texte scanné par l'équipe de l'Université de Saint-Pétersbourg :

http://histling.nw.ru/linguists/b/belich1

[179]
Мне не хотелось бы входить здесь в подробное трактование о слове и форме в языках вообще, их значении и их происхождении в языках, ибо эта задача слишком обширна и многостороння[2]. Мне хотелось бы коснуться только одного, принципиального вопроса, вопроса о соотношении внутренней и внешней формы в языках.

Известно, что в современной науке название «внутренняя форма» понимается весьма различно. Я не буду останавливаться на различных толкованиях ее, а поясню только, что я считаю необходимым называть внутренней формой в отличие от внешней.

Если известная функция или известная сторона значения любого слова или любого словосочетания (синтагмы) или предложения оформляется, получает особого рода обозначение языковыми средствами, — я это называю внешней формой. Например, если женский род получил в праславянском языке обозначение при посредстве окончания ā, сократившегося стечением времени в различных славянских языках, средний род при посредстве окончания е, а мужской — при посредстве окончания ъ, ь, — то это внешние формы. Конечно, это не единственный смысл и не единственное происхождение внешних форм, но этот пример может хорошо послужить для моей цели. В развитии этих форм рода, которые сводятся к более старым формам и которые унаследованы от старых эпох индоевропейских языков, следует различать в их начальной стадии два момента: один — «творческий» и другой «строительский», один — зависящий от природы языка, и другой — зависящий от природы самой формы, как таковой, как семиологической особенности. Первый момент, творческий, был налицо уже тогда, когда женский естественный род у некоторых существительных природного женского рода прикреплялся к окончанию а, не находившемуся, как можно предполагать, ни в каком отношении к женскому роду, за исключением того, что он находился на конце известных существительных природного женского рода (например, латинское equa, литовское aszva, санскритское açvā (кобыла). В основании этих существительных был природный женский род по значению; это его внутренняя форма. В языках совершилось дальнейшее обобщение этой связи женского рода и окончания а, так что этот род получили и предметы, не имеющие никакого рода, а только оканчивающиеся на а. Это уже языковое строительство[3], вытекающее из природы внешней формы и не имеющее непо-
[180]
средственного значения для самого творчества языка. Такие примеры как стена, комната, зима и т. д., имеют только внешнюю форму, без внутренней, ибо значение женского рода они получают благодаря языковой системе. Конечно, то, что относится к словам с внутренней формой (например, существительные жена, баба, сноха и т. д.)— это благодаря языковой системе быстро распространяется и на слова с исключительно внешней формой (например, стена, комната, зима и т. д.); но в настоящем случае мне хотелось бы говорить главным образом о языковых данных, в которых имеется непосредственное соотношение обеих форм (т. е. внутренней и внешней). Сюда относятся все падежные окончания. Ими обозначаются отношения, в которые вступают одни понятия к другим. Таким образом, падежные значения вытекают из совокупности значений одного слова к другому; так, например, представление глагольного значения писать содержит в себе и значение объекта (т. е. о чем пишу), и орудия (чем пишу), и места (собственно предмета, на котором актуализируется глагольное значение). Они и обозначаются падежами. Можно было бы предположить, что для этого достаточно было назвать существительные различных значений и что указанная разница будет этим обозначена (например, пишу, стихи, карандаш, бумага), ибо их отношения выходили бы из самого сочетания и соотношения их значений. Так часто или обыкновенно в языках и бывает—конечно, не индоевропейских. И где так бывает, данные словосочетания ограничиваются только внутренней формой. Но так как есть случаи, в которых это было бы не совсем ясно, ибо соотношение понятий, приведенных в непосредственную связь соответственно их зависимости,, их внутренней форме, допускало бы несколько значений (например, режу и камень позволяют значение режу камень, режу камнем и режу на камне), то для дифференцирования этих значений и прибегают к различным пояснительным средствам (существительным, предлогам и т. п.), которые и дают возможность образования падежных окончаний. Конечно, раз образованы такие окончания («языковое творчество»), они распространяются и на все другие случаи, в которых имеется та же внутренняя форма и в которых не нужно было бы никаких особенных пояснительных средств («языковое строительство», например, в соотношении слов пишу, стихи, карандаш и бумага). Тут главное, что повод для образования внешней формы—внутренняя. Или возьмем такие языки[4], в которых предложение представляет одно слово. Основанием для этого служит тот факт, что предложение—синтаксическое целое; как таковое, оно может быть оформлено объединением всех слов в одном слове-предложении. Почему в некоторых языках имеется для него такое оформление, в других не имеется,—это может показать только-сопоставление структур данных языков. То же самое относится и к тем языкам[5], в которых целая синтагма подлежащего и целая синтагма сказуемого получают также специальное оформление. Это вытекает из 'того' обстоятельства, что в действительности эти синтагмы и представляют два отдельных члена предложения, имеющих свои определенные функции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они в некоторых языках получили внешнюю форму.

Можно было бы привести еще много примеров для того чтобы показать, что внешняя форма является всегда выражением внутренней формы,, представляющей, с своей стороны, разницу в отношениях известных предметов мышления, в их функциях, в значениях и т. п. Но обратное сказать невозможно. Наличие внутренней, формы не влечет за собой, непременно и образование внешней формы; для этого необходимы всегда и обстоятельства особенного рода.

[181]
По той причине, что всякая внешняя форма указанного рода Основывается на внутренней, являющейся в языках последствием естественного отношения¹ между понятиями предметов и поэтому постоянной и непреходящей,—понятно, что внешняя форма может подвергаться различным изменениям и даже исчезнуть без какого бы то ни было значения для внутренней формы, которая остается всегда неизменяемой и нередко совершенно достаточной для обозначения данного отношения. Вот почему, например, в английском языке прилагательные, употребляющиеся при существительных, могли утратите согласование с ними в формальных отношениях, являясь в настоящее время неизменяемыми, хотя их внутренняя функция нисколько не изменилась. Французский язык в значительной мере клонится к этому же. Между тем в славянских языках формальное согласование сохраняется в значительной степени, хотя есть уже и начало утраты его (ср. в русском языке окончание ые в множественном числе для прилагательных всех родов, уже в праславянском языке одинаковые окончания в сложном склонении для всех родов в некоторых падежах: ыихь, ыимъ, ыими и т. д.). Этим объясняется возможность утраты склонения в многих языках. Конечно.там, где совпавшие формы нужно дифференцировать для различного употребления, язык пользуется новыми способами, чтобы это осуществлять (ср. употребление предлогов в английском, французском и других языках для обозначения разницы между падежами и т. п.).

Из этого следует, что в основании всякой внешней формы указанного рода лежит внутренняя форма, вытекающая из соотношения внутренних особенностей природы слов всех языков и пользования ими для передачи известного смысла. Вот почему в таких случаях внешняя форма может изменяться и даже исчезать, обыкновенно без ущерба для ясности мысли и того, что было желательно передать словами. Но это не значит, что новая форма уже никогда, не появится на месте исчезнувшей, если для этого налицо благоприятные условия. Она потом может и снова измениться и даже снова исчезнуть, ибо внутренняя форма остается всегда неизменной. Этим объясняется и специальное развитие формальных особенностей известного языка. Они влияют одни на другие, образуют и системы форм, скрещиваются, сращиваются, подвергаются различным сокращениям и усечениям,— и все это не имеет никакого значения для внутренних форм. Они всегда остаются такими же. Конечно, и значения слов и различные другие их особенности имеют отношение к жизни формальных особенностей языка, так что помимо чисто формальной области языка тут следует постоянно считаться и со многими другими обстоятельствами. Но в это я тут входить не буду.

Указывая на громадное значение внутренней формы языка для внешней, я нисколько не желал бы уменьшить огромное значение формальных особенностей для всех языков мира. Мне хотелось только подчеркнуть, что и в тех языках, в которых нет внешней формы в смысле индоевропейских языков или агглютинативных, существует внутренняя форма, которая не только лежит в основании нашей внешней формы, но и представляет ту часть ее, которая никогда не меняется, пока самое отношение предметов мысли и их значений не меняется. Правда, внутренняя форма является поводом и обоснованием внешней формы; но раз внешняя форма образуется в языке, она является для данного общества обязательной; конечно, и тогда внутренняя форма остается наличной и живой.

Внешняя форма, или, как обыкновенно говорят, формальные особенности, играет в высшей степени важную роль в развитии языков. Понятно и само собой, что внешняя форма является очень разнообразной в языках. Если обозначением ее считать и паузу, и порядок слов, и различную интонацию, или ударение, или какие бы то ни было другие отличительные (сигнальные) особенности отдельных слов или их сочетаний, то тогда ясно, что без формальных особенностей, вносящих дифференциацию между возможным употреблением слов, их сочетаний и предложений
[182]
и их значениями,—нет языков в мире. Вопрос только в том, сколько таких средств реализовано в известном языке. Если бы в этом отношении сопоставить различные языки в мире, то получились бы постепенные переходные ступени от минимального развития внешних форм до самого разно* образного. Другими словами, в языках всегда могут развиваться формальные особенности и они, в известной степени, всегда и развиваются.

Формальные особенности являются очень важной стороной языка. Если они и не представляют особенного рода усовершенствования языка, они несомненно усугубляют ясность и прозрачность человеческой речи. Прежде всего они дают возможность свободного употребления по месту в предложении многим частям речи. Это одно уже увеличивает возможность большего развития ясности построения речи, а в связи с этим и более отчетливого понимания ее значений. Нет никакого сомнения, что ясность в высказывании мыслей является характерной чертой жизни народов и их культуры, так что развитие формальных особенностей в языках показательно во многих отношениях. Тот факт, «что языки Европы и части Азии являются в высшей степени богатыми формальными особенностями, а в другой части Азии языки отличаются недостатком их,—может свидетельствовать о развитии известного направления в духовной культуре народов. Но, с другой стороны, эпохи сменяющихся особенностей такого рода, как, например, в английском языке, показывают, в свою очередь, что это может произойти у того же народа благодаря особенному развитию языка, без непосредственной связи с культурной или духовной стороной его в указанном смысле. Несомненно, что тут эти смены стоят в связи с изменением в известном направлении жизни народа.

Совершенно ясно, что формальные особенности, в смысле индоевропейских языков, являясь всегда дифференциальными моментами в известном направлении, вносят большую ясность в построение языка и легкость в понимание не только отношений между представлениями и их значениями, но и оттенков их. Так, в этом отношении английский язык стоит ниже французского или русского языка, а некоторые восточные языки ниже европейских. Поэтому, когда теряются известные формальные особенности в языках, является стремление к восстановлению ясности, утрачиваемой вместе с ними; а это путь, ведущий снова к образованию новых форм.

Вопрос о формальных особенностях в языках очень сложный. Я не думал этими строками исчерпать его. Наряду с этим мне не хотелось говорить о тех формах, в которых формальные особенности являются только обобщенными, сокращенными заместителями определенных отдельных понятий, как, например, лица у глаголов. Это совершенно другая область языкового творчества. Тут формальная особенность не является просто выражением внутренней формы, как всегда в случаях, о которых я выше говорил, но условным знаком целого предложения, соответственно основным особенностям языка, заключающимся в том, что его слова могут быть знаками и сложных языковых отношений, даже целых предложений. Тут у нас дело с основными принципами языковой семиологии (науки о знаках языка), а не морфологии или семазиологии. Но на этом я на этот раз останавливаться не буду.