-
- Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- A. A. БЕЛЕЦКИЙ : «Знаковая теория языка», в сб. (под ред.) В.В. Виноградов: Теоретические проблемы советского языкознания, М.: Наука, 1964, стр. 38-46.
- Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
По вопросу о «знаковой природе» языка и речи, о понимании «лингвистического знака» в наше время написано и напечатано слишком много для того, чтобы охватить все стороны этого вопроса в небольшом сообщении. Надо полагать, что сборник, изданный в прошлом году Берлинской Академией наук, дает довольно полное представление о современном состоянии вопроса [1]. Известный советский специалист по вопросам семасиологии проф. В. А. Звегинцев в предисловии к первой части второго сборника «Новое в лингвистике», упоминая о поисках «решения чрезвычайно сложного и весьма запутанного вопроса о природе лингвистического значения», не решается безоговорочно назвать «лингвистическое значение», просто «экстралингвистическим» явлением и лишь ссылается на «широкий философский выход» этой проблемы, «о котором здесь по понятным причинам не представляется возможным говорить»[2].
Мы тоже не будем касаться философской стороны вопроса о смысловом значении лингвистических элементов, но по той простой причине, что не считаем это значение «экстралингвистическим фактом»: экстралингвистическим может быть реальный мир, но наш подход к нему не может не быть лингвистическим. Так как в дальнейшем речь будет идти не о задачах или методах современной науки о смысловой стороне языка — семасиологии [3], а только об отношении выражения к содержанию (это отношение будет определяться термином «знак»), то вначале придется остановиться на наиболее существенной стороне отношения — на содержании. Что такое смысловая сторона (смысл, содержание, значение, смысловое значение и т. п.) лингвистического элемента (морфемы, словоформы, слова, словосочетания и пр.)? Не действительность является содержанием лингвистических элементов, а
[39]
наша (существующая в нашей памяти, в нашем сознании) схема отражения действительности. Если язык (инвентарь лингвистических элементов; правила их использования — их система; текст, содержащий сообщения) является вторичным по отношению к действительности в нашем сознании и вне нашего сознания, то логика (какой бы она ни была) оказывается вторичной по отношению к языку. Как это ни странно, именно об этом забывают ученые, утверждающие, будто «логическое явление — понятие — превращается в лингвистическое явление — логическое или грамматическое значение»[4]. Любая логика с ее понятиями (идеями, концептами) построена из данного в каком-либо естественном языке. П. И. Визгалов различает две формы мышления: понятие («это мысли о существенных и общих признаках предметов, представляющие собой суждения, выраженные в предложениях») и сему («элементы суждений представляют собой особую форму мышления. В языке она выражается в словах. В дальнейшем изложении эту единицу мы будем называть семой»)[5]. В дальнейшем он вводит следующие соответствия единиц языка единицам мышления: «Если в языке основными единицами (формами) являются предложение и слово, то в мышлении основными единицами являются логема и сема» (стр. 16). Следовательно, сема — это смысловое содержание слова, или, точнее сказать,— любого лингвистического элемента на семантическом уровне. Думается, что П. И. Визгалов прав, настаивая на различии «соотносительных явлений»: «представления, понятия, семы и слова» и объектов действительности (стр. 19). Не прав он в определении отношения «слова» и «семы», а также в приписывании проф. А. И. Смирницкому идеализма (стр. 22—28). Совершенно непонятно, почему «лингвисты, признающие двусторонний характер слов, оказываются в затруднительном положении: логика принуждает их признать классовый характер языка» (стр. 26). Автор, вульгаризируя диалектический материализм, считает, что любая мысль, любое высказывание, любое суждение непременно носит «классовый характер». Само собой разумеется, что между смысловым содержанием предложения и смысловым содержанием составных частей предложения (словоформ) не может быть параллелизма, так же как, например, между значением букв и значением слова, состоящего из таких-то букв. Нелепо также отрицать основательность противопоставления текста (соответственно — речи), системы и инвентаря (соответственно — языка). Мысль о том, что логика может оказаться «составной частью языкознания» не должна пугать автора: в этом для логики (все равно какой!) нет ничего унизительного. Провозгласивши формулу «нет сем без
[40]
слов и слов без сем» (стр. 25), П. И. Визгалов объявляет дальше (стр. 27), что лингвисты не изучают «значений слов»: они «изучают лишь отношение слов к значениям (семам)». Интересно знать, если «семы» вообще познаваемы, кто же должен изучать их и можно ли изучать их «без отношения к словам»? По мнению автора, должна существовать особая наука, изучающая «отношения единиц языка к единицам мышления», это будет «логическая лингвистика» и «лингвистическая логика», а в «настоящее время подобием (подчеркнуто нами — А. Б.) такой лингвистической логики как раз и является семасиология» (стр. 28). Может быть, семасиология — это все еще pium desiderium, но в основе ее остается понимание двусторонности лингвистических величин (ср. у Ф. де Соссюра: «В языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли»).[6]
Другого рода вульгаризация диалектического материализма содержится, например, в изданном в Кишиневе учебнике «Введение в языкознание», где автор демагогически декларирует: «Буржуазная идеалистическая лингвистика тоже определяет язык как систему знаков, но наше понимание языка как системы знаков принципиально отличается от понимания идеалистического. Идеалисты считают объективный, окружающий нас мир непознаваемым, образ предмета, возникающий в нашем сознании, по их мнению, является субъективным созданием нашего разума, и этот образ якобы является лишь символом, знаком существующего вне нас предмета. Поэтому слово для идеалистов по отношению к внешнему предмету является знаком знака, а сам язык системой знаков знаков. Совершенно по-иному понимается язык как система знаков в советском языкознании. Марксизм учит, что окружающий мир познаваем, что образ предмета, возникающий в нашем сознании в результате воздействия предмета на органы чувств, — это слепок, копия, снимок с этого предмета, а не символ его. Поэтому слово как звуковой комплекс является знаком образа — копии предмета, а за ним и самого предмета»[7].
Кажется, Аврелий Августин (354—430 гг. н. э.) в своем понимании verbum = signum (= signans vel significans + signatum vel significatum) был ближе к современному и притом диалектическому пониманию «языкового знака», чем Б. П. Ардентов! Б. П. Ардентов подменяет «широким философским выходом» (см. выше слова В. А. Звегинцева) собственно лингвистический вопрос о смысловой стороне языкового знака. Конечно, этой стороной не может быть «образ предмета... слепок, копия, снимок с этого предмета», тем более образ «копии предмета, а за ним — и самого предмета», потому что образы, т. е. представления, сугубо индивидуальны
[41]
в отличие от «схем» действительности, которые оказываются однотипными в данном языковом коллективе. Пожалуй, те, которые говорят о слове (или какой-либо другой величине семантического уровня), как о (лингвистическом) знаке (познавательного) знака, ближе к творческому марксизму, чем те, которые в смысловой стороне языковых величин видят только «образы предметов». Интересно, какой именно «образ предмета» возникает в сознании автора названного учебника при употреблении слова время? Может быть, при этом у него возникает образ часов на руке, а у меня, например, возникает образ старика Хроноса... Но какое отношение все эти образы имеют к процессу коммуникации, к передаче и приему информации? С точки зрения «языка» важно только, что время, tempus, le temps, the time, die Zeit и т. д. выражают одно и то же понятие, одну и ту же идею, одну и ту же схему (не реалистическое или фотографическое изображение!) действительности. Хотя я вместе с автором учебника считаю, что всякая действительность (включая и человеческое сознание) познаваема, однако полагаю, что вопрос о познаваемости или непознаваемости действительности не имеет отношения к вопросу о смысловой стороне языкового знака. Определение элементов языка как языковых или лингвистических знаков еще и в настоящее время наталкивается на различные препятствия.
Отметим по крайней мере два из них.
1. Трудность перехода от бытового слова знак (1) к специальному термину «знак» (2). Общеизвестно, что при обозначении какого-либо более или менее абстрактного понятия в языке очень часто используется название чего-либо конкретного, связанного с данным абстрактным. Так, например, в русском языке месяцем называется не только небесное тело, спутник Земли (Луна), но и промежуток времени, в течение которого (приблизительно!) завершается полный цикл лунных фаз («лунный месяц» от 29 до 30 дней, календарный месяц от 29 до 31 дня). Когда мы видим схематическую стрелку, указывающую нам направление чего-нибудь (например, направление поворота рычага в механизме), мы называем «знаком» эту стрелку, а не то, что она обозначает, хотя понимаем в то же время, что она не была бы знаком без обозначаемого ею. В науке о знаках (как в семиотике вообще, так и в лингвистике в частности) знак рассматривается как диалектическое единство формы (выражения) и содержания (значения, смысла, смыслового значения и т. п.). Можно сказать, что в этом случае мы смотрим на конкретное (форму) со стороны абстрактного (содержания), считая абстрактное инвариантом, а конкретное вариантом. Так, например, неизвестные величины в математике принято обозначать последними буквами латинского алфавита (х, у, z), но мы понимаем, что это условность, и мы можем обозначать их любыми другими буквами, например L, М, N. Таким образом, термином «знак» называется особого рода отношение,
[42]
существующее между конкретными фактами и явлениями действительности, с одной стороны, и абстрактными схемами, результатом переработки в нашем сознании информаций, извлеченных из окружающего мира, с другой стороны. В этом понимании знаки и их взаимные связи, их системы, являются оформлением «второй сигнальной системы». При помощи знаков, путем различных операций со знаками мы извлекаем информации о действительности, перерабатываем их и храним в нашей памяти.
2. Трудность перехода от знака вообще (1) к лингвистическому знаку в частности (2). Начиная от Ф. де Соссюра, многие исследователи языкового материала указывали на различие, существующее между просто знаками и лингвистическими, или языковыми знаками. На основании этих различий В. А. Звегинцев пытается частично отрицать «знаковую природу языка», а следовательно, и «знаковую теорию языка». После предельно сжатого исторического обзора (от Аристотеля до А. И. Смирницкого и Е. М. Галкиной-Федорук) В. А. Звегинцев противопоставляет знаки вообще собственно лингвистическим элементам[8]. Он рассуждает следующим образом:
1. Для знаков вообще характерны: 1) непродуктивность, 2) отсутствие смысловых отношений (между ними), 3) автономность знака и значения, 4) однозначность и 5) отсутствие эмоционально-экспрессивных элементов.
2. Все это имеется в словах любого естественного языка, следовательно, слова — это не знаки. Правда, после этого он делает оговорку о том, что «термины можно рассматривать как знаки, а слова нет». Если бы все это не смотрело на нас со страниц книги, претендующей на звание учебника, едва ли стоило бы останавливаться на этой попытке вывести лексикологию или семасиологию за пределы семиотики. Здесь необходимо указать только на два существенные обстоятельства.
1. В. А. Звегинцев, обращая внимание читателя на различия между знаками вообще и лингвистическими знаками, не дает при этом оценки: что же важнее — сходства тех и других или установленные им различия. Очевидно, сходство, т. е. отношение формы (которая, по определению Ф. де Соссюра, не обязательно должна быть материальной и в отношении которой возможна «субституция») и содержания (схемы переработки информации о действительности), оказывается более существенным, чем устанавливаемые В. А. Звегинцевым различия.
2. В. А. Звегинцев сопоставляет просто знаки только со словами, оставляя в стороне вопрос о прочих лингвистических элементах различных уровней, а к словам он подходит то диахронически (и в этом плане «слово» оказывается «продуктивным»;
[43]
выражение может оказаться не только связанным с содержанием» но в какой-то мере им обусловленным — мотивированным, «слово оказывается также почти непременно многозначным), то синхронически (и в этом плане, взятое в контексте или даже в парадигме, оно непременно обрастает «экспрессивными» моментами). Напротив, ко всем прочим знакам он не знает другого подхода, кроме синхронического. Таким образом, его критика «знаковой теории» не поднимается до современного уровня лингвистических дисциплин. Современная семасиология, при всех ее недостатках, довольно прочно стоит на почве «знаковой теории» и попытка сдвинуть ее с этой почвы в настоящее время оказывается «беспочвенной».
Теперь вернемся к двум основным видам знаков, используемых в человеческом обществе.
Знак — общеславянское слово, производное от корня, представленного в глаголе знать. Такого же типа слово брак (женитьба, замужество, бракосочетание), образованное от корня, представленного в глаголе брать. Несколько другого типа (не «основа + къ», а «основа + акъ») производные вожак<водитъ, лежак<лежатъ, резак<резатъ, тесак<тесатъ, трепак<трепатъ, черпак<герпать. В быту слово знак очень часто выступает в синонимическом ряду со словами признак, примета, черта, характер, атрибут, особенность и т. п. То же самое наблюдается у соответствующих ему по основному содержанию слов других языков, например латинского signum (итал. segno, исп. seño, порт, senho, рум. semn, франц. signe, англ, sign), греч. σημεῖον (ср. τεκμήριον, κριτηριον, χαρακτήρ, γνώρισμα, σύμβολον), нем. Zeichen, англ, token, др.-инд. lakçanám, (laksàm, laksmî, lingám) и др. Свойством всякого знака является то, что он имеет значение (смысл, смысловое значение, содержание, смысловое содержание, significatio, σημασία). Наличие значения делает знак двусторонним явлением: одна его сторона может непосредственно восприниматься органами чувств, а другая подразумевается теми, кто использует данное явление в качестве знака. Таким образом, в знаке осуществляется единение материального и идеального. Материальное выступает как представитель идеального. Предмет, явление, действие могут оказаться формой знака (выражением), ассоциируемой с каким-либо элементом содержания, который в логике соответствует простому или сложному понятию. Так как в быту речь идет чаще всего не о лингвистических знаках, а просто о знаках, то и само слово «знак» обычно понимается как форма такого-то знака, «знак чего-то». Такое понимание, как мы отмечали, встречается и у языковедов, для которых, например, произнесенное или написанное слово стол является знаком конкретного стола. Кстати, эти языковеды обычно не обращают внимания на различие между словом (лексическим инвариантом) и формами слова (грамматическими вариантами). Довольно
[44]
нелепым, если вдуматься как следует, является до сих пор встречающееся в учебниках выражение «звуковая оболочка слова». Употребляющие это выражение должны признать собственно словом «смысловое ядро слова». Очевидно, слово, как и другие лингвистические величины, можно рассматривать как со стороны формы (выражения), так и со стороны содержания (смысла), но единственное понимание, которое дает возможность приблизиться к его сущности, — это понимание его как диалектического единства формы и содержания. Это последнее понимание вполне оправдано в отношении сущности всех знаков. Как показывают дискуссии и полемика последних лет, в знаковой теории продолжается борьба двух направлений: унилатерализма и билатерализма. • Для унилатералистов знак — это форма, нечто конкретное и материальное; знак выражает (= обозначает) содержание, существующее только в сознании пользующихся данной формой. • Напротив, для билатералистов знак — это определенная ассоциация (отношение, связь и единство) формы и содержания, ибо лишь при такой ассоциации знак выполняет коммуникативную (а при языковой коммуникации — экспрессивную и импрессивную) функцию.
В семиотике и в лингвистических дисциплинах слово знак употребляется не как бытовой лексический элемент, а как специальный термин, резюмирующий такое выражение, как «единство формы и содержания» и аналогичные ему. Так же, как, например, в статуе важна форма, а не материал, материальная сторона знака может подвергаться замене (ср., например, замену акустической стороны оптической при одном и том же содержании). На этом важном вопросе мы здесь не останавливаемся. Подобно тому, как Аврелий Августин различал signa data и signa naturalia «знак» надо отличать от «признака» или «приметы» (ср. противопоставление Zeichen, Symbol и Kennzeichen, Merkmal) [9].
В зависимости от сферы использования надо различать два основных класса знаков: 1) знаки нелингвистических систем и 2) знаки лингвистических систем. Определение нелингвистического знака можно найти в статье «Знак» Философской энциклопедии (авторы: А. Ветров, Д. Горский, Л. Резников).
Хотя между этими классами существуют значительные различия, и те и другие могут рассматриваться в пределах категории знаков. Среди неязыковых знаков различаются: 1) знаки-копии, 2) знаки-признаки (приметы), 3) знаки-сигналы, 4) знаки-символы, которые могут являться и языковыми знаками.
О знаковой теории языка, т. е. о взгляде на язык как на систему условных знаков, которые обозначают не то, чем они являются (безотносительно к языку), можно говорить после публикации лекций Ф. де Соссюра по общему языкознанию [10].
[45]
Он указал на три основные особенности лингвистических знаков: 1) произвольность, 2) линейность, 3) изменчивость, не зависимую от индивидуальной воли. Кроме этих особенностей следовало бы указать еще на две: 4) структурный характер или структурность: каждый лингвистический знак по своей форме и своему содержанию оказывается довольно сложным, структурным, например морфема состоит из ряда определенным образом расположенных фонем и т. д.; 5) иерархический характер лингвистических знаков на разных уровнях (уровень — это система однородных или соизмеримых знаков).
Ф. де Соссюр ввел метафорическое понятие «ценности» (valeur) лингвистических знаков и различие их ассоциативных (парадигматических) и синтагматических взаимосвязей. Первую из указанных им особенностей многие языковеды оспаривали (например, Эмиль Бенвенист в «Природе лингвистического знака»)[11].
Сущность лингвистического (символического) знака обнаруживается в ассоциации его выражения (формы) в психике передающего и принимающего с определенным опосредствованным явлением их внутреннего мира или с преломленным[12] в их внутреннем мире явлением внешнего мира (с содержанием).
Таким образом, знаки, выступающие в процессе коммуникации, можно разделить на: 1) природные (натуральные, конкретные), которые тождественны своим реализациям (не имеют постоянной формы), и 2) условные (конвенциональные, абстрактные), которые могут выступать в разных реализациях (постоянны в своих различительных чертах, отличающих их от прочих знаков систем и от не-знаков).
Чтобы правильно понять сущность лингвистического знака, надо рассматривать его в акте коммуникации: 1) передающий посылает или передает знак; 2) принимающий принимает знак; 3) знак реализуется в виде физического явления — это его форма или его выражение; 4) знак вызывает психическую реакцию у принимающего — это содержание знака.
Лингвистический знак можно рассматривать под углом зрения: 1) передающего, как а) случайный или б) намеренный; 2) принимающего, как в) мнемонический («памятный») или г) коммуникативный; 3) физического явления, как воспринимаемый тем или иным органом чувств: слуховой, зрительный, осязательный, обонятельный, вкусовой, а также д) кратковременный (например, жест) или е) долговременный (например, буква); 4) психической реакции, как ж) субъективный - экспрессивный или импрессивный, или з) объективный — собственно символ или символический
[46]
знак; 5) причин связи данного выражения с данным содержанием, как и) мотивированный и к) немотивированный.
Символические знаки имеют варианты и инварианты. Как инварианты они отличаются в той или иной мере от каждой своей реализации, т. е. вариантов. Особенно это их свойство обнаруживается в лингвистических системах.
В генетическом плане лингвистические знаки (особенно в области письма) можно разделить на: а) изобразительные, или фигуративные и б) неизобразительные, или конструктивные. Многие конструктивные знаки по своему происхождению оказываются фигуративными.
Система лингвистических знаков может быть сопоставлена с какой-либо другой системой знаков, так как у них есть «основание сопоставления», т. е. общие черты. Но, конечно, у них обнаруживаются и различные черты. Когда мы говорим о языке, мы не называем его просто «системой знаков», но «системой лингвистических знаков», имея в виду различия обоих типов знаков.
Элементы языка можно сравнить с элементами других знаковых систем, но систему языковых знаков следует сопоставлять не с изолированными знаками других систем, но лишь с неязыковыми системами знаков. Конечно, в знаковой теории остается еще много нерешенных вопросов, не выяснено, например, существуют ли изолированные знаки, т. е. системы из одного элемента (разумеется, о знаках-копиях и знаках-признаках здесь не идет речь). Неясно также, существуют ли, кроме языка, системы с иерархией знаков.
Так называемая знаковая теория или, лучше сказать, знаковое понимание языка позволяет установить связь лингвистических дисциплин с семиотикой и кибернетикой, а потому является не только теоретически (определение диалектического единства формы и содержания в языке), но и практически (в прикладной лингвистике) полезной в настоящее время. Учитывая все это, мы полагаем, что советское языкознание не должно чуждаться знакового понимания языка.
[1] См.: «Zeichen und System der Sprache», Bd. 2. Berlin, 1962.
[2] Сб. «Новое в лингвистике», вып. II. M., 1962, стр. 16.
[3] Некоторое представление об этом дает брошюра: А. И. Кузнецова. Понятие семантической системы языка и методы ее исследования. Изд-во МГУ, 1963, стр. 58.
[4] См.: «Новое в лингвистике», вып. II, стр. 14,
[5] П. И. Визгалов. Некоторые вопросы диалектики соотношения языка и мышления. Изд-во Казанского ун-та, 1962, стр. 16.
[6] Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933, стр. 113.
[7] Б. П. Ардентов. Введение в языкознание. Изд-во Кишиневского гос. ун-та, 1961, стр. 123—124.
[8] См.: В. А. Звегинцев. Очерки по общему языкознанию. Изд-во МГУ, 1962, стр. 12—53.
[9] См. упомянутый выше сборник «Zeichen und System der Sprache».
[10] См.: Ф. де Соссюр. Указ. соч., стр. 77—87.
[11] См.: Е. Benveniste. Nature du signe linguistique. «Acta Linguistica», I, 1939.
[12] Так как речь идет о переработке, то я думаю, что в данном случае более точным выражением будет преломление, а не просто отражение.