[223]
        «Предварительный серьезный пересмотр этрусского вопроса настоятелен именно с точки зрения яфетидологических знаний и наблюдений».
        Н. Я. Марр, К вопросу о происхождении племенных названий «этруски» и «пеласги», стр. 303.

        В течение пяти лет, с 1920 по 1925 г., Н. Я. Марр уделял особенно большое внимание пересмотру «этрусского вопроса»[1], над которым он работал начиная со студенческой скамьи, продолжал заниматься в командировке уже академиком в Париже в 1911 г. и к которому и позднее он вплоть до последнего времени[2] «невольно возвращался»[3], как к одному из важнейших вопросов общего учения об языке (яфетидология).
        Этрусский вопрос, говорил в 1921 г. Н. Я. Марр, находится «чуть ли не в центре больших этнологических проблем и разнообразных историко-культурных изысканий». «Можно себе представить, — пишет Н. Я. Марр, — как велик должен был быть размах культурного существования этрусков, оставивших нам все-таки памятники, и ве-
[224]  
щественные, и словесные, своей общественной жизни и следы своей жизни в анналах не только соседей, мировых народов средиземноморского населения, когда похороненный без единой строки эпитафии в двух селах заживо забытый историей удинский народец при внимании к реалиям современной и погасшей кавказской жизни вырастает в бесспорно большого героя, творца общественных ценностей материальных и духовных, если не вчерашнего, то позавчерашнего дня».[4]
        В этрусском вопросе Н. Я. Марр намечает две различные проблемы: этногоническую роль этрусков и пеласгов на Западе для «этногонии» и эллинов и сугубо латинян «и культурно-историческую роль национализовавшихся на Западе этрусков в Италии и связь их в памятниках материальной культуры» в разное время «как с западными малоазийскими национальными объединениями, так и позднейшими национальными единицами в пределах кавказского яфетического мира».
        Однако, при всем значении этрусков, «этрусский вопрос, — как отмечает Н. Я. Марр, — представляет собою лишь частный по существу вопрос». «Нет основания,— замечает Н. Я. Марр, — взваливать целиком всю тяжесть «яфетидологической проблемы» о средиземноморской культуре и «о чуемой в ее созидании большой роли народов яфетического племени на одних пеласгов-этрусков и ионов».[5]
        Несмотря на то, что открывающая этрусское пятилетие работа Н. Я. Марра, как и за год до этого появившаяся работа «Яфетический Кавказ», на данном этапе развития общего учения в языке была не свободна еще от формальных приемов исследования, основные положения этрусского вопроса и признание его значения не только для понимания средиземноморской культуры, но и для правильной оценки всего глоттогонического процесса в его связях с общественным коллективом и его материальным производством были уже поставлены прочно.
        В последующих своих работах по этрусскому языку Н. Я. Марр уточняет основные положения вопроса и углубляет их разработкой специальных тем.
[225]            
        Так, после поездки к «европейским яфетидам» Н. Я. Марр, разбирая этрусское название Юноны Θalna и говоря «о драгоценной» этрусской игральной кости, хранящейся в Cabinet des médailles в Париже, и ее значении в определении этрусских числительных, подчеркивает, что «этрусский язык вовсе не примитив, а помесь, почти гибрид».[6] Термины θal в имени богини Θalna и zal, которые надо понимать как обозначение числа 'два’ на игральной кости, не природны для этрусского языка и в разных своих обликах встречаются у многих «племен» и этрусками усвоены в процессе скрещения с ними.
        «Культурно-исторически эти термины не только долатинские, но и доэтрусские — весь «яфетический мир» от Пиренеев до Памира полон той или иной разновидности, видов и подвидов этого именно (т. е. zal) слова», отмечает Н. Я. Марр. Здесь же Н. Я. Марр выдвигает одно из основных своих положений о том, что «значение слов в те эпохи это отложение не физического, а общественного восприятия мира».[7]
        В известном своем докладе 19 ноября 1924 г. в ОИФ АН, последовавшем после сообщения 21 ноября 1923 г.,[8] Н. Я. Марр формулирует изложенные выше мысли в следующем положении: «индоевропейские языки представляют собою лишь новую формацию тех же яфетических языков, и в частности индоевропейские языки Средиземноморья ни с какими племенами особой расы не являлись откуда бы то ни было, они тут же в пределах Средиземноморья и возникли в яфетической племенной среде».[9]
        Разобрав в своем докладе основные индоевропейские термины родства, Н. Я. Марр приходит к выводу, что «схождение в формации перечисленных терминов иберского, этрусского и италского племенных слов, вторя утверждающемуся, если не утвердившемуся уже независимо от яфетидологии представлению об автохтонности в Европе иберов, равно этрусского и альпийского племени (а последние то же, что салы, фессалы и италы), во всяком случае о доисторическом
[226]  
их нахождении в ней, об их исконности, тем самым свидетельствует о территориально-европейском происхождении индоевропейских языков». ^[10]
        Индоевропейские языки составляют, как говорит Н. Я. Марр, особую семью, но не расовую, а как «порождение особой степени, более сложной, скрещения, вызванной переворотом в общественности в зависимости от новых форм производства, связанных, по-видимому, с открытием металлов и широким их использованием в хозяйстве». ^[11]
        Существенным является, что общественный процесс образования индоевропейских языков из доиндоевропейских совершался на нескольких уследимых этапах, на которых некоторые языки оказались уже отошедшими от «доисторического состояния яфетической семьи», но «не дошедшими до полного индоевропеизма».^[12] Примером такого общественно-переходного состояния языков может служить термин 'дочь’, установившаяся индоевропейская форма которого показывает сохранившиеся еще этрусцизмы, указывающие на отмеченное выше переходное состояние некоторых языков и на «наличие в них ряда народившихся уже индоевропеизмов».^[13] Из приведенных положений об отсутствии индоевропейской семьи языков, расово-отличной, и невозможности возведения языков к какому-либо расово-особому праязыку^[14] вытекает необходимость признания автохтонности в Европе «иберов, равно этрусского и альпийского племени».^[15] В связи со сказанным, учитывая наличие различных общественно-экономически обусловленных этапов развития самих доиндоевропейских языков, становится понятным замечание Н. Я. Марра о том, что «в названии самих этрусков на греческой территории pela-s-g имеем в губном префиксе огласовку е, а не ı». ^[16] Становится
[227]  
также понятным и наличие этрусков и их крупное значение в этногонии в Галлии и на Иберийском полуострове.[17]
        В связи со сказанным, необходимо вспомнить также одно из основных положений общего учения об языке. Общее учение об языке органически увязано с историей материальной культуры, точнее с историей материального производства жизни, а, следовательно, с «историей общественных форм, с социологией и в широком и тесном смысле слова»[18], в «неразлучном» единении с мышлением и различными его формами и техникой на разных этапах исторического развития общества.[19] Таким образом, нельзя не отметить в общем учении об языке три его основные стороны, взаимосвязанные и взаимообусловливающиеся в диалектике развития конкретных обществ: 1) историзм языка, 2) неразрывная связанность его с мышлением[20], 3) органическая связь с материальным производством.
        Сказанное об языке в целом относится в частности к этрускам. Что же за истекшее время (свыше десяти лет) дал пересмотр «этрусского вопроса» в целом, т. е. пересмотр языка, мышления и материального производства этрусков? В частности, какая работа была проведена в Академии истории материальной культуры, на участие работников которой в указанном направлении еще в 1920 г. рассчитывал Н. Я. Марр?[21] Но прежде чем ответить на поставленные вопросы, ознакомимся в общих чертах с положением дела изучения этрусков на Западе, в частности в Италии.
        В Италии, особенно за последние годы, интерес к этрускам значительно возрос, напоминая до известной степени «этрускерию» (etruscherie) первой четверти XVIII в., когда во Флоренции действовал и писал Демпстер (Dempster), одушевлявший своими работами об этрусках[22] соотечественников и призывавший их на поиски следов жизни древнейших предков тосканцев, испытывавших в это время на себе гнет иноземного владычества.
[228]            
        Не случайно, что в эпоху разложения феодализма феодальной Италии, протекавшего в своеобразных формах, обусловленных иноземным владычеством, специально в годы укрепления австрийского влияния, в Картоне была основана Картонская этрусская академия (Accademia etrusca Cartonese —1726) вместе с музеем; это мероприятие, проводимое под знаком защиты национального достоинства, на деле укрепляло власть итальянских феодалов против феодалов иноземных. Также во Флоренции в условиях укреплявшегося австрийского владычества возникла Società di Firenze (1735), ставившая себе тоже целью изучение древностей «родной Этрурии». К этому же времени относятся и первые раскопки в Волатерра и основание там местного музея (Museo Volterraneo).
        Так и сейчас в империалистической Италии при господстве фашизма с его воинствующей националистической политикой не случайно уделяется такое большое политическое внимание именно в классово обоснованной линии укрепления «национального духа» организации дела всестороннего изучения этрусков, в которых итальянская наука хочет увидеть прямых предков современных итальянцев. Прежняя антикварная и стоявшая на уровне феодальной науки «этрускерия» сменена теперь сложно построенной новой итальянской «наукой» — «этрускологией» (etruscologia). Старые этрусские академии заменил в общегосударственном масштабе новый «Институт этрусских изысканий» (Instituto di studi etrusci) во Флоренции, который должен служить центром этрускологических изысканий. Крупное значение института подчеркивается тесной его связью с административным центром — «королевским верховным управлением древностями Этрурии» (R. Soprintendanza alle antichita d’Etruria).
        Наконец, в настоящее время имеется и новый Демпстер в лице неутомимого и энергичного профессора Антонио Минто (Minto), который возглавляет Этрускологический институт и Управление древностями Этрурии.
        Однако, при всем сходстве старой «этрускерии», выросшей в условиях феодальной Италии, с этрускологией, порожденной итальянским империализмом, имеются и существенные отличия. Стремление либеральной части буржуазии XVIII в. к созданию национальной
[229]   Италии, направленное против иноземцев, якобы в защиту прав народа, а по существу для укрепления своего собственного господства, было все же для своего времени явлением прогрессивным как в политике, так и в современной науке. Между тем современная националистическая политика, являясь одним из испытанных орудий монополистического капитала в классовой борьбе против пролетариата за укрепление власти эксплуататоров, представляет собою явно реакционное явление. Поэтому и наука, выполняющая всегда весьма точно социальный заказ господствующего класса, при внешних успехах по существу задерживает поступательный ход развития науки и закрывает, хотят того или нет отдельные ученые, возможность всестороннего научного исследования. Поэтому, как мы увидим, этрускология, достигшая, несомненно, значительных и бесспорных успехов в деле изучения этрусков, все же оказывается ограниченной в своих исследовательских возможностях, поскольку политическая ее направленность требует такого построения исследования, при котором должно получиться доказательство тому, что этруски представляют собою «действительно» национально-прямых предков итальянцев.
        Возвращаясь к организации этрускологических исследований в Италии, необходимо отметить, что Институт этрусских изысканий в течение 6 лет своего существования выпустил пять томов «Этрусских исследований» (Studi etrusci), издал тринадцать листов археологической карты Этрурии, выпустил в свет ряд этрускологических работ (например, Ducati, Solari и др.). Далее институт напечатал труды как первого национального этрусского конгресса (Atti dell primo congresso nazionale Etrusco), так и труды первого интернационального этрусского конгресса, состоявшегося во Флоренции весною 1928 г. (Atti dell primo congresso internazionale Etrusco).
        Наконец, под руководством Минто институтом проведены многочисленные, давшие весьма значительные результаты раскопки в различных местах Тосканы, например, на горных склонах Цетоны в Киюзи и около Massa Maritima, где были получены важные материалы для понимания так наз. бронзового века Италии. Были произведены также новые раскопки в Populonia Vulci, Caere и Sovana.
[230]  
        Раскопки в Соване Бандинелли (Bandinelli) издает в монографии представляющей, по словам Минто, первый опыт синтезирующего построения картины обследованной стоянки с использованием не только археологических, но и естественноисторических находок, а также данных эпиграфики, ономастики и топонимики.^[23]
        О плане раскопок института, направленных на разрешение общих и основных проблем этрускологии, я скажу ниже. Как можно видеть, работы по организации исследования национального прошлого Италии в Тоскане развернуты широко. Организация укрепления и пропаганды «любви к отечеству и гордости народной» находит свое выражение также в устройстве особых «этрускологических курсов». Так, при университете в Перуджии в течение летнего семестра открывается для итальянцев и иноземцев «теоретический и практический курс этрускологии», рассчитанный на два сезона и дающий право на получение особого «этрускологического» диплома для лиц, успешно сдавших в конце второго семестра экзамен. В первом году курсы знакомят слушателей с этрусками и их культурой, прикладными искусствами и языком, а второй год посвящается этрусскому искусству.
        Для примера приведу несколько тем из учебного плана по этрускологии. В первом году обучения читается история изучения этрусской культуры от Ренессанса до наших дней. Дается знакомство с первобытным населением Италии и с памятниками его культуры и языка. Далее следует: Этрурия и главные фазы развития этрусков— подъем, упадок, конец. Семья, крупная роль женщины. Государство. Земледелие и промышленность. Торговля (нумизматика). Музыка и спектакли. Архитектура. Гидравлика и медицина. Затем: этруски с точки зрения антропологической и соматической. Наконец, следуют лекции по религии и этрусской литературе, а также серия лекций по языку. Особый раздел посвящен исторической эволюции этрусского языка и продолжительности его существования, установлению ближайших и отдаленных родственных связей, аналогиям с другими лингвистическими группами. Наконец, идут лекции по оно-
[231]  
мастике и топонимике и предлагаются «конъектуры, касающиеся основной природы этрусского языка», и т. д. Не могу не вспомнить в связи с этим слов Н. Я. Марра о том, что у него при работе над топонимикой Европы «продолжало укрепляться убеждение не только в отсутствии доисторической индоевропейской топонимики в Европе, но, вероятно, в органической связи с этим в отсутствии у самих специалистов этой области знания какой-либо обоснованной системы возникновения топонимики».^[24]
       Программа занятий второго года не столь разнообразна и посвящена, начиная с эпохи Виллановы, архитектуре, живописи, скульптуре, керамике и другим «мелким искусствам». Особо почему-то выделена тема по «демонической иконографии», стоящая в непосредственном соседстве с темой об отражении этрусского искусства в искусстве римлян, «средних веков» и Ренессанса.
        Нельзя не отметить три бросающиеся в глаза особенности упомянутых учебных планов по этрускологии : 1) в плане самые диспаратные материалы и вопросы объединены вместе так, что создается впечатление о достигнутой полной осведомленности во всех сторонах «этрусской культуры», 2) этруски взяты преимущественно на их поздней, греко-римской стадии и освещены в свете «классической археологии», 3) итальянизирующее направление изолирует этрусков, вследствие чего вопросы так наз. доистории занимают ничтожное место, причем совсем не отмечены отношения к так наз. эгейской культуре. Но, как бы то ни было, организационная и научно-педагогическая этрускологическая деятельность в Италии наших дней процветает. Не менее оживленно протекает и научно-исследовательская работа, посвященная как общим, так и специальным вопросам этрускологии. В этом направлении итальянские ученые, как показывает приводимый мною далеко не полный библиографический список, оживленно соревнуются с иностранными исследователями. Каковы же достигнутые этрускологией результаты? В какой степени произошел пересмотр «этрусского вопроса» в Италии и на Западе вообще? Какое значение имеют этруски в работах Н. Я. Марра для этого пере-
[232]  
смотра вопроса в европейско-научном масштабе? В чем основные и принципиальные научные отличия западноевропейского и «яфетидологического», марксистско-ленинского пересмотра вопроса об этрусках у нас в СССР?
        Ответим, используя главным образом археологические источники, в порядке оживления вопроса об этрусках, на первый из поставленных вопросов, насколько это можно сделать по далеко не полному материалу, которым мы располагали.
        В вопросе о происхождении этрусков и появлении их на почве Италии до сих пор борются две основные противоположные друг другу традиции, из которых одна восходит к Геродоту, а другая — к Дионисию Галикарнасскому, известному греческому писателю времен Августа, который в первой книге своей «Римской археологии» (Ῥωμαϊκὴ ἀρχαιολογία) специально говорит о древнейших обитателях Рима, использовав источники, в некоторых случаях сохраняющие свое значение еще и сейчас. Обе эти античные традиции находят и в наши дни сторонников и противников среди крупнейших западноевропейских ученых и могут быть охарактеризованы — одна как теория иноземного происхождения этрусков, как теория миграционная, или «восточная», у Геродота, а другая как теория местного автохтонного их происхождения у Дионисия Галикарнасского. Геродот, как известно, считал, что этруски, имевшие своей родиной Малую Азию, происходили от лидийцев. Вследствие длительных голодных лет часть лидийцев, как рассказывает Геродот, под предводительством Тирсена покинули Лидию и остановились в Смирне. Здесь лидийцы построили корабли, погрузили на них свое имущество и отплыли на поиски счастливой жизни и плодородной земли. В конце концов малоазийские путешественники прибыли в Италию и высадились в заселенную местным населением (умбрами) Умбрию, где среди чуждого населения основали свои города, продолжали жить еще и во времена Геродота. В Италии лидийцы переименовали себя в тирсенцев по имени предводительствовавшего ими царского сына.^[25] В противоположность Геродоту, Дионисий Галикарнасский рассказывал о местном происхож-
[233]  
дении этрусков. Дионисий, отмечая, что «одни считают тирренцев автохтонами Италии, а другие пришельцами»,^[26] прямо заявляет: в Италию «тирренцы ниоткуда не прибыли, но являются народом местного происхождения» (μηδαμόθεν ἀφίγμενον, ἀλλὰ ἐπιχώριον τὸ ἔθνος ἀποφαίνοντες)^[27]. Тирренцы, говорит он, отличны от пеласгов и еще больше отличаются от лидийцев,^[28] и поэтому «ошибаются все, кто считает этрусков и пеласгов за один и тот же народ».^[29] Римляне, замечает Дионисий, тирренцев называют по имени Этрурии, в которой они жили, «этрусками (ἐτρούσκους καλοῦσι ἀνθρώπους), а сами тирренцы называли себя расенами (Ῥασένα)».^[30]
        Этрусков и пеласгов все же, как можно понять по изложению, Дионисий сближает между собой, упоминая часто их вместе и приводя свидетельство Фукидида о том, что «тирренцы жили некогда в Афинах», и Софокла, говорящего о тирренских пеласгах в своей трагедии «Инах». ^[31]
       В своем построении Дионисий даже полемизирует с Геродотом, ссылаясь в подкрепление правильности своего мнения на Ксанфа из Лидии и вскрывая ошибочность построений Геродота.^[32] Упоминаемый Дионисием Ксанф, живший, вероятно, при Артаксерксе I, был одним из ионийских поздних логографов; он написал сочинение о лидийцах, послужившее одним из источников Геродота. Однако Ксанф ничего не упоминает в своем сочинении о тирренцах, равно как не знает еще и о выселении тирренцев из Лидии и переселении их в Италию. Ксанф считал детьми Атиса Лида и Тореба или Ториба (Τόρυβος), а не Тирсена, которого ввел в свой рассказ Геродот, использовав, видимо, какой-то более поздний источник.
        Точка зрения Дионисия очень ясна, и, как мы увидим, его построение, покоясь на «лучшей традиции», чем у Геродота, более отвечает действительному положению дела.
[234]            
        Не входя в дальнейшие детали истории античной традиции происхождения этрусков, о чем следовало бы дать особую работу, необходимо все же отметить еще одну, второстепенную, античную традицию о пеласгическом происхождении этрусков, выработанную также в школе ионийских логографов. Так, Гекатей говорил о том, что пеласги из Гиртоны (Γυρτώνη), города на Пенее в Пеласгиотиде в Фессалии, выселились в Италию и распространились по всей Этрурии, где им принадлежала, между прочим, Картона. В этой версии интересно правильное по существу, как это показывают работы Н. Я. Марра об этрусках, наблюдение о связи пеласгов с этрусками.
        Уже по краткому моему изложению видно, что античные версии о происхождении этрусков никак не могут быть признаны в их существующей ныне «историко-филологической» форме заслуживающими полного научного доверия до тех пор, пока данные общего учения об языке и археологические источники не подтвердят правильность той или иной традиции.
        Однако, несмотря на явную недостаточность только филологических источников и при очевидной незаконченности и неудовлетворительности критической обработки существующего историко-литературного материала в работах ученых на Западе, все же западноевропейские исследователи усматривают в дошедших отрывочных сведениях по сложнейшему вопросу об этрусках достаточно боевых аргументов, чтобы, вооружившись ими, образовать значительные ряды сторонников Геродота — «фило-геродотовцев», как их за последнее время называют итальянские ученые, создавшие этот мудреный термин (filo-herodotei). Эти «геродотовцы», миграционисты, «ориенталисты», или «догматики», по словам Шухардта[33], и резко выраженные формалисты, устами Поульсена заявляют, что «переселение с Востока кажется достаточно обоснованным. Оно должно было иметь место в конце второго тысячелетия, так как этрусское летоисчисление начинается (это геродотовцы откуда-то точно знают) с 967 года до р. X.».[34] Геродотовцы теснят своими историко-филологическими аргументами «автохтонистов» (autoctonisti) — сторонников местного
[235]  
происхождения этрусков. Однако автохтонисты начинают явно одерживать верх.
        Какова же сила оружия геродотовцев, к числу которых принадлежат, например, Furtwängler, Körte, Karo, Kornemann, Poulsen, и как отбивают их атаки автохтонисты, последователи в конечном счете Дионисия Галикарнасского и невольно оказывающие поддержку Н. Я. Марру?
        Основной и главной силой «догматиков» является их глубокая и непоколебимая вера в Геродота и признание точности всех его утверждений при полном забвении или нежелании считаться со старой проблемой геродотовской экзегезы о правдоподобности сведений, даваемых Геродотом, о чем не так давно напомнил Эртель (Oertel) в своем специальном докладе на эту тему на международном конгрессе историков в Осло в 1928 г. ^[35]
       В вопросе об этрусках, как мы видели, есть все основания относиться с большой осторожностью к теории Геродота. Между тем, подпадая под власть авторитета «отца истории» и отодвигая на задний план второстепенного писателя, каким был Дионисий Галикарнасский, что не помешало ему обладать «лучшей традицией», догматики явно подгоняют под геродотовское построение самые спорные факты, создавая лишь видимость укрепления положения о малоазийском происхождении этрусков. Так, прибегая к авторитету Гербига (Herbig) и В. Шульце (Schultze), высказывавшихся за родственность языка лемносской надписи с этрусским, и не считаясь с работой Паули (Pauli), Поульсен выставляет положение о том, что поскольку надпись эта, относящаяся к VI в. н. э., является этрусской, то она доказывает, что 1) ее составили переселенцы из Малой Азии и 2) на Лемносе произошло разделение этрусков на две группы: одна осталась жить на острове, а другая продолжала свой путь в Италии. ^[36]
       Догматики-геродотовцы не обращают внимания на позднюю дату составления надписи, и они даже не могут допустить мысли о том, что если эта надпись действительно этрусская или хотя бы «этруско-
[236]  
идная», а это еще следует доказать, как об этом говорит Н. Я. Марр[37], то она могла очутиться на Лемносе в VI в., будучи занесенной из Этрурии во время какого-либо путешествия, возможно, какого-нибудь предприимчивого торговца из Италии через балканские страны в Малую Азию. В защиту этрусского происхождения лемносской надписи тот же Поульсен напоминает, что о тирренцах на Лемносе говорит и Аполлоний Родосский (IV, 1760). Но какое значение имеет это свидетельство? Ведь, сам Аполлоний зависел в своей передаче от основного объяснения Геродота о малоазийском происхождении этрусков. Оперируя столь поздними датами, как VI век, для переселения и разделения этрусков, Поульсену приходится прибегать к обходному движению: оказывается, переселение этрусков происходило частями, «совсем как в средние века, когда турки переселялись в Малую Азию».[38]
       Сходное мнение высказывает также Дукати (Ducati), считавший, что восточные элементы в этрусском искусстве были занесены в Италию в течение нескольких переселений этрусков из Малой Азии.[39]
       Догматики-ориенталисты знают так же, как и Геродот, причины переселения этрусков. Оказывается, что этруски сознательно проплыли мимо плодородных земель Сицилии, южной Италии и не хотели высаживаться на равнине Лациума потому, что они стремились, не обращая внимания на неудовлетворительные качества этрусской почвы, к горным недрам, содержащим самые богатые в средней Италии медные руды.[40] Правда, это наивное объяснение не является, видимо, общепризнанным среди геродотовцев. Дун (Duhn), по крайней мере, не подчеркивает неудержимого стремления этрусков к металлообрабатывающей промышленности и, наоборот, видит в первых этрусках лишь грубых и воинственных пиратов, которые постепенно стали более цивилизованными, заимствовав у местного населения его культуру.
[237]            
        Вообще конкретизация переселения этрусков в Италию создает для геродотовцев большие затруднения, так как им нужно упрямые факты подгонять под краткую и расплывчатую формулу Геродота. Так, например, прекрасный знаток этрусской археологии и один из лучших специалистов по эгейской культуре Каро должен был недавно создать довольно сложное построение о том, что этруски, выселившись из Малой Азии, вынуждены были сделать длительную остановку на Крите; отдохнув в гостях у Миноса, этруски продолжали свой путь в Италию. Вся эта надуманная и совершенно формальная комбинация потребовалась Каро для того, чтобы объяснить бросающееся в глаза сходство ряда археологических памятников Этрурии и Крита. ^[41]
       Другие геродотовцы обходятся без этих мудреных построений и попросту, догматически, заявляют, что археологические факты носят на себе печать этрусского, лидийского, происхождения. Оказывается, что в пользу малоазийского происхождения этрусков говорят подбойные могилы (tombe a camera), обряд сожжения мертвых, полигональная кладка стен, форма этрусских храмов, колонн, стел, форма шлемов, военные колесницы, даже конские удила, а также известная «черная» этрусская керамика.
        Не трудно заметить, что в приведенном реестре археологических аргументов господствует прежде всего невероятная путаница различных эпох и времен. А главное, почему все эти археологические «факты» должны непременно указывать на Лидию и Малую Азию? Разве только потому, что Лидия, несмотря на последние раскопки, все еще остается мало известной, как и Малая Азия в целом. Почему указанные памятники не могут найти своего объяснения на почве той же Италии или в Эгейском бассейне, отчасти в Египте и в Сирии поздних времен? Как мы видим, догматики с энергией, достойной лучшего применения, стремятся доказать основное положение геродотовского вопроса о том, что этруски представляли собой чуждый пришлый элемент среди основного исконного населения италиков. И впоследствии на этрусков влияли не столько италики, сколько греки: оказы-
[238]  
вается, хотя этруски и прибыли из Малой Азии, они уже и тогда обладали «предрасположением к эллинизации», как остроумно замечает Шухардт в своей критике геродотовцев, обращая одновременно внимание на то, почему же этруски так долго сохранили свой «до-индоевропейский язык» и «западный» характер культуры.[42]
       Словом, как мы видим, ни теория догматиков, ни их предвзятая аргументация не могут быть признаны удовлетворительными. К тому же, нельзя не отметить крайнюю скудость в использовании ими археологических источников.
        Посмотрим, что же дают нам эти археологические источники в деле освещения основного для нас вопроса об автохтонности этрусков или об их появлении на почве Италии в результате переселений.
        Пит (Peet), прекрасно знающий итальянскую археологию, недавно весьма убедительно показал в кратком очерке с необходимой критической осторожностью ценность археологических источников в решении нашего вопроса и полную несостоятельность геродотовцев.[43] Пит, отмечая, что Италия, Сицилия, а также Мальта были уже заселены с так наз. раннего палеолита, обращает внимание на необходимость критического отношения к распространенной расовой теории Серджи (Sergi), согласно которой Италия в конце палеолита получила якобы новое население, которое принесло с собой керамическое искусство и уменье полировать камень. В ближайшем будущем, говорит Пит, рабочая гипотеза Серджи, вне всякого сомнения, не сможет выдержать огня критики — между палеолитом и неолитом нет перерыва, на что в свое время обращал уже внимание Пигориний, отмечая пережиточные формы некоторых палеолитических орудий, найденных у Monti Lessini около Вероны. Эти орудия указывают на наличие «до-неолитического населения». «Новые пришельцы, если только они были», говорит Пит, жили в характерных для неолита условиях. Лишь на юге и специально в Апулии, в Матере и Молфетте (Matera и Pulo di Molfetta) можно отметить более развитые формы керамики и наличие небольшого количества расписной керамики,[44] также как
[239]  
в некоторых местах Сицилии, особенно на юго-востоке острова. Пит объясняет некоторые отличия в неолите южной Италии вероятными связями с более развитыми областями, как, например, Крит и восточное Средиземноморье (эгейская культура), где расписная керамика, по его мнению, достигает своего развития уже в неолите. Появление в обращении меди «не произвело революции в преистории Италии». Однако в Сицилии и Сардинии с появлением меди совпадают изменения, которых нельзя отметить в других областях Италии, здесь появляются вырезанные в скалах погребения и мегалитические сооружения. В энеолите и медном веке южная Италия по-прежнему продолжала находиться в сношениях с эгейским миром, укрепляя и развивая их.
        С так наз. века бронзы в Италии наблюдается ряд изменений: на крупных озерах в Пьемонте, Ломбардии и Венеции появляются свайные постройки, население которых, по мнению некоторых ученых, представляло собою потомков старого иберо-лигурского неолитического населения. Пит колеблется в формулировке окончательного своего мнения и высказывает предположение о возможности переселения, но не из Малой Азии, а из области швейцарских озер, где свайные постройки, как он думает, возникли раньше италийских. Впрочем, по этому вопросу «существует значительное различие во мнениях». ^[45]
       Кроме свайных построек, «в начале бронзового века» в Италии появляются также так наз. терремары (terremare), или наземные свайные постройки, сильно защищенные насыпями и рвами. Большинство ученых склоняется усматривать в строителях этих терремар в северо-восточной Италии, практиковавших трупосожжение, выходцев, «вероятно, из областей со стороны Дуная».
        Пит, далеко не свободный от основных предпосылок буржуазной археологии и представляющий собою лишь либерального ее представителя, отдает дань «империалистической науке» и высказывает, хотя и с оговорками, «соблазнительное» (tempting) объяснение, согласно которому строители свайных построек и терремар представляли собою особую ветвь великого говорящего на арийских языках
[240]  
племени, переселение которого «приводило в конвульсивное движение центральную Европу».[46]
       К концу бронзового века и к началу железного события «первостепенной важности» произошли в Италии. Разросшееся население терремар в долине По начало свое распространение в южном направлении через Апеннины, рассеявшись по Тоскане и Лациуму, и основало новую культуру, известную под именем «Виллановы». Впрочем, оговаривается Пит, это мнение не может считаться господствующим. Например, Брицио (Brizio), считая строителей культуры потомками неолитических иберо-лигуров, видит основателей культуры Виллановы в умбрах. Точные даты этого движения «народа терремар» (terremare-folk) не известны, но бесспорно, что они более позднего происхождения, чем падение критского владычества в Средиземноморьи.
        Железный век в Италии, как и в других местах, был представлен различными местными группами, из которых нас сейчас особенно интересует группа Виллановы и, в частности, ее подгруппа Чертоза конца VII в. до н. э.[47] Оказывается, что Чертоза «типично-этрусская по своему характеру, и есть все основания предполагать, что в это время этруски распространились из Тосканы в северном направлении и попали в долину По». Главный интерес этой группы, говорит Пит, заключается в факте появления на почве Тосканы первых следов культуры, которую обычно принято называть «этрусской».
        Невозможно на этих страницах, замечает Пит, говорить о происхождении этого «удивительного народа» (origin of this extraordinary people). Достаточно сказать, что до сих пор сделано чрезвычайно мало для продвижения этой проблемы в направлении к ее разрешению. Хотя данные языка и господствующая традиция указывают на прибытие этрусков издалека, однако археология не может обнаружить в культуре Тосканы раннего железного века разрыва (break) в продолжении развития, что можно было бы ожидать, если бы этруски прибыли со стороны. Наоборот, культура железного века в Тоскане
[241]  
развивается постепенно, без перерыва с начала своего возникновения, и многие черты, обозначаемые как этрусские, представляются чисто местными (are purely native) и могут быть обнаружены в параллельных группах, как собственно Виллановы, так и Лациума.
        Пит, например, обращает внимание на черную керамику, при помощи которой, как мы говорили выше, геродотовцы хотят защищать лидийское происхождение этрусков, и замечает, что это «буккеро» (buccherо), обычно приписываемое этрускам, является не чем иным, как «тонким развитием» (fine development) керамики в течение всего железного века, и что эта группа керамики имеет свои корни в черной посуде с легким лощением, находимой в терремарах.^[48]
       Вывод, который следует сделать из факта непрерывности культуры, заявляет Пит, заключается в необходимости рассматривать этрусков просто (simply) как одно из италийских племен, которое под влиянием греков и других превзошло своей культурой своих непосредственных соседей.^[49]
       Высказав свое отношение к происхождению этрусков, которое записывает его автора в ряды автохтонистов, Пит этим самым, как он говорит, не согласен с мнением об иммиграции этрусков и не считает убедительными ссылки ни на особый характер памятников Чертозы, ни на лидийское происхождение, предлагаемое Геродотом. Равным образом Пит не согласен и с теми, кто, используя некоторые античные источники, хотят вывести этрусков из-за Альп, из Ретии, так как этому противоречит поздняя дата появления «ретийских» предметов на территории Болоньи и вообще в долине По.
        Шухардт еще более определенно, чем Пит, высказывается за автохтонное италийское происхождение этрусков,^[50] напоминая давно высказанное Виламовицем положение о том, что «не этруски прибыли в VIII веке к берегам Италии и не они отсюда распространились внутрь страны, но пришли греки, и этруски восприняли их культуру».^[51]
[ 242]           
        Этруски для Шухардта — народ «наиболее близкий» лигурам и иберам и так же, как они, представляли собою «остаток древнеиталийского средиземноморского народа». Такое положение этрусков объясняет многие их особенности. Так, «пеласгический язык» (реlasgische Sprache) этрусков первоначально был широко распространен и господствовал в Италии, сохранившись затем лишь в Этрурии, т. е. в области, расположенной между Лигурией и Лациумом.
        Принадлежность этрусков к средиземноморскому народу объясняет значительное сходство археологических памятников с крито-микенскими. Эта же автохтонность этрусков объясняет, с одной стороны, их постоянное обособленное положение среди прочих италийских племен в историческое время и сопротивляемость «индогерманизации», с другой стороны. Наоборот, на определенной ступени своего развития этруски восприняли греческую культуру, которая своими корнями уходила в «пеласгическую» почву, родственную той, которая породила этрусков.
        Разделяя по существу античную версию Дионисия Галикарнасского, Шухардт, само собою разумеется, не может принять объяснений Геродота о малоазийском происхождении этрусков. В геродотовской традиции Шухардт считает ценным лишь утверждение родства между пеласгами и тирренцами (=этрусками), равно как между колхами и египтянами, основываясь на применении у тех и других обрезания.[52]
       Автохтонность этрусков и «этническую сопротивляемость» их различным влияниям Шухардт подкрепляет археологическими соображениями, в известных частях расходящимися с мнением Пита, и широко применяя миграционные теории. Основываясь преимущественно на различных группах археологических памятников, Шухардт усматривает «три последовательные» народные и культурные «течения со стороны» в Италии.[53] Первая миграционная волна появляется, по мнению Шухардта, в конце неолита и перекидывается через Адриатическое море, захватывая только Апулию и Сицилию. Эта миграция «приносит с собою ветвь расписной желтофонной балканской
[243]  
керамики, которая уже проникла в Фессалию». В Сицилии эта волна создает I сикульский период, параллельный Трое II, и с этрусками связи не имеет. Второе движение тоже распространяется через Адриатику, но выходит из Иллирии, являясь истоком дунайской культуры ленточной керамики, выступающей здесь в виде «черной керамики с врезанными спиралями и волютами». Носители этой керамики, «иллирийские япиги», не могли, однако, искоренить основное местное население: «япиги» лишь частью оттеснили его внутрь страны, частью же осели на освобожденных местным населением местах, сооружая терремары. В этом движении «иллирийских япигов» опять-таки только одна Этрурия оказалась не затронутой, находясь под защитой Апеннин. Этруски долго еще продолжали оставаться на «общеиталийской бронзовой ступени развития с явной установкой на Запад, показателем чего, по мнению Шухардта, «являются оловянные пуговки с отверстием в виде V». Это второе течение было главным в деле изоляции Этрурии от остального италийского мира. Наконец наступил период распространения третьей миграционной волны, в осуществлении которой Шухардт усматривает два момента: раннее течение представлено терремарами, а более позднее «культурой Виллановы», которую Шухардт выводит из южной Венгрии. Вилланова, была своего рода девятым валом, по выражению Шухардта: она «залила всю Италию и большую часть Этрурии». Однако культура Виллановы не индогерманизировала «упорных в своей старой культуре этрусков», которые, как замечает Шухардт, «вообще никогда не подверглись индогерманизации».
        Культура Виллановы принесла с собою в Италию трупосожжение и различные формы отношений к дунайским странам вплоть до южной России. В самой Этрурии культура Виллановы не смогла проникнуть только в поселения, расположенные на горах, как, например, на Монте Амиато (Monte Amiato). Теперь, говорит Шухардт, шаг за шагом становится ясным, что носители культуры Виллановы были этруски; по-видимому, этруски с рвением восприняли эту чуждую культуру, проникшую в их страну.[54] Затем этруски устано-
[244]  
вили связь с финикийцами и наконец подпали под влияние Греции.
        Таким образом, автохтонная теория происхождения этрусков у Шухардта выдвигает два весьма важные и формальные момента: этруски представляли собою какой-то неподвижный этнический монолит, о который разбивались иноземные течения, попадавшие в Италию. Только в силу непонятных причин культуре Виллановы и грекам удалось отчасти поколебать твердость этрусков и заставить их поддаться чуждым влияниям. Но почему все это происходило так, как думает Шухардт, остается совершенно непонятным.
        Как можно видеть, Шухардт весьма сложным и миграционно-неудовлетворительным путем стремится обосновать известный давно факт чуждых черт культуры этрусков и их изолированного положения в Италии. Однако обоснование особенностей «загадочного народа» Шухардту не удается, так как мы не узнаем причин, вызвавших появление этих особенностей этрусков.
        Автохтонные теории Пита и Шухардта не являются исключениями. Весьма интересна в этом отношении обширная и интересная сводка положения этрусского вопроса на 1931 г. в одном из томов большой «Итальянской энциклопедии» (Encyclopedia Italiana), в составлении которой принимали участие Минто и Солари. ^[55]
       Упоминаемая сводка представляет своего рода декларацию итальянских ученых по этрускологии. Из упомянутой сводной статьи, использовавшей вышедшую заграницей литературу и данные проведенных раскопок, выясняется, что автохтонисты одержали верх над геродотовцами. «Этрусская проблема» в Италии рисуется, примерно, в следующем виде.
        Как старые, так и новые раскопки в Populonia, Albegna и Veio показывают, что, примерно, с 1000 г., с «железного века», т. е. с эпохи Виллановы, в Болонье и Этрурии наблюдается прямая более или менее быстрая эволюция. Нет никаких данных говорить об иммиграции этрусков в Италию. Белох, Антониелли (Antonielli), Рибеццо (Ribezzo) и другие полагают, что настоящие этруски — это прямые потомки местных племен неолитического и энеолитического
[245]  
периода, которые поглощали культуры позднейших пришельцев «арио-италийского» происхождения.
        Парети (Pareti)^[56], Девото (Devoto), Де Санктис (Sanctis) считают «виллановцев» (villanoviani) настоящими этрусками, этнически связанными с населением свайных построек и терремар бронзового века в бассейне По. Виллановцы были отличны от ариоиталийцев в средней Италии и попали в Италию в двух переселениях. Одно движение имело место в энеолите и выходило из-за Альп. Второе осуществлялось в эпоху перехода от бронзового века к железному на пространстве от Пианелло (Pianello) через Умбрию и горные массивы Толфа и Аллюминьера (Tolfa и Alluminieri) до Рима, Албанских гор Анцио и других мест.
        Какое же из построений автохтонистов считается в Италии наиболее правдоподобным? Составители руководящей статьи в «Итальянской энциклопедии», прибегая к индоевропейскому языкознанию, отмечают, что когда италики отделились от других арийцев, то они уже знали медь. Наоборот, обитатели свайных построек не знали еще металла, следовательно, они не могли быть арийцами, как италики. Затем, первые италики применяли погребение, в то время как население свайных построек и терремар пользовалось трупосожжением. Наконец, если бы италики происходили от населения свайных построек, то они должны были бы унаследовать многочисленные обычаи и обряды, которые римляне рассматривали бы как местные, автохтонные, однако это не имело места. Следовательно, потомки населения свайных построек были этруски, а не италики. Нетрудно проследить историю свайных построек в их последовательном движении по долине По и то, как это население превратилось перед областью итальянских озер в население терремар. Представляется возможным установить происхождение «виллановцев» от этих восточных обитателей терремар, которые имели возможность выработать более сложную культуру благодаря торговле с балканскими народами и вследствие постоянного соприкосновения с новыми народами, иммигрировавшими в Италию, как, например, иллиро-венеты. Впоследствии на
[246]  
юге Апеннинского полуострова культура Виллановы превратилась в условиях нового климата, при земледелии, разработке руд и развитии промышленности и под влиянием культурного обмена с италиками, греками и финикийцами в то, что мы называем этрусской культурой.
        Как можно видеть, на Западе в разрешении «этрусского вопроса» вполне ясно определилось автохтонное направление, представленное как отдельными учеными в Англии и Германии, так и целой группой итальянских исследователей. Основное положение направления ясно определяется археологическими источниками. Исконное население Италии ниоткуда не прибыло, оно постоянно владело Италией. Оно не было ни индогерманским, ни ариоиталийским. Однако для получения основного вывода, который мы находим уже у Дионисия Галикарнасского, приходится до сих пор прибегать к различным, во многих частях противоречащим себе построениям. Поэтому Минто в Италии считает нужным осуществить специальный план раскопок, чтобы разрешить ряд очередных и необходимых работ по исследованию наиболее неясных еще вопросов, связанных с этрусками.^[57] Прежде всего, по его мнению, необходимо выяснить природу, распространение и продолжительность неолитической и энеолитической культуры в Тоскано-Умбрской области, чтобы понять, как они связываются с культурой Виллановы. Необходимо далее обследовать факт относительно позднего появления культуры Виллановы в Этрурии и определить ее отличия в различных местах. Затем, для так называемого ориентализирующего периода в культуре Виллановы необходимо разработать методы анализа исходных материалов в том или другом производстве, который был уже произведен естественноисторической секцией Комитета по изучению Этрурии. Следует продолжать картографирование Этрурии. Наконец, необходимо изучать факты изменения «экономической жизни» (vita economica), в частности в применении к проблеме возникновения и развития этрусской культуры.
        Как мы могли убедиться, в Италии, бесспорно, этрусский вопрос
[247]  
стоит в центре научного внимания, археологов особенно, и находится в процессе весьма энергичного пересмотра, как показывает многочисленная специальная литература, археологические раскопки и разведки.
        И все же при ознакомлении с западноевропейской и, в частности, итальянской работой по этрускам, несмотря на все бесспорные достижения, интереснейшие раскопки и значительные исследования, остается чувство неудовлетворенности.
        Прежде всего остается совершенно незатронутым основной вопрос о том, почему этруски в Италии занимали такое изолированное положение и действительно ли оно было таким, особенно в отношении италийских племен. Какова была общественная природа этой противоположности? Затем, чем может быть объяснено так часто подчеркиваемое исследователями сходство этрусков с одной стороны с лигурами и иберами, а с другой — с пеласгами. В связи с этим стоит также естественно подымающийся вопрос о том, почему так много сходного, при всех местных отличиях, у «этрусской культуры» с «эгейской».
        Наконец, оставляет чувство неудовлетворенности также чересчур сильное увлечение изучением археологических вещей, которые собою закрывают самих этрусков — связь этрусков с археологией чересчур непосредственна и носит чисто внешний характер. Нельзя не отметить слишком остро выступающую политическую направленность этрускологии, как особой какой-то национальной науки: этруски, искони владевшие Италией, являются национальными далекими и прямыми прапредками всех ныне живущих итальянцев, не говоря о тосканцах. Все эти и подобные им вопросы вытекают из самой системы постановки научного исследования на Западе. Характер пересмотра «этрусского вопроса» в буржуазной науке при всех положительных достижениях ее в отдельных случаях в целом принципиально отличается от работ по пересмотру этрусского вопроса в СССР, поднятому и проводимому Н. Я. Марром.
        В наших условиях пересмотр этрусского вопроса преследует объективные научные цели, лишенные какой бы то ни было националистической окраски. В то же время эта работа ни в какой степени не от-
[248]  
личается нейтральностью. Наоборот, как и археология, новое учение об языке, являющееся одним из важнейших источников исторического характера, основывается на применении марксистско-ленинского научного метода исследований. Поэтому у нас прежде всего этрусский вопрос переводится на почву диалектико-материалистического понимания истории, а, следовательно, этим самым с неумолимой твердостью подлинного научного метода исследования требует изучения социально-экономических условий, при наличии которых общественно возникли в процессе самоизменения те или другие части основного населения Италии, в частности этруски. Иными словами, говоря об этрусках, необходимо прежде всего выяснить место, занимаемое ими в первобытнокоммунистическом обществе на территории Италии в эпоху архаической формации. Как только мы поставим этот вопрос, то сразу же многое станет нам более ясным.
        Прежде всего окажется, что этруски становятся таковыми на позднем этапе родовой коммуны. Роль этрусков с особой силой выступает на этапе сложения союза племен и развития в его недрах классообразующего процесса, приводящего в конечном счете к образованию римского государства. Выяснится, что на этапе до сложения союза племен, равно как и в процессе осуществления объединения племен никакой национальности не могло еще сложиться. Выяснится также, что этруски и лигуры в Италии, иберы в Испании, пелазги в Греции были социально родственны между собою, так как они находились на одном и том же этапе общественного развития. В этом отношении этруски были предками итальянцев в такой же степени, как ирокезы, остяки, баски, вершики на Памире или бретонцы. Не буду на этом долго останавливаться и подчеркну еще раз, что этруски в работах Н. Я. Марра являются не только свидетелями истории позднего родового общества, но прежде всего его создателями. Этруски на позднем этапе разложения родового общества в переходе его к государству начали общественно терять свои «доиндоевропейские» черты и приобретать, наоборот, эти «индоевропейские» черты, превращавшие «этрусский язык» в италийский. Поэтому противопоставление этрусков и италиков должно разрешаться не в плоскости автохтонности первых и иммиграции вторых, но в исследовании измене-
[249]  
ний общественно-экономических отношений, в результате которых этруски начали трансформироваться в италиков. Само собой разумеется, что при этом общественно осуществлявшемся процессе некоторые части населения при определенных социально-экономических условиях еще долгое время продолжали существовать в своем старом, исконном социальном бытии.
        Не имея возможности в краткой статье входить во все эти вопросы подробнее, считаю нужным обратить внимание на необходимость предусмотреть в работах по этрускам следующие основные вопросы:
        Прежде всего, конечно, необходимо продолжать работу над этрусским языком в линии общего учения об языке. В связи с этим необходимо организовать критические работы по пересмотру «индоевропейских» работ, связанных с этрусками. ^[58] Затем по археологии, как важнейшему историческому источнику, необходимо дать критическую сводку археологического материала с переводом результатов археологического изыскания на язык общественных отношений, освещающих этапы развития архаической формации на почве Италии. В связи с этим следует обратить больше внимания, чем это делают западноевропейские и в частности итальянские ученые, на связь этрусской культуры с эгейской.
        Берровс, Моссо, Голл, Пит, Майер, Каро, Корнеман, Шухардт на отдельных фактах показали замечательные примеры такого сходства.^[59] При нашем понимании этрусков и пеласгов, как представляющих население Италии и Греции на поздних этапах родового общества и его разложения, углубленная разработка вопроса о сходстве
[250]  
и различии в археологических вещах, которые важны не сами по себе, а как показатели тех общественных отношений, в которых находились друг к другу люди в процессе материального производства своей жизни, приобретает особое значение. При планомерно организованной работе по «предварительному и серьезному пересмотру этрусского вопроса» только в СССР удастся, не сомневаюсь, понять истинное место этрусков в общественном развитии Италии в течение архаической формации, на этапе перехода ее к античной и в течение существования античной формации. На этом пути мы поймем также и своеобразие исторического процесса образования римского государства, как это уже намечал Энгельс, говоря о трех главных формах, в которых государство возникает на развалинах родового строя.^[60]
       В Риме, говорит Энгельс, «родовое общество становится замкнутой аристократией среди многочисленного плебса, стоящего вне ее, бесправного, но несущего на себе некоторые государственные обязанности; победа плебса разрушает старинную родовую организацию, и на развалинах ее воздвигается государство, в котором вскоре исчезает и родовая аристократия и плебс».^[61]
       На этом пути, я думаю, можно будет показать, что ·«этрусская культура» представляет собою несколько более поздний этап развития по сравнению с культурой «минойской» или «микенской», и удастся найти общественные корни этого факта.