- Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- Чемоданов Н.С. «Структурализм и советское языкознание» (1), Известия Академии наук ССР, Отделение литературы и языка, 1947, том 6, вып.2, стр. 115-124. (commentaire)
[115]
Среди многочисленных школ и направлений, возникших в науке о языке на рубеже XIX и XX ст. ст., ведущая и определяющая развитие научной мысли роль принадлежит двум языковедческим концепциям, в принципиальных расхождениях которых нашла свое выражение борьба материалистического и идеалистического мировоззрений: концепция «Нового учения о языке», созданная Н.Я.Марром и И.И.Мещаниновым и представляющая советское марксистское языкознание, и концепция Ферд. де-Соссюра, представляющая собою новейший этап развития буржуазной лингвистической мысли. Нет необходимости останавливаться на сравнительном сопоставлении этих двух концепций. Однако один момент, общий для той и другой концепции и характерный как тенденция развития для современного языкознания в целом, следует подчеркнуть.
Начиная с эпохи Фр. Боппа, основоположника компаративной филологии, который, как говорил де-Соссюр, «понял возможность построения самостоятельной науки на материале соотношений родственных языков», возможность «освещения одного языка другим языком, объяснения форм одного языка формами другого» (2), в языкознании господствующим оказался аналитический метод рассмотрения лингвистических фактов. Язык как конструктивное целое, составные части которого находятся в известном соотношении друг с другом, выпадал из поля зрения большинства лингвистов. Лишь немногие ученые, например А.А.Потебня, рассматривали явления языка в ином плане (3).
Преодоление кризиса, который обнаружился в науке о языке к началу XX в. и являлся отражением общего кризиса научного мировоззрения капиталистического общества эпохи империализма и пролетарской революции, было возможно только на основе коренного пересмотра взглядов на сущность языка и создания нового, синтетического метода изучения фактов лингвистики, метода, который рассматривал бы объект своего изучения как целое, как систему. Конечные философские предпосылки, обосновывающие необходимость синтетического взгляда на язык, могли
[116]
разрешаться в принципиально не совпадающих методологических планах, однако общая целевая установка оказывалась единой: в противоположность господствовавшему в XIX в. метафизическому пониманию предмета науки как случайной совокупности независимых друг от друга явлений возникла тенденция рассматривать язык в диалектическом плане, т. е. «как связное, единое целое, где предметы, явления органически связаны друг с другом, зависят друг от друга и обуславливают друг друга» (4).
По этому пути и пошло развитие языкознания XX в. в своих ведущих направлениях. Учение акад. Н.Я.Марра, сформулированное в основных своих положениях четверть века тому назад, явилось поворотным пунктом в науке о языке не только потому, что оно опиралось на диалектический и исторический материализм и исходило из признания языка как общественного явления, отражающего в своей изменяемости исторический процесс социального развития, но и потому, что утвердило понимание языка как системы, «отражающей в своем содержании и в своем оформлении строй, смысл и устремление хозяйственно-общественной жизни не индивидуума, а человеческого коллектива» (5). В плане идеалистического мировоззрения проблему понимания языка как системы пытался разрешить Ф.де-Соссюр.
Современная зарубежная наука о языке развивается под знаком понимания языка как системы, и поэтому не случайным является тот факт, что одно из популярных и авторитетных ее направлений носит название структурализма, или структуральной лингвистики.
Основоположниками этого направления были пражский и копенгагенский лингвистические кружки. Уже в программных тезисах пражского кружка, опубликованных в 1929 г. (6) и наметивших обширный комплекс работ по проблемам общего и славянского языкознания, была подчеркнута необходимость изучения языков с точки зрения их структуры, а сравнительный метод понимался прежде всего как метод структурального анализа и структурального сравнения.
В 1939 г. в Копенгагене был основан под редакцией Вигго Брёндаля и Луи Ельмслева журнал «Асtа Linguistica», являющийся международным органом, разрабатывающим идеи новой языковедческой концепции (7). В составе редакции этого журнала мы находим ряд крупнейших зарубежных лингвистов: Александра Белича, Эм.Бенвениста, Е.Куриловича, А.Сешеэ, Ж.Вандриеса, Альфа Соммерфельта, Романа Якобсона и др. — иначе говоря, представителей ведущих направлений современного зарубежного языкознания.
Характеризуя в одной из программных статей журнала лингвистическую концепцию структурализма, Л.Ельмслев указывает, что термин « структуральная лингвистика» на сегодня является скорее девизом, программой, а не реализацией оформившихся лингвистических убеждений. Структуральная лингвистика, по словам Ельмслева, окончательно еще не сформировалась, и сейчас было бы преждевременно и слишком дерзко формулировать в деталях программу, которой она воодушевлена. Новая ориентация в науке только лишь намечена (8). Это заявление справедливо в том смысле, что под знаменем структурализма объединяются ученые, лингвистические позиции которых, поскольку мы можем судить, совпадают более или менее только в области фонологии. В практике исследования вопросов грамматики и, в особенности, вопросов, связанных с проблематикой глоттогонического процесса наблюдается, наоборот, разброд.
[117]
Однако тенденции к консолидации под лозунгом структурализма выступают настолько явственно, что можно с полным правом говорить об общих принципах новой языковедческой ориентации.
Структуральная лингвистика возникла как одно из направлений современного неососсюрианства. Исходным, хотя и не единственным (9), моментом ее концепции является учение о языке Ферд. де-Соссюра. Правда, некоторые принципиальные положения де-Соссюра в работах структуралистов подвергнуты ревизии, но эта ревизия своей задачей ставит не пересмотр учения де-Соссюра в целом, а лишь его уточнение и развитие. Развивая и уточняя учение де-Соссюра, структуралисты создают свою лингвистическую концепцию, основные принципы которой противопоставляются младограмматической традиции в языкознании.
Порочность младограмматизма структуралисты видят прежде всего в неправильном понимании сущности языка как механической суммы речевых актов и в подчинении языкового процесса исключительно явлениям звуковой эволюции. Для традиционной истории звуков, как подчеркивал Роман Якобсон, характерен был изолирующий метод рассмотрения звуковых изменений, т. е. независимый от системы, которая эти изменения переживает. В рамках господствующего мировоззрения конца XIX в. этот метод исследования казался единственно возможным. Для младограмматиков система языка была лишь механическим соединением отдельных элементов и никогда целостным единством (10). Строй исследуемого языка представлялся для младограмматиков как бы мозаикой, составные элементы которой настолько необозримы, что понять его (этот строй) как целое казалось возможным только путем атомистического расчленения лингвистических фактов, изолированного изучения каждого отдельного явления. Стремление младограмматиков ко все более точному разложению слов и составных частей слов приводило к открытию все новых и новых связей между языками, словами и частями слов. Эти открываемые связи находили выражение своих закономерностей в установлении этимологического родства слов или частей слов, т. е. опять-таки в плане их звуковой эволюции и звуковой сопринадлежности в историческом прошлом. И так как звуковая сторона языка рассматривалась только с антропофонической точки зрения, то все более и более стала возрастать роль статической фонетики. Вместе с тем, в результате все более и более уточняющихся, особенно после создания экспериментальной фонетики, методов изучения звуковой стороны языка, звук речи не осознавался как целостный элемент языка и носитель определенной лингвистической функции. Язык в работах младограмматиков потерял свою системообразность и превратился в хаос бесконечных звуковых вариаций. Появление «лингвистической географии» лишь усугубило это положение: изучение диалектов и установление изоглосс принесли с собой такое число обособленных форм, что закономерность развития языка, установление строгого единства которой рассматривалось как основная задача языковеда, потеряла всякую значимость. Младограмматизм неизбежно привел языкознание к кризису (11).
[118]
Наука о языке в системе младограмматизма приобрела исключительно исторический характер. Основным предметом изучения становятся происхождение и биография слов и языков. Этимология и генеалогия — разделы науки, на которые преимущественно обращалось внимание, — оттеснили на задний план общую грамматику. Под влиянием успехов, достигнутых в этих областях, даже практическая грамматика перестраивается на исторический лад (12).
Находясь в плену позитивистского мировоззрения своей эпохи, младограмматики ограничили интересы науки узким эмпиризмом. Исследовательский интерес концентрировался на изучении отдельных, разрозненных, изолированных друг от друга лингвистических фактов, наиболее доступных для наблюдения. Явления констатировались, но подлинная их связь не выяснялась. Находясь под влиянием естествознания, младограмматики пытались превратить языкознание в точную науку и сформулировали свои выводы в форме законов, т. е. постоянных диахронических отношений между засвидетельствованными фактами. Эти законы, усложняясь условиями места, времени и т. п., воспринимались как все более специфичные и абсолютные. Наивная вера младограмматиков в эволюционистские «иллюзии» своей эпохи привела их к мысли, что исторический процесс в языке ограничивается лишь постепенными количественными изменениями. Отсюда особенность исторического метода языкознания конца XIX в.: надо регистрировать факты языка в их последовательности, не подвергая эти факты никакому одновременному анализу. Индукция воспринималась младограмматиками как единственно приемлемый научный метод, ибо только эксперимент и накопление конкретных фактов дают, якобы, основу для гипотез, являются началом анализа, абстракции и обобщения. Позитивизм младограмматиков ограничил науку изучением внешних, непосредственно наблюдаемых фактов говорения. Процессы понимания или совсем выпадали из поля зрения лингвиста, или относились к области психологии. Увлечение разложением языка на составные элементы привело к забвению проблем, связанных со смыслом. Исключительный интерес к эволюции разрозненных языковых явлений и отсылка к психологии при разрешении вопросов семантики придали исследованиям младограмматиков примитивно формалистический характер.
Поворотным пунктом в развитии лингвистики явилось, с точки зрения структуралистов, учение Ферд. де-Соссюра о синхронии. Освобожденный в этом учении от понятий времени и развития язык впервые в истории науки стал восприниматься как целостное и автономное, т. е. подчиненное только своей собственной классификации, явление и перестал нуждаться для своего объяснения в естествознании и психологии. С другой стороны, в языке как объекте научного изучения была признана внутренняя связь его элементов. Иначе говоря, в науку о языке было внесено понятие структуры.
Учение о структуре языка является основополагающим принципом в концепции структуральной лингвистики. В своем понимании структуры структуралисты опираются на учение Соссюра о системе языка. Определяя понятие системы языка, Соссюр писал: «Языковая система есть ряд различий в звуках, комбинированный с рядом различий в идеях». «Образующая язык совокупность звуковых и концептуальных различий является результатом двоякого рода сближений — ассоциативных и синтагматических;... эта совокупность установившихся отношений и составляет язык и определяет его функционирование... значение целого определяется его частями, значимость частей их местом в целом» (13). Таким образом, определение системы у Ферд. де-Соссюра связано прежде всего с фонологическим строем языка, хотя самого понятия фонемы в концепции
[119]
Соссюра еще нет. При этом сама возможность выделения фонологических различий в языке обусловлена словообразованием и синтаксисом.
Исходя из тех же предпосылок, что язык должен рассматриваться не как сумма элементов, которые надлежит прежде всего изолировать и анализировать, но как совокупность, которая образует автономное единство, обнаруживает внутреннюю взаимообусловленность и характеризуется собственными имманентными законами существования, структуралисты выдвигают несколько другое понимание структурности языка. Структура, как определяет ее один из идеологов структуральной лингвистики, — в противоположность простой комбинации элементов — представляет собою целое, образованное совокупностью взаимно обусловленных частностей. Каждый из элементов этого целого зависит от другого и может быть тем, чем он является, только в результате своего отношения к другим элементам. Эта взаимозависимость элементов определяет функции каждого из них в механизме данного языка, ибо характер бытия каждого элемента зависит от структуры целого и от законов, которые управляют этим целым. Чтобы понять структуру данного языка, необходимо установить между всеми его идентифицированными и унифицированными элементами постоянные корреляции, необходимые и поэтому конститутивные для данного языка (14). Проще говоря, структура определяется как система взаимосвязанных и взаимообуславливающих фонологических, морфологических и синтаксических отношений, определяющих строй данного языка. На первый план при определении структуры структуральная лингвистика выдвигает, таким образом, функциональную значимость каждого отдельного соотношения внутри системы, ибо ее (структуру) в конечном счете конституирует совокупность функций, выявляющихся в строе изучаемого языка.
Нетрудно заметить, что определение структуры языка у Брёндаля и других представителей структурализма носит явный отпечаток Gestaltpsychologie с ее принципами целостности и динамичности (15) и является вместе с тем более широким по сравнению с определением Ф. де-Соссюра. Говоря о системе языка, Соссюр имеет в виду лишь отдельные стороны языка (звуки, способы словоизменения и словообразования, способы синтаксических связей). Брёндаль и др. под структурой языка понимают совокупность всех явлений, определяющих строй языка. Вместе с тем понятие структуры у Брёндаля и других структуралистов доведено до степени крайней абстрактности, оно выступает как нечто самодовлеющее и независимое от внешнего, т. е. объективно-материального, опосредования и фетишизируется. Это, в частности, относится и к понятию языка в целом. Определяя систему как совокупность постоянных соотношений между тождественными элементами данного лингвистического механизма, исследователь приходит к понятию языка, т. е. к объединению всех существующих вариантов в минимальное число основных и абстрактных типов. В языкознании, по словам Брёндаля, как и в биологии, можно говорить о генотипах и фенотипах. Последние являются лишь реализацией генотипов. В языкознании реализацией языка является индивидуальная речь. Соотношение между языком и речью параллельно соотношению общего и частного в логике, причем общее не есть остаток, получившийся в результате отвлечения от явлений их индивидуальных признаков, общее есть особый, не фактический, но идеальный тип бытия (16).
Понимание языка как системы было выдвинуто Н.Я. Марром независимо от идей Ф. де-Соссюра, но в совершенно иной плоскости. Н.Я. Марр учил, что «типологические состояния в развитии единой речи человечества отражают каждое особый социальный строй, каждое типологическое состояние генетически связано с соответственной ступенью развития
[120]
общественных форм и ею порождено» (17). Принципиальное расхождение между учением о системе языка у Н.Я.Марра и учением структуральной лингвистики о структуре языка заключается в игнорировании структуралистами взаимообусловленности языка и мышления. Структуралисты углубили основную ошибку в концепции Ферд. де-Соссюра, которая связана с его учением о противопоставлении внутренней и внешней лингвистики. Иначе говоря, порочность понимания структуры языка, как она определяется идеологами структуральной лингвистики, связана с формализмом, если характеризовать лингвистические позиции структуралистов, и идеализмом, если говорить об их концепции с философской точки зрения.
Ельмслев указывает, что анализ лингвистического механизма вполне исчерпывается описанием отношений и соответствий и их взаимных функций в языке, ибо, как говорит он, структуральная лингвистика свободна от всякого рода априоризма и от заранее установленных метафизических идей о соотношении субстанции понятия и субстанции выражения (18). Более того, как подчеркивают другие структуралисты, насущная задача современного языкознания заключается именно в освобождении от натуралистических и психологических предрассудков, которые приводили лишь к кривотолкам в традиционной лингвистической теории. Развитие науки должно привести к окончательному освобождению от всего того, что Ферд. де-Соссюр называл «внешней лингвистикой», ибо последняя, в какой бы форме она ни выражалась, может увлечь на ложный путь причинного исследования, т. е. к установлению связи языка с физическими, физиологическими, психологическими и другими «реальностями».
Таким образом, структурализм не только не преодолел «наивный» формализм младограмматиков, наоборот, восприняв язык как первичное и имманентное явление, независимое от внешнего опосредования, он лишь углубил ошибки формального метода в языкознании.
Формализм структуралистов неизбежно вытекает из идеалистической установки их учения в целом, ибо отрицание надстроечного характера языка диаметрально противополагает структуральную лингвистику марксистскому учению о языке. В этом отношении весьма показательна ревизия учения Соссюра о природе лингвистического знака, которую мы находим, например, у Э.Бенвениста (19). Выступая против принципа произвольности, т. е. немотивированности языкового знака, утверждаемой Соссюром как основополагающей для его учения, Бенвенист отмечает логическую ошибку, вкравшуюся в обоснование этого принципа под влиянием, как он подчеркивает, неизжитых философских рефлексий традиционного компаративного языкознания. Ошибка эта заключается в том, что Соссюр, характеризуя природу лингвистического знака, не провел строгого различия между двумя отношениями, которые в действительности нужно четко различать: 1) Отношением между понятием и акустическим образом (означаемым и означающим); это отношение существует только в сознании говорящего, оно является не произвольным, а, наоборот, необходимым, ибо понятие (означаемое) и фонетическое единство, иначе акустический образ (означающее), воспринимаются в сознании говорящего как совершенно идентичные. Между ними существует такая тесная связь, что понятие воспринимается говорящим и слушающим как сущность акустического образа, ибо сознание не удерживает бессодержательных форм, не воспринимаемых как наименование понятия. Эта сосубстанциональность означаемого и означающего и обеспечивает структурное единство лингвистического знака. 2) Отношением между акусти-
[121]
ческим образом и предметом внешнего мира. Когда Соссюр говорит, что природа означающего произвольна, так как она не имеет с означаемым никакой естественной связи, он, по мнению Бенвениста, делает ложный вывод. Ложный потому, что здесь бессознательно учитывается при этом третий член отношения, которым является сама вещь, действительность. Соссюр, сам того не замечая, становится на позиции лингвистического натурализма XIX в., ибо, говорит Бенвенист, решить, что лингвистический знак является произвольным только потому, что одно и то же животное в одной стране называется boeuf, а в другой Осhs, равноценно суждению о произвольности понятия «траур» только потому, что в Европе его символом является черный цвет, а в Китае — белый. Так решать вопрос можно только с безразличной точки зрения Сириуса. Говорящий не может стоять на этой точке зрения, ибо для него это отношение также существует лишь в сознании и поэтому воспринимается как необходимое. Стало быть, по мнению Бенвениста, проблема заключается и в этом случае только лишь в том, чтобы определить внутреннюю структуру феномена. Произвольным в языке является только то, что именно данный знак, а не какой-либо другой применен как название именно к данному элементу реального мира, а не к какому-либо другому, и в этом смысле можно говорить о случайности лингвистического знака. Какова природа этой «случайности», Бенвенист не знает, потому что, по его словам, этот вопрос переносит лингвиста в сферу метафизической проблемы соотношения между духом и материей. Лингвистика, по мнению Бенвениста, может быть когда-нибудь и разрешит эту проблему, но пока ее лучше оставить. Во всяком случае область произвольности находится вне объема логического содержания лингвистического знака, ибо значимость является атрибутом формы, а не субстанции. Таким образом, Бенвенист при разрешении проблемы внутренней формы языка решительно становится на путь агностицизма, что вообще характерно для структуральной лингвистики при рассмотрении гносеологических проблем.
Формалистические тенденции структурализма особенно ярко проявляются при описании структуры конкретных языков. Как пример можно привести характеристику строя индоевропейских языков, данную Н.С.Трубецким (20). Разъясняя понятие «индоевропейский» как чисто лингвистическое и отмечая бесплодность оперирования праязыковыми схемами для доказательства общности индоевропейской системы языков, Н.С.Трубецкой считает возможным ограничиться лишь указанием на 6 структурных признаков, совокупное наличие которых является обязательным для отнесения того или иного языка к «индоевропейской семье». К этим признакам, с одной стороны, относятся два фонетических явления — отсутствие гармонии гласных и наличие одних и тех же структурных типов сочетаний согласных в начале, середине и в конце слова, с другой — 4 морфологических признака: использование префиксов, изменение звукового вида корня как в отношении гласных, так и согласных фонем, наконец, наличие именительного падежа как универсальной формы подлежащего. При анализе этой характеристики структуры индоевропейских языков бросается в глаза случайность отбора признаков, которые, якобы, определяют строй индоевропейских языков. Более того, признаки, указываемые Н.С.Трубецким, не связаны друг с другом, не вытекают друг из друга и, следовательно, взятые сами по себе, не составляют системы.
Казалось бы, в области фонологии, где принципы структурализма нашли наиболее конкретную реализацию и где достижения пражской лингвистической школы, в частности Н.С.Трубецкого, получили мировое признание, можно ожидать других результатов. Действительно, во многих
[122]
работах пражской школы (21) подчеркиваются заслуги структуральной лингвистики в разработке фонологии как раздела языкознания, созданного в науке в XX в. Правда, как это неоднократно подчеркивалось, Н.С.Трубецкой, Ром. Якобсон и др. в разработке фонологии опирались на достижения русской фонологической школы. Неоспоримой заслугой Бодуэна де-Куртене, а вслед за ними и Л.В.Щербы, является формулировка понятия фонемы. Но, оставаясь на точке зрения психологии, а не на точке зрения языка, Бодуэн де-Куртене и Л.В.Щерба не смогли построить систему фонологии, как ее понимает современная лингвистика.
Мысль о функциональной системе языка оставалась для Бодуэна де-Куртене и его школы неясной, ибо фонема определялась как психологическое представление звука безотносительно к функции последнего в системе языка. Структуралисты (в первую очередь Н.С.Трубецкой (22)) выдвинули понимание фонемы как элемента фонологической системы, в которой каждый член определяется своей корреляцией к другим членам. Все корреляции вместе и образуют структуру фонологической системы. Фонема выступает только тогда, когда налицо имеется фонологическое противопоставление. Следовательно, определение ее не может исходить из единичного звука, так как понятийное содержание слов и их форм в языке дифференцируется лишь при наличии функционально актуального противопоставления в фонологической структуре языка. Однако попытка Н.С.Трубецкого обобщить результаты своих многолетних исследований в области фонологии (23) привела лишь к созданию мертвой абстрактной схемы, в которой идея смыслоразличительной функции фонемы, что в первую очередь подчеркивалось в работах русской фонологической школы, оказалась подмененной формалистической «игрой» в дефиниции.
Формулируя метод лингвистического исследования, вытекающий из понимания языка как структуры, структуральная лингвистика исходит из учения Ферд.де-Соссюра о синхронии и диахронии. Однако вопрос о соотношении этих двух планов рассмотрения фактов лингвистики, в частности, вопрос о диахроническом исследовании языка, структурализм решает иначе, чем Соссюр. Ревизии подвергается тезис Соссюра о необходимости абсолютного противопоставления синхронической и диахронической точек зрения. Этот тезис, наиболее последовательно проводимый женевской школой, уже в упомянутом манифесте пражского кружка подвергается сомнению. Не должно существовать, подчеркивается там, непроходимых барьеров между синхроническим и диахроническим методами. Язык как функциональная система может быть понят только в плане синхронического анализа, но принципы синхронического анализа должны быть одновременно распространены и на историческое прошлое языка. Диахронизм отнюдь не исключает понятий системы и функции. С другой стороны, синхронизм не исключает понятия эволюции, потому что явления языка существуют в зарождении, развитии и исчезновении. Различие между продуктивными и непродуктивными явлениями, например, является в языке фактом диахронии, но его нужно учитывать в синхронии.
В более поздних работах структуралистов эта точка зрения на соотношение синхронии и диахронии формулируется еще более резко. Ром. Якобсон, например, в одной из своих работ подчеркивает, что противопоставление синхронии и диахронии незаконно сужает рамки синхронии, превращает историческое языкознание в аггломерат разрозненных фактов и создает вредную иллюзию пропасти между проблемами дескриптивного и генетического изучения языка (24). Структурализм утверждает, что совре-
[123]
менная лингвистика должна исходить из идеи антипозитивизма и анти-эволюционизма. Научное рассмотрение языка должно установить, с одной стороны, состояния, которые рассматриваются как постоянные, а с другой — внезапные скачки из одного состояния в другое (25). Оно отвергает эволюцию как непрерывный процесс перехода из одного состояния в другое. Всякое состояние должно рассматриваться как устойчивое. Всякое развитие представляет собой совокупность прерывистых вариаций, ряд мутаций, ряд внезапных скачков из одного состояния в другое. Именно в этом смысле и нужно, с точки зрения структуральной лингвистики, понимать учение Ферд.де-Соссюра о синхронии и диахронии, так как эти два понятия не противополагаются, а дополняют друг друга.
Таким образом, выдвигая на первый план синхронический метод изучения языка, имеющий в виду только то, что в языке относится к гомогенному состоянию, структуральная лингвистика рассматривает диахронию как учение о революции в языке, т. е. как учение о скачкообразном переходе из одного состояния в другое. Историческое языкознание XIX в. ограничивалось изучением развития отдельных явлений языка и исследовало язык, если можно так выразиться, в плане продольного разреза. Формулируя принципы диахронии, Соссюр по существу не внес ничего нового в эту концепцию. Структуральная лингвистика ставит перед историческим языкознанием, перед диахронией, задачу изучения языка как бы в плане поперечного разреза. Отдельные периоды в развитии языка должны анализироваться в плане синхронии. Результаты этого анализа в дальнейшем должны подвергаться диахроническому сравнению, чтобы установить общую направленность языкового процесса. При этом методе исследования выявится не только своеобразие каждой отдельной ступени в развитии языка (26).
Следовательно, структуральная лингвистика рассматривает движение языка односторонне, учитывая лишь мутации, т. е. революционные переходы из одного состояния в другое. Другая форма движения — эволюция, сводящаяся к мелким количественным изменениям, подготавливающим качественные изменения и ведущим к революционным сдвигам, оказалась в их учении забытой. Тем самым мутации в концепции структуралистов оказываются повисшими в воздухе. «Можно будет подумать, — писал Н.Я.Марр, — что каждый язык или каждая однотипная группа языков представляет оформленное по новой системе порождение другой системы, точно процесс развития имеет узловые созидательные стоянки, различные творческие этапы, между которыми лишь прозябание. На деле же те стоянки или этапы — лишь поворотные или революционные. Они взрывают устоявшуюся среду и открывают новые пути, по которым постепенно и налаживается сложение нового типа и развитие, и на этих же путях зарождается расхождение, возникновение антитезы рядом с тезисом, дающее в итоге борьбы новое разрешение в революционном сдвиге на следующей узловой стоянке» (27).
Еще более абстрактным является понятие панхронии, ибо оно, в отличие от понятия единства глоттогонического процесса, выступает вне времени и пространства и может установить лишь некоторые общие категории языка, которые не дадут никакого представления об исторической преемственности языковых структур.
Структуральная лингвистика, как и соссюрианство в целом, является своеобразной попыткой преодолеть кризис в языкознании, обнаружив-
[124]
шийся к началу XX в., и разрешить проблемы, поставленные ходом развития науки. Одна из сторон этой задачи заключалась в критике традиционной лингвистической концепции. Другая сторона задачи заключалась в том, чтобы противопоставить языкознанию XIX в. новое языковедческое учение, способное дать действительно правильное разрешение основных вопросов науки о языке.
Однако эти цели структурализмом не достигнуты. Наиболее ценным достижением структуральной лингвистики является понятие системы, но это понятие, как мы видели, слишком абстрагировано и логизировано. В области конкретной исследовательской работы структуралисты больше всего дали в области фонологии. Но в разрешении проблем, связанных с развитием языка, структуралисты не дали ничего положительного. В частности, это относится к теории глоттогонического процесса. Структуральная лингвистика не преодолела соссюровской антиномии синхронии и диахронии и односторонне разрешила вопрос о диалектике революции и эволюции в движении языка.
С другой стороны, отрывая явления языка от категорий сознания и от фактов общественного развития, структуральная лингвистика лишь усилила антисоциальные и антиисторические тенденции соссюрианства.
Подлинно передовой языковедческой теорией было и остается советское языкознание, ибо только оно, опираясь на диалектический и исторический материализм, действительно преодолело кризис в языкознании и, восприняв все лучшие традиции языкознания XIX в., продолжает общий поступательный ход науки.
СНОСКИ
(1) Доклад, прочитанный 21 января 1947 г. в Ленинграде на сессии, посвященной 25-летию Института языка и мышления им. Н.Я.Марра. При обработке стенограммы Доклада для печати были учтены некоторые замечания, сделанные в выступлениях по докладу чл.-корр. АН проф. В.М.Жирмунским, проф. С.Д.Кацнельсоном и доц. Л.Р.Зиндером. (назад к тексту)
(2) Курс общей лингвистики, русский перевод, стр. 29. (назад к тексту)
(3) Ср., например, следующие высказывания А.А.Потебни : «Образование и изменения грамматических форм, составляющих формальное (грамматическое) содержание
предложения, есть другое название для изменения самого предложения, т. е. того ближайшего целого, в коем совершается жизнь этих форм». «С изменением грамматических категорий неизбежно меняется и то целое, в котором они возникают и изменяются, именно предложение, подобно тому, как неизбежно форма устойчивой кучи зависит от форм вещей (например, кирпичей, ядер), из коих она слагается...». «Из записок по русской грамматике», т. 1, изд. 2-е, 1888 г., стр. 76—77. (назад к тексту)
(4) И.В.Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 536. (назад к тексту)
(5) Н.Я.Марр, Избранные работы, т. II, стр. 129. (назад к тексту)
(6) Travaux du cercle linguistique de Prague, I, Prague, 1929, p. 8 и дал. (назад к тексту)
(7) Acta Linguistica, revue internationale de linguistique structurale publiée avec le concours d’un conseil international par Viggo Brøndal et Louis Hjelmslev. (назад к тексту)
(8) La notion de rection, Acta Linguistica, I, 1939, p.10 и сл. (назад к тексту)
(9) В. Брендаль в программной статье «Linguistique structurale», Асt. Ling., I, 1939, стр. 6 указывает не только на Ф. де-Соссюра, но и на Бодуэна де Куртенэ, как на одного из творцов новой лингвистической концепции. Это, конечно, верно, ибо в основу фонологического учения Пражского лингвистического кружка (Н.С. Трубецкой, Ром. Якобсон) легло понятие фонемы, сформулированное Бодуэном де Куртенэ и его школой. С другой стороны, там же Брёндаль ставит знак равенства между понятием структуры в языкознании и понятием Gestalt в психологии, разумея в том и другом случае целостное образование, форма которого несводима к свойствам элементов, входящих в его состав. (назад к тексту)
(10) R.Jakobson, Prinzipen der historischen Phonologie, Travaux du cercle linguistique de Prague, 4, Prague, 1931, р. 247. (назад к тексту)
(11) Cp. Eugen Seidel, Das Wesen der Phonologie, Kopenhagen – Bucuresti, 1943, S.10 и cл. (назад к тексту)
(12) Ср. V.Brøndal, Linguistique structurale, Acta Linguistica, I, p. 2. (назад к тексту)
(13) Курс общей лингвистики, русск. перев. М. 1933, стр. 119, 124—125. (назад к тексту)
(14) Ср. цит. статью Брёндаля, Асt. ling., I, р. 7. (назад к тексту)
(15) Ср. С.Л.Рубинштейн, Основы общей психологии, изд. 2-е, 1946 г., стр. 68—69. (назад к тексту)
(16) См. цит. статью, Асt. ling., I, р. 5. (назад к тексту)
(17) Избранные работы, II, стр. 49. (назад к тексту)
(18) Ср. цит. статью, Асt. ling, р. 23. (назад к тексту)
(19) E.Benveniste, Nature du signe linguistique, Acta Linguistica, I, p.23 ; E.Lerch, Vom Wesen des sprachliches Zeichens. Zeichen oder Symbol? Act. Ling, I, p.145. (назад к тексту)
(20) Gedanken über das Indogermanenproblem, Acta Linguistica, I, p. 84-85. (назад к тексту)
(21) D. Chyzhevskyj, Phonologie und Psychologie, Travaux du cercle linguistique de Prague, 4, р. 3. и cл. (назад к тексту)
(22) Zur allgemeinen Theorie der phonologischen Vokalsysteme, Travaux du cercle linguistique de Prague, I, p. 39. (назад к тексту)
(23) Grundzüge der Phonologie, Prague, 1939. (назад к тексту)
(24) Цит. статья, стр. 267. (назад к тексту)
(25) V.Brøndal, Linguistique structurale, Acta Linguistica, I, p. 5. (назад к тексту)
(26) V.Brøndal, цит. в ст. Acta Linguistica, I, p. 8. (назад к тексту)
(27) Избранные работы, т. II, стр.68. (назад к тексту)
Retour au sommaire // назад к каталогу