосредственна и тесна, что кто знал имя (тотем) того или иного предмета, животного или человека, тот уже обладал этим предметом, животным или человеком и мог предписывать им свою волю. Вместе с этим имя, слово получало священное, таинственное значение и попутно оно материализовалось; оно само по себе могло поразить, убить человека и т. под. Отсюда все последующие колдовства, заговоры, вера в силу проклятия и т. д.
        Ну, а раз первобытный человек осознал (хоть в одном случае) возможность такого сигнализирующего употребления звуков своего горла, он стал прибегать к нему все чаще и чаще. И особенно там и тогда, где родоначальница звуковой речи — речь ручная не могла достигнуть своей цели, напр.: в темноте, при невозможности видеть друг друга в лесу и т. под. Но при этом он отнюдь не изобретал новых звуков: он пользовался старыми, все более и более разнообразя их смысловые значения, почему эти значения получали не единичный, а как бы пучковый характер. Так «рука» обозначала и силу, и власть, и богатство, и бога и т. д. Или «звать » (голосом) получало тоже обозначение, что «указывать» (рукою). Так, в древне-грузинском языке u-toda значило и позвал, назвал его (голосом), и протянул ему (руку), при tot — рука, лапа^[19].
        Появление у первобытного человека звуковой речи было, несомненно, для него целой революцией.
        «Громадно революционное значение замены руки и глаза
[16]    
аппаратом, целиком сосредоточенным в головной части тела, в непосредственной связи с мозгом, в его окружении и в связи с полостью рта и устами», — говорит Н. Я. Марр^[20].
        «Действенности нового аппарата содействовало также усиление общественной работы мозга, вследствие роста хозяйственной жизни и усложнения социальных взаимоотношений, а вместе с тем вследствие расширения умозрительного кругозора коллективов уже скрещенного племени. При таких данных использование технических и идеологических преимуществ звуковой речи представляло собою власть над тьмою и отчетливость в даче и восприятии материальных и надстроечных понятий, конкретных и отвлеченных представлений, образов и понятий. А в условиях общественности тех эпох, в зависимости от производственной среды, от возникновения звуковой речи и способа ее распространения, звуковой язык не мог не стать и орудием власти, как впоследствии письменность, литература, пресса». И необходимо сделать вывод, что уже в доисторическое время звуковая речь, давшая человеку новое искусственное орудие для взаимной связи и для подчинения себе окружающей природы, вместе с тем способствовала расслоению племен и родов, делению их на пласты, из которых верхние начинали давить на нижние и командовать ими... Одним словом подготовлялось уже будущее деление на сословия и классы.
        Такова в самых кратких, в самых сжатых словах палеонтология человеческой звуковой речи, устанавливаемая яфетической теорией Н. Я. Марра и «открытыми» им яфетическими языками. То, что до сих пор представлялось таинственною областью, относительно которой у индоевропеистов существовали одни лишь догадки, приводившие к созданию сказочных «замков» (вроде пресловутых «праязыков»), — все это стало понятным и ясным. И все это получило свое точное материалистическое обоснование, 

[17]
     III.

         Морфология[21] и семантика[22] звукового языка

        Так шло развитие человеческой речи вообще: все от материального к более духовному; все от конкретного к абстрактному; все от сложного, слитного, пучкового — к более простому, дифференцированному, единичному...
        Первичная речь была ручная с единственным чисто материальным фактором — рукою, — этим первейшим орудием человеческого труда, — орудием, создавшим всего человека со всею его материальною и духовною культурою. Этой первичной речи отвечало так назыв. доязыковое, грубо материальное (как бы звериное) мышление, непосредственно связанное с окружающей природой, с тотемами, с богом-рукою и т. д. Из этой первичной речи, в процессе первобытного культа и общего труда, стали выростать звуковые комплексы, сначала не одухотворенные, т.-е. лишенные определенного смысла или значения, на подобие животного рева (выражение аффекта). Но за сим началось одухотворение этих звуков, наделение их внутренним значением — иными словами, началось создание звуковой речи, с ее двумя факторами производства — «органами речи и звуками». Создание ее было настоящей революцией в деле
[18]    
роста человека и его дальнейшего одухотворения, так как его мышление также поднимается теперь на следующую ступень и из доязыкового становится лишь дологическим. Человек уже одухотворен; он уже человек, а не зверь, но он мыслит конкретно, а не абстрактно, как это есть у нас теперь... И только затем, мало по малу, с все высшим и высшим развитием звуковой речи, развивалось и человеческое мышление, становясь все более отвлеченным и логическим в нынешнем смысле этого слова...
        Все это происходило десятками и сотнями тысяч лет. Все это происходило в процессе упорнейшего, непрерывного труда и борьбы за жизнь, за пропитание, за подчинение себе окружающей природы, которая в противном случае или совсем уничтожила бы зарождавшегося человека, или свела бы все его зарождавшееся очеловечение «на-нет», задержав его самого навсегда на стадии животного развития и мышления... Всякий шаг вперед, и особенно всякий революционный скачок вверх были всегда и непременно результатом скрещения первичных групп, хозяйственных коллективов, а потом кровных объединений и племен. И столь способствовавшая всему этому развитию человеческая речь (сначала ручная, с одним чисто материальным фактором производства — рукою, а потом звуковая, уже с двумя факторами производства — одним чисто материальным — органами речи, а другим уже как бы вне человека лежащим — «звуками») — человеческая речь была собственно орудием производства, росшим из труда и создававшим продукты труда. Развивалась она сама в полном соответствии с ростом трудовых процессов и всех остальных служивших для того орудий производства — сначала простой палки и природного камня, потом уже искусственно расщепленного и грубо обделанного камня, далее — камня полированного, обделанного рога или кости, еще далее — бронзового или медного орудия, пока, наконец, человек не нашел способа делать железные и стальные изделия, которые и легли
[19]    
в основу нашей нынешней материальной культуры, из которой, как ее функция, росла и выросла наша нынешняя духовная культура...
        Переходя теперь к морфологии и семантике звуковой речи, следует указать, что и тут яфетическая теория вскрывает источник, который обусловил как возникновение, так и дальнейшее развитие и внешней звуковой, и внутренней смысловой стороны звукового языка. Этим источником является человеческая общественность, которая в свою очередь возникала и развивалась на базе и из базы окружающей материальной природы с ее производительными силами и с обусловленными этими силами производственными отношениями...
        Начнем с того, что приведем следующие слова самого Н. Я. Марра, в которых он излагает основное существо своей теории языка[23]:
        «Яфетическая теориям, — говорит он, — учит, что язык, звуковая речь ни в какой стадии своего развития, ни в какой части не является простым даром природы. Звуковой язык есть создание человечества. Человечество сотворило свой язык в процессе труда и в определенных общественных условиях и пересоздает его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению. Выходит, что натуральных языков не существует в мире, языки все искусственные, все созданы человечеством. И они не перестают быть искусственными по происхождению оттого, что, раз они созданы, наследственно переходят затем от одного поколения к другому, точно природный дар, как бы впитываемый с материнским молоком в детском возрасте. Корни наследуемой
[20]    
речи не во внешней природе, не внутри нас или нашей физической природы, а в общественности, в ее материальной базе, в хозяйстве и технике. Общественность наследует, консервирует, или перелицовывает свою речь в новые формы, претворяет ее в новый вид и переводит в новую систему. Ясное дело, что будущий единый и всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существующей, как будущее хозяйство, с его техникой, будущей внеклассовой общественностью и будущей внеклассовой культурой. Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространенных живых языков мира, неизбежно буржуазно-культурный и буржуазно-классовый, как ни один из мертвых языков не смог стать международным в бывшем новом мире, дооктябрьском»...
        «Яфетическая теория учит, что человечество не начинало единым языком, а шло и идет (от множественности) к единству языка всего человечества. Яфетическая теория выясняет пути этой эволюции мутационного (перерожденческого) порядка, ряд смен одной системы другой, и технику каждой типологически новой системы, приближающей нас к будущему типу единого языка»...
        В этих словах сконцентрировано все существо яфетической теории, причем подчеркнуты в них наиболее важные места. Далее остается только несколько пояснить и развить эти мысли по данным других мест той же работы Н. Я. Марра.
        Прежде всего следует отметить, что, в то время как буржуазная индоевропеистика занимается почти исключительно «благородными» (арийскими) языками Европы и весьма мало внимания уделяет остальным (как бы «колониальным») языкам, Н. Я. Марр стремится охватить их все, во всех их «семьях», доказывая при этом, что «семей», или расовых языков, свойственных только той или другой расе, не существовало и не существует, как,
[21]
     собственно говоря, не существует и самих резко обособленных рас. Все языки идут от одних и тех же корней, от одних и тех же примитивов; и если в настоящее время

они различны по их морфологии и пр., то это есть результат различной степени развития породившей их общественности и соответствующих форм материальной культуры.
[22]
        Исходя из данных, открытых в яфетических языках Н. Я. Марр устанавливает свое новое (условное, конечно), родословное дерево человеческих языков, которое наглядно поясняет постепенный переход (перерождение) одних языковых систем в другие.
        Все эти перерождения, а равно сходства отдельных языков с другими и в морфологии, и в семантике (т.-е. в смысле сходственных звукосочетаний разных языков) обменяются не единством происхождения от общего расового «праязыка», а от скрещений, слияний и последующих расхождений различных типологических языков напластовывавшихся друг на друга племен и «народов».
        К этому «дереву» Марр дает следующие пояснения:
        1) Вершина — теоретически имеющая венчать все предшествующие стадии развития языка — единая, общечеловеческая речь.
        2) Ниже — наличное завершение, индоевропейская «семья» языков.
        3) Ниже — справа от ствола — отставший от его роста сучок: наличные пережиточные, известные с исторических эпох яфетические языки (грузинский, баскский и др.), стоящие на разных ступенях развития, с наглядным сохранением в них на стадии, близкой к индоевропейской структуре, пережиточных форм предшествующих эпох.
        4) Ниже (справа) — отошедшая от роста ствола ветвь, ближайшая родственная индоевропейским (флективным) языкам — семитическая группа языков.
        5) Ниже (слева) — отошедшая от роста ствола ветвь урало-алтайская, — группировка языковых семей, типологически более близкая к яфетичеоким языкам с агглютинативным строем, — в числе их к сванскому, мегрельскому, чанскому^[24] и двум грузинским языкам, — чем намечается также место, вслед за турецкою (тюркскою) «семьею», с одной сто-
[23]    
роны для угро-финской группы, по всей видимости и для монгольской группы. И все это благодаря чувашскому (пережиточно яфетическому) языку.
        6) Ниже (справа) — отошедшая от роста ствола ветвь, хамитическая «семья», которая, по выделении позднейшего вклада из семитических языков, проявляет агглютинативную и еще более синтетическую природу, т.-е. характер типологического развития тех же яфетических языков, которые примыкают к абхазскому типу.
        7) Еще ниже (слева) — синтетическое состояние языков — языки дальне-восточные (китайский и др.), абхазского типа.
        8) Под ними — примитивы и с ними — проблема о происхождении человеческой, речи[25].
        Этот рисунок и объяснения к нему сами по себе достаточно ясны. Необходимо лишь остановиться на терминах : синтетический, агглютинативный, флективный, которые характеризуют три основные морфологические типа человеческих языков.
        Термин синтетический (или складываемый) обозначает реально язык, в котором функции отдельных слов, как частей предложения, во фразе определяется тем, как складываются слова, или порядком их расположения, а не формою каждого из них, каковой нет у языков этой системы. Эта система называется поэтому также аморфною, или бесформенною. Этот же строй называют еще моносилабическим, т.-е. односложным, так как языки этой системы обычно состоят из односложных слов^[26].
        Диаметральную противоположность синтетической системе представляет система флективная, в которой
[24]    
определение взаимоотношений слов переносится целиком на их внешнюю оформленность, так что слово нормально несет в себе значения двух порядков: одно значение — выражение предмета без определения времени и пространства, без указания его связей с другими предметами; другое значение — это выражение именно этих отношений, т.-е. отношение выражаемого словом предмета к другим предметам и в пространстве, и во времени, или в статическом и динамическом разрезе^[27].
        Последняя задача выполняется формальным изменением самих слов, для чего имена существительные, прилагательные и пр. имеют склонения, а глаголы — спряжения, причем эти изменения имеют известное согласование между собою. Сверх того эта же задача выполняется специальными, частями речи — предлогами, союзами и пр. От слова флексия (изменение, изгиб) и произошло наименование этой системы.
        Третий тип языков агглютинативный (или припленный), есть тип промежуточный между двумя указанными. В нем нет органически выявляемых частей слов — окончаний, составляющих неразрывную часть этих слов, как в флективных языках, а есть особые функциональные самостоятельные слова, которые, прилепляясь к главным словам предложения, как придаточные частицы, указывают их взаимоотношения во фразе.
        Первый синтетический (или аморфный) тип мы видим в китайском и др. подобных языках; второй флективный свойственен в той или иной мере и форме индоевропейским (формальным) языкам; третий же агглютинативный тип, отлично известный знающим язык «Эсперанто»[28], объединяет в той или иной мере огромное большинство ныне существующих языков земного шара. Особенно характерен
[25]    
этот тип для языков тюркских, урало-алтайских, финно-угорских, монгольских. Вообще же надо сказать, что во всем мире нет среди «натуральных» языков совершенно чистого и единого типа: все они смешанные, с преобладанием лишь того или иного типа.
        И в европейских языках есть в той или иной мере признаки синтетизма (особенно в английском языке) и агглютинатизма (в том же и др. языках). В русском языке есть так же и то, и другое — частью в форме прямой пережиточности от прежних эпох, а частью — в форме, так сказать, «нажиточности», или возврата к старому типу языка (хотя уже в иной стадии его развития, как то и следует по законам диалектического развития).
        (Надо отметить, что официальная европейская лингвистика, занимающаяся главным образом «благородными» языками Европы, мало снисходит до языков вне-флективного строя, полагая (начиная со времен Франца Боппа и Фридриха Шлегеля)[29], что европейские языки (и только они) есть истинно государственные (и «органические»). Прочие языки, по мнению индоевропеистов, есть или «примитивные» (как китайский), или «языки номадов» (как тюркские) и потому не заслуживают внимательного изучения. Яфетическая же теория не знает «ничтожных» языков, так как все они играют свою роль в общем ходе развития человеяества, все вносят в общечеловеческую культуру свою лепту и все окажут свое влияние при создании одного будущего единого языка будущего объединенного человечества.
        Не имея возможности долее останавливаться на морфологических системах языков, а равно на их генезисе (происхождении), к чему Н.Я. Марр неоднократно возвращается в своих сочинениях, как к одним из важнейших
[26]    
вопросов языкознания, скажем теперь несколько слов в развитие и дополнение принципиально намеченного выше «открытия» Н.Я. Марра относительно отображения в языках всяческих типологических систем современной им общественности, которая в свою очередь является функцией материального существования этих общественностей...
        В этом отношении Н. Я. Марр, базируясь на фактах и явлениях яфетических языков, не знает исключений даже для звуков. Звуки наших языков (не только гласные, но и согласные) могут быть слабые (легко изменяющиеся в другие — соседние), и сильные (гораздо более устойчивые), а равно все они могут испытывать подъемы и падения, которые, — подобно соответственным явлениям в социальных организациях, — знаменуют подъем или падение в них жизненности, увеличение или уменьшение в них энергии и активности, почему они в общем звуковом строе из активных могут переходить в пассивные, или наоборот, а также могут из самостоятельных звуков перерождаться в подсобные и обратно[30].
        «Все изменения и взаимоотношения звуков имеют интерес в речи, орудия общения», — говорит Н. Я. Марр[31], не как физиологические факты, а как показатели общественных взаимоотношений. Так три степени озвончения — d — ϑ и т. д., — это три степени развития во времени в одном и том же хозяйственном коллективе, впослед-
[27]    
ствии в одном и том же классе, далее — в одном и том же племенном образовании. Точно также падения и подъемы — дело одного и того же хозяйственно-коллективного, лишь впоследствии кровно-племенного образования. Чередования свистящих и шипящих (s и ш) — это согласованность двух близких друг другу кругов языков, двух групп, как бы договоренность двух хозяйственных коллективов, далее — двух классов, двух племенных групп; а перебои t в k, t в k и т. д., — это достигнутая согласованность двух более далеко стоящих друг от друга языков, двух ветвей, как бы договоренность двух сторон, двух хозяйственно-коллективных организаций, каждая из которых представляет в свою очередь более тесный союз племенных единиц, так же, как бы договорившихся и в отношении речи в конечной форме социальной группировки».
        «Однако, все это прослеживается лишь пережиточно, ибо нет ныне ни одного нескрещенного языка. Более того, сложившаяся звуковая речь и вначале не мыслится нескрещенной. До скрещения не было звуковой речи и ее не могло быть, так как до скрещения не было хозяйственных коллективов, из которых, а не из стадных орд, образовались позднее племена, с языком, с звуковой речью, — не от пары «папы и мамы» по крови, а от потребностей, удовлетворяемых лишь при коллективном труде — от объединения для работы, т.-е. для добычи и обороны. Следовательно, не было простых племен с простыми не скрещенными языками, не было вообще нескрещенных языков, а все языки росли, развивались, переходили в иные стадии и иные системы, — все в результате скрещения. Так родились и все европейские флективные языки, в результате скрещения древних насельников-автохтонов с новыми пришельцами, каковые скрещения приводили обычно к подъему жизнедеятельности и к открытию новых орудий производства на базе новых производительных сил. Открытие металлов явилось при этом очень большим толчком вперед по пути развития общественности сначала Средиземноморья, а затем и всей
[28]    
Европы, а вместе с общественностью — и языков тогдашних народов...
        Говоря о звуках человеческой речи, необходимо еще отметить: с одной стороны, глубоко неправильное, чисто мистическое отношение индоевропеистики к звукам, как физическим явлениям, будто бы реально возникающим в воздухе в результате движения наших органов речи, что в результате привело к крайне вредной, исключительно формальной постановке всего вообще языкознания, с забвением внутреннего существа дела; с другой же стороны, необходимо иметь в виду, что для человеческой речи существуют не те движения воздуха, которые возникают в результате движения органов речи говорящего, а те фонемы, те представления звуков речи, которые складываются в мозгу слушателей, в мозгу членов той или иной языковой общины, и которые являются результатом исторической коллективной работы этой общины. Поэтому звуки речи есть не физическое и индивидуальное явление, а явление социальное, выросшее из той же общественности, из которой вообще выросли наши языки.
        Этим об'ясняются все наши «понимания» и «непонимания» и своей родной, и чужой речи, «физические звуки» которой мы воспринимаем и понимаем только тогда, когда они совпадают с уже существующими в нашей голове и нам с детства переданными фонемами, выросшими из соответствующей социальной базы...
        Также твердо, т.-е. согласно с открытыми фактами яфетических языков, а не с хитроумными, на песке построенными догадками индоевропеистики, Н. Я. Марр строит новое материалистическое учение о возникновении и развитии частей речи в звуковом языке.
[29]    
«Рост звуковой речи знаменуется также нарастанием частей речи,—говорит он^[32], — первая по времени категория — имена. Союзы и наречия, первично и прилагательные представляют также имена без изменения и оформления их. Но само оформление имен и, понятно, глаголов, составляет новообразование, возникающее с помощью не только имен, становящимися окончаниями — символами, но и местоимений. Возникновение местоимений — это поворотный пункт в истории развития языка, начало новой эры морфологической — сначала агглютинативной, затем флективной, на смену аморфной. Дела не меняет то, что сами местоимения все восходят к именам. В морфологии, а первоначально и в синтаксисе, — этом предтече морфологии, — они, т.-е. имена использовывались, как местоимения».
        «В качестве местоимений использованы имена, означающие голову, душу, тело и т. д. Палеонтологически эти имена восходят, будучи позднее анатомическими терминами, к племенному названию и потому к богу, следовательно,—к небу; а если к небу, то и к голове, а по пучковой системе, значит, и к трем понятиям: небо+гора+голова... Вопрос ясен: местоимения возникают с представлением о собственности; это — собственнические имена раньше, чем имена, выражающие лица. Выделение же лиц (и особенно первого лица, первого единственного числа, первого сравнительно с третьим, и противополагаемого первому лицу второго лица) — все эти позднейшие сравнительно явления. Поэтому первые местоимения — местоимения собственнические; если они и говорят о лице, то речь для тех эпох может быть лишь о коллективном лице, именно конкретно о хозяйственно-социальной группировке или племени, а идеологически или абстрактно, миросозерцательно — и о тотеме коллектива, впоследствии — племени, о символе коллектива, о боге его, который и является хранителем
[30]    
права собственности данной социальной группы^[33]. С местоимением, как бы его ни понимать и начинается перечень увязки происхождения частей речи с общественностью, ее формами и правовым и представлениями. Остальные достигнутые пока увязки частей речи с социальным строем включают не целые категории слов, т.-е. полностью части речи, а отдельных их представителей».
        Относительно глаголов яфетическая теория устанавливает, что в языках древнейшей формации их не было, как самостоятельной категории, и действие выражалось комбинациею остальных элементов предложения (имен). Глаголы появились уже после возникновения категории местоимений, так как и самое изменение их (спряжение) стало возможным только в связи с местоимениями. Не было на первоначальных стадиях развития звуковой речи и родов для имен предметов и появились они только при соответственном развитии общественности. Вообще до соответственной степени развития социального строя не было не только морфологии, не было и богатых формальных средств звуковой изменяемости для выражения взаимоотношений без ущерба для их значения не было вовсе, так называемых, неизменяемых частиц служащих для увязки отдельных мыслей и слов — не было их до тех пор, пока не возникла семья, пока не получились термины родства, в частности термин «брат» с тем представлением о единой особи и сродства пары и более лиц, которое человечество соединяет так конкретно с термином «брат» лишь с известных эпох. Ведь союз «и» палеонтологически значит «брат». «Собака и петух» даже в речи далеко не первобытного человечества достигшего уже общественного строя с кровным родством^[34] означало «соба-
[31]    
ка брат петуха». При этом понятии «брат» и «сестра» не имели отдельных слов для своего выражения, и одно и тоже слово обозначало и то, и другое понятие. И мы видим, что даже в современном грузинском языке слово «да» обозначает и «сестра», и союз «и»...
        И таким образом яфетическая теория шаг за шагом доказывает, что вообще вся морфология и весь синтаксис есть отображение современной им общественности, как таким же отображением ее являются и художественная литература, и вообще все искусства, выражающиеся в линиях, цветах, красках, звуках м т. д. Эту тесную связь грамматики с общественностью необходимо осветить ясно и определенно, дабы привлечь к ней внимание той же общественности, ныне совершенно от нее оторванной, в виду занятого лингвистикой положения самодовлеющей «сверхнауки», отрешившейся от связи и с жизнью и с остальными науками и стремящейся существовать «an sich und für sich», своими собственными «силами и средствами», в своей собственной «великолепной изолированности»...
        Теперь остановимся немного на яфетической семантике, которая еще теснее связывает языкознание с общественностью, чем другие его отделы.
        Эту связь, связь самую тесную, никогда не отрицала и не отрицает в принципе и сама индоевропеистика при всей ее схоластике, и при всем ее формализме. Но она рассматривает и эту связь слишком формально, слишком внешне, перенося главнейшее свое внимание на фонетику, т.-е. на самый сухой и бесплодный из своих отделов. Яфетическая же теория прежде всего именно в полном раскрытии семантики (или учения о смысловой стороне языка) и видит свою главнейшую задачу. Впрочем, необходимо признать,
[32]    
что это, пожалуй, самая легкая из выпадающих на ее долю задач, вследствие принципиальной ее неопровержимости...
        «Основную силу яфетического языкознания составляет семантика, учение о значениях слов», — говорит Н. Я. Марр[35]: «индоевропейская семантика основана на объяснениях житейской стороны исторического характера, в пределах логических связей, отвлеченных.
        «Яфетическое языкознание вскрыло, что семантика вытекает, как и морфология речи, из общественного строя человечества, его хозяйственно-экономически сложившегося социального устройства, часто не имеющего ничего общего ни с нашими отвлеченными теоретическими постройками, оказывающимися в основе воздушными замками, ни с нашими материальными восприятиями, анахронистически переносимыми на общественное мышление доисторического человека, на общественный строй человечества, однако, разного типа в разные стадии развития и в доисторические эпохи. Есть эпохи этнического словотворчества, есть эпохи ему предшествующего, космического, когда звуковых слов так мало, при этом означающих конкретно, в живых образах, воспринимаемые космические силы, что ими выражали множество осознающихся постепенно в своем самостоятельном бытии существ. В противовес привычной нам с исторических эпох ассоциации идей, происходила диссоциация идей — выделение из единого общевоспринимаемого образа отделившихся уже в сознании чувственных его видов, или морфологических перевоплощений. Так, напр., выяснилось, что птицы первично воспринимались, как «небо», или как его часть; и потому оказалось, что названия птиц означают собственно «небо», «небеса», и лишь впоследствии, по выработке уменьшительных форм, — «небесята». Но этим не ограничивалось дело, так как то же слово обозначало одновременно также «облака», «светила», а равно —
[33]    
«высокий»,  «голубой», «гора»,  «голова», «острие», «начало», «конец»... Затем же с отходом от такого чисто космического миросозерцания, в котором и человек представлялся микрокосмом и все члены его тела уподоблялись частям окружающего «большого» мира, начиналась дифференциация и звуков, и связанных с ними значений. И эта дифференциация шла параллельно с развитием общественного миросозерцания, отходившего от космического и переходившего в племенное, сословное, классовое.
        Такой ход общественного миросозерцания и его функции — звукового языка шел и идет то эволюционно, все с большим и большим накоплением новых особенностей, или новых материалов, то он переходит в революционный скачок, когда этих материалов накопится слишком много, чтобы они могли удержаться в старых языковых формах. Тогда количество переходит в качество, и постепенно выявляются новые языковые формы, новые системы языка, с новой морфологией и семантикой. И все это выявляет также соответственные перемены и в общем строе мышления современного общества...
        Все это приводит к признанию, что никогда и нигде не было и не могло быть иного звукового языка, кроме социально-сословного или классового. И «подход к тому или иному языку, так называемой национальной культуры, как к массово-родной речи всего населения, — не научный и ирреальный: национальный язык вне-сословный, внеклассовый — пока есть «фикция». Иными словами все языки — классовые, а бесклассовый язык возможен только в бесклассовом обществе... 
[34]
        Недостаток места не позволяет долее останавливаться да других чрезвычайно интересных положениях яфетической теории относительно морфологии и семантики звукового языка. Дальше мы приведем лишь несколько примеров в объяснение далеко не всем понятного указания на конкретное, образное мышление первобытного человека при первичном развитии его звукового языка.
        Выше уже был дан один такой пример в виде фразы — «собака и петух», представляемой первобытным человеком не в виде двух ставимых рядом образов собаки и петуха, как мы это делаем теперь, а в виде трех предметов (или образов): собаки, петуха и между ними — конкретного образа «брата». Слова «говорить», или «излагать в звуках свои мысли», в яфетических языках не было, а были слова, выражавшие действие, исходившее от тотема племени (или от какого-либо его представителя), напр., «этрусит» (у племени этрусков), «иберит» (у иберов) и т. д. И даже ржание лошади, принадлежавшей племени, обозначалось тем же словом. В грузинском языке pir — metkvel — i — говорит — значит, собственно «человечит» лицом, устами (pir). Числительных (в нашем отвлеченном их понимании) у первобытных людей не существовало, а понятия один, д в а и пр. заменялись образами один палец, два пальца и т. д. И сейчас в грузинском языке при ϑiϑ — i — палец; ϑiϑo vedro, значит по одному ведру[36].
        В древнем Риме счет шел или по пальцам, или на камнях; камень по латыни — calculus (откуда французское calculer — считать, calcul — счет)[37].[35]
        И древний римлянин также взамен нынешнего отвлеченного понятия «один» мыслил образно «камень»: «прибавить один» понималось — «приложить камень», «отнять один» — взять прочь камень»...
        Так, в самых общих чертах, изображает морфологию и семантику звукового языка яфетическая теория, останавливаясь, по вполне понятным причинам, главным образом на их палеонтологическом, до-историческом, периоде...

[36]
     IV.

         Выводы и заключения.

        Теперь нам остается сделать несколько выводов из изложенных общих положений яфетической теории. Выводы эти будут преимущественно практические. И так как эта теория дает материалистическое обоснование всему учению о звуковом языке и притом с самого момента его возникновения, а не только за два — три последние тысячелетия, освещенные материалами нашей письменности (как это делает так наз. «индоевропейская» буржуазная лингвистика), то сказанные практические выводы получают полную доказательность и неопровержимую убедительность.
        Первый из этих практических выводов тот, что все учения индоевропеистов о происхождении звукового языка, принципах его последующего развития, исходных его пунктах («единые праязыки»), характере и законах будущего движения и т. д.— все это в общем есть одна фантазия. И в наших вузах нужно преподавать не индоевропейское, а яфетическое языкознание. Более или менее искренние индоевропеисты уже теперь отлично это понимают и сами начинают печатно сознаваться, что их «наука» зашла в тупик и тщетно ищет нового, истинного пути. А этого пути нет и не может быть вне материалистической яфетической теории...
        Второй важный практический вывод тот, что нет как «великих», так и «ничтожных» звуковых языков.
[37]
        Их также нет, как нет языков внеклассовых, а равно расовых. Все языки есть известные стадиальные переживания родившегося на заре человеческого существования звукового материала, который затем переживал (в устах первичных хозяйственных группировок и последующих родов, племен, «наций » и пр.) одинаковые в общем типологические и семантические видоизменения и который характеризует своим нынешним состоянием ту или иную «высоту» этого видоизменения, или развития. Следовательно, изучать надо не одни только «великодержавные» я «высококультурные» европейские языки, а все существующие на земном шаре языки и крупных и малочисленных народов и всем им надо давать свободный ход вперед, так как именно такой ход обеспечивает им самим полное общечеловеческое развитие. Нормальное взаимное влияние друг на друга всех языков даст, в конце концов, правильное разрешение крупнейшему вопросу всего языкознания, вопросу о будущем едином языке объединенного человечества.
        Этот вывод о будущем едином языке будущего, объединенного на почве общего социального труда человечества есть третий практический вывод яфетической теории, — по существу самый главный из всех ее выводов.
        «Будущий единый всемирный язык», — говорит эта теория устами ее автора[38]: «будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура. И на эту будущую речь человечества яфетическая теория не может иначе смотреть, как на искусственно имеющий быть созданным язык, с тем отличием от прежней общественной созидательной работы в этой области культурных достижений, что бессозна-
[38]    
тельный традиционный момент все более и более должен уступить место осознанному участию в ней, наследственная пассивность должна преобразиться, выделив из себя соответственную свою антитезу, в общественную активность, руководимую или планируемую на основании конкретных данных и техники творческой работы человечества прошлых веков, целых тысячелетий, многих десятков тысяч лет, потраченных на создание речи»...
        В другом месте но тому же вопросу Н. Я. Марр говорит[39], что «неизбежное в будущем слияние языков воедино поставило новую проблему и выявило новое значение языкознания, как науки, которая должна заниматься не только прошлым языка, но и его будущим, и которая должна поставить себе задачей осознание и руководство процессом развития человеческой речи, происходящим уже много десятков тысяч лет и ведущих к единству этой речи»…
        Однако, сама яфетическая теория, в лице ее нынешних представителей, пока еще не приступала к этой новой работе, т.-е. к работа в области осознанного участия в творчестве будущего всемирного языка, хотя на фоне нашей советской общественности уже и выявляется теоретическая и практическая к тому возможность, в виду создающегося подхода к планово-осознанному социалистическому строительству всей материальной жизни... И поэтому, — в целях этого участия, особый интерес получает четвертый практический вывод яфетической теории, касающийся уже вопроса об искусственных международных языках, на первом месте среди которых стоит эсперанто.
        «Вопрос об искусственном международном языке во многих кругах—к сожалению, именно научных — вызывает
[39]
улыбку, в лучшем случае незаслуженное равнодушное отношение», — говорит Н. Я. Марр по этому вопросу[40] — «сомнение вызывает само определение «искусственный». В значительной мере это происходит от того, что так наз. природный, или естественный язык до сих пор многим представляется даром природы, а не «искусственным» созданием общественности в той же мере, как памятники материальной культуры и вещественные художественные произведения...

«Для нас, поборников нового учения об языке, созидание речи коллективой и развитие отдельных, дифференцировавшихся в условиях первобытной и просто исторической общественности языков в линии по направлению к будущему единому языку не подлежит сомнению, как и то, что человечество, идя к единству хозяйства и внеклассовой общественности, неможет не принять искусственных мер, научно проработанных, к ускорению этого мирового процесса».

        Итак международные «искусственные» языки, научно-проработанные, не только имеют законное право на существование, но они совершенно необходимы человечеству уже по одному тому, что они дают способы для ускорения процесса создания будущего всемирного языка. С одной стороны, они практически помогают общению разноязычного человечества; с другой стороны, в процессе стадиального движения «натуральных» языков к будущему их единству, они «осознают» наиболее рациональные к тому пути и вкладывают соответственные кирпичи во все ускорящуюся постройку общемировой языковой пирамиды...
        Таковы, по нашему мнению, важнейшие практические выводы, к которым приводит яфетическая теория акаде-
[40]    
мика Н.Я. Марра. Сама теория, как выразился один из ее поборников[41], «делает в области лингвистики то же самое, что марксизм сделал в области философии и социологии: она ставит лингвистику с идеалистической головы на материалистические ноги».
        А выше перечисленные практические выводы из нее, несомненно, произведут постепенно полный переворот в столь равнодушном ныне отношении нашей общественности к вопросам языка. Они заставят ее осознать громаднейшее значение этого первейшего орудия труда в строительстве социализма и коммунизма; они побудят изъять в возможно скором времени всю старую буржуазную схоластику из цикла вузовских -наук; они помогут, наконец, сознательно и строго научно приступить к ускорению процесса создания столь необходимого воссоединяющемуся мировому пролетариату его будущего единого языка... И во всех этих вопросах далеко не последнюю роль сыграют трехсотлетние попытки создания всемирных философских и международных практических языков[42]. А среди них роль эсперанто будет, несомненно, самая крупная и самая полезная...