[76]
В данной статье мы остановимся на критике формальной классификации слов.
Прежде всего попытаемся ясно представить себе, в чем суть «формальной» классификации. Для этой цели рассмотрим «Русский язык» проф. Д. Н. Ушакова[1].
В начале своего школьного руководства (стр. 5), проф. Ушаков делит слова «по значению» на слова самостоятельные и несамостоятельные, причем первые еще дробит на слова со значением предмета и со значением признака (в том числе и действия). А затем через несколько страниц (стр. 30— 32) он делит слова и «по форме», кладя в основу принцип изменения окончаний.
Слова с изменяемыми окончаниями он относит к одному — большему — разряду «изменяемых слов», а с «неизменяемыми окончаниями» — к другому меньшему разряду «неизменяемых слов». Это деление он называет делением «по форме».
Прежде всего здесь придано слишком большое значение окончанию в слове. Первая, большая, устойчивая часть слова (основа) остается в тени. Основа в известной мере определяет и окончание: она допускает после себя окончания определенного характера. Например, в словах, приводимых Ушаковым: 1) рука, руки, руке; 2) белый, ого, ому; 3) иду, идешь, идет — окончания совершенно разные по типу и поменять их друг с другом невозможно. Наконец, есть ряд слов, состоящих только из основы, и нам волей-неволей приходится судить о слове не по окончанию, а по его основе со всеми ее данными. Падеж в слове «стол», и род в слове «здоров», и лицо в слоне «смотри», и время в слове «читал», и наклонение в слове «смотри» — все это заметно по одной основе, окончаний в них нет. Следовательно, игнорировать основу нельзя. Сравнение же с другими словами, имеющими окончания, не придаст окончания словам, неимеющим их, а напротив, подчеркнет их отсутствие. Указание на отрицательную формальную принадлежность не спасает формальную классификацию слов.
В школьном руководстве нужны ясные указания. Что такое основа, что такое окончание и где между ними границы. Но этих указаний в книге Д. Н. Ушакова нет. Для основы в «Русском языке» указываются две черты. Одна из них — «неизменяемость». Но она понятна только в том случае, если предварительно выяснена сама «изменяемость», которая присваивается окончанию. Значит, до знакомства с окончанием по этому признаку основу не найдешь. Другая черта основы та, что в ней содержится «главное значение слова». Но что разуметь под «главным значением», чем оно отличается от «второстепенного», — которое, очевидно, должно содержаться в окончании, — совершенно не разъясняется. Других отличий основы не указано. Ясно, определить сразу самое основу невозможно. Приходится волей-неволей начинать с окончания. А это — чистейший формализм.
Говоря об изменяемости слов (стр. 30), проф. Ушаков оставляет ее без всяких комментариев. Он здесь утверждает, что большинство слов изменяются в окончаниях, а каков смысл изменений, в каком направлении они должны итти, — не говорится. Не рязъяснивши этого, он делает дальнейший шаг. «Надо, — указывает проф. Ушаков, — взять и сравнить несколько одинаково изменяющихся слов». Он сам берет такие слова, изменяет и сравнивает: рука, руки, руке; нога, ноги, ноге; белый, белая, белое; черный, черная, черное; пишу, пишешь, пишет; плачу, плачешь, плачет (стр. 30). Он в сущности меняет падеж, род и лицо, но этого не открывает. Его задача — показать самую смену звуков в одном слове и такую же смену — в другом, но от этого смена становится механической, формалистической, совершенно непонятной для тех учащихся, которые еще не заглянули в отдел склонений да спряжений. Формализм в изучении языка торжествует даже там, где можно было бы легко указать смысловые связи и отношения в языке.
Можно ли узнать «изменяемое» окончание по связи данного слова с другими? Узнать связь между словами по смыслу не так трудно. Так, в выражениях, приводимых «русским языком»: — «хорошая погода», «я иду», «охотник убил птицу» — мы понимаем, что «хорошая» относится к «погоде», и мы чувствуем связь между этими словами. То же можно сказать о других примерах. Это — связь по смыслу, обусловливаемая содержанием слов. А как же интересующая нас связь «по форме», по окончанию? Заметна она в этих выражениях или нет? По первому впечатлению совершенно незаметна, как будто ее совсем нет. И только присмотревшись внимательнее, мы найдем, что все же есть сходство. В одном сочетании — сходство по числу, роду и падежу, в другом — по числу и лицу, а в третьем, — вместо сходства так называемое «управление». Но чтобы это понять, надо сначала изучить и число, и лицо, и род, и падеж. Но этого «Русский язык» не допускает и, чтобы выйти из положения , пользуется «доказательством от противного». Он берет нелепые выражения: «я идет», «хороший погода», «убил птицею», сравнивает их с правильными и приходит к выводу о нелепости первых и о правильности вторых. Но ссылка на эти нелепые примеры не может спасти формализм в грамматике.
Наконец, третья черта «изменяемых» окончаний — в них содержится «только» связь. Если говорят о связи, то имеют в виду сочетания из двух слов. Но здесь, повидимому, речь идет только о вторых словах в этих сочетаниях[2], о тех словах, окончания которых отличаются исключительной приспособляемостью. Можно ли серьезно говорить, что в таких словах кроме приспособляемости ничего нет? Конечно, нельзя. Слово «хорошая» своим окончанием «ая» разве не говорит о женском роде и других признаках? Слово «иду» не указывает ли окончанием «у», на первое лицо? Нет ли в слове «птицу», в его окончание «у», указания на винительный падеж? Правда, все эти окончания неустойчивы; вместо них после тех же основ мы можем поставить другие окончания, с другими оттенками, но пока стоят эти, они придают всему слову определенный смысл. Ясно, что здесь из-за увлечения «изменяемостью» окончаний упущено их содержание, их значение. Еще раз приходится убедиться, что
[77]
книга Ушакова насквозь идеалистична и формалистична.
Говоря об «изменениях», проф. Ушаков насчитывает три вида изменений: 1) по падежам, 2) по родам и 3) по лицам. Но в дальнейшем он применяет еще два изменения: по числу и по времени (вместе с наклонением).
Лицо можно заметить в «местоименных существительных», доказывает Ушаков. Тот, кто говорит, называется первым лицом; с кем говорят, — вторым; о котором говорят, — третьим. Отсюда существительные я, мы — 1-е лицо, ты и вы — 2-е лицо, он, она, оно, они —3-е лицо (стр. 51 —52).
Лицо в глаголе, по проф. Ушакову, несамостоятельно, а получается от тех слов, от которых глаголы зависят: «местоименные существительные» 1-го, 2-го и 3-го лица требуют сооветствующего лица глагола, а остальные слова, как означающие 3-е лицо речи, требуют 3-го лица (стр. 73 — 74). О лице в прилагательных пропущено.
Здесь таким образом лица толкуются в реальном смысле как реальные «предметы». Но лицо берется каждое в отдельности, формалистично, без всякого общего осмысливания.
И существительные, и глаголы могут содержать в себе значение лица. Но проф. Ушаков смотрит на дело иначе. Он говорит, что только у местоименных существительных (я, ты...) личный признак имеет реальный источник, взят из действительности, глаголы же получают его от существительных. Глаголы светятся не своим, а чужим, заимствованным светом. С последним согласиться совершенно нельзя.
Есть ряд предложений, где лицо благодаря глаголу выражено, а существительных не может быть. Есть немало других предложений, в которых лицо выражается в глаголе, а «местоименные существительные» не произнесены. Понять лицо в глаголе мы можем без всякого содействия со стороны слов: я, ты, он; в слове «плачу» и без слова «я» видно 1-е лицо и т. д.
Действительная разница между существительным и глаголом здесь лежит в иной плоскости. У первых значение лица связано целиком с основой (он, она, оно), а у глаголов — с окончаниями (у, ешь, ет). Формализм «прокладывает себе дорогу в грамматике» путем извращения фактов языка.
Всех изменений по падежам, — говорит проф. Ушаков, — шесть. Все падежи кроме именительного выражают своими окончаниями зависимость от других слов в словосочетании, а в именительном падеже обыкновенно ставится слово, не зависящее от других (стр. 33). В другом месте, говоря о склонении существительных и прилагательных, он проводит разницу между зависимостью первых и вторых. Склонение существительных — самостоятельное, а склонение прилагагательных — «несамостоятельное»: последние ставятся в том падеже, в каком стоят существительные, к которым они относятся (стр. 54 — 55). Прежде всего несомненно, что каждый падеж имеет свое особое содержание, связанное большею частью с окончаниями слов, но не сводимое всецело к ним. Выяснить содержание каждого падежа трудно, и школьная практика выработала для этого целую систему вопросов: кто? кого? кому?, что? чего? чему? и т. д. В «Русском языке» отброшены эти вопросы, отражена вообще значимость падежей. Все объясняется словесной зависимостью, формалистично. Упускается из виду, что на падежной форме известным образом отражается объективная действительность как и в лице. В падежах отражается повидимому отношение известного «предмета» к «действию», к другим «предметам», к их «признакам», о которых вместе с ним говорится в речи. Вместо этого «Русский язык» интересуется только «изменениями окончаний» .
Он проводит коренную разницу между именительным падежом как «независимым» в речи и остальными как «зависимыми». Это неверно и формалистично. В словесном сочетании всякое слово так или иначе связано с другими, и именительный падеж бывает независимым только до тех пор, пока употребляется изолированно, вне сочетания с другими (например в подписях к картинам, в заглавиях к литературным произведениям). Но раз он попадает в среду других слов, раз становится «падежом», независимость его оканчивается: он становится зависимым, хотя своеобразно — зависимым в системе предложения. Зависимость косвенных падежей отчасти выражается в том, что на известном месте в словосочетании можно поставить слово только в одном определенном падеже. Но то же наблюдается и с именительным падежом. Вместо него другого падежа тоже не поставить. А своеобразие его в том, что он указывает на действующий «предмет»: кто действует, кто переживает состояние, что обладает признаком. Другие же падежи имеют иные значения.
Теперь о падежах у прилагательных. «Предмет», о котором говорится в речи, может обозначаться не только существительным (например карандаш), но и существительным вместе с прилагательным (цветной карандаш) и даже одним прилагательным (цветной), если собеседнику совершенно ясно, о чем идет речь. А тогда и роль «предмета», его положение мы отмечаем разным способом: в первом случае падежом существительного, во втором — падежом существительного и прилагательного, в третьем — падежом одного прилагательного. Написано карандашом, написано цветным карандашом, написано цветным. Таким образом как у существительных, так и у прилагательных падеж имеет объективное основание — специфическое отражение действительности. Где же, в какой части слова искать падежный оттенок? Иногда — в основе, а большею частью — в окончании. «Человек» — слово без окончания, а между тем это именительный падеж. В словах: «человеку», «человеком» — падежный оттенок ясен, благодаря окончаниям «у», «ом». Слова «здоровому», «здоровым» имеют падежный оттенок в окончаниях «ому», «ым». В слове «человека» падеж можно толковать двояко: как родительный или как винительный и установить его можно, только обратившись к тексту. Но текст не может сделать из слова «человека» любой падеж, а только один из двух. Значит и в этом случае форма слова содержит определенные оттенки. То же бывает и с прилагательными. Например форма «здоровый» может быть или именительным падежом или винительным, но не другим каким-либо.
Из изложенного видно, что руководство Ушакова все время уклоняется от детального анализа самого данного слова как факта, во всех частях своих имеющего реальное значение, и направляет наше внимание в сторону, к другим словам; род и падеж в прилагательных объяснялся родом и падежом существительных; род самих существительных рекомендовалось узнавать по добавочным словам (мой, моя, мое...); падеж объяснялся «тре-
[78]
бованием» управляющих слов. Исключение сделано только для лица в именах существительных (я, ты/он), — здесь давалось реальное объяснение, а дальше глагольное лицо опять объяснялось влиянием других слов («местоименное существительное»). Получается какой-то словесный формалистический круговорот, в котором учащийся чувствует себя совершенно беспомощным.
В результате такого изучения склонения и спряжения превращаются в механическую смену звуков и букв, смысла которой не может постичь знакомящийся с грамматикой. Нужна лишь зубрежка. Итак, мы видели, что руководство проф.Ушакова насквозь формалистично и идеалистично. Вместо того, чтобы изучать значение тех или других языковых форм Д. Н. Ушаков изучает лишь голую изменяемость, голую форму в отрыве от содержания. Вместо разъяснення объективного значения языковых фактов он пытается доказать субъективное формальное их значение, не имеющее никакого отношения к объективной действительности. Все это и есть самый доподлинный формализм и идеализм. В школьной практике необходимо бороться против этой вредной теории.