[214]            
        В своей рецензии на «Диалектологическую карту русского языка в Европе» Московской Диалектологической Комиссии[1] акад. А. И. Соболевский полагает, что впечатление от карты «получилось бы более сильное», если бы составители ее вместо границ говоров попробовали отметить на ней границы особенно-ярких черт говоров. Слова глубокоуважаемого слависта окажутся правильными, коцечно, и в применении к вопросу о границах языков и наречий в других частях словянской территории. Почти на всём своем протяжении словянские языки представляют море переходных говоров, объединению которых в единицы, называемые языками, способствуют различного рода культурно-политическне факторы. Главное место в ряду этих централизующих факторов принадлежит литературному языку. Из сказанного становится очевидным, что границы языков в значительной степени должны определяться на основании тяготения к тому пли иному объединяющему центру. Остальные же способы определения границ являются пока условными и априорными. Признаков, характерных для всей совокупности говоров данного языка и только характерных для них, конечно, не существует; в таком случае, казалось бы на первый взгляд, этнографическую принадлежность данных говоров мы могли бы определить на основании сравнения их признаков с признаками, характерными для большинства диалектов каждого из соседних языков. Но и эту формулировку мы должны пока отвергнуть, так как в ней скрыта логическая ошибка. Формулировка эта предполагает известными границы отдельных явлений, между тем а posteriori может оказаться, что бóльшая часть территории того или иного языкового факта лежит уже в области другого, соседнего языка. Какие, напр., у нас данные для признания характерной особенностью белорусского языка форм повел. накл. мн. ч. с е из ѣ перед окончанием (хадзеця)? А, может быть, после исследования всех белорусских диалектов окажется, что эти формы известны меньшинству говоров.
[215]            
        Наконец, у нас не может быть уверенности в том, что нам не придется отказаться от метода, предложенного проф. Дурново в его «Диалектологических разысканиях в области великорусских говоров. Часть I. Южновеликорусское наречие» (вып. 1, 1917 и вып. 2, 1918). Полагая, что границы между языками следует определять на основании одного какого-нибудь кардинального явления, которое могло быть отличием древнейшей основы населения, упомянутый лингвист и кладет в основу при проведении границы между белорусским языком и южновеликорусским наречием различие в типе акания: диссимилятивное акание и якание он считает характерным признаком белорусских диалектов. Но и в данном случае детальное изучение границ того или иного кардинального явления может констатировать, что оно перекинулось на соседние — племенные и языковые группы. А это уже лишит нас права проводить границу на основании данного признака. Вот по такой причине и пришлось самому проф. Дурново отказаться от предложенного им способа проведения границы между белорусским языком и южно-великорусским наречием. Уже в 1 вып. своей работы (24 стр., 3 прим.) он говорит, что после исследований в Курской, Орловской и Воронежской губ. он убедился в том, что «диссимилятивное аканье само по себе не может служить критерием при проведении границы между ю.-влр. и блр. В виду этого вопрос о границе будет пересмотрен мною ниже». Во 2 же вып. «Диалектологических разысканий» их автор отличительной чертой белорусских диалектов объявил «диссимилятивное яканье Жиздринского типа», но тут же он указывает на существование этого типа яканья и в соседних ю.-влр. говорах «с наименьшим числом блр. черт и наибольшим числом великорусизмов».[2]
        Помимо всего, выбор одного какого-нибудь явления в качестве критерия для проведения границы по своей сущности представляет совершенно произвольный акт. Почему именно тип акания должен определить границу между блр. и ю.-влр.? А чем будем мы руководствоваться при проведении границы между белорусск. и украинск. языками — произношением неударенных гласных или же произношением согласных неред е, і (укр. и)? А между тем границы обоих явлений отделены друг от друга значительным пространством. Кроме того, под каждым из упомянутых явлений объединяется, в сущности, целый ряд частных фактов, исчезновение или замена которых происходит постепенно в направлении от одного языка к другому. А именно, еще до Припяти (в направлении от блр. к укр.) исчезает акание в последних слогах (мало), до Припяти исчезает и якание,[3] возле же Припяти приблизительно мы наблюдаем утрату акания и в неконечных слогах после губных и задненебных,[4] наконец,
[216]  
немного дальше исчезают последние следы акания. Гораздо дальше к югу мягкое произношение согласных перед е, і (и): н'ебо, кос'і (а в связи с ним дзекание и цекание: дз'ень, ц'іхо) сменяется твердым: небо, день, тихо;[5] но и в исчезновении мягкости согласных перед гласными переднего ряда есть также известная постепенность; гораздо раньше, приблизительно недалеко от Припяти, исчезает мягкость губных (овечка, верба).[6]
        Мы избегаем, однако, крайности и не считаем а ргіогі абсолютно невозможным проведение границ языков. Вполне возможно, что после того, как станут известными границы и главных, и второстепенных явлений, — все эти данные, в сочетании с первым из перечисленных методов (сравнение с литературными языками) дадут нам более твердые основания для проведения хотя бы приблизительных границ того или иного языка. Но пока явится такая возможность, диалектология славянсних языков должна воздержаться от априорного определения границ языков, наречий и говоров, ограничивши свою работу пока выяснением границ отдельных языковых явлениий. Такую цель поставили перед собой и Gilliéron и Edmont в своём «Atlas linguistique de la France». Подобного взгляда придерживаются, кроме акад. А. И. Соболевского, и некоторые из западных славистов, напр., Нич[7] и Младенов (R. Sl. IV и V). Воспользовавшись нашим пребыванием в Белоруссии, занялись и мы составлением диалектологической карты языковых явлений белор. и (соседних) говоров. С этой целью мы предприняли целый ряд поездок по Белоруссии, затем разослали составленные нами диалектологические программы (сокращенного характера, приспособленные к тем или иным частям Белоруссии), сделали целый ряд записей от студентов Белор. Госуд. Университета, наконец воспользовались этнографическими материалами, как напечатанными, так и ненапечатанными, находящимися в распоряжении Фольклорно-диалектологической Комиссии Института Белор. Культуры, а также и ответами на программы, напечатанными в «Материалах для изучения белорусских говоров».
        Составленные карты наглядно показывают все разнообразие направлений, в которых проходят границы отдельных явлений. Возьмем напр., границы явлений, характеризующих ю.-блр. говоры. Формы 1 л. мн. ч. вроде будам, пойдам, правядом захватывают гораздо более широкую область[8] в сравнении с изоглоссой
[217]  
сáканья, северная часть которой, захватив лишь Слуцк, Житень, Глуск, пересекает затем жел.-дор. линию Жлобин — Калинковичи приблизительно 13 км к сев. от Калинковичей. Еще меньше территория говоров, знающих изменение ы в у после губных (мула, путáць).[9]
        В совершенно противоположном направлении проходит граница говоров, знающих изменение а в о перед ў (шукоў, проўда), затем граница, отделяющая диалекты со старой ф. местн. пад. прилагат. (у глухом лесе) от диалектов с новыми формами (у глухім лесе; по происхождению это форма творит, п.). Есть явления и островного характера. К ним принадлежат, напр., формы им.-вин. мн. слов м. р. (а иногда и женск.), вроде ваўке, лясэ (жанке), затем ф. творит, п. мн. ч. на -ам, известные не только в с.-блр. говорах.[10]

        П. Бузук.

        1926. XII. 15