Beskina & Cirlin-34
Accueil | Cours | Recherche | Textes | Liens

Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- А. Бескина и Л. Цирлин: «Марксистская поэтика и новое учение Н. Я. Марра об языке», Литературный  Ленинград, № 64 (86) от 26 XII 1934

         I
                   Умер Николай Яковлевич Марр, один из гениальнейших представителей современного знания, человек, открытия которого в области лингвистики потрясли до основания всю буржуазную гуманитарную науку и стали гордостью молодой социалистической культуры.
              Хотя теория Марра—теория лингвистическая, но значение ее выходит далеко за пределы языкознания. Поставив впервые на историческую почву проблемы связи языка и мышления, школа Марра оказалась невольным пионером в деле изучения истории форм сознания, истории идеологии докапиталистических формаций. В поисках закономерностей глоттогонического процесса «яфетидология» сделала ряд таких открытий в области истории культуры в истории познания, мимо которых не может пройти ни историческая наука, ни наука об идеологиях вообще.
                   Историки-марксисты благодаря Покровскому уже давно пришли к необходимости учета достижений «яфетидологии». Первая историческая конференция 1928 года первым пунктом своей повестки поставила доклад Марра: «Мировой процесс в свете яфетической теории».

         II
                   Наше литературоведение, родство которого с лингвистикой осложнено еще особой связью литературы и языка, до сих пор игнорировало и игнорирует те широчайшие перспективы, которые открывает перед ним новое учение о языке.
                   Между тем, многие проблемы истории и теории литературы могут быть до конца решены и, что особенно важно, правильно поставлены, только в свете достижений «яфетической» теории. Среди этих проблем прежде всего надо выделить вопросы поэтики.
                   Уже стало общим местом утверждение, что марксистская политика должна быть исторической, но, однако, до сих пор не было серьезной попытки поставить вопросы поэтики на историческую почву.
                   Кругозор нашего литературоведения ограничен в сущности узкой площадкой европейской литературы XIX века, века, который по словам Маркса, вообще не создавал условий для развития искусств. Это отсутствие исторического диапазона мешает, конечно, правильному пониманию соотношения поэтики и истории литературы.
                   Необходимо выделить поэтику из истории литературы. Поэтика должна быть построена как своеобразная «логика» словесно-художественного мышления. Она должна быть учением о формах художественного познания, выделенных из того содержания, в которое они погружены в исторической действительности.
                   И в то же время необходимо строить поэтику на опыте истории литературы, как обобщение всего поэтического опыта человечества.
                   Но историчность поэтики — это прежде всего, историчность самой категории художественности, специфичности литературы. Историческая поэтика предполагает наличие каких-то этапов, стадий в развитии литературы. Особенности каждой отдельной стадии могут быть поняты только в ряду единого мирового литературного процесса.
                   Величественная идея единства глоттогонического процесса, выдвинутая творцом нового учения об языке, заключает в себе уже все необходимые предпосылки для постановки этой столь важной для марксистской поэтики темы единства и стадиальности развития литературы.
                   В конце концов, ограниченность исторической поэтики Веселовского определилась именно егo неспособностью, да и неспособностью всего буржуазного социологизма понять литературу, как часть «живого плодотворного, истинного, всесильного человеческого познания». Отсутствие представления об единстве процесса развития идеологии снимало для Веселовского вопрос о специфичности отдельных ее стадий. Историческая поэтика оказалась поэтикой антиисторической, сюжеты «бродили», но «бродячесть» литературы не была подлинным ее развитием. Весь сравнительный метод сводился к головокружительному нанизыванию материала: к статическому сюжету подбиралась бесконечная груда аналогий и параллелей, которые протягивались через всю историю литературы от мифа до современного романа. Для Веселовского историческая поэтика была лишь «словарем типических схем и положений, к которым фантазия привыкла обращаться для выражения того или другого содержания». Все что выходило за пределы этого словаря, оказалось не типичным и не поэтому ли Веселовский тематику современного романа называл «анекдотическим сюжетом», который случайно вырвался из под власти традиции.
                   Отнюдь не снижая значение работ Веселовского, надо все же сказать, что марксистская историческая поэтика должна строиться на основе тех принципов преодоления Веселовского, которые выдвинуты «яфетической» теорией академика Марра.

         III
                   Школа Марра, исходя из фактов истории языка, показала, что все образное освоение мира, которое теперь у современного человечества является специфической формой выражения логического познания, что оно возникло на ранних стадиях истории человечества, когда око не могло еще выступать как специфическая образная форма познания, ибо другого знания не было и оно было единственным содержанием человеческого представления о действительности. Таким образом марксистская поэтика получает возможность впервые в истории эстетики поставить проблему соотношения логического и художественного познания не только, как проблему их дифференциации, но и связи.
                Мышление первобытного человека — не художественное и не логическое в современном смысле слова. Марр называет его «мифологическим», «магическим», «диффузным». Оно конкретно, но это наивная конкретность того сознания, которое не поднялось еще до способности абстракции, отвлечения. На этой стадии еще отсутствует слово — понятие, абстрагирующее действительность, то слово, о котором Ленин сказал:          «в слове только общее».
                   Слово — «диффузный образ» — это не слово современного языка, которое служит для дифференциации объектов. В первобытном мышлении эта дифференциация хотя и существует, но она иллюзорна и в незначительной степени соответствует границам вещей и процессов объективной действительности. Диффузный образ и есть «семантический пучок» по яфетической терминологии, в котором одно значение выступает, как «дериват», другого. В диффузном образе нет осознанного различения части и целого, единичного и общего, индивида и коллектива, человека и природы, нет, наконец, разграничения отдельных областей мертвой природы, растительного и животного мира. Эту примитивную целостность сознания, его наивную диалектику язык выражает в своеобразной общности наименования, отождествляющей неотождествляемое. Слово — полисемантично по самому своему генезису — показывает Марр.
                   Единство глоттогонического процесса для Марра только выражение единства процесса познания: Новое учение о языке вооружает литературоведение исторически проверенными, аргументами для борьбы с идеалистической эстетикой. Не только противопоставление, но самая постановка вопроса о приоритете науки над искусством, искусства над наукой — оказывается ложной. Образное мышление, понятое как стадия истории познания, дает, наконец, возможность марксистской поэтике поставить вопрос об образе, как особой форме выражения понятийного мышления. Проблема различия образа и понятия ставится, наконец, как проблема их связи. И самый образ оказывается исторически подвижной, изменяющейся категорией.

         IV
                   Итак литература в нашем смысле слова, литература, как образная форма понятийного мышления — возникла на очень поздних стадиях истории человечества.
                   «Литературой» до литературы — был миф.
                   Без понимания диффузности образа, диффузности слова на ранних стадиях истории, ничего нельзя понять, конечно, во всей той мифологии, которая, по словам Маркса составляла «не только арсенал, но и почву» всего античного искусства.
                   Историчность специфики обязывает литературную науку к спецификации и методов исследования.
                   Композиционная структура и содержание любого мифа не может быть понято без учета достижений яфетидологии. Надо знать, что часть и целое отождествлены, что земля, небо — загробный мир отождествлены в едином диффузном образе для того, чтобы вскрыть содержание какой хотя бы традиционной мифологической композиции: бог в образе старика с седой бородой — сидит на облаке, над ним белый голубь, являющийся воплощением снятого духа, нисходящего с небес и отождествленного с небом, а, следовательно, и с землей — (средним небом), и преисподней — (нижним небом). Марр, кстати, называет этого голубя яфетическим «небесенком», метко раскрывая стадиальную семантику слова в образе.
                   Значение категории диффузности образа и первобытного полисемантизма слова не исчерпывается анализом мифа и раскрытием стадиальности развития литературы.
                   Такое явление, как тропичность языка, такие категории как метафора и сравнение могут быть до конца поняты только как процесс распада диффузности. Те явления, которые на ранних стадиях соединены в тождество в целостность диффузного образа, на следующих стадиях, этапах скалываются соотнесенными частями тропа, метафоры, сравнения.
                   Исторический путь слова, — как и мышления, путь его абстрактизации — путь освобождения слова от нечленораздельной целостности первобытного мышления. Слово начинает выражать изолированное, вырванное из связей действительности явление. Но параллельно этому процессу идет другой процесс развития диалектического мышления, создания языком средств выражения связи, переходов от одного явления к другому, средств сохранения конкретности, возникает тропичность речи, поэтическая ее образность или еще точнее художественность.   

         V
                   Статическую систему сюжетов, предложенную Веселовским, Николай Яковлевич Марр заменил раскрытием живой диалектики формы и содержания в литературе. Работы самого Марра и его школы с полной очевидностью показывают, как те мотивы литературы, которые являются ее содержанием, в процессе исторического развития уже выступают лишь как форма выражения иного содержания.
                   Параллелизм, тождество человека и растения является содержанием целого ряда мифов, восходящих к культу дерева у первобытных народов. В библейской поэзии целостность сюжета уже исчезает, но первоначальное тождество сохраняется в своеобразной форме метафорической речи: «праведный, как пальма зеленеет», — гласит библейский текст и это должно означать: «праведный благоденствует, как пальма зеленеет». Вся последующая поэзия создает устойчивый образ сраженного в бою героя, смерть которого сравнивается с падением дерева, травы, растения. Язык вырабатывает выражение: «упал, как подкошенный», но все это уже дано в другой системе мышления и общность состояния и свойства, положенная в основу метафоры уже не затушевывает, как в библейской поэзии, коренного различия субъектов.
                   Ученики Марра, отметившие в 1828 году 40-летний юбилей его научной деятельности блестящим сборником статей «Гомер и яфетическая теория», показали, как в греческой поэзии до высокой степени совершенства доведено претворение унаследованных мифологических отождествлений в образное средство художественного отображения реальной действительности.

                   Точно блестящие капли росы на колосьях цветущих
                   В дни, когда тучные нивы щетинятся под урожаем:
                   Так Менелай, богоравный, в груди твоей сердце взыграло.

                   Что можно понять в этом тексте, если не согласиться с яфетидологической трактовкой его, как метафорического переоформления первоначального тождества «воды» и «милости».

         VI
                   У Веселовского вся мировая литература механически соединена, спаяна «бродячими мотивами». У Николая Яковлевича Марра мировой литературный процесс — живое противоречивое единство формы и содержания.
                   Преемственность, историческая связь литературных форм — вот те выводы, к которым ведут поэтику история языка, понятая, как история форм сознания.
                   В этом плане исключительный интерес представляет коллективный труд «Тристан и Изольда», изданный под редакцией академика Марра в 1932 г. Здесь на огромном материале прослежено, как для художественного оформления феодального романа о любви, долге и верности оказался использованным древний миф об умирающем и воскресающем боге.
                   Устойчивость традиций — характерная черта литературы, как и всякой другой идеологии. Энгельс писал об этом так:

         «Во всех вообще областях идеологии предание является великой консервативной силой. Но изменения, происходящие в этом запасе представлений, определяются классовыми, то есть экономическими отношениями людей, делающими эти изменения» (Людвиг Фейербах).
                   Творцы средневекового романа о любви Тристана и Изольды внесли в унаследованный «запас представлений» целый ряд изменений, характерных для социального уклада феодального общества. Однако, для художественного оформления темы был использован восходящий к матриархальной древности образ богини любви и смерти.
                   Вот почему в подзаголовке к труду «Тристан и Изольда» сказано:
                   «ОТ ГЕРОИНИ ЛЮБВИ ФЕОДАЛЬНОИ ЕВРОПЫ ДО БОГИНИ МАТРИАРХАЛЬНОЙ АФРЕВРАЗИИ».
                   История образа Изольды — это ужо не история какого-то «бродячего мотива»; это — историческая диалектика формы и содержания в художественном образе. И огромной значительностью полны для литературоведа слова академика Марра в работе «Иштарь», посвященной семантике имени богини:
                   «Начав с Тристана и Изольды, в частности, я незаметно для себя докопался до Иштари, оказавшейся ее (Изольды) прародительницей, ее тезкой».

         VII
                   К числу наиболее сложных и неразработанных тем нашей поэзии относятся проблемы технологии стиха: метрики, ритмики, синтаксиса в их соотнесенности с поэтической семантикой. И здесь новое учение о языке, созданное академиком Марром, намечает совершенно новые пути, открывает широчайшие перспективы. Тот метод раскрытия связи между фонетикой и семантикой слова, который выработан Николаем Яковлевичем Марром, должен быть применен при анализе связи технологии и семантики стиха. Марр показал, что ритм на определенной степени развития звуковой речи выступает, как непосредственно смысловой момент; ритм является существенным средством смысловой организации речи. Процесс создания поэзии — есть в то же время процесс абстрактизации ритма, который теряет свою непосредственную отягощенность смыслом (подобно звуку, фонеме в языке). Отсюда важнейший вывод для поэтики: — анализ ритмико-синтаксических форм не может быть выведен из данной конкретной поэтической системы. Надо подойти к ритму исторически, тогда можно будет показать, как принципы версификации связаны с типовыми особенностями данного языка, как данное свойство языков вводится в механизм стихосложения. После работ Марра уже не может быть сомнений в том, что поэтика стиха будет построена с учетом материала языков различных стадий, различных языковых формаций.
                   Размеры газетной статьи не позволяют рассказать о том, что нового вносит история языка в эстетику как общую теорию искусств. Заметим только, что «яфетидология» если не разрешает, то во всяком случае наталкивает на новую постановку таких основных для эстетики вопросов, как понятие прогресса в искусстве, как проблема границ и связи отдельных искусств, как зависимость формы искусства от форм сознания, специфических для той или иной стадии в развитии мышления и т. д. и т. д.

         VIII
                   Новое учение о языке вызвало в жизни такие проблемы, которые не может да и не должно решать. Эти проблемы должны быть приняты соседствующими науками, в частности литературоведением.
                   Но литературоведение должно, наконец, заметить существование яфетидологии. Лучше сделать это поздно, чем никогда.
                   Когда-то молодой Энгельс в одном из писем рассказал о том, как он «в своей высокомерной ограниченности издевался над глупостью, что будто млекопитающее может класть яйца» и как впоследствии, увидав воочию яйца утконоса, он, Энгельс, убедился в этой возможности и вынужден был «просить прошения у утконоса».
                   Это — не только подробность личной биографии Энгельса. Это стиль марксизма, который никогда но насилует действительности и не укладывает ее в прокрустово ложе априорных схем.
               Самому Николаю Яковлевичу Марру была в огромной степени свойственна эта способность неустанного движения вперед. Он умел безжалостно отказываться от своих выводов, видоизменять их под напором нового научного материала; он не терпел догмы, не выносил закостенелой схемы. Вероятно поэтому он так упорно и постоянно ссорился с теми своими учениками, которые в своей «высокомерной ограниченности» не всегда соглашались просить прощения у фактов. Величайшие ученые нашего времени идут к марксизму разными путями. Путь Марра был путем неустанного преодоления самого себя. Не случайно, работу, в которой он дал свод своей системы, он назвал:  «По этапам развития Яфетической теории». Эти этапы научной биографии Марра были этапами его прихода к  марксизму.
                   Марксистское литературоведение закалялось в борьбе со старой академической филологией; одним из центральных пунктов этой борьбы— было размежевание литературы и языка, литературоведения и лингвистики. Но теперь, когда новое учение о языке открыло перед литературной наукой широчайшие перспективы, теперь ободренные примером Энгельса мы можем просить прощения у яфетидологии.
                   А. БЕСКИНА и Л. ЦЫРЛИН.

         ОТ РЕДАКЦИИ. Ряд положений этой статьи представляются редакции спорными. Редакция вернется к обсуждению вопросов, затронутых в статье тт. Бескиной и Цырлина, в одном из ближайших номеров газеты.