[259]
            Человеческая речь, язык, представляет собой сложное и многостороннее образование, одновременно и индивидуальное и социальное, одновременно и физиологическое (работа органов речи), и психологическое (управляющие этой работой психические силы и способности), и логическое (выражение умственных процессов), и антропологическое (расовые влияния), и этнографическое или этнологическое (отражение жизни и быта известного народа), и социологическое (отражение жизни общества). Со всех этих сторон можно подходить к его изучению, и по всем этим направлениям растекается современная лингвистическая наука. Были и есть лингвисты-фонетики и физиологи (Русело, Техмер, Брока), лингвисты-психологи (Вундт, Гиннекен), лингвисты-философы (Марта), лингвисты-этнологи или этнографы, лингвисты-социологи. Во всех этих областях мы имеем целые ряды важных, оригинальных й капитальных работ, написанных со всех этих точек зрения, с разной постановкой изучения и применением разных методов исследования (См. М. Я. Немировский, Сорременное языковедение и его очередная задача, Изв. Горского Педагогического Института, в. III, Владикавказ, 1926, стр. 167 и сл.). Разнообразие этих точек зрения, некоторая их несогласованность иногда создают даже впечатление глубокого кризиса, будто бы переживаемого лингвистической наукой, но, по существу, этого кризиса нет, и уже близок синтез этих направлений, в сущности, не противоречивых, но подходящих к языку или языками с разных сторон, с разными методами и средствами исследо­вания.

                  На смену прежнему психологическому, преимущественно, изучению языка, индивидуалистическому (Г. Пауль), или коллективистическому (В. Вундт), идет теперь направление социологическое, рассматривающее язык, как социальное явление и образование, глубоко и интимно связанное с жизнью общества (Мейе, Сапир, Вандриес), и намечается марксистский диалектический подход к явлениям языка, обнаруживающего в своей социальной природе, в сущности, такие же явления, какие мы имеем и в социально-экономической жизни. В самом деле : известный звуковой комплекс перестает быть личным междометием и становится словом языка именно в тот
[260]   
момент, когда делается средством социального обмена, подобно тому, как известный материальный продукт делается товаром при тех же условиях. В этих условиях слово языка приобретает форму, получает своего рода «меновую ценность», свое значение, вернее, — социальное назначение. В этих условиях социального обмена, общения, создался вообще весь язык из разрозненных индивидуальных криков, первоначально вырывавшихся из человеческих уст и предназначенных только для «собственного потребления». В этих условиях он отделился от индивидуальных своих создателей и носителей, и создался, в параллель «товарному фетишизму», так сказать, «языковой фетишизм», мистическое отношение к языку, как к таинственному небесному дару, с отождествлением имени и вещи, с верой в магическую силу слова. И как в экономике, не об'ективные свойства называемых вещей, а их социальное назначение дает словам языка силу и жизнь, определяет их значение и роль. Разные вещи, но одного социального назначения, называются одним словом, и, наоборот, одни и те же вещи, при изменении этого назначения, меняют свое название. За языком вообще стоит общество, состоящее из различных, часто противоречивых и даже враждебных по своим частным интересам элементов, но связанных условиями труда и добычи, а не однородный, «народно-психологический» в смысле В. Вундта коллектив, объединенный сходством мысли, переживаний и впечатлений. Отсюда диалектика языка, как отражение диалектики общественной жизни, перебои форм и значений в различных социальных группах, отсюда устойчивость названий орудий труда в языке и неустойчивость того, что менее связано тесно с общественной работой. Теория языка, таким образом, может быть построена и развита в связи с социально-экономической теорией, а его история может быть поставлена в прямую связь с историей общественных форм.

                  К этому и подходит теперь лингвистическая наука. Мы имеем в виду не так давно вышедшую работу одного из представителей т. н. историко-культурной школы этнографов, В. Шмидта: Die Sprachfamilien und Sprachenkreise d. Erde, Heidelb. 1926.

                  Историко-культурная школа в этнографии, наиболее вид­ными представителями которой в настоящее время являются: Гребнер, Копперс и, особенно, автор указанной работы, В. Шмидт (журнал Anthropos), идет от Герлянда и Ратцеля и характеризуется: а) учением о культурных диффузиях (распространение культурных институтов из общих центров), б) учением об универсальности миграций и заимствований, в) теорией комплексов (связности разнородных культурных институтов), г) теорией замкнутых культурных кругов, д) применением приема
[261]   
картографирования отдельных культурных институтов, не только материальных, но и социальных (см. об этой школе в ст. Л. Я. Штернберга — Современная этнология, в журн.. 1926, в. 1). С точки зрения указанных принципов и написана разбираемая работа, в которой эти принципы применены к лингвистике. К книге приложен прекрасный лингвистический атлас, с указанием распространения некоторых фонетических, морфологических и синтаксических особенностей в языках земного шара.

                  Первая часть работы В. Шмидта (стр. 1—267), под заглавием: Die Sprachfamilien der Erde und die Geschichte ihrer Erforschung (Языковые семейства земли и история их изучения), представляет собой обзор языков земного шара и связана с подобными работами: N. Fink’а, Die Sprachstämme der Erdkreises (Leipz. 1919), A.Trombetti, Elementi die Glottologia (Bologna, 925), А.Meillet et M.Cohen, Les langues du monde (Paris, 1924), но отличается от них тем, что лает лишь схематическое изображение отношений языков, генетических или географических, но зато указывает полно и обстоятельно историю их изучения в руководящих исследованиях. Сопоставляя между собой названные работы, мы получаем цельный и полный обзор языков земли, причем работа В. Шмидта в этой части имеет характер прекрасной настольной справочной книги для лингвиста, вводящей его в . курс его науки. Вторая часть работы, озаглавленная : Die Sprachenkreise und ihr Verhältniss zu der Kulturkreisen (Языковые круги и их отношение к культурным кругам), стр. 268—544, представляет собой изложение его этнолого-лингвистической теории.

                  Соответственно общему признанию наличия определенных замкнутых культурных кругов (См. Schmidt-Koppers, Völker und Kulturen, Regensburg, 1924), В. Шмидт различает 4 типа культурных областей: 1) пракультуры, — культуры собирания растений, без земледелия и скотоводства, 2) примитивные культуры, — со скотоводством, земледелием, искусством, ремеслами, 3) вторичные и третичные культуры, — смешанные из элементов первых двух, с изделием посуды, ткачеством, обработкой металлов и письменностью, 4) праисторические культуры, которые сближаются с первыми тремя. Далее, в каждом из этих культурных кругов различаются меньшие и подчиненные круги. Так, в ряду пракультур различаются: а) центральные пра-культуры (пигмеев и пигмоидов южной Азии, Африки и Америки), б) южные пракультуры (ю-в. Африка, Тасмания, ю-в. Австралия, Огненная земля), в) северные пракультуры (с-в. Азия и с-з. Америка, центр. Калифорния), г) младшие или бумеранговые пракультуры (ю. Африка, Австралия, ю. Америка). В ряду примитивных культур соответственно различаются зоны:
[262]   
а)      южная, — культуры охотников с тотемическим отцовским правом (средняя Африка, острова Полинезии и Меланезии. Австралия, южная часть сев. Америки и сев. часть Ю. Америки), б) средняя,—культуры экзогамического материнского права с началом выкапывающего земледелия или без него, в) северная, культуры скотоводов-кочевников с отцовским правом. Более высокие вторичные и третичные культуры, возникшие на почве предшествующих, являются смешанными: а) из культур скотоводов-кочевников и тотемических охотников, б) культур скотоводов-номадов с культурами материнского права и выкапывающего земледелия, в) из культур всех трех типов. Пределы распространения этих культур перекрещиваются в разных направлениях по всем континентам (см. атлас, карта VIII), однако, с преобладанием скотоводства и отцовского права на севере, земледелия и материнского права на юге и смещения в средних областях. Соответственно этому различию „культурных кругов", В. Шмидт различает параллельные и свя­занные с ними „языковые круги", характеризующиеся известными особенностями, зависимыми от экономических и социальных особенностей культурных кругов.

                  При изучении этих особенностей языковых кругов В. Шмидт применяет принцип комплексов, стараясь установить внутреннюю связь, зависимость и необходимое сосуществование разнородных языковых элементов, — фонетических, морфологических и синтаксических. Среди этих явлений он выделяет и подробно рассматривает по всем языкам земного шара: 1) в фонетике: функциональное различие нормальных и анормальных гласных звуков (а, 1, и, с одной стороны, и а, б, и — с другой); различие согласных звуков звонких и глухих, взрызных и длительных; гласные, сонорные или согласные начала и концы слов; 2) в морфологии : — различие чисел имен и местоимений, различие инклюзивных и эксклюзивных форм в местоимениях дв. и множ. числа, различие рода имен муж. и женск., различие предметов живых и _/ неживых, различие лиц и вещей, системы счета; 3) в синтаксисе: постановку определительного род. падежа до или после имени, постановку притяжательных и личных местоимений. Эти особенности изучаются по всем языкам и тщательно картографируются в приложенном к книге лингвистическом атласе. Если фонетические явления, представляющие внешнее, так сказать техническое, средство речи, стоят до известной степени отдельно от той или иной языковой структуры, то явления синтаксические и морфологические представляют самую языковую систему. Язык есть система, и не может не быть системой, иначе он не был бы языком, и система знутренно связанная, только эта связь, первоначальная и последовательная, может быть ослож-
[263]   
нена и нарушена в результате позднейших изменений и смешения отдельных языковых систем между собой. Определенную психологическую связь языковых явлений, определенный языковой комплекс, В. Шмидт устанавливает между постановкой аттрибутивного род. падежа до или после имени с префиксацией и субфиксацией в системе склонений: если атрибутивный род. пад. ставится без аффикса перед именем, которое он определяет (древнейшее состояние), то язык является субфигирующим, если же он ставится после определяемого имени, то язык является префигирующим (стр. 382 и ел.). Постановке род. падежа, далее, соответствует постановка вин. падежа об'екта перед или после глагола, постановка личного местоимения при глаголе и характер самого глагола, предикативного или аттрибутивного.

                  В языках первобытных культур, к которым В. Шмидт относит языки Тасмании, часть австралийских, часть папуасских, языки Огненной Земли, древнейшие языки Меланезии, Н. Каледонии, языки др.-азиатские, самоедские, древнейшие из уральских (лапландский, вогульский, черемисский, остяцкий), готтентотский и бушменский языки в Африке и древнейшие из американских (альгонкинг), замечается: а) простой и нормальный вокализм (зв. а, е, 1, о, и), б) отсутствие функционального различия звонких и глухих согласных, взрывных и длительных, в) согласные начала и концы слов, г) богатое различие чисел (единственное, двойственное, тройственное, множественное), д) примитивная система счета — парная, е) инклюзивные и эксклюзивные формы местоимений, ж) отсутствие классификации имен по разрядам и родам, з) род. п. определения ставится пред именем и, соответственно, вин. пад. об'екта пред глагоголом, личное местоимение суб'екта — пред предикатом. Эти особенности говорят о недостаточной психической и умственной дифференциации (недифференцированность звуков), об отсутствии понятий рода и вида (род. п. пред именем), о парной семейной жизни (парная система счета), об экзогамическом браке (инкл. и экскл. формы). Люди и животные не различа­ются, не различаются лица и вещи; мужчины и женщины не различаются» в языке так же, как не различаются они и в жизни, в однообразных для обоих полов условиях социальных, в способах труда и добычи (культуры собирания растений без земледелия и скотоводства).

                  Языки примитивных культур представляют более дифференцированное состояние, указывающее на некоторое осложнение быта и социальных отношений при скотоводстве, ремеслах, земледелии. Важнейшими особенностями этих языков являются: а) осложнение системы счета, б) классификация имен, — живых и неживых предметов, лиц и вещей, мужчин и женщин, в) из-
[264]   
менение места род. п. определения и постановка его после имени, а не перед ним. Эти особенности, однако, различно комбинируются с первобытными еще особенностями, в зависимости от различия культур, условий труда и социальных отношений. Языки южных примитивных культур, языки тотемических охотничьих племен, в меньшей степени удалены от языков первобытных (некоторые американские языки, папуасские, дравидские, ср.-африканские, сев.-австралийские), но вокализм здесь более развит и приведен в соответствие с консонантизмом: различаются согласные звонкие и глухие; двойственного и тройственного числа нет, нет инклюзивных и эксклюзивных форм местоимений, система счета пятеричная, но классификация имён не полна; род. п. - пред именем, вин. п.—пред глаголом. Охотничий быт дробит племена и народы, и, соответственно, здесь мы имеем массу языков небольших и разрозненных групп, не складывающихся в большие и прочные социальные организации.

                  С точки зрения социологической особенно характерно различие рода имен и их та или иная классификация. Это различие в разных языках комбинируется с различием названий живых и неживых предметов, лиц и вещей. Различие имен муж. и женского рода определяется не об'ективным различием полов, но указывает на известную „эмансипацию женщины" в условиях труда и занятий и, соответственно, в социальном значении (собирательница растений и первый земледелец в отличие от мужчины — охотника или рыболова). Такое различие обнаруживается преимущественно в южных языках, племен с началом земледелия, тогда как в языках северных, племен кочевников и скотоводов, оно падает и заменяется различием живых и неживых предметов, более важным различием с точки зрения этих социальных отношений. О различии полов в условиях экономической жизни говорит затем и перестановка атрибутивного род. падежа. В первобытном обществе женщина уходит к мужчине и кочует с ним, в более высшем быте женщина делается более оседлой, и мужчина чужого племени приходит к ней. Отсюда различие мужских и женских организаций, мужских и женских языков, начало сознания обособленности, собственности, принадлежности, выражаемое в обособлении род. падежа принадлежности, поддерживаемое и условиями семейной жизни и условиями хозяйственными, в обстановке дифференциации земледелия и охоты.

                  В языках северных примитивных культур, скотоводческих кочевнических племен отцовского права (древнейшие из уральских, индоевропейских, часть кавказских и хамито-семитических), мы имеем: а) обилие согласных звуков, многосогласные начала, и концы слов на севере, в зависимости от климата, односогласные на востоке, сонорные или гласные на западе, б) появ-
[265]   
ление анормальных средних гласных в урало-алтайских языках, как особого рода функционального средства, связанного с т. н. сингармонизмом, в) функциональное различие согласных звонких и глухих (семит., индо-евр. языки). Двойственное число еще сохраняется в ряде языков, в других падает; нет инклюзивных и эксклюзивных форм. Различие имен мужск. и женск. рода или не существует (алт. яз.), или делается только условным, грамматическим (индо-евр. яз.); система счета — десятеричная; род. пад. определения иногда ставится и пред именем (алт. яз.), но в обособленной форме, с суффиксом; но часто род. п. ставится и после имени; личное местоимение соответственно, ставится после глагольной основы. Этому соответствует постановка вин. падежа и прилагательного. Эти непоследовательные явления говорят уже об известном смешении разных культур и, соответственно, языковых систем.

                  Большее смешение обнаруживается в языках примитивных культур средней области, — начала земледелия и материнского права. Различие имен муж. и женского рода здесь комбинируется с различием названий живых и неживых предметов, лиц и вещей. Иногда различие имен муж. и женск. рода распространяется на живые и неживые предметы, иногда только на . живые и выделяется третий, средний род вещей. Иногда дети и детеныши причисляются к вещам, как социально незначительные существа, иногда к вещам причисляются и женщины. Это с особенной ясностью говорит о социальном происхождении различия рода имен, а не об естественном происхождении этого различия. Устойчивость категории рода обнаруживается в различии ее об'ема, т. е. распространяется ли это различие только на имена и ограничивается ими, или же оно распро­страняется и на прилагательные, на местоимения и глаголы. Далее, это различие встречается с различием имен по разным другим признакам (большие и маленькие, длинные и короткие, круглые и плоские и т. д.), создающимся в условиях начала обмена, ремесл и торговли.

                  Более сложный вид представляют языки смешанных высших культур, вторичных и третичных, с выделкой посуды, ткачеством, обработкой металлов, с более сложными формами хозяйственного быта и социальных отношений. В отличие от языков предшествующих хозяйственно-бытовых форм, здесь мы имеем уже не массу мелких языков и наречий, а большее или меньшее сближение языков в языковые семейства, соответственно экономическому сближению племен, рас и народов. В. Шмидт образование языковых семейств, таким образом, объясняет не развитием их из праязыков путем их распространения, а последующим сближением первоначально различных языков. Сюда относятся, на севере, большие семейства языков
[266]   
урало-алтайских (финно-угорских, тюрко-татарских, монгольских, тунгузских), индоевропейских, в средней области — языков хамито-семитических, тибето-китайских, на юге — языков банту, дравидских, полинезийских, языков ароваков и карибов. Эти языковые семейства создались на почве предшествовавшего языкового развития, в результате соединения и смешения разных языков и их элементов, соответственно тому, как из соединения и смешения создалась и культура и этнический состав их племен и народов. В системах этих языков встречаются все особенности предшествующих стадий и форм языкового развития, в разных степенях и пропорциях, соответственно характеру преобладающего смешения, т. е. тому, произошло оно в кругу северных племен отцовского права, как в языках тюрко-татарских (отсутствие родов имен), или в среднем кругу, как в языках семитических (более устойчивая категория рода), или в южном кругу, как в языках дравидских. Позднейшие переселения при этом изменили первоначальное географическое положение и отношение языков, что также необходимо принять во внимание при их изучении.

                  Изложенная теория дает интересный синтез тех направлений, которые теперь обнаруживаются в лингвистике, и известное разрешение некоторых антиномичных принципиальных вопросов языковедения, вопросов, напр., о том, представляет ли язык явление индивидуальное или социальное, и далее, — является ли он известной системой, все элементы которой внутренно и необходимо между собою связаны, или же это не есть система, а комплекс средств выражения, связанных только ассоциацией смежности в силу привычки и традиции. Последний вопрос связан с известным представлением языкового развития. Если язык есть система (организм, как говорили раньше), то он развивается путем трансформации его элементов (Мейе, Вандриес), если же он не есть система, то он развивается путем контаминации разных элементов (Шухардт). С последней точки зрения выдви^гается смешение языков, как важнейший способ их развития. Социальная природа языка с особенной ясностью выдвигается Шмидтом, который впервые поставил в связь с развитием экономических и социальных отношений даже чисто грамматические факты (категорию рода, постановку атрибутивного род. падежа, инклюзивные и эксклюзивные формы). Подчеркивается далее и то, что язык есть система, в существе дела однообразная и последовательная, и не может не быть системой, но эта система может быть нарушена позднейшим смешением. Отсюда — сложность и непоследовательность языковых явлений, свидетельствующая о вступивших в контаминацию элементов разных систем. Наконец, лингвистика здесь ставится в прямую связь с этнологией, и в связь с историей развития общественных форм.

[267]
             В частности, тюркские языки в этой теории об'ясняются, как результат хозяйственного сближения народов-кочевников в северном кругу культур отцовского права. Отсюда, в них отсутствие рода имен существительных; родит, падеж определения — перед именем и. соответственнно, вин. падеж об'екта пред глаголом. Эти архаические особенности Шмидт об'ясняет аристократическим обособлением народов-кочевников в пору их громадных завоеваний. Этим же об'ясняется различие притяжательных и личных местоимений, имени и глагола, понятия и суждения и вместе с тем — сохранение живости представлений и мыслей, сказывающееся в компактности выражений агглютинативной речи, в легкости перехода неударяемых частиц в чисто формальные элементы. Обособленная жизнь и сохранение древних особенностей в языке сказываются далее в гармоничности и однообразии языковой системы, в отсутствии такого много­образия и непоследовательности форм, какая замечается, напр., в языках индоевропейских, создавшихся в иной экономической и социальной обстановке, под более разнообразными влияниями и при разнообразных смешениях в разных культурных кругах. Двойственное число сохранилось здесь только в названиях парных частей тела, но не развилось в грамматическую категорию. В системе счета обнаруживается умножение и обобщение групп однородных предметов, — отражение счета однородных громадных групп скота. Концы слов б. ч. многосогласные, и поэтому эти языки причисляются к активным, требующим большой энергии произношения. Это отражается и в осложнении вокализма, со средними звуками, при чем различие мягкого и твердого вокализма (сингармонизма) является словообразующим средством. Но, с другой стороны, сохраняется та архаическая особенность, что различие звонких и глухих согласных звуков не имеет здесь функционального значения, т. е. не различает значений слов и форм, а имеет только диалектическоэ значение (различие южных и северных тюркских наречий).

                  Этой теорией выдвигается совсем почти незатронутый вопрос о влиянии тюркских языков на индоевропейские, не о влиянии только лексическом, что не раз отмечалось, хотя и не с исчерпывающей полнотой, но о влиянии более глубоком, грамматическом, или даже „преграмматическом", о влиянии на индоевропейские языки северной языковой системы, так полно сохраненной в однообразной и последовательной тюркской грамматике.

                  Наконец, в теории В. Шмидта нашла себе известное признание и т. н. яфетическая теория акад. Н Я. Марра, в принципе смешения языков, в выделении круга языков яфетических (кавказских), в классификации этих языков и в предположении участия этих языков в образовании индоевропейской речи.

[268]
            Схематическое отношение языков индоевропейских, хамито-семитических, урало-алтайских и кавказских В. Шмидт представляет в следующем виде: