[59]              
        Лингвистические исследования Н. Я. Марра с самого начала протекали под знаком глубокого историзма. Именно это направление в его исследовательской деятельности, в условиях пролетарской революции и строительства социализма, привело его, в конечном счете, к марксизму-ленинизму. Исторический подход в изучении языковых явлений привел Н. Я. Марра к установлению факта стадиального развития речи. Особенности в системах различных конкретных языков, вопреки утверждениям буржуазных лингвистов, оказались не племенными особенностями, не исконными особенностями различных групп народов и рас, а стадиальными различиями, с той лишь поправкой и уточнением, что каждая стадия в развитии языка, само собою разумеется, имеет свои местные варианты развития, конкретное воплощение, отличающееся от других, подобных ему, своими относительными, локального характера чертами своеобразия.
        При установлении стадиальности в развитии языка, в лингвистических построениях Н. Я. Марра далеко не второстепенную роль играет тотемизм, — точнее говоря, определенное понимание тотемизма, как одного из этапов или одной из стадий в развитии перво-бытнокоммунистического общества. С таким пониманием тотемизма связаны построения и выводы его относительно начального этапа в развитии звуковой речи, а также относительно тех этапов в развитии ее, когда пережитки тотемизма все еще продолжают сильно сказываться и накладывать свой отпечаток на позднейшие явления в области языка.
[60]              
        В буржуазной так наз. этнологической и этнографической литературе тотемизм обычно трактуется и понимается в качестве особой системы представлений, в качестве особой формы и стадии в развитии идеологии, при том — далеко не повсеместной. Местами явления этого «идеологического» тотемизма воспринимаются буржуазными исследователями в качестве «простой» зоолатрии — почитания животных, как будто зоолатрия не представляет собою всего-навсего частного случая того же самого тотемизма. Лишь очень немногие буржуазные этнологи и этнографы признают, что тотемизм является особой формой и ступенью в развитии общественного строя первобытно-коммунистического общества и что ей соответствует определенная форма идеологии — тотемическая. Несмотря на то, что и публикация и самое собирание материалов по тотемизму исходят от буржуазных исследователей, вследствие чего тотемизм отражен в этих материалах с искажениями, односторонне, частично, наличные опубликованные данные по тотемизму, несомненно, позволяют вполне разобраться в вопросе, существовал или не существовал тотемическии строй и что он вообще собою представлял.
        Этот вопрос — далеко не праздный. То или иное его решение тесно связано с разработкой весьма актуального и политически острого вопроса о развитии племени и нации, об этногоническом процессе. По-своему решая проблему этногонии, по существу же вовсе устраняя и отрицая самый процесс этногонии, окончательно запутывая все дело, буржуазные этнологи, этнографы, палеоэтнологи, археологи, историки, лингвисты — крепко держатся за расовую теорию, в духе последней обрабатывают свой материал, фальсифицируют его, искажая картину развития исторического процесса и этим искажением обслуживая интересы империалистической буржуазии.[1]
[61]              
        Наличные публикации материалов и исследования по тотемизму позволяют отметить следующие признаки тотемизма:
        1. Наименование общественных групп, повидимому, родовых, в соответствующих обществах именами животных, птиц, рыб, растений и т. д.
        2. Признание животного, птицы, рыбы и т. д., именем которого данная общественная группа себя называет, предком, родоначальником, т. е. тотемом, данной группы.
        3. Запрет браков внутри данной группы, с обязательством заключения браков только между людьми разных групп, именующих себя названиями различных животных, птиц и т. д.
        4. Своему тотемному животному, птице, рыбе, растению и т. д. группа поклоняется как божеству.
        5. Тотемное животное, птица и т. д. запрещены к употреблению в пищу для соответствующих групп.
        6. Запрет может касаться только какой-либо определенной части тела тотемного животного, птицы и т. д.
        7. В виде исключения из общего правила, в особые установленные праздники группа убивает свое тотемное животное, птицу и т. д.. приносит в свою стоянку и поедает в торжественном пиршестве.
        8. При убийстве тотемного животного, птицы и т. д. для торжественного пиршества перед этим животным, птицей и т. д. приносятся специальные ритуальные извинения.
        9. Остатки съеденного в торжественном пиршестве животного, птицы и т. д. разбрасываются в той среде, где это животное водилось (напр., кости медведя — в лесу, кости рыбы — в озере и т. д.); при этом произносятся магические заклинания, с пожеланием размножения тотемного животного (обряд интихиума).
        10. Случайно погибшее тотемное животное, птица и т. д. оплакивается своей группой.
        11. На определенных празднествах группа, носящая имя того или иного животного, птицы и т. д., одевается в шкуры данного живот-
[62]     
ного, или вообще подражает ему своим внешним убранством и украшениями.
        12. На боевых и погребальных знаменах группа изображает свой тотем или его знак.
        13. В своем боевом кличе и в торжественных пиршествах группа подражает крику своего тотема.
        14. Если тотем принадлежит к числу хищных, то, по верованию группы, соответствующее животное, птица и т. д. не причиняют никакого зла членам своей группы.
        15. Тотем, по верованию группы, подсказывает судьбу членам своей группы и предупреждает их о грозящей опасности.
        16. Имя тотема предпочтительно не называется, т. е. находится под запретом — «табу»; при необходимости назвать тотем, употребляется местоимение третьего лица (он, тот и т. д.) или выражение описательного характера с перечислением основных признаков и свойств тотема.
        17. Тотемное имя может быть присвоено отдельному лицу, члену группы.
        18. Тотемное имя может принадлежать целому племени, союзу племен, народу.
        Из этих названных признаков наиболее существенными признаются первые три.
        Самое слово «тотем» взято из языка северо-американских индейцев, которые обозначают этим словом родоначальника своей группы. В буквальном переводе это слово обозначает «его род».[2]
        Анализ этих признаков тотемизма показывает, что все они относятся к области идеологии, а большая их часть — при этом непосредственно к области религии. Отсюда, казалось бы, следует вывод, что под тотемизмом действительно можно разуметь только форму идеологии, но отнюдь не общественный строй. Как замечено выше, подавляющее большинство буржуазных исследователей именно такой вывод и делает. Согласиться с этим, однако, нельзя.
        Во-первых, сопоставление различных признаков тотемизма пока-
[63]     
зывает, что некоторые из них противоречат друг другу. Так, с одной стороны, тотемное животное убивать нельзя, с другой — тотемное животное подлежит убиению и съедению на торжественном пиршестве; с одной стороны, имя тотема запретно, с другой — имя тотема присваивается и группе, и отдельным ее сочленам, и племени и т. д. Из этого сопоставления приходится сделать вывод о наличии какого-то несоответствия между различными признаками, о наличии, быть может, анахронизма в сосуществовании двух исключающих друг друга признаков. Это обстоятельство указывает на вероятность наслоений в изученном исследователями тотемизме, т. е., очевидно, разные, особенно противоположные или взаимно исключающие друг друга признаки возникли на разных ступенях развития тотемизма.
        Во-вторых, тотемизм изучался в основном на живом конкретном примере двух групп племен — северо-американских индейцев и австралийцев. Что касается уровня развития общественного строя у северо-американских индейцев, то в отношении последних мы имеем четкую характеристику Ф. Энгельса. По определению Ф. Энгельса, они находились по развитию общественного строя «на низшей ступени варварства»[3], т. е. успели уже миновать все три ступени дикости.[4] Родовой строй у них находился в фазе «полного расцвета».[5] У них не только существовали родовые группы, но и объединение родов в племена, хотя «дальше соединения в племя значительное большинство американских индейцев не пошло».[6] В отдельных случаях, впрочем, некоторые племена все же успели объединиться даже в союзы племен, сделав, таким образом, даже «первый шаг к образованию нации».[7]
        Относительно австралийских племен следует заметить, что они в момент начального изучения у них тотемизма находились на более низкой ступени общественного развития, чем северо-американские индейцы. Но все же то, что нам известно об австралийцах, заставляет,
[64]       
повидимому, констатировать наличие и у них родового строя. На это, например, указывает признак существования у одних счета родства по отцовской, у других — по материнской линии. Уже один этот признак, взятый сам по себе, очевидно, предполагает наличие осознания кровнородственных связей, т. е. существование родового строя.
        Другие общества, на примере которых можно было бы судить о тотемизме, стоят на еще более высокой ступени общественного развития. Самое существование у них тотемизма обычно подвергается в буржуазной этнографической литературе сомнению — даже тотемизма-идеологии или, хотя бы, тотемизма-религии.
        Таким образом, в полном соответствии с первым наблюдением относительно разнозначимости признаков тотемизма и их разновременного, повидимому, происхождения, можно сделать вывод, что исследователи тотемизма при изучении последнего не имели и не имеют дела с первоначальными формами тотемизма, хотя бы и сильно выраженными. Более того, можно утверждать, что, если бы мы даже не имели никаких других материалов для суждения о более первоначальных формах тотемизма, то и приведенных данных вполне достаточно для того, чтобы не считать доводы от австралийских и северо-американских материалов  достаточными для  категорического утверждения, будто бы тотемизм представлял собою только форму идеологии.
        В-третьих, если этнографический материал, живые общества, не дают непосредственной возможности для суждения о более древних формах тотемизма, то такой материал существует в виде археологических вещественных остатков.
        Изучая развитие и разложение родового строя, Ф. Энгельс пользовался северо-американским, греческим, римским, германским и кельтским материалами. Наиболее примитивный род Ф. Энгельс нашел у северо-американских индейцев. Греки, римляне и другие народы, жизнь и деятельность которых в более древнее время была отражена в письменных памятниках, давали возможность суждения о более развитых формах родового строя. Но и северо-американские индейцы, об общественном строе которых Ф. Энгельс судил по этнографическим данным, стояли на относительно высокой ступени обще-
[65]    
ственного развития, по определению самого Ф. Энгельса, — на низшей ступени варварства. Между тем, разрешая свою основную задачу исследования условий возникновения государства и изучая род периода расцвета и на ступени разложения, т. е. перехода от доклассового к классовому обществу, Ф. Энгельс коснулся в своей работе и вопроса о начальных ступенях развития родового строя. Опираясь на определенные данные, он категорически утверждал, что род возник лишь на средней ступени дикости. Таким образом, до возникновения рода существовал период дородового общества, более примитивного общественного строя.[8]
        Какие же материалы давали Ф. Энгельсу возможность высказы
вать упомянутый взгляд? Ответ находим в работах самих основопо
ложников марксизма. Во-первых, К. Маркс и Ф. Энгельс по налич
ным этнографическим материалам, по более развитым формам обще
ственного развития судили о более примитивных формах. На этот
счет имеется и прямое указание К. Маркса в специальной главе «О ме
тоде» в его введении «К критике политической экономии».[9] Во-вто
рых, при изучении первобытного общества, кроме этнографических
и письменных источников, К. Маркс и Ф. Энгельс изучали археоло
гические памятники. Правда, наиболее существенные археологиче
ские открытия сделаны уже после смерти основоположников мар
ксизма, но важнейшие археологические памятники, найденные в
XIX веке, К. Марксу и Ф. Энгельсу были хорошо известны. Архео
логические данные существенно дополняют наши знания по истории
первобытнокоммунистического общества.
        Археологические памятники типа ориньякских, относящихся к числу верхнепалеолитических, в рисунках и первобытной «скульптуре» явно отражают тотемизм. Правда, некоторые исследователи считают возможным, впрочем, с оговорками, проводить сравнение ориньякских памятников с предметами хозяйственного обихода австралийцев, принимая во внимание грубость и примитивность техники изготовления и форм тех и других предметов. Однако нельзя забывать, что упомянутое сравнение имеет характер формального
[66]              
        Отсутствие керамических изделий у австралийцев едва ли не является одним из доводов в пользу отнесения австралийских орудий к палеолитическим. Взятый в совокупности с другими аналогичными признаками, он, конечно, не может иметь на деле того значения, которое ему пытаются придать. Австралийцы изготовляют свои сосуды из другого материала — это не обязательный признак особой примитивности их культуры. Орудия носят во многих случаях явные следы полировки. Австралийцы знакомы со сверлением, что обычно связано с полировкой, наблюдаемой в отношении неолита. Мало того, орудия труда, взятые сами по себе, не могут служить решающим моментом в определении степени общественного развития того или иного общества: об общественном развитии можно судить только на основании всей совокупности производительных сил, при том взятых, в форме развития, т. е. в связи с характером производственных отношений. У австралийцев наблюдается достаточно ярко выраженное общественное разделение труда, зачатки классового расслоения, связанного с наличием признаков частной собственности. Ничего подобного нельзя сказать об обществе, представленном остатками ориньяк-ского типа. Не приходится сомневаться, что общий уровень развития общества этого типа значительно ниже, чем уровень развития австралийских обществ. А если так, то, во всяком случае, приходится констатировать еще раз, что тотемизм, изучавшийся исследователями на живых примерах австралийских и северо-американских индейских обществ, — не первоначальный тотемизм.
        Итак, доводы против возможности существования тотемического строя, заключающиеся в ссылке на «конкретный материал», в действительности совершенно не достаточны и не убедительны.
        Сторонники мнения, что под тотемизмом надо разуметь только идеологию, с доводами «от материала» связывают доводы методологического порядка. Они находят, что тотемическая идеология вполне объясняется из условий родового строя, а потому, следовательно, нет необходимости «конструировать» специальный тотемический строй.
        И эти доводы на деле обращаются против тех, кто ими пытается аргументировать против тотемического строя.
        В самом деле, признаки тотемической идеологии, в частности ре-
[67]    
литии, — таковы, что их нельзя вывести из родового строя. Для последнего мы имеем свою особую форму идеологии, не похожую на тотемизм. Вместо родоначальника женщины или мужчины'при тотемизме всюду фигурирует животное, птица, растение и т. п. Почему? Какие стороны родового строя это обусловливают? Из сущности, из особенностей родового строя объяснить эти явления невозможно. Невозможно из сущности родового строя объяснить такие, например, явления, как обряд интихиума. Как объяснить из условий родового строя запреты на употребление в пищу того или иного животного, птицы, рыбы, растения и т. д.? А наряду с этим, напротив, для родового строя мы имеем легко объяснимую из сущности родовых отношений идеологию, например, в религиозной же ее форме, с родовыми женскими и мужскими божествами, как они представлены в различных пантеонах родовых божеств — в эллинском культе, в римском культе ларов и пенатов, в восточнославянском культе рода и рожаниц, чура или щура, домового и т. д.
        Диалектико-материалистическое объяснение тотемизма-идеологии требует предположения, что существовал особый, тотемический строй, как зачаточная форма родового строя.
        Насколько это предположение научно законно и основательно, показывает личный пример соответствующей реконструкции древних отношений Ф. Энгельса. Изучая формы семьи и брака, Ф. Энгельс восстанавливал формы древнейшей семьи и древнейшего брака на основании косвенных признаков, пережитков этих древнейших форм в более развитом обществе. Этими признаками служили для него названия родства, не соответствовавшие более действительным отношениям родства. Иначе говоря, Ф. Энгельс судил по более поздним идеологическим явлениям об отраженных в них более древних отношениях. Историческая проверка заключений и приемов исследования Ф. Энгельса подтвердила, что соратник К. Маркса был целиком прав, когда на основании явлений идеологического порядка, т. е. надстроечных явлений, строил выводы относительно условий их возникновения.[10]
[68]               
        Только таким образом можно судить и об идеологии тотемизма. Напротив, если бы тотемизм-идеологию мы стали выводить из условий родового строя, мы неизбежно должны были бы принять психологическое, номиналистическое и т. п. идеалистическое объяснение условий происхождения тотемизма-идеологии. Рассуждения о родовом строе остались бы пустыми словами, фразой, создающей видимость диалектико-материалистического объяснения и на деле служащей лишь маскировкой идеалистического подхода к разрешению вопроса.
        Упорные противники тотемического строя в своих доказательствах пользуются еще одним аргументом, который сами они считают едва ли не наиболее неотразимым. Они указывают, что не только не существовало нигде такого общества, таких групп, которые охотились бы каждая лишь за одним каким-либо видом животного, рыбы, птицы и т. д., но нельзя даже предположить возможности такого «странного» общества или группы. Но эта аргументация лишь подтверждает идеализм исследователей, отрицающих тотемический строй.
        Такого тотемического строя, как они себе его представляют, действительно нигде не существовало и не могло существовать. Так восстанавливать по позднейшим названиям родовых групп черты более древней тотемной группы — нельзя. Лингвистические исследования Н. Я. Марра показывают, что значение терминов в процессе развития самого общества, пользовавшегося теми или иными терминами, изменялось. Одно из последних значений термина 'лошадь' или 'волк' и т. д. вовсе не означает, что данный звуковой комплекс всегда означал именно только 'лошадь', 'волк' и т. д. По мере того, как общество развивалось, изменяло форму и строй хозяйство, — изменяло свою форму, развивалось и изменялось значение слов. Доказавший путем палеонтологического анализа, что термин 'конь' в ряде случаев имел ранее значение 'олень', Н. Я. Марр в дальнейшем получил блестящее подтверждение этого своего вывода на археологическом материале. Было обнаружено такое погребение, в котором конь оказался маскированным под оленя, и никакого другого объяснения этому нельзя дать, кроме единственно правильного: в' хозяйственном обиходе функцию оленя в данном случае сменил конь; религиозный, погребальный культ зафиксировал эту смену актом маски-
[69]    
ровки коня под оленя — религия требовала старого образа, оленя, хозяйство могло дать только «нового» коня. Противоречие нашло свое разрешение в упомянутой маскировке.[11]
        Приведенный пример является только примером. Выводы и использованный Н. Я. Марром лингвистический материал — гораздо шире и значительнее. Н. Я. Марром доказана закономерность смены значения одних и тех же по звуковому оформлению терминов по общественной функции, по назначению самих обозначаемых терминами предметов. С термином связана единая функция, но многообразие предметов, служивших для выполнения одной и той же функции. В этом отношении Н. Я. Марр, путем исследования языковых данных, открыл вновь тот же самый закон, который ранее и впервые был открыт К. Марксом и Ф. Энгельсом.[12]
        Предполагать, что современное значение какого-либо тотемиче-ского названия, например, у австралийцев, было исходным, никогда, не изменялось, — значит стоять на позициях буржуазного индоевропеистского языкознания,  значит ничего не понимать ни в действительном ходе развития языка, ни в марксизме-ленинизме.
        Древний тотемический строй в его исходных формах отнюдь не приходится представлять себе так, что будто бы существовали такие общественные группы, которые охотились, например, каждая за каким-либо определенным видом, за определенной породой животных, не имела права охоты, считала для себя запретной охоту на всякого другого зверя иной породы или вида и передавала эту «традицию» по наследству из поколения в поколение. Так представляет себе тотемизм «марксист» В. К. Никольский, не решающийся, впрочем, пе-чатно высказать эту свою точку зрения, или его ученик по этнофаку А. М. Золотарев.[13] В действительности, напротив, в исходном пункте тотемной группы мы имеем совершенно иное. В исходном пункте тотемное имя не могло означать ничего иного, как самое производство,
[70]     
совершенно безотносительно к тому, как и в чем это производство выражалось. Всякая конкретная отрасль производства каждой определенной группы первоначально обозначалась одним и тем же, общим для всех отраслей производства тотемным именем. Это не было абстракцией в нашем смысле слова: абстракция еще не была «открыта» таким обществом. Целое называлось по части, как и часть — по целому. Еще не возникло надобности называть общее одним, частное — другим именами, как и целое и часть — обозначать разными названиями. С этой точки зрения тотемное имя представляло собою лишь выражение осознания производства — того самого осознания производства, которое кладет, по указанию К. Маркса, грань между животным и человеком.^г По мере дальнейшей дифференциации производства возникла дифференциация значений тотема, причем на первых порах множественность значений зафиксировалась за одним и тем же словом, за одним и тем же звуковым комплексом. И только на относительно высокой ступени этой дифференциации, когда первот начальный тотемный строй, собственно, начал разлагаться, за отдельными тотемами укрепились вполне определенные, единичные значения. Примерно такую стадию развития тотемизма представляют австралийцы, суждение о строе которых требует тем большей осторожности, что они испытали на себе и сильнейшее влияние европейцев и, вместе с тем, самая длительность их развития не могла не вызвать существеннейших отклонений их строя от «нормы» примитивов, представленных археологическими остатками.
        Классическую форму развитого тотемического строя следует представлять себе в виде производственных групп, из которых каждая объединена общностью производства, охоты или собирательства — охоты за определенной группой сходных видов животных, рыб, растений и т. д. Тотемная группа охотится, например, не только за ло-
[71]        
сем, но и за оленем, лошадью и другими более близкими одна к другой породами, которые обозначаются одним термином, одним звуковым комплексом. Устанавливающийся запрет, табу на тотемное животное, рыбу, растение и пр. возникает не «вообще», а лишь в смысле индивидуального распоряжения убитым животным, пойманной рыбой и т. д. Самое табу вырастает из противоречия в развитии перво-бытнокоммунистического общества: прогресс в разделении труда открывает путь для парцелляризации труда и таким образом сужает брачный круг и приходит в противоречие с первобытно-коммунистическими отношениями. В такой форме разрешается упомянутое противоречие первобытно-коммунистического общества. Таким образом, само возникновение тотемизма не представляет собой ни нелепости, ни неразрешимой загадки. Этот строй является всего лишь одной из форм первоначального развития разделения труда, связанного с ростом производительных сил, с поднятием производительности труда в доклассовом обществе: объединение группы на почве, например, охоты за определенной группой животных ведет к большей добычливости охоты и необходимостью достижения большей добычливости и вызвано. Первобытный охотник не в состоянии более, как в древнейшие времена, охотиться с одинаковым успехом и за птицей, и за рыбой, и за зверем, за гусем и за щукой, за лосем и зайцем — он вынужден к известной специализации, связанной и со специализацией его орудий, что и представляет яркое выражение роста его материальных производительных сил.
        Развитая тотемная производственная группа вместе с тем представляет собою зачаточную форму рода. Производственная общность, отличающая, в силу своей конкретности, одну группу от другой, ведет к осознанию этой общности, сколачивающей, сплачивающей группу в кровнородственное объединение. Одно из древних правил кровной мести, предписывающее не во всех случаях убивать обидчика, но также «наказывать», «мстить» роду обидчика путем усыновления последнего, является прямым пережитком такого устройства, при котором производственная общность стояла на первом месте и открыто признавалась всеми.
        Тотемный строй — начальная стадия родового строя.