[11]    
        Тов. Дрезен в своей статье — «Об’екты рационализации»[2] перечислил все мыслимые по его мнению об'екты рационализирования в индустрии — от машины и стамески до административного аппарата с его «управленческой функцией» включительно. И забыл он при этом только о нашей человеческой речи, забыл о нашем слове — иными словами, забыл о нашей мысли и ее выражении вовне.
        На эту область должно быть обращено самое пристальное внимание наших рационализаторов, так как именно в ней-то и выражается, прежде всего сам работник „со всей его психикой и физикой». Не даром же говорят — и говорят совершенно справедливо —что „человек таков, какова его мысль", а „мысль человека такова, ка-
[12]    
ково его слово, или его речь". И вот в этой последней области работа нашего „я" должна уже быть не только рационализирована, но и даже в большой мере «механизирована» или «машинизирована».
        Опасаюсь, что, прочитав последние строки, огромное большинство читателей этой заметки в недоумении пожмет плечами: «Как это можно «механизировать» или «машинизировать» нашу речь или наше слово?! Ведь это же все равно, что «машинизировать» нашу мысль, все наше внутреннее «я» и обратить нас в подлинные машины.
        Эта последняя „машинизация”, несмотря на всю свою новизну и кажущуюся дикость, есть непременный постулат нашего начинающегося социалистического строительства. И мы неизбежно, с абсолютной необходимостью, должны притти к этой «машинизации», если мы только действительно желаем дать просвещение широким народным массам и приобщить их к подлинной культуре...
        Никто, конечно, не станет спорить против того, что наша речь — или наш язык — есть фактор величайшего значения в нашей жизни. Ведь только благодаря владению членораздельной речью, человек вышел из стадии животного состояния и стал «царем природы».
        И вот, при всем том, наше слово, наша речь так слаба, так немощна, так недостаточна для выражения всех наших переживаний и внутренних настроений! И в то же время она так хаотична в своем строении, что мы принуждены изучать это строение многие-многие годы, и в результате все же полное владение остается уделом сравнительно немногих счастливцев. Да и то только лишь по отношению к языку той национальности, к которой мы сами принадлежим, и лишь в редких-редких случаях — по отношению к языку какого-либо иного народа. И это при существовании на земном шаре до 1000 отдельных языков и до 5000 различных наречий!..
        Все это доказывает, как необходимо упорядочить, рационализировать этот вопрос, особенно при начинающемся нашем социалистическом строительстве!.. И эта общая постановка данного вопроса нисколько не изменится принципиально, качественно, если мы от общечеловеческого и мирового масштаба перейдем к нашему советскому Союзу, а засим даже обратимся к одному нашему русскому народу с его русским языком. Разница во всей толще вопроса будет только количественная, но никак не качественная...
        Поэтому обратимся к русскому языку и на его примере посмотрим, что значит рационализировать его, или даже «машинизировать» составляющее его слово, а равно какова ближайшая цель и смысл этой рационализации.
        Наша речь, как и вся наша культура, есть только надстройка над нашим экономическим бытьём. А это экономическое бытье давным-давно поделило всё человечество сначала на первобытные коммуны и роды, а за-
[13]    
тем на народы, государства и нации. Мы очень хорошо знаем, что нации есть создание буржуазии. Ну, а язык каждой данной нации в капитали
стическом обществе есть первый, если не единственный цемент, который
 соединяет воедино все части каждой данной «нации», как бы сложна и
 разношерстна ни была она по своему племенному составу. Но язык этот
 не есть язык широких народных масс, а язык самой буржуазии или так 
называемых «высших», господствующих классов. Только этот буржуазный 
язык обладает письменностью и, следовательно, есть язык литературы и науки. Язык же широких народных масс есть язык лишь устный, и пись
менностью не обладает. И пока эти широкие народные массы не усвоят
 себе литературного языка своей буржуазии, до тех пор они остаются неграмотными. А оставаясь неграмотными, они остаются также и «темны
ми», не обладающими силой знания, каковая сила принадлежит только
 «литературным» людям, т. е. буржуазии.
        Но вот произошла революция, пало владычество буржуазии, и на сцену выступил победитель-пролетариат. И этот пролетариат решил сделать весь народ грамотным, т. е. весь его научить читать и писать. Но так как письменность существовала и существует только на буржуазном литературном языке, то поневоле пролетариат должен был взять в целях ликвидации народной безграмотности именно этот буржуазный язык. Но так как этот буржуазный язык обладал, естественно, и всеми свойствами буржуазного хаотического строительства, т. е. и сам был полным воплощением капиталистического хаоса по своей грамматической конструкции, то он оказался совершенно почти недоступным для народного изучения, и народ, в течение уже ряда лет, при всех героических усилиях и затрате массы средств, остается по существу таким же безграмотным, каким он был и раньше. Ибо ликвидация безграмотности заключается не только в умении различать «а» от «б», но и в умении прочитать и понять нужную книгу, а равно написать нужную бумагу или письмо.. Точно также и в школах, при всех настояниях, переменах программ, изменениях курсов и т. д., усвоение надлежащей культурности и надлежащих знаний оставляет желать очень многого!..
        Терпимо ли подобное положение вещей в условиях социалистического строительства? Допустимо ли существование двух языков — буржуазного литературного и народного бесписьменного? И тем более, — допустимо ли не только заведомо терпеть (хотя бы и по необходимости) официальное существование в школе и в литературе языка былых, «высших» классов, но и настаивать на изучении его широкими народными массами, таким образом как бы намеренно внедряя в них элементы былого буржуазного господства с сопровождающими его бессистемностью и хаотичностью?..
        И выход тут, конечно, только один: рационализировать принятый в наследство от буржуазии литературный язык  и сделать его   отвечающим
[14]    
требованиям социалистического строительства. А конкретно говоря, это должно осуществиться путем слияния в один обоих нынешних языков — литературного письменного и народного живого, или устного. И вот только, тогда наш пролетариат будет иметь перед собой тот язык, который он по праву будет называть языком русского народа и смело обучать ему и широкие народные массы в целях ликвидации их безграмотности, и воспитанников, трудовых школ в целях легкого сообщения им необходимых знаний...
        Конечно, можно в этом вопросе подчиниться времени и течению событий. Можно ожидать, пока, в процессе производственных отношений и смычки города с деревней, само собой, чисто эволюционным путем, произойдет это соединение обоих языков. Но, несомненно, это значило бы на десятки (если не на сотни) лет отодвинуть завершение процесса и на такой же срок отодвинуть и просвещение народных масс. Между тем ясно, что с этим делом медлить нельзя, пассивно подчиняться медленному стихийному ходу событий уже не приходится. И нужно действовать, как действовали в вопросе проведения латинского алфавита, взамен тысячелетнего арабского, азербайджанские тюрки. Устами инициаторов этой реформы, Агамали-оглы и Наражанова, они об'явили, что в таких вопросах, имеющих характер настоящей революции, необходимо отбросить излишнюю осторожность и действовать революционными методами. И ставшие на советскую платформу представители науки вполне присоединились к этому решению азербайджанцев. Так академик Ольденбург на тюркологическом С'езде в Баку в марте 1926 г. сказал, что „вопросы о реформах в языке есть прежде всего вопросы политические: их надо решать с общественно политической точки зрения, а затем уже сдавать в специальные комиссии для научной разработки, ибо дальше остается только техника".
        Поэтому, очевидно, и в данном вопросе слияния обоих русских языков необходимо отбросить в сторону излишнюю осторожность и вместо длительных эволюционных методов применить методы активного революционного порядка, — но, понятно, не допуская ни с какой стороны существенного органического разрыва.
        Есть тут и еще одно серьезное обстоятельство, имеющее значение особенно для нерусских республик нашего Союза (напр., для нашего Закавказья). Это то, что, в силу необходимости и как язык Октябрьской революции, русский язык играет в них роль язык интернационального, необходимого для взаимного понимания всех 100-язычных народностей СССР. По переходе с советизацией на свои национальные языки, эти республики нуждаются в общесоюзном языке, и до появления такового — т. ск. правового — языка (говорить здесь о нем, конечно, не место), его обязанности исполняет пока русский язык[3])! Но по своему по-
[15]    
ложению в этом отношении, только лишь как второго вспомогательного языка, он, естественно, может быть изучаем лишь в школах этих иноязычных республик, как изучаются языки французский, английский и др. „иностранные" языки. А хорошо известно, что таким путем совершенно невозможно изучить для практического употребления ни один из наших языков так наз. флексивного строя, крайне путанных и хаотичных, с грамматической стороны. И это уже дает свои результаты. В декабре прошлого года на 4 С'езде Компартии Закавказья тов. С. Орджоникидзе указал на то обстоятельство, что дети, оканчивающие школу в Грузии, Армении и Азербайджане, не знают иных языков, кроме своих собственных; а это предуказывает в будущем невозможность для них выезда из своих республик, с целью подыскания работы, а с другой стороны указывает на нарастающий язычный распад Союза. И он высказал пожелание, чтобы изучение русского языка было усилено в школах всех закавказских республик и чтобы он преподавался в них не как французский язык, а как общий язык Союза, как язык Октябрьской революции. Это пожелание было выполнено Наркомпросами республик, но результаты получились вновь самые ничтожные. И начавшийся язычный развал Союза не только в Закавказьи, но и вообще на всем пространстве Союза с каждым годом будет, конечно, вырисовываться все грознее. И выход и в этом частном вопросе может быть только все в той же рационализации русского языка, на которую указано выше и которая в конечном результате должна привести к полному его упорядочению с грамматической стороны и к облегчению его изучения настолько, что даже школьные занятия окажутся достаточными для полного его усвоения...
        Ну, а раз все это так, то разве может быть хоть какое-нибудь колебание в принципиальном решении относительно необходимости вышеуказанной рационализации русского языка?
        Ликвидация безграмотности и действительное поднятие культурного уровня среди широких народных масс в РСФСР и рядом с этим предотвращение язычного распада всего нашего СССР — это такие ставки, что во имя их можно решиться на какие угодно жертвы. А здесь собственно и жертв-то не будет решительно никаких, кроме слуховых навыков буржуазно воспитанной части нашего общества... Но ведь это именно и есть то, с чем пролетариату завещано и марксизмом и ленинизмом бороться самым усиленным и беспощадным образом!
        Перейдем уже прямо к техническому вопросу о том, как же воз
можно совершить эту рационализацию русского языка? И в чем собственно она должна выражаться?
        Нами уже дан, — правда самый общий — ответ на эти вопросы: сказанная рационализация выразится в слиянии обоих нынешних русских язы-
[16]    
ков, в их соединении в один общий язык зарождающегося социалистического общества, с тем, конечно, что этот общий язык будет также построен вполне рационально, с исключением из обоих сливаемых языков всего лишнего, и потому вредного, и с оставлением всего необходимого...
        Многие скажут: „Но, позвольте, ведь это же будет создание какого-то нового искусственного языка, в котором не будет ничего из существующего русского языка, выросшего с русским народом" и т. д.
        Однако, есть ли какой-либо иной выход из того тупика, который создался в данном вопросе как в РСФСР, так и во всем СССР?
        Ну, а с другой стороны, — в этом об'единенном, рационализированном русском языке будет сохранено все необходимое и из обоих ныне существующих языков будет выброшено все лишнее и, следовательно, вредное. Неужели же это неправильный подход к делу?
        Неужели же лучше предоставить и нашей школе в РСФСР биться в тенетах нынешней ее малограмотности, при всем обилии занятий русским языком и с отнятием для этого массы времени от других действительно реальных наук (ибо ведь изучение языков есть не самоцель, а только средство для приобретения реальных знаний и для нашего общения)? Неужели, наконец, следует оставить в прежнем положении и вопрос о все растущем язычном распаде нашего Союза? И все это только из-за схоластических соображений об „организме языка", о его „выростании с народом”, о невозможности внесения в него чего-либо со стороны, ибо это разрушает язык и делает его искусственным и т. д., и т. д.? Ведь все эти соображения приводятся или по неведению и по незнакомству с предметом, или заведомо ложно и вполне сознательно для забивания голов „темного народа” и внушения ему мистического ужаса перед „священным литературным книжным языком”, „созданием Пушкина, Лермонтова, Гоголя” и т. д., доступным только избранникам из „высших" классов!. Язык ведь вовсе не организм, не божественное творение, ниспосланное нам с неба и т. д. Язык есть чистейший продукт наших коллективных трудовых взаимоотношений, созданный в процессе этих взаимоотношений и вечно меняющийся под их влиянием. Это такое же орудие нашего труда, как какая-нибудь машина или топор, с тою лишь разницей, что он неот'емлем от нашего „я” и неизмеримо нужнее нам, чем всякое другое орудие или машина. И так смотрели и смотрят на него не только многие марксисты, но и многие представители буржуазной лингвистики и науки вообще, успевшие освободиться от средневековой схоластики и благоговения перед „нуменами”... Так, такой европейски известный лингвист, как проф. А. Бодуэн-де-Куртенэ писал по этому поводу следующее: „Фразы об органическом развитии языка, о сходстве его с живым организмом, который не может быть создан искусственно, недопустимы при научном анализе языка. Язык есть не замкнутый сам в себе организм,
[17]    
непоколебимый кумир, а лишь орудие, созданное людьми. Человек же имеет не только право, но и обязанность улучшать свои орудия"…
        То же говорит и знаменитый немецкий химик Вильгельм Освальд, много занимавшийся проблемой синтезированного языка.
        Ведущим лозунгом в деле слияния должны быть известные слова Ленина: „простота и правда в речи". Этими несколькими словами он осветил, как и всегда, весь вопрос.
        Правда — это явление внутреннего и вместе материального порядка. Это соответствие внутренней идеи ее внешнему выражению, соответствие условного безусловному, временного постоянному и т. д. В применении же, в частности, к языку — это с одной стороны соответствие мышления и слова, как его внешнего выражения, всему нашему бытию, а с другой стороны соответствие содержания нашей мысли, со всеми его оттенками, тому слову, которым она будет облечена при условии, что это слово будет также совершенно соответствовать средствам и формам именно данного языка. Простота же это уже явление внешнего порядка, и в языке — это отсутствие сложности в построении форм языка, исключение из их числа всего ненужного и лишнего (а потому — и вредного) и оставление только тех форм, которые действительно необходимы для нашего мышления и его внешнего выражения, при условии, конечно, наличия всего того технического материала (или слова), который нужен для выражения не только всех основных понятий, но и всех тончайших оттенков нашей мысли как конкретной, так и отвлеченной.
        С этих точек зрения буржуазный литературный язык есть верный сколок с буржуазной культуры и науки, с переполняющим их, по слову Ленина, „высоконаучным сором и хламом". При достаточной гибкости и способности к выражению всех оттенков конкретной и абстрактной мысли, сколько в нашем буржуазном языке внутренней лжи, вычурности, надуманности, книжности, сколько средств, — при обилии слов, — не выразить, а скрыть свою настоящую мысль, по ведущему принципу всей европейской дипломатии: „язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли"!?. А с внешней стороны — какая и в русском, и во всех европейских языках хаотичность и путанность грамматических форм, какое безобразное обилие их, делающее столь трудным полное усвоение их для человека не только низшей, но даже и средней культурности!.. И в результате — сознательная или бессознательная (так наз. „условная") ложь содержания, вольная или невольная ложь во внешнем его выражении!.. Страшное обилие в русском языке иностранных слов — не тех, конечно, которые давно уже стали частью русского языка (вроде слов: доктор, фабрика, театр, инспектор и т. д.), а новых, или редко употребительных, нанизываемых некоторыми любителями с целью блеснуть своей образованностью, и притом без достаточного понимания их и при условии существования в нашем языке
[18]    
вполне заменяющих их и равноценных русских слов; ряды синонимов и омонимов, нередко затемняющих и путающих речь; неумение пользоваться своим удивительным богатством префиксов и суффиксов, обусловливающее переполнение словаря такими словами, которые легко могли бы быть созданы простыми словообразовательными приемами; не малое количество совершенно ненужных слов, при отсутствии слов совершенно необходимых, потребность в которых совершенно ясна, но создать которые мы сами не имеем права, ибо состав словаря строго установлен, все оттенки слов уже отлились в готовые окаменевшие формы, и изменять или дополнять их никто не имеет права!..
        В итоге — примерно двадцать пять процентов правды и простоты на семьдесят пять процентов буржуазной лжи, вычурности и хаотичности форм, всяких нелепостей и так наз. идиотизмов, столь затрудняющих изучение языка и для „простого" народа и особенно — для иностранцев!
        В противоположность всему этому народный язык не богат своим обиходным словарем, но в глубинах его скрыто чрезвычайное обилие полузабытых и ныне мало употребительных слов, которые, однако, (при помощи таких изданий, как «Толковый Словарь» Даля, собрания былин, сказок, пословиц Сахарова, Афанасьева и др.) легко могли бы быть выявлены вновь со всей их выразительностью и меткостью и заменить ту излишнюю „иностранщину", непонятную для народа, против которой так восставал Ленин в последние годы своей жизни. А что касается грамматических форм, то, при отсутствии письменности, народ инстинктивно, своим внутренним чутьем грамматической правды и логики (точно также, как и дети) схватывает налету всю классовую лживость нынешнего книжного языка, всю хаотичность и путанность его форм и также инстинктивно устраняет весь этот, по выражению Л. Троцкого, «дворянско-паразитический сор», из которого наша революция осмелилась изгнать официально еще в 1917 году только лишь несколько совершенно ненужных букв и две-три грамматические формы... И поэтому народный язык сливает воедино грамматические формы одной и той же категории; он выбрасывает остаток язычества — роды имен существительных и прилагательных, столь близкие сердцу нашей буржуазии и ее лингвистики; он устраняет полные окончания имен прилагательных и заменяет их краткими; он зачастую не склоняет имена прилагательные и числительные; он об'единяет глагольные формы, устраняя из них вредное обилие всяких неправильностей и т. п. И в результате народное чутье инстинктивно находит в языке ту „правду и простоту", о которых говорил Ленин.
        И вот, если мы проникнемся всем сказанным, если мы глубоко поймем, где и в чем „правда и простота" русской речи, которые подлежат ныне, при социалистическом строительстве, целостному, во весь рост и
[19]    
во всей их красоте и стройности, выявлению вовне, а с другой стороны — где и в чем ее классовая ложь, подлежащая беспощадному изгнанию, — мы будем тогда в состоянии целесообразно слить оба ныне существующие языка и создать из них тот единый язык, который будет вполне отвечать целям и задачам социалистического строительства, в котором внутренняя правда будет гармонически соединяться с внешней простотою и который будет проникнут от начала и до конца принципами общечеловеческой логики и социалистической правды... Все необходимое и ничего лишнего с логической стороны, экономия мышления, экономия времени, экономия труда как при изучении речи, так и при практическом ее применении, с точки зрения строительства будущего коммунистического общества!.. В этом, „весь закон и пророки!!.
        И тогда — и только тогда! — русский народ получит возможность стать грамотным; тогда русская трудовая школа станет настоящей культивирующей силой; тогда и все остальные народы нашего Союза, изучающие русский язык, как общесоюзный или интернациональный, получат возможность овладеть им при одном только школьном преподавании и при отсутствии его практического применения в широком жизненном обиходе!
        И все это достигнется тем вернее, чем последовательнее мы проведем «механизацию» внешних форм намечаемого единого языка, — тех внешних грамматических форм, которые и по строению нашего мозга обособлены от чисто психической области нашего мышления, от мира наших понятий и идей, формирующихся в иных мозговых центрах, чем представления о звуках нашей речи и о движениях органов речи, необходимых для воспроизведения этих звуков. К сожалению, размеры настоящей заметки не позволяют детальнее осветить этот важный вопрос и доказать полную обоснованность такой постановки вопроса именно на основе непреложных данных нашей психо-физиологической природы...
        И я должен ограничиться простыми указаниями на то, что все это подтверждается историей русского языка, в которой насчитывается не менее пяти крупных революций. Это подтверждается всем строем и жизнью так наз. „агглютинирующих" языков, очень многочисленных и обладающих совершенно неведомой нашим флексивным языкам „грамматической прозрачностью" (языки азербайджанский, турецкий, финский, венгерский и вообще все урало-алтайские языки). Это подтверждается переходом английского языка, образовавшегося из флексивных языков германских и романских, в значительной мере к тому же агглютинирующему и частью к корневому состоянию, что сделало его самым легким из всех европейских языков по его грамматическому строю. Все это подтверждается, наконец, трехсотлетней историей выработки синтеза и теории человеческой речи вообще, над чем работало множество крупных
[20]    
ученых, философов, лингвистов и людей простого жизненного опыта, но 
мимо каковой истории, не замечая ее, всегда гордо шествовала и шествует 
европейская официальная схоластическая лингвистика, величественно дра
пирующаяся в плащ «чистой науки» и заявляющая, что ей нет никакого 
дела ни до этих совершенно, будто бы „искусственных" построений, ни
 даже до тех практических целей, которые преследует наша школа, стре
мящаяся научить правильно читать, писать и говорить, а равно дать сред
ство, в своей школьной грамматике, для упражнения умственных способ
ностей учащихся; „грамматика же научная, — как изрекает эта схоласти
ческая лингвистика — «не может задаваться ни одной из этих трех прак
тических целей: ее цель лишь — познание известной стороны человеческо
го языка, как духовной деятельности человека» (проф. московского ун-та 
Д. Ушаков в его «Кратком введении в науку о языке», стр. 11). И в ре
зультате «чистая наука лингвистика», с ее единственным аналитическим 
методом, роется, как слепой крот, в „фактах и формах" как исчезнув
шей, так и ныне существующей человеческой речи, сопоставляет и ком
бинирует их на сотни и тысячи ладов, но не осмеливается сделать ни 
одного здравого вывода из всего накопленного ею «высоконаучного хлама 
и сора», чтобы оздоровить эту человеческую речь и вывести нашу нес
частную школу из дремучего леса буржуазной грамматики на свет и 
простор подлинного социалистического бытья и его начинающегося у нас 
планового строительства.
        В настоящее время у нас устанавливается план экономического строительства на предстоящее пятилетие. Вместе с тем устанавливается план окончательной ликвидации народной безграмотности и общего улучшения положения нашей трудовой школы. И так как фронт просвещения выдвинут уже на первое место и признано, что он есть база и экономического строительства, то, вне сомнения, всякое предложение, клонящееся к рационализации вопросов народного просвещения, должно быть подвергнуто самому внимательному обсуждению в подлежащих инстанциях.
        Вопрос о рационализации русского языка может быть подвергнут должному и всестороннему обсуждению только там, где существуют центры, ведающие вопросы именно русского языка и русской школы, т. е. в Москве, и казалось бы, в первую голову этим вопросом должны заняться пролеткультовские учреждения, при содействии красных лингвистов.
        Первой же ступенью вышеуказанной работы может служить проект реконструкции нынешнего литературного языка в смысле грамматического упрощения, дающего языку грамматическую прозрачность, которая сделает легким его изучение даже одним только школьным порядком. Эта грамматика занимает только какой-нибудь десяток страниц и ее не надо зубрить, как нынешнюю, в течение долгих лет: ее надо только понять,
[21]    
ибо она основана на точных законах и правилах словоизменения. Это и
 может быть первым шагом на пути сказанного слияния обоих наших
 языков и рационализации русской речи вообще.     

         А. П. Андреев