[58]                      
        Новое учение о языке — яфетическая теория — связано с именем акад. Н. Я. Марра.
        Учение Н. Я. Марра возникло еще до Октябрьской социалистической революции. Однако материалистические основы своего лингвистического учения Н. Я. Марр сформулировал после революции, в результате основательного изучения трудов классиков марксизма. Сами проблемы нового учения о языке были подсказаны ему советской действительностью.Характеризуя яфетическую теорию (новое учение о языке), Н. Я. Марр в 1930 г. говорил: «Яфетическая теория на достигнутом ею этапе своего развития целиком сливается с марксизмом, она входит в него как неразрывная часть, а в некоторых областях как необходимое подспорье при конкретизации его общих положений»^[1].
        Это в значительной мере справедливо. Если новое учение о языке, выросшее из недр буржуазного языкознания, не было свободно от ошибок и недостатков, то несомненно, что основатель этого учения смело вскрывал эти ошибки, отбрасывал прочь устаревшие положения, прилагая все свои усилия к тому, чтобы все более углубленное исследование лингвистических фактов развивалось на основе диалектического материализма.
        Настоящая статья представляет собой попытку осветить основные руководящие идеи новой теории с учетом современного этапа в развитии учения о языке.

        Интернационализм в лингвистике

        Н. Я. Марр считал, что подлинная теория языка может быть построена только на базе максимально широкого охвата лингвистическим анализом языков мира, не ограничиваясь односторонним материалом какой-либо группы языков, а изучая язык, как любил выражаться автор яфетической теории, в «мировом масштабе». «Наукой об языке может быть признано только то учение, которое считается с особенностями всех языков мира». Советское языкознание и стремится учесть факты всех языков мира: живых и мертвых, письменных и бесписьменных, языков национальных и диалектов, языков больших народов и малых.
        Известно, что буржуазная лингвистика возникла в результате сравнительного изучения большой, но все же ограниченной группы индоевропейских языков. Потому-то буржуазное языкознание и называют индоевропейским или индоевропеистикой. Можно сказать больше: свои основные выводы индоевропейское языкознание извлекло из фактов письменных, литературных индоевропейских языков,
[59]    
мало обращая внимания на живые народные говоры или вовсе игнорируя их в построении общей теории языка.
        Правда, с течением времени круг языков, привлекаемых лингвистами для научного анализа, значительно расширился. Однако это обстоятельство мало отразилось на буржуазной теории языка в целом; основные проблемы индоевропеистики оставались теми же, ни одно из кардинальных положений ее не было пересмотрено или вновь выдвинуто благодаря изучению неиндоевропейских языков.
        Н. Я. Марр пишет: 

«Общей науки об языке не существовало, не существует и до сих пор. Из всех языков мира действительно лингвистически изучались и брались в основу всех общих теоретических положений почти исключительно индоевропейские языки. Преподавание лингвистики, особенно чтение общих курсов по языкознанию, было в руках именно лингвистов-индоевропеистов. За общие положения по языку, за общую науку об языке сходило то, чему учили лингвисты-индоевропеисты, научно воспитанные на индоевропейских языках и мыслящие по-индоевропейски и, в общем, кроме индоевропейских, не владеющие в достаточной мере или вовсе никакими языками...».[2] 

        Лингвистами последнего времени не раз подчеркивалось, что сравнительно-историческое языкознание возможно только на материале фиксированной истории флективных языков, а под последними подразумевались в первую очередь те же индоевропейские языки. Молчаливо признавалось деление языков на совершенные и несовершенные, отдавалось предпочтение литературным языкам индоевропейской группы, особое внимание уделялось мертвым языкам этой же группы.
        Таким образом, для старого языкознания характерна определенная узость, ограниченность, которая не могла не отразиться и на теории индоевропеистики.
        Новому учению о языке чужд национализм в той или иной форме. Десятками лингвистических исследований Н. Я. Марр по сути дела научно реабилитирует множество живых бесписьменных языков, впервые широко привлекая их для новой теории языка:  

«Дальнейшее развитие нового учения об языке по яфетической теории в исключительной степени связано в первую голову с изучением живых младописьменных или вовсе бесписьменных языков, языков масс, и с судьбой, т. е. житьем-бытьем, говорящих массово на этих языках...».[3]

        Новое учение возникает первоначально на основе анализа богатейшего лингвистического материала Кавказа. Новые факты, новые материалы, до Н. Я. Марра не известные науке, взрывают старые схемы индоевропеистики и заставляют двинуться в неизведанный путь; сами факты кавказских языков прокладывают путь новому учению. Развитие теории Н. Я. Марра характеризовалось постоянным расширением ее горизонтов, беспрерывным привлечением всех новых, главным образом живых, языков для построения новой языковедческой науки.
        В многочисленных работах Н. Я. Марр показал, что живые народные языки представляют богатейший, незаменимый материал для истории языка. Живые языки бережно доносят до наших дней лингвистические факты, подчас не зафиксированные в самых древних литературных памятниках. Языки, диалекты в их соотношении представляют разнослойные, пестрые в историко-лингвистическом отношении материалы. То, что в одном языке или диалекте дано в
[60]    
зародыше, в другом представлено в развитии, а в третьем — в процессе отмирания. Сравнительное изучение диалектов дает не менее яркую картину изменчивости языка, чем сравнение древнейших письменных документов с современными языками.

«Новое учение по яфетической теории, — говорит Н. Я. Марр, — получено в результате изучения живых языков вне всяких расовых миражей, вне учета феодально-буржуазных классовых и национальных перегородок и злостных предрассудков, вне зависимости от великодержавия какого бы то ни было языка и вне классово-общественного пристрастия к мертвым классовым языкам. Яфетическая теория нормирует свое учение об языке, взрывая замкнутость исследований в материальных пределах отдельного привилегированного языка или каких бы то ни было групп языков».^[5]

        Н. Я. Марр был известен как друг народностей, и кадры наших лингвистов любят его за глубокий интернационализм.

        Единство глоттогонического (языкотворческого) процесса.

        Так Н. Я. Марр назвал другую из основополагающих идей нового учения о языке, непосредственно связанную с интернациональным характером этого учения.
        Единство индоевропейской системы языков было установлено главным образом в результате открытия в первой половине XIX в. регулярных звуковых соответствий («фонетических законов»), связывающих между собой языки этой системы. Так, например, известным образом регулярно санскритскому bh соответствует греческое ph, латинское f, немецкое b, русское б: санскритское «bhratar» (брат), греческое «phrator», латинское «frater», немецкое «Bruder», русское «брат»; санскритское «bhareami (я несу) соответствует греческому «phero»_; латинскому «fero», немецкому «(gе) bären» («родить» — то же, что «приносить»), русскому «беру». Далее, английскому t или tt внутри слова в немецком языке соответствует ss: немецкое «besser» (лучше) — английскому «better», немецкое «Wasser» (вода) — английскому «water ». Меньшее значение для развития сравнительного языкознания имел анализ общности грамматических средств, грамматических показателей в индоевропейских языках, и совершенно ничтожное значение имело и имеет по сей день сравнительное изучение грамматических значений в языках этой системы.
        Открытие фонетических законов сыграло в свое время важную роль, положив начало научному исследованию истории языка. В основу исторического анализа легли строгие принципы, и это дало свои положительные результаты. Успех был настолько ошеломляющим, что дальнейшее развитие исторического языкознания свелось почти исключительно ко все большему усовершенствованию этого,
[61]    
казалось единственного, орудия лингвистического анализа. Однако с течением времени эти же тончайшим образом отточенные фонетические законы, возведенные в абсолют, превратились в оковы для дальнейшего развития исторической лингвистики. Они ограничили до крайности горизонты, загнали историческое языкознание в тупик, из которого выход, казалось, был только назад, к тому времени, когда не были известны фонетические законы.
        Между тем метод исторической грамматики индоевропейских языков был перенесен и на другие языки. Звуковые законы сгруппировали и другие, неиндоевропейские языки в семьи по образу и подобию индоевропейской: семитическая, хамитическая, турецкая, финно-угорская и т. д. Но между этими семьями невозможно было установить звуковых соответствий, и они замкнулись каждая в себе, отгороженные друг от друга китайской стеной фонетических законов, обращенных только во внутрь каждой семьи. Языки оказались изолированными друг от друга; опираясь только на фонетический закон, на индо-европеистическую сравнительную грамматику, невозможно было выйти за пределы семьи без того, чтобы не повиснуть в воздухе.
        Чтобы преодолеть создавшееся затруднение, нужно было пересмотреть понятие о родстве языков, разрушить китайскую стену, воздвигнутую между языками, и установить новые принципы для сравнения языков различных систем. Это было сделано Н. Я. Марром.
        Старая индоевропейская формула родства языков гласит: два или несколько языков считаются родственными, если они происходят от одного более древнего языка. Между родственными языками существуют регулярные звуковые соответствия, которые связывают эти языки и являются обязательными признаками их родства.
        Н. Я. Марр установил новое понятие о родстве: родство языков есть результат их исторического взаимодействия. Языки становятся родственными, благодаря влиянию их друг на друга, благодаря скрещению, смешению их между собой. Современные языки представляют собой не только и не столько продукт расхождения из единого источника (расхождение тоже имело место), а главным образом результат схождений из разных источников, результат бесконечного взаимопроникновения. Н. Я. Марр пишет:   

«Родство — это увязанность различных языков в путях скрещения, отвечающего хозяйственному общению — и техническому, и экономическому, и социальному — народов всего мира. Языков, возникших вне указанных условий, в мире не существует...»[6]

        Соответствия между языками следует искать не только в звуках, но и в лингвистических средствах, в лингвистической технике, а в первую очередь соответствия должны быть установлены в лингвистических значениях, выражаемых в разных языках. Если положить в основу сравнения языков не голые звуки, а значения, мышление, материализованное в звуках, то все языки мира окажутся в известном смысле родственными:

«Яфетическая теория в своем изучении учитывает не только сходные по формальным признакам явления различных языков, но и несходные, анализом их функций вскрыв самое содержание каждого лингвистического явления, в первую голову, слова и увязав по смыслу как взаимно языки с языками вне так наз. семей, с вымышленными праязыками, так и природу вообще звуковой речи с ее общественной функциею».[7]

        Если, стало быть, не сводить истории языка к исторической фо-
[62]    
нетике, а положить в основу историческую семантику — науку об изменении, развитии лингвистических значений, то окажется, что во всех языках наблюдаются в общем одинаковые закономерности, обнаруживается «единство в существенной и актуальной части, именно смысловой». Главная линия развития едина в самых различных языках, принадлежащих к разным системам.
        Если звуковые соответствия представляют собой главным образом результат непосредственного скрещения языков в процессе их исторического развития, то общность в строе языка, общность в лингвистических значениях имеет основание более глубокое, чем языковое смешение, а именно: единство языкотворческого процесса как результат единства исторического развития. Все языки мира проходят в общем одинаковый исторический путь, поскольку и народы, говорящие на различных языках, развиваются по единым законам общественного развития. Народы не могли бы общаться между собой, если бы человеческое мышление не было единым в своем развитии:    

«Все системы языков (следовательно, и типы материальной культуры) связаны друг с другом в такой степени идеологически и формально, что не может быть и речи об изолированности языка (следовательно, культуры) народов одной системы от речи народов другой системы языка».[8]

        В своем развитии язык проходит определенные этапы. Отдельные языки иллюстрируют различные ступени единого глоттогонического процесса, и потому можно и нужно судить об одном языке по материалам другого. Языки стоят на разных ступенях развития, но каждый из них безусловно способен достигнуть степени совершенства любого другого.
        Так возникают основания для новой сравнительной лингвистики, так меняет свое лицо сравнительная грамматика:   

«По взаимоотношениям языков всего мира и у нас есть так наз. сравнительная грамматика, но она учитывает не одну формальную сторону и идет потому от слов, значимостей слов, семантики...»[9]

        Сравнительная фонетика вовсе не вычеркивается из списка лингвистических дисциплин: она была и остается составной частью историко-лингвистического исследования. Сравнительная фонетика лишь уступает свое первенство сравнительно-типологическому изучению языков. На первый план выдвигается сравнение языков по лингвистическим значениям, безотносительно к тому, связаны или не связаны эти языки звуковым родством.
        Такого рода подход к сравнительному языкознанию основан на признании единства языка и мышления.

        Единство языка и мышления

        Было бы ошибкой полагать, что старую лингвистику не занимали вопросы связи языка и мышления. Целый ряд блестящих для своего времени работ посвящен вопросам языкового мышления. Само определение языка, предлагаемое индоевропейским языкознанием, обязательно включает указание на человеческое мышление, выраженное посредством звуков речи. Порок индоевропеистики заключался в другом. Старая лингвистика неправильно разрешала вопрос об отношении языка к мышлению, мышления к языку. Для буржуазной науки о языке характерен отрыв языка от мышления.
[63]              
        Язык определялся как система знаков для мыслей и чувств. Знак в языке — условный символ, обладающий произвольной связью с мышлением. Звучание в языке не обладает необходимой связью со значением, оно никак не мотивировано. Но если звучание произвольно по отношению к значению, то знаки языка представляют замкнутую систему — самодовлеющую организацию, ни с чем не связанную причинным отношением, независимую от мышления и не обусловленную им. Можно, следовательно, изучать язык сам по себе, в полном отрыве от мышления. Во всяком случае, для старого языкознания был характерен путь от звука, от формы, но не от мысли, от значения. Поэтому индоевропеистику называют также формалистическим языковедением. Н. Я. Марр пишет:    

«Старое учение об языке правильно отказывалось от мышления, как предмета его компетенции, ибо речь им изучалась без мышления. В нем существовали законы фонетики — звуковых явлений, но не было законов семантики — законов возникновения того или иного смысла, законов осмысления речи и затем частей ее, в том числе слов. Значения слов не получали никакого идеологического обоснования».[10]

        Иначе разрешает эти вопросы новое учение о языке. Советские лингвисты исходят из указаний основоположников марксизма о единстве языка и мышления:

«Язык так же древен, как и сознание; язык как раз и есть практическое, существующее и для других людей, и лишь тем самым существующее также и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной нужды в общении с другими людьми».[11]

        Ленин указывает, что язык «...есть важнейшее средство человеческого общения...» ^[12]
        Н. Я. Марр не придерживался той наивной, давно преодоленной в науке точки зрения, согласно которой между словом и предметом существует от природы данная связь. Новое учение провозгласило наличие социально обусловленной необходимой связи между звучанием и значением! Звучание всегда исторически мотивировано, хотя современной науке не всегда удается правильно определить эту связь. К установлению этой социально обусловленной связи между звучанием и значением и стремится марксистско-ленинская лингвистика.
        Взять, например, проблему словотворчества в языке. Мировая глоттогония, можно сказать, совершенно не знает примеров создания абсолютных неологизмов — звукосочетаний, никак не связанных со старым словарным запасом. Вновь возникающие слова, понятия, значения связаны со старыми словами. Возникновение нового слова отражает мыслительный процесс, способность нашего мышления сравнивать, соотносить, сопоставлять предметы и явления объективной действительности. Каждое слово обладает своей, как это называют в лингвистике, внутренней формой, т. е. определенной семантической структурой, указывающей на связь этого слова с другими словами и на тот из признаков названного предмета, который лег в основу наименования.
        Лингвистам не всегда удается установить внутреннюю форму того или иного слова, но в тех случаях, когда она ясна, внутренняя форма позволяет определить связь языка и мышления с объективной
[64]    
действительностью, указывает на определенное миропонимание человека в момент возникновения нового понятия и нового слова.
        Так, в основе русского слова «город» лежит связь его с понятием «городить», «огораживать»: эта особенность старого города легла в основу его наименования. Такова же внутренняя форма английского обозначения города: town, которое связано с немецким словом Zaun — «ограда». Немецкое слово Stadt связано с понятием «место», Stätte по-немецки «место», но и в русском языке можно найти такую же внутреннюю форму, если вспомнить слова «местечко», «мещанин» (житель города); польское miasto значит «город», древнеславянское «мѣсто» имело значение «селение» и т. д. Все зависит от того, когда и при каких обстоятельствах возникло то или иное слово.
        Характер внутренней формы неодинаков на разных этапах развития языка и мышления. Признаки, по которым человек нарекает предметы и явления окружающего его мира, меняются по мере того, как человек уясняет себе все более полно и адекватно объективную действительность, по мере того, как усложняется общественная практика человека. Развитие человеческого мышления сказывается, между прочим, в том, что внутренняя форма не препятствует развитию значения слова в сторону, даже противоположную внутренней форме; однако и в данном случае язык развивается вместе с мышлением, составляя единый процесс.
        Таким образом, звучание вовсе не произвольно по отношению к значению, но теснейшим образом связано с мышлением, которое, в свою очередь, обусловлено общественным развитием человека. Н. Я. Марр пишет:

«Нет не только слова, но и ни одного языкового явления, хотя бы из строя речи (морфологии, синтаксиса) или из ее материального выявления в графике, кинетической линии и звучании, фонетике, нет ни одной частицы звуковой речи, которая при возникновении не была бы осмыслением, получила бы какую-либо языковую функцию до мышления...».[13]

        Новое учение о языке не ограничивается, однако, установлением единства языка и мышления в момент возникновения новых слов, т. е. на основании анализа внутренней формы слова в различных языках. Оно пытается проследить развитие языка также в единстве с мышлением.
        Н. Я. Марром выдвинуты законы развития значения. Важнейшими из них являются закон функциональной семантики и закон раздвоения единого значения на противоположные (поляризация значений). Законы эти выведены из ряда фактов истории множества языков.
        Развитие языка сопровождалось массовым явлением переноса названия с одного предмета на другой по сходству функций предметов. Для доказательства этого положения обычно приводят такие очевидные примеры: «перо» (перенесение названия с гусиного пера на стальное по сходству функции), «стрелять» (первоначально стрелами из лука), «обои» (первоначально материя, которой обивали стены), и т. д. Н. Я. Марр, однако, опирается здесь на более трудный материал, требующий сложного историко-лингвистического анализа.
        История языка свидетельствует, что одни и те же названия переносились с одного животного на другое по мере того, как человек научался приручать новых животных для своих надобностей, по мере того, как новые животные начинали выполнять функции ранее прирученных, по мере того, скажем, как менялись средства передви-
[65]    
жения человека, предметы его питания и т. д. Точно так же названия переносились с одного металла на другой, поскольку вновь открытые человеком металлы получали функцию, подобную той, которую имели уже известные металлы. Название собаки переносилось на лошадь. название дуба (жёлудя) — на хлеб, название солнца — на соль, посредством которой сохраняли от порчи продукты (первоначально для этой цели служила сушка на солнце), название камня — на молот, не только каменный, но также из металла. Название денег в некоторых языках восходит к названиям скота, который и выполнял первоначальную функцию денег, и т. д.
        Закон функциональной семантики (метафоры по сходству функции) играет важную роль в этимологии — науке об истории слов.
        Не меньшее значение имеет закон поляризации значений (закон раздвоения единого значения). Название предмета, первоначально нейтрального, с течением времени приобретает два противоположных значения. За одним из вновь возникших значений часто закрепляется несколько измененный вариант слова; иногда же вновь возникшие слова с противоположными значениями (антонимы) закрепляются за родственными языками или диалектами.
        Установлено, например, что русские слова «начало» и «конец» имеют в своем составе один и тот же корень «кон», вариантами которого являются корни «чен», «чин», «ча». Сравнивают при этом «ча» в слове «начало» со словами «почин», «начинать» и т. д. Таким образом значения «качало» и «конец» восходят к первоначально нейтральному «кон». В таких же отношениях стоят корни слов «хвала» и «хула», восходящие, должно быть, к значению «отзываться о ком-нибудь». Противоположные значения имеет в русском и польском языках слово «вонь»: в польском оно означает «аромат», «хороший запах»; между тем в древнерусском языке это слово имело нейтральное значение «запах» (ср. значение этого же корня в словах «благовонный», «зловонный»). Корень «гость», означавший первоначально «чужестранец», впоследствии в одних языках стал означать «гость», «купец», в других «неприятель», «враг». Звуковые варианты одного и того же корня в древнеиндийском (санскрите) означали «демон», в авесте (древнеиранский язык) — название верховного божества; соответственно для других корней: «бог» и «чудовище», «дом» и «логовище», «страна» и «враждебная страна» и т. д.
        Оба этих закона чрезвычайно ярко иллюстрируют основополагающее указание о том, что, «язык как раз и есть практическое действительное сознание».
        Единством языка и мышления проникнута и история грамматического строя языков. В работах по новому учению о языке сравнительно-языковедческий анализ предложения призван показать, каким образом развитие человеческого мышления вызывает к жизни новые грамматические значения и конструкции, новые грамматические формы — средоточие грамматических значений в единстве с грамматическими показателями. Предложение вовсе не является неизменным, застывшим: структура его постоянно меняется в сторону усовершенствования по мере того, как человеку удается разобраться во все более сложных отношениях объективной действительности.
        Ученики и последователи Н. Я. Марра в области сравнительно- исторической типологии предложения (см. работы акад. И. И. Мещанинова, проф. С. Д. Кацнельсона, проф. В. И. Абаева и др.) ставят перед собой задачу показать, каким образом предложение, развиваясь, дает возможность все более дифференцированно выражать
[66]
мысль, выражать отношения между предметами объективной действительности. Последние работы в области северокавказских языков позволяют судить (на основе сохранившихся там реликтовых, пережиточных, форм), как из простого распространенного предложения развивается сложно-подчиненное предложение современных развитых языков со всеми его выразительными возможностями.
        Так новое учение о языке ставит третью свою проблему — единство языка и мышления.

        Историзм в языкознании

        Индоевропейское языкознание с самого начала возникает как языкознание историческое. Сравнительный метод, положенный в основу лингвистического исследования, был призван создать картину истории языка.
        Эта особенность сравнительного языкознания была отмечена Энгельсом, который не мог не указать на положительную сторону тогда еще молодой буржуазной науки о языке. Полемизируя с Дюрингом, который отстаивал реакционные взгляды в языкознании, Энгельс говорит:      

«Очевидно, нам приходится иметь дело с филологом, никогда не слыхавшим об историческом языкознании, так сильно и плодотворно развившемся в последние 60 лет, и поэтому отыскивающим «современные возвышенные образовательные элементы» языкознания не у Боппа, Гримма и Дица, но у блаженной памяти Гейзе и Беккера».^[14]

        Но историзм индоевропеистики не был последовательным, поскольку представители старого языкознания не стояли на позиции диалектического материализма. Энгельс в своих лингвистических исследованиях выдвигал методы исторического языкознания, резко отличные от господствующей в индоевропейской истории языка, метафизики. Здесь следует упомянуть прежде всего лингвистическое исследование Энгельса «Франкский диалект», впервые опубликованное только в 1935 г. (Соч., т. XVI, ч. I). Подлинный историзм позволил Энгельсу восстановить истинную картину группировки и взаимоотношений древнегерманских племен, искаженную формалистическим буржуазным языкознанием. Отказавшись от формалистической классификации германских, диалектов исключительно по фонетическим признакам, Энгельс устанавливает ряд новых моментов в истории немецкого языка, к определению которых современное языкознание могло подойти только в последнее время, благодаря достижениям лингвистической географии. Из приведенных Энгельсом исследований вытекает, что выдвигаемое некоторыми языковедами предположение о существовании «пранемецкого» языка представляет собой фикцию. Единство немецкого языка есть результат исторического сближения племенных диалектов, а впоследствии — результат национального объединения в условиях капиталистического развития.
        Само собой разумеется, что советское языкознание стремится противопоставить метафизике старой лингвистики исторический материализм, конкретизованный материалами истории языка.
        Историзм в языкознании означает прежде всего подход к фактам языка и к самому языку не как к изолированному явлению, независимому и самодовлеющему, а обязательно в связи со всеми теми обстоятельствами, которые породили то или иное явление в языке, то или иное состояние языка. Тысячи нитей, видимых и невиди-
[67]    
мых, связывают язык с людьми и их отношениями. Именно поэтому Н. Я. Марр постоянно призывал языковедов к тесному содружеству с историками материальной культуры, с историками общественных отношений: «Для нового учения язык есть надстроечная категория, увязанная своим происхождением с жизнью». Историк языка, если он желает быть подлинным историком, не может не учитывать обусловленности языка изменяющимися жизненными отношениями: 

«Сосредоточивая все свое внимание на внутренних причинах творческого процесса в развитии речи, мы отнюдь не можем процесс этот помещать в самом языке. Язык — такая же надстроечная общественная ценность, как художество и вообще искусства. Мы силой вещей, свидетельством языковых фактов, вынуждены прослеживать творческий процесс речи, факторы творчества в истории материальной культуры и на ней строящейся общественности и на этой базе слагавшихся мировоззрений».[15]

        Взять хотя бы существующее в языкознании понятие «общий язык» в его отношении к диалектам. Буржуазное языкознание рассматривает этот вопрос безотносительно к общественно-историческим отношениям. Оно, например, сравнивает как равноценные величины «общие языки», существовавшие в древности, в период рабовладельческого строя, с национальными языками, возникшими вместе с нацией в эпоху подымающегося капитализма. Но ведь сами нации, как указывает Ленин — это «...неизбежный продукт и неизбежная форма буржуазной эпохи общественного развития».[16]
        В классическом сталинском определении нации общность языка входит одним из ее необходимых признаков: «Нация — это исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры».[17]
        Советское языкознание изучает вопросы становления национальных языков в связи с общими условиями возникновения нации, ни в коем случае не отожествляя «общие языки» различных общественных формаций.
        Н. Я. Марр вел решительную борьбу с антинаучной теорией «родословного древа» и «праязыка», согласно которой общность национальных языков отодвигалась в доисторическое прошлое. Не «национальные языки древности» распались на диалекты, а сами диалекты, сближаясь и скрещиваясь, образовали национальные языки в буржуазную эпоху общественного развития, когда складывались нации и национальные государства.
        Точно так же советское языкознание не оперирует абстрактным «внеисторическим» понятием «диалект», а различает диалект племенной, территориальный, социальный в связи с историческими условиями существования того или иною диалекта и его отношения к «общему языку».
        Буржуазное языкознание обходит противоречивость в развитии языков и революционные сдвиги, характерные для истории их возникновения. Даже непосредственно доступные материалы по истории языковых отношений в буржуазном обществе изучались старым языкознанием без учета классовой дифференциации, классовой борьбы, находившей отражение и в языке. Советские ученые (см. работы проф. В. М. Жирмунского и др., посвященные классовой дифференциации в
[68]    
языке) и здесь пытаются по-новому разрешать вопросы исторического языкознания.
        Н. Я. Марру принадлежит учение о стадиальности мышления — попытка наметить качественные сдвиги в истории мышления с момента зарождения языка до наших дней. Учение это остается пока незавершенным, однако ряд исследований в области истории слов и грамматических форм подготовляет условия для решения этой проблемы.
        Показательно, например, данное Н. Я. Марром разъяснение грамматического рода в языке. Непонятная и иррациональная с точки зрения современного мышления классификация имен по роду в индоевропейских языках находит себе объяснение при сравнении с целым рядом неиндоевропейских языков (африканских, северных и др.), сохранивших более сложную дифференцированную классификацию имен. Известны языки, насчитывающие два десятка и больше так называемых классов имен, различаемых посредством особых классных показателей. Вместе с тем количество классных показателей всегда больше, чем число самих классов имен, что указывает на процесс, — во-первых, упрощения старой системы классификации предметов и явлений окружающего мира и, во-вторых, замены ее другими принципами классификации. Если в африканских языках банту насчитывается более двух десятков классов, в том числе класс людей, класс животных, класс отвлеченных понятий, класс имен действия и состояния и т. д., то в некоторых кавказских языках эта система уже значительно упрощена. В аварском, например, насчитывается всего три класса: класс мужчин, класс женщин и класс всего остального.
        Материалы языков с классным делением имен свидетельствуют о том времени, когда человек на основе другого мировоззрения различал и классифицировал предметы окружающего мира. Имена классифицировались в общем по их социальной роли, по степени значимости того или иного предмета в общественной деятельности, конечно, на основе миропонимания тогдашнего человека.
        Слова меняли свое значение потому, что изменялось мировоззрение человека, его отношение к предметам объективной действительности. Между тем сами показатели былых норм классификации могли сохраняться, неся уже другую языковую функцию. В этом плане должны быть разъяснены и показатели рода в индоевропейских языках: выражая совершенно актуальные грамматические значения в современном языке (связь между членами предложения и т. д.), показатели рода восходят к классным показателям древнего языка, свидетельствуя о былом мировоззрении человека.

        Связь языка с общественными отношениями

        Представители новейшего западноевропейского языкознания называют свое учение социологическим, желая этим подчеркнуть, что они признают связь языка с отношениями людей в обществе. Обращая острие своей полемики главным образом против биологических концепций в языкознании, имевших хождение во второй половине XIX в., «социологическая» лингвистика всячески декларирует общественный характер языка. Однако «социологизм» индоевропеистики был и остается поверхностным, чисто декларативным. Критика «социологами» индивидуализма в языкознании всегда была недостаточной: самим представителям «социологической» лингвистики никогда не удавалось сколько-нибудь радикально преодолеть
[69]
своего индивидуализма, правильно разрешить противоречие между языком как фактом индивидуальной деятельности и языком как результатом и орудием общественного развития. Буржуазная лингвистика никогда не доходила до понимания сознания людей как отображения объективной реальности, до понимания духовной жизни общества как отражения материальной его жизни, как отражения бытия.
        Индоевропейская лингвистика, по сути дела, не ушла дальше голого признания языка общественным явлением. При переходе от декларации к практическим языковедным проблемам декларация не мешала лингвистам продолжать исследование в старом индивидуалистическом плане, в плане отрыва языка и мышления от общественного развития. В новейшее время одни из лингвистов продолжают считать, что реальное бытие имеет только язык каждого индивидуума, а язык народа, язык данной общественной группировки рассматривают как фикцию. Другие «социологи» советуют рассматривать язык как систему, которая признает только свой собственный порядок; они считают, что при изучении грамматической системы языка нужно отвлекаться от таких фактов, как история народа, история его культуры и т. д.
        В противоположность буржуазному социологизму новое учение о языке стремится материалистически разрешать проблему связи языка и мышления с развитием человека в обществе. Н. Я. Марр относил язык к явлениям духовной жизни общества, к явлениям идеологии. Но из этого как раз и следует, что язык и мышление не могут рассматриваться как самодовлеющая, независимая система. Источник формирования и развития языка, как и всякого явления духовной жизни общества, следует искать не в самом языке, а в условиях материальной жизни общества, в общественном бытии, отражением которого является духовная жизнь общества, включая язык:   

«Яфетическая теория учит, что язык, звуковая речь ни в какой стадии своего развития, ни в какой части не является простым даром природы. Звуковой язык есть создание человечества. Человечество сотворило свой язык в процессе труда в определенных общественных условиях и пересоздаст его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению».^[18]

        Одной из лингвистических проблем является происхождение языка. Наука в течение долгого времени занимается разрешением этой проблемы. Одна теория сменяла другую, была создана огромная литература, а правильного, удовлетворительного решения этой проблемы так и не было найдено. Дошло, наконец, до того, что в конце прошлого века виднейшее лингвистическое общество исключило вопрос о происхождении языка из круга лингвистических проблем, считая, что языкознание принципиально не может постигнуть условий, при которых возник язык. Индоевропейское языкознание тем самым признало, что оно бессильно разрешить генетические проблемы языка. Последнее пятидесятилетие традиционная лингвистика почти и не занималась этой проблемой, объявив ее не относящейся к языкознанию. На ученых, пытавшихся продолжать исследования истории языка вплоть до его истоков, до условий возникновения, смотрели свысока, как на людей, которые не стоят на уровне современной науки. Бессилие было возведено в добродетель.
        Проблема происхождения языка (как и проблема определения
[70]    
языка) непосредственно примыкает к основному вопросу философии — к вопросу об отношении мышления к бытию, духа — к природе. Материалистическое учение о языке рассматривает мышление как продукт материи, достигшей в своем развитии высокой степени совершенства, и возникновение языка и мышления объясняет условиями материальной жизни общества.
        Представители идеалистических учений считают язык самодовлеющей системой произвольных символических знаков, отрицают связь языка с экономическими отношениями и заявляют о невозможности познания условий его возникновения.
        В работе Энгельса «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны» содержатся руководящие идеи материалистического учения о происхождении языка:     

«...развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стала ясней польза этой совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе орган: неразвитая глотка обезьяны преобразовывалась медленно, но неуклонно, постепенным усилением модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим».^[19]

        Энгельс показывает, как язык и мышление развиваются из материальных условий жизни первобытного человеческого общества в результате общественного труда. В процессе коллективного труда развивается и орган мышления — мозг человека: «Сначала труд, а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьян мог постепенно превратиться в человеческий мозг...»[20]
        Эти и другие указания классиков марксизма относительно происхождения языка Н. Я. Марр разрабатывает на фактическом лингвистическом материале. Согласно его воззрения, членораздельной речи предшествует длительный период кинетической речи (языка движений, жестов). Развитие языка движений — от примитивного жеста к более совершенному — подготовило возможность скачка из мира животного крика в область звукового знака человеческого языка. Звуковая речь возникает первоначально в тесном единстве со всей первобытной идеологией. Так, первобытное искусство возникает первоначально в диффузной (слитной, нерасчлененной) форме. Элементы хоровой песни, пляски, игры, изображения, языка и т. д. представляют при их возникновении слитный комплекс, и лишь впоследствии происходит выделение отдельных видов искусства и вместе с ними — особо — языка.
        Так, руководствуясь марксистско-ленинским учением, Н. Я. Марр стремился материалистически разрешить вопросы связи языка и мышления с развитием общественной жизни. Не трудно заметить, что главные идеи нового учения о языке неразрывно связаны между собой. Основы нового учения можно было бы излагать в другом порядке, в другом плане, но сущность осталась бы той же.
        Н. Я. Марр видел условия для дальнейшего развития нового учения в постоянном расширении языковедной базы материалами все новых языков, одновременно с этим — в постоянном углублении лингвистического анализа на основе диалектического материализма.
[71]              
        В нашей стране эта задача имеет конкретные и актуальные формы своего разрешения. Первоочередной задачей советского языкознания является всестороннее исследование богатейшего и разнообразнейшего материала языков Советского Союза.
        Товарищ Сталин в своем докладе XVI съезду ВКП(б) указывал:   

«Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявив все свои потенции, чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт, — в этом именно и состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре».[21]

        Товарищ Сталин в предельно ясной форме указывает и перспективы развития языка: «...расцвет национальных культур (и языков) в период диктатуры пролетариата в одной стране в целях подготовки условий для отмирания и слияния их в одну общую социалистическую культуру (и в один общий язык) в период победы социализма во всем, мире».[22]
        В Советском Союзе имеется сочетание языков самых разнообразных по строю, начиная с целого ряда индоевропейских и кончая своеобразными языками советского Севера. Новое учение о языке потому и признано передовым, что оно разрушило искусственные перегородки между языками, создав научные предпосылки для сравнения языков вне зависимости от их генетического родства. Коллективными усилиями советских лингвистов должна быть создана сравнительная грамматика и лексикология языков Советского Союза. Эта работа ведется в нескольких направлениях.
        Создание единой письменности для ряда языков на основе русской графики обусловливает развитие сравнительной фонетики наших языков. Из сравнения разносистемных языков по их грамматическим значениям возникает и сравнительная морфология. Создание целого ряда словарей языков Советского Союза подготовляет материал и для сравнительной лексикологии.
        Сравнение языков идет на первых порах через посредство русского языка. Это оправдано практикой нашего строительства. Необходимо на возможно большем и возможно разнообразном материале выявить общность и развитие основных, первичных грамматических значений в языке и определить специфику выявления этих первичных значений через посредство вторичных значений, при помощи своеобразной грамматической техники. Завершение этой работы, хотя бы в начальной стадии, даст огромные результаты. Оно значительно облегчит преподавание родного и русского языков в национальной школе, а также облегчит и переводную работу.
        Советская лингвистика никогда не отказывалась, не отказывается и теперь от использования огромного лингвистического наследия. Разрешение задач, стоящих перед советским языкознанием, предполагает критическую переработку западноевропейской лингвистики и использование всех ее достижений.