Accueil | Cours | Recherche | Textes | Liens

Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы

-- Г. ДАНИЛОВ : Краткий очерк истории науки о языке, с приложением программы по "основам языковедения", Москва : Изд. Московского государственного университета, 1931.
- рецензия : А. Боровков, 1931

[1]
МГУ - Заочный литературный факультет
Г. Данилов.

ОСНОВЫ ЯЗЫКОВЕДЕНИЯ

(Задачи курса, программа, пособия и методические указания с приложением конспективного очерка истории лингвистических учений.

ЗАДАЧИ КУРСА

1) дать научное представление о языке, как орудии общения;
2) помочь в разрешении проблем теоретической поэтики (эвфония, поэтический синтаксис и пр.);
3) поднять анализ художественного произведения на высшую ступень

ПРОГРАММА

курса «Основы языкознания».


[2]
ПРОГРАММА ПО ОСНОВАМ ЯЗЫКОЗНАНИЯ НА ЛИТФАКЕ

Тема Содержание темы Метод работы Число часов Пособия
А. Введение
1 Объект лингвистики Язык как надстройка. Язык как объективная историческая система. Язык как своеобразная форма мысли. Органические предпосылки языка. Роль языка в обществе. Лекции 2 Записки руководителя
2 Основные разделы науки о языке Методолгия лтнгвистики. Учение о языке слов. Лингвистическая пропедевтика (фонетика, графика). Лингвотехника (орфоэпия, орфография, стилистика). Грамматика. Учение о языке жестов. Лекции 1 Записки руководителя
Б. Главнейшие языковедные понятия
3 Элементы фонетики (в связи с орфоэпией и стилистикой) Понятие звука речи. Понятие о фонеме. Физиологическая, акустическая и фонематическая классификация звуков. Системы научной транскрипции. Проблема звукописи. Лекции демонстр. Практикум (решен. фонет. задач)

Самост. прор. лит.

 4

4

2

 1. Никифоров, Данилов, Павлович. Рабочая книга по языку, 4-е изд. 1928 г. 21-32 стр.

2. Записки руководителя
4 Элементы графики (в связи с орфографией) Понятие графемы. Системы графем (предметное, картинное, идеографическое и фонематическое письмо). Шрифты и почерки. Принципы орфографии ;морфологический, фонематический, исторический). Лекции демонстр. Практикум (решен. орф. задач)

Самост. прор. лит.

 2

1

2

 1. Никифоров, Данилов, Павлович. Рабочая книга по языку, 4-е изд. 1928 г. 89-93, 154-168 стр.

2. Проект нового правописания под. ред. Данилова. 1930 г.

3. Записки руководителя
5 Элементы лексикологии (в связи с орфографией) Понятие отдельного слова и фразеологического оьорота. Тематическая и семантическая классификация слов. Синонимы, антонимы и омонимы. Проблема словарной стилистики. Лекции демонстр. Практикум (решен. лексич. задач)

Самост. прор. лит.

 2

1

2

 1. Данилов. Методика словарного исследования (Учен. записки РАНИОН, т. 4, 1930 г.)

2. Никифоров, Данилов, Павлович. Рабочая книга по языку, 4-е изд. 1928 г. 74-77 стр.

3. Записки руководителя
6 Элементы морфологии )в связи с пунктуацией и стилистикой) Понятие морфемы. Морфемные категории. Классификация частей речи. Понятие словосочетания и предложения. Порядок слов в фразе. Проблема морфологической и синтаксической стилистики. Принципы пунктуации. Лекции демонстр. Практикум (решен. морфологич. задач)

Самост. прор. лит.

 4

2

2

 1. Лоя. За марксистское языкознание. (Русск. язык в советской школе, №5, 1930 г.)

2. Никифоров, Данилов, Павлович. Рабочая книга по языку, 4-е изд. 1928 г. 78-89 стр.

3. Данилов, Дегтеревский, Нейман. Техн. орат. речи. 2-е изд. 1930 г., 33-38 стр.

4. Проект реформы орфографии, под ред. Данилова, 1930 г.

5. Записки руководителя
В, Языковый процесс
7 Проблема развития языка и письма Диалектика языкового и графического процесса. Развитие языка (фонет., морф. и лекс.) и письма, как особая форма общественного развития. Язык, письмо и общественный класс. Классовая борьба в языке и графике.Литературный, национальный язык, письменность и диалекты. Эволюция стиля отдельных жанров непоэтической речи. Вступит. слово руковода и доклад слуш. с послед. обсужл.

Самост. прор. лит.

 4

8

 1. Лафарг. Язык и революция. Марр. Язык и письмо. 1930 г.

2. Якубинский. Классовый состав русск. языка. Лит. учоба №4. 1930 г.

3. Язык общественного класса ;Учен. зап. РАНИОН, т. 3, 1929 г.)

4. Данилов. Маркс. метод в лексикологии. (Рус. язык в сов. шк. 6. 1929 г.).

5. Данилов. Черты нового стиля рабочего (Лит. и маркс. 1. 1931 г.).

6. Данилов, Дегтеревский, Нейман. Техн. орат. речи. 2-е изд. 1930 г., 28-33, 38-40 стр.

7. Данилов. К вопросу о маркс. лингвист. (Лит. и маркс., 6, 1928 г.)
8 Проблема классификации языков в их движении Многообразие языков. География и статистика языков мира. Языки СССР. Классификация языков в их динамике. Лекции демонстр. 2 Записки руководителя
9 Проблема происхождения языка Биологическое подготовление чел. языка. Язык и общественный труд. Первоначальный тип языка. Вопрос о единстве и множественности человеческого языка. Вступит. слово руковода и доклад слуш.

Самост. прор. лит.

 2

4

 1. Энгельс. Роль труда в очеловечании обезьяны.

2. Мещанинов. Яфетидология и марксизм. 1930 г.
10 Проблема регулирования языка Вопрос о сознательном и организованном воздействии на языковой процесс.

Актуалтные задачи советского строительства в области языка и письменности. Проблема международного языка.

 Вступит. слово руковода и доклад слуш.

Самост. прор. лит.

 2

8

 1. Ленин. 19 том, 1924 г. стр. 39-41, 45-47, 52-54, 59-60, 90-91, 97-100, 183-185.

2. Сталин. Доклад и заключ. слово на XVI парт-с'езде.

3. Марр. Родная речь. 1930 г.

4. Ваннэ. Русск. язык в строительстве нац. культур. ("Пров. нац." 2, 1930 г.)

5. Проект реформы правописания. 1939 г.
Г. Заключение
11 Основные моменты в истории языкознания История лингвистических идей до эпохи промышленного переворота. Основоположники индоевропеизма (Гумбольдт, Бопп, Гримм, Востоков). Шлейхер в ролои систематизатора индоевропеизма. Лукашевич. Младограмматики (Пауль, Фортунатов). Социологическая школа (Соссюр, Мейе, Шухардт, Петерсон). Яфетическая теория Марра. Основоположники маркс. ленинизма о языке. Группа "Языковедный фронт". Вступит. слово руковода и доклад слуш.

Самост. прор. лит.

 6

2

 1. Данилов. Основы языковедения. Изд. заочн. бюро 1 МГУ. 1930 г.

2. Данилов. Лингвисика и современность. (Лит. и маркс., №3, 1930 г.)

3. Резолюция Комакадемии по итогам лингвист. дискуссии.
12 Проблема метода в языкознании Главнейшие проблемы лингвист. исследования (историко-сравнительный и сравнительно-палеонтологический). Маркст. метод в науке о языке. Лекции 2 Записки руководителя

Итого 6 тем, 73 часа, из них на работу с преподавателем — 43 час.

[5]
КРАТКИЙ ОЧЕРК РАЗВИТИЯ НАУКИ О ЯЗЫКЕ

Конспективное изложение эволюции лингвистических учений (по основным вопросам: специфика языка, принципы, на которых строится наука о языке, и метод, которым она пользуется) имеет целью помочь студенту разобраться в лингвистической литературе, сознательно проштудировать хотя бы те пособия, которые указаны в программе, введя тем самым учащегося в изучение науки о языке.

История лингвистических идей, до эпохи промышленного переворота

Наука о языке насчитывает за собой много тысячелетий. В глубокой древности люди уже задавали себе вопрос о том, откуда взялось разнообразие языков и так или иначе пытались ответить на этот вопрос. Одним из таких ответов является древнейшая легенда о столпотворении вавилонском. Возникла эта легенда, как и другие поэтические сказания, в среде жрецов, очевидно, в переходный период от родового строя к рабовладельческой эпохе: в рабовладельческую эпоху большинство народов мира уже обладали этой легендой, при разобщенности же человеческих коллективов в родовую эпоху для создания подобной легенды не было повода.
В античное время (среди древних греков, напр.) появляются уже первые ученые-лингвисты. Принадлежат они, главным образом, к рабовладельческому классу, оторванному от непосредственного участия в производстве. Этим и объясняется большой интерес лингвистов античной эпохи к разного рода абстракциям. Был поставлен ряд вопросов, многие из которых злободневны и в наше время. Так, напр., древние спорили о том: является ли звуковая оболочка, в которую облечено содержание слов, произвольной, или же эта оболочка, фонетическая сторона слова строго предопределена значением его, семантикой. В настоящее время с этим вопросом приходится сталкиваться, напр., теоретической поэтике при разрешении проблемы эвфонии. Выдвигался вопрос и о возможности найти общелогические категории, под которые можно было бы подставлять все формы любого языка (зародыш идеи общечеловеческой грамматики).
В V в. до нашей эры, в эпоху Демосфена, когда в греческом обществе большой удельный вес приобрел торговый капитал, навстречу его потребности в прикладном знании выступили авторы грамматик и комментариев (главным образом, комментариев к Гомеру). Это были уже выходцы из более демократических купеческих слоев населения.
На смену антично-рабовладельческой эпохе пришла эпоха средневекового феодализма. При замкнутости и разобщенности феодов языковедение, как и наука вообще, не могло развиваться.
[6]
Оно живет преимущественно в среде духовенства и в той лишь мере, в какой это нужно было для подготовки новых духовных кадров и для комментаризаций священного писания. Лингвистическими трудами были, главным образом, логические грамматики (напр., Доната — IV в. нашей эры), с общими для всех языков и народов категориями.
Заметный сдвиг в развитии науки о языке произошел лишь в эпоху первоначального накопления, вызвавшего общее «возрождение наук и искусств». В особенности развилось в это время прикладное языкознание (составление словарей, практических грамматик и пр.). В основном это было обусловлено широким развитием обмена, торговыми и другими связями (открытие Америки). В России, напр., в это время (век Екатерины II) появились большие академические словари. Однако рассматриваемая эпоха не выдвинула новых языковедческих проблем и не разрешила старых.
Все изложенное выше является лишь пред'историей лингвистической науки. Язык, как исторический, постоянно меняющийся фактор, в этот период не изучался; не анализировались и живые диалекты. А без этого языковедение не могло стать подлинной наукой.
Перевод лингвистики на более строгий научный путь подготовлялся исподволь. На базе торговых сношений Старого света 16 — 18 вв. была установлена преемственность между латинским и романским языками, а на базе колониальной политики того же времени вспыхнул интерес к санскриту, к древнеиндийскому литературному языку. Таким образом в этот период мы имеем подготовку к историческому и сравнительному методам в языкознании, историческое подготовление индоевропеизма, как особого направления в лингвистике.

Лингвистика эпохи промышленного переворота.
Основоположники индоевропеизма.

Это была эпоха расцвета буржуазии, как класса. Являясь застрельщиком революции, буржуазия была представительницей нового, идущего на смену старому. Она была заинтересована в изменении общественного порядка, в продвижении нового уклада жизни. Естественно, что ее идеологией стала теория развития: гегелианство, ламаркизм, затем дарвинизм. Буржуазия выдвинула и вождей научного языкознания: в Германии — Гумбольдта, Боппа, Гримма, в России—Востокова.
Гумбольдт действовал в начале XIX в. До нас дошла одна его работа «О различном строении человеческих языков» (пер. Билярского. 1859 г.). Автор является родоначальником философского языкознания. Он — несомненный идеалист: язык, по мнению Гумбольдта, есть «непрерывная деятельность челове-
[7]
ческого духа». Однако, несмотря на это, автор выдвигает достаточно стройную диалектическую концепцию.
Изучая живые говоры народностей острова Ява, Гумбольдт приходит к мысли, что язык есть не мертвый продукт, который дан нам богом, а вечно меняющаяся деятельность духа, становление, «живой процесс творчества». Иными словами, автор рассматривает речь как историческую категорию.
Язык, согласно Гумбольдту, есть коммуникативная деятельность людей, средство общения. Он «не является делом отдельного человека, а всегда принадлежит всей нации, и тем не менее язык служит орудием самым разнообразным индивидуальностям. Он обладает обоими свойствами: свойством в качестве единого языка делиться на бесконечное множество и свойством соединять это множество языков в единый». След., язык всегда есть фактор социального порядка; вне общества, вне нации нет языка, но, как социальный факт, язык призван обслуживать каждую человеческую единицу, составляющую данное общество, т. е. он является свойством каждого отдельного человека. И если коммуникативная сущность языка осуществляется или овеществляется через индивидуальные высказывания, то, с другой стороны, самые индивидуальные высказывания возможны лишь при наличии известной коммуникации (диалектическое разрешение проблемы общего — отдельного, единства противоположностей).
Как мы видели, язык по Гумбольдту есть непрерывный поток становления «и однакоже он не только нечто подвижное, но и в то же время нечто устойчивое. Он не только нечто высказываемое; но и в то же время сказанное». Автором опять-таки в этих словах подчеркивается диалектическая двойственность языка. Язык, как нечто подвижное, перманентно изменяющееся, как человеческая деятельность есть историческая категория, но, как средство коммуникации, как произведение он в то же время есть и нечто устойчивое.
Наконец, Гумбольдт развивает чрезвычайно продуктивную для лингвистики мысль, что различия языков об'ясняются тем, что последние стоят на разных стадиях грамматической эволюции.
Учение о развитии, ближайшим образом породившее гумбольдтовскую философию языка, дало и другую лингвистическую систему — систему Боппа. Его главное сочинение «Vergleichende Grammatik» (1833 г.). Бопп, как и Гумбольдт, исходил из принципа изменяемости языка. Но он интересовался им не как общественной функцией, а как естественно-биологическим свойством человека. В результате у исследователя получилась стройная естественно-механическая концепция. «Языки должны быть рассматриваемы, пишет он в предисловии к своей «Сравнительной грамматике», как органические тела природы, которые образуются по известным законам («физическим и механическим»),
[8]
развиваются в силу заключающегося в них внутреннего жизненного принципа и затем мало-по-малу мертвеют». Не учитывая спецификума общественных надстроек, к которым относится и язык, и рассматривая его, как «органическое тело природы», автор выдвигает таким образом вульгарно-материалистическое положение, которое в приложении к языку, как к надстройке, превращается в свою противоположность — идеалистический тезис».
Однако, не в этих рассуждениях существо Бопповского учения. Главное для него, это — пользование выдвинутым им сравнительным методом, которым он оперировал однако сугубо схоластически, изолируя формы от всей языковой и социальной системы. В итоге сопоставления основных грамматических форм Бопп установил родство индоевропейских языков (отсюда и название «индоевропейская школа в языкознании»), показал пути грамматического развития языка. Язык по Боппу развился из односложных корней. Формы образовались путем сложения (лат.: lupu-s волк, от местоимения se в ipse — сам) и флексия основ (трогать — дотрагиваться).
В начале XIX в. действовал и третий талантливый лингвист — Гримм. Ему принадлежит «Немецкая грамматика» (1819 г.). На самом анализе языкового материала, как памятников, так и живыхдиалектов, Гримм показывает, что язык должен изучаться в его истории. Таким образом, автору принадлежит заслуга введения в науку о языке исторического метода. Последнему Гримм обязан и открытием так называемых «звуковых законов», под которыми исследователь разумел простую констатацию факта, что в известную эпоху в известном языке при известных условиях совершается переход одного звука в другой. Так, Гриммом был открыт закон передвижения согласных в немецком языке («Lautverschiebung»). Восстанавливаемое сравнительным методом индоевропейское *t дает в готском межзубное О. Напр., греч. treis (русс. три) — гот. Oreis (нем drei). Место же *t замещает превратившееся в этот звук индоевропейское *d. Напр., греч. olda (рус. ведать) — гот. wait (нем. weiss). Однако, подобно Боппу, Гримм рассматривал эти звуковые переходы вне связи с жизнью
Гумбольдт, Бопп и Гримм являются, таким образом, основоположниками индоевропейского языковедения.
Самостоятельно от вождей индоевропеистики сравнительный и исторический методы открыл русский ученый начала XIX в. , Востоков. Он по праву может быть назван основателем сравнительно-исторического славянского языкознания. В своем «Рассуждении о славянском языке» (1820 г.) Востоков на основе изучения древне-славянских памятников и современных ему живых диалектов вскрывает истинный характер юсов, как знаков для носовых гласных. Кроме того ученый дал первый образец научной, правда, формальной грамматики русского языка.
[9]
Середина прошлого века занята, главным образом, подведением итогов и применением выработанных уже в индоевропеистике методов к новым языковым сферам. Так, чешский ученый Миклошич пишет фундаментальный труд: «Сравнительная грамматика славянских языков», русский лингвист Буслаев в «Исторической грамматике» продолжает начатую Востоковым разработку русской грамматики, возрождая логический подход к построению грамматической системы и выдвигая в качестве актуальной проблемы дня лингвистическую стилистику. Наконец, немецкий ученый Шлейхер в 1861 г. выпускает свою «Сравнительную грамматику», которая от Бопповской грамматики отличается лишь большей тщательностью и детальностью проработки, особенно в части фонетики, в значительной мере игнорированной основателем сравнительного метода. И по своему общему лингвистическому мировоззрению Шлейхер близок к Боппу. Больше того, он стремится даже быть plus roi que le roi. «Лингвистика — естественная наука, пишет он, язык — материальная вещь». Ученый устанавливает два основных периода в жизни языка: доисторический — период языкового совершенства, грамматической и фонетической стройности, и период исторический, разрушительный в отношении языковых форм и общего строя речи. «История — враг языка», к такому пессимистическому выводу приходит в конце концов исследователь. Исходя из естестаннно-научного подхода к языку (язык есть саморазвивающийся естественный организм), Шлейхер неизбежно должен был притти к восстановлению  индоевропейского праязыка, из которого, как ветви от ствола развились все существующие европейские языки (теория родословного древа). В своем увлечении сочиненным им праязыком, ученый дошел до того, что начал даже писать басни на этом языке.
Шлейхер, это — рубеж между первой и второй половиной XIX в. Переходя к новому периоду в развитии индоевропеистики, необходимо остановиться на деятельности украинского лингвиста Лукашевича. Это — весьма колоритная фигура, стоявшая в стороне от столбовой дороги языковедной истории и в значительной мере пересекающая эту дорогу, как ее противоположность.

Лукашевич.

О Лукашевиче наша официальная наука умалчивает. Сохранился лишь один очень оригинальный отзыв о нем этнографа Пыпина. Пыпин прежде всего сообщает некоторые биографические данные. Лукашевич учился вместе с Гоголем в нежинской гимназии высших наук и окончил образование в Ришельевском лицее в Одессе. В молодости он сделал поездку за границу. Всю остальную жизнь он провел в м. Березани Полтавской губ., где владел довольно значительным поместьем. Умер Лукашевич в
[10]
1887 г. «В сороковых годах, пишет Пыпин, он приобрёл особого рода известность как автор книги, носившей такое заглавие: «Чаромутие или священный язык магов» (СПБ. 1846 г.)., за которую последовала другая: «Примеры всесветного славянского чаромутия»... (М. 1855) и затем еще целый ряд подобных книжек, где автор с большой самоуверенностью делал самые фантастические открытия в таинственной древности, до него никому не приходившие в голову». «Греческий корнеслов», «Объяснение ассирийских имен», «Латинский корнеслов» и другие ужасные произведения Лукашевича того же сорта не имели ничего общего не только с здравой филологией, но и с здравым смыслом»... и в заключение: «Ещё при жизни Лукашевича встречалось о нем нелепое известие, изображавшее его как непризнанного русского Меццо-фанти: он якобы знал 220 языков, когда знаменитому кардиналу было известно только 70».
Лукашевича лягнули и перестали о нем говорить. А между тем, судя по его биографии, солидная для его времени научная подготовка и оперирование богатейшим лингвистическим материалом должны были приковать к нему общественное внимание. Очевидно, великодержавный шовинизм сказался и в науке.
Что же представляет собой учение Лукашевича? Оно является в достаточной мере стройной системой.
Лукашевич прежде всего мистик. Он исходит из божественного происхождения языка. Лукашевич в то же время панславист. От сотворения мира, по его мнению, род человеческий имел один всеобщий язык — славянский язык высокого совершенства. Ближе всего к первобытному состоянию был язык малоазиатских славян, затем полабский. Из живых наиболее пережиточными являются сербский, словенский и украинский языки. Лукашевич постарался вскрыть также материальный состав первоначального языка. При этом им была установлена трехзвучность первобытных корней или элементов.
Но мало сказать, что язык составлялся из элементов. Нужно было объяснить, как из последних образовалось все богатство человеческих языков. Развитие и усложнение первоначальных корней Лукашевич объясняет культовой деятельностью магов. Как изменялись эти корни? Исследователь полагает, что изменение их происходило путем особого магического приема чаромутия или обратного чтения слова, которое и лежит в основе образования всех существующих языков (идеалистическая концепция). Чаромутие, таким образом, было языком магов, который с течением времени сделался орудием общения широких масс. Так, из слова уста, в ед. числе усто, путем обратного чтения получалось в диалектах индусского языка тсо, а вогульского языка — тос в том же значении: из сонм, путем чтения справа налево, возникло мнос и т.д. Разумеется, тут действовали, и свои звуковые законы, именно:
[11]
g » d, k » t, m » v и обратно опускалось или включалось r, s и sch перед согл. » е, i а и наоборот s, ch, sch » е и обратно m » b вставлялись слоги ge-ga-gи-go и т. д.
Дальнейшее развитие языка по Лукашевичу шло как бы по ступенькам семантической лестницы. Поясню это на примере. Лат. materia — вещество, по-чешски гмота=мода — земля по-мордовски, муддаг по-сомаульски (в Зап. Африке), в обратном чтении (при чаромантии) тонга по-остяцки, тон — по-мадагаскарски (в том же значении «земля»). Получается первый семантический ряд: вещество — земля. Но слово тонго сверх того = солнцу по-камбски (Африка), матх — по-тушенски (Кавказ). Пройдя ряд степеней, мы поднимаемся на площадку лестницы: вещество, земля, солнце.
Следующий этап в развитии языка — образование сложных слов. Последние образуются или из соединения различных корней родного языка, или из скрещения славянского и чужого корня. Так, слово буйвол образовалось из славянского вол и афганской чаромантии — буй от уби = вода. В итоге — водяной вол, (по признаку частого пребывания буйвола в воде). Затем в сложных словах происходят процессы усечения, перестановки и пр.
Все существующие языки суть смешанные языки. Почаромутие болгарского языка дало греческий язык, почаромутие сербского — албанский язык, а почаромутие языков малоазиатских славян дало армянский и грузинский языки. «Нынешние западные языки, пишет Лукашевич, суть новейшие смешанные поднаречия всех возможных языков Сибири, начиная с Чукотского носа и преимущественно монгольских» (50% последних - Г. Д.). Языковое смешение происходит в процессе племенного. В основе последнего лежат торговые связи и военные действия, приводящие к новым отношениям племен. Так образовались все языки мира (арабский артикль у романских народов и пр.).
Лукашевич венчает свою систему положением, что в будущем человечество вновь придет к единому языку. Этим языком будет славянский, который является наименее смешанным, наименее почаромутненным. Он вытеснит остальные языки и восстановит свою первоначальную кристальную чистоту (ретроградный тезис).
Что в системе Лукашевича является для нас приемлемым и от чего мы наотрез должны отказаться? Неприемлемой в учении Лукашевича является его идеалистическая концепция, облеченная к тому же в мистические, славянофильские и ретроградные одеяния, отрыв языкового процесса от материальной базы. Главнейшие же достижения Лукашевича, это — широкое применение сравнительно-семантического метода, к анализу неродственных языков и отстаивание принципа смешения вме-
[12]
сто органического развития языка в теориях большинства индоевропеистов.
При каких условиях могла возникнуть столь оригинальная и в то же время противоречивая система?
Она могла возникнуть лишь в пору коренной ломки социальных отношений и передвижки общественных классов, связанной с усилением роли промышленного капитала в обстановке национального угнетения высокоразвитых народностей. Мистицизм, панславизм и романтизм в мировоззрении Лукашевича объясняются из идеологии известной части крупно- и среднепоместного дворянства середины XIX в., дворянства, вышибленного из житейской колеи торжествующей буржуазией (ср. с славянофилами). Дух же научной самокритики и боевого протеста, разрушение великодержавных индоевропейских теорий могут найти объяснение лишь в той диспропорции, которая установилась между уровнем украинской культуры первой половины прошлого столетия (это была эпоха расцвета — эпоха Котляревского, Шевченко, Квитко-Основьяненко, Кулиша) и теми стеснительными границами, которые были отведены русским самодержавием для развития этой культуры. Ломая эти узкие границы, украинская интеллигенция тем самым выступала в роли протестанта, мятежника.

Культурно-историческая школа младограмматиков.

В своем обзоре эволюции лингвистических учений мы подошли к концу XIX в. В области экономики он отмечен бурным ростом промышленного капитализма на Западе и началом этого роста в России. В политике этот период ознаменовался разгромом революционного движения (Парижской коммуны, Народной Воли) и наступившим вслед за этим политическим затишьем. Промышленный капитал предъявлял в первую очередь требования на реальное, неоторванное от жизни знание. Поэтому буржуазия поощряла изучение точных наук. Но в то же время идеологи господствующего класса должны были избегать или с большой осторожностью касаться анализа общественных явлений. Ведь последний неизбежно должен был вскрыть эксплоататорскую роль капиталистического класса. Лингвистика отвечала на социальный заказ эпохи прежде всего тщательной, точной разработкой механизма языковых процессов. С другой стороны, этот ответ выражался в отходе от методологических проблем (напр., от вопроса о происхождении языка) или чрезвычайно осторожной их разработке. Основная деятельность, так называемой младограмматической культурно-просветительной школы, сформировавшейся в это время, шла по линии узко-формальных построений или языковых описаний, которые выдавались за подлинную точную науку, хотя ничего научного в них не было. Младограмматическая школа имела и свою философию. Однако
[13]
эта философия питалась уже мыслями эпигонов идеализма. Буржуазия, которая имела своих агентов и среди лингвистов, ясно сознавала, как опасен был ей, в пору быстрого оформления классового самосознания пролетариата, Гегель с его по существу революционной теорией.
Представителями младограмматической школы на Западе являлись Пауль (его основоположная работа Prinzipien der Sprachgeschichte, 5 изд. 1920 г.) и близкий к этой школе по своей лингвистической концепции Вундт (Die Sprache. 2 изд. 1904 г.). В России к младограмматикам можно отнести Фортунатова и в меньшей степени Бодуэна, а также их учеников.
Деятельность младограмматической, в сущности культурно-исторической школы была полна противоречий, подобно противоречивому положению самой буржуазии. У младограмматиков была своя десница и своя шуйца. К прогрессивным моментам их учения можно отнести:
1. Признание вслед за Гумбольдтом и, в отличие от Шлейхера языка как общественного процесса. «Язык в самом обширном смысле этого слова обозначает... всякие способы общения людей между собой», пишет Бодуэн в статье «Язык и языкознание» Энц. словарь Брокгауза.
2. Попытку продвинуть и развить положение, высказанное еще Лукашевичем, о внеязыковом ближайшем ряде, обуславливающем рязвитие языка. Этот ближайший ряд младограмматики видят в общественной среде и соответственно этому выдвигают теорию культурно-исторических факторов. Сюда относятся рост культурности, завоевание, мирное влияние одного народа на другой.
3. Широко развернувшееся изучение живых диалектов и говоров, начатое еще Гумбольдтом.
4. Уточнение звуковых соответствий и пользование принципом аналогии для случаев, не укладывающихся в рамки, звуковых законов: местов, делов, семенов по аналогии со столов.
Однако, у младограмматиков, как было сказано выше, есть и своя шуйца. Собственно каждое из вышеперечисленных достижении культурно-исторической школы тянет за собой известное «но».
Рассматривая язык как средство общения, младограмматики не возвышаются однако до понимания его как надстройки. Мало того. Единственной реальностью они считают лишь индивидуальный язык, оценивая язык нации, класса, как фикцию или простую сумму индивидуальных говорений. Иначе говоря, мы имеем дело с идеалистической, чисто субъективной концепцией. Когда, напр., Щерба или Дурново желают дать представление о литературном языке, они начинают описывать свое личное говорение.
Развивая теорию равнодействующих факторов и относя к ним даже географическую и биологическую среду, культурно-
[14]
историческая школа не замечала того, что, с одной стороны, эти факторы сами нуждаются в объясненни, а с другой — действие их обнаруживается лишь постольку, поскольку они замещают «экономический фактор». Могли ли женщины в каком-либо обществе выработать свой особый женский язык? Да, не только могли, но и создавали такой язык, но не потому, конечно, что они имели особую физиологическую организацию, а потому, что в связи с разделением труда они начинали играть особую экономическую роль в обществе.
Однако не в этих чрезвычайно несовершенных попытках объяснить языковые процессы — главный порок младограмматического направления: этот порок заключается в том, что разговоры о факторах являются лишь механическим привеском к подчас очень ценной регистрации языковых фактов. В своем «Исследовании о двинских грамотах XV в.» один из наиболее ярких представителей культурно-исторической школы Шахматов говорит, напр., о классовом составе Двинского края, об его экономике (не употребляя, разумеется, этих терминов), но все это ни в коей мере не используется им для объяснения языковых процессов. Происходит это у младограмматиков потому, что они идеалистически представляют себе само понятие «общества», разумея под ним состояние общественных нравов, идей, в лучшем случае имущественно-правовые отношения, порой признавая материальное, но никогда не сводя к нему идеологических фактов.
Несмотря на то, что Шлейхер своей теорией праязыка довел систему Боппа до логического абсурда, младограмматики с рвением, достойным лучшего применения, продолжают восстанавливать то, чего никогда не было, т. е. несуществовавший индоевропейский язык, и чисто формальным, механическим путем прослеживают изменение его фактов в отдельных языках. Не спас положения и Шмидт, выдвинувший вместо теории родословного древа теорию волн, набегания одних языковых явлений в процессе развития на другие, так как и он оперировал тем же формально-схоластическим методом.
Не вскрывая причиного ряда, а лишь констатируя факты, младограмматики вправе были говорить лишь о звуковых соответствиях, а не звуковых законах. Кроме того, звуковое соответствие и аналогия — лишь видимость объяснения, а не самое объяснение. Почему в Приокском крае некоторые крестьяне говорят «буржуй»? Младограмматик на это ответит очевидно, по аналогии с «баржа» и поставит здесь точку. Но ведь это еще не объяснение. А почему, спрашивается, возникла такая аналогия? Если же мы рассмотрим материально-экономическую обстановку Приокского края, то сама собой родится догадка, которая при подтверждении другими фактами может превратиться в истину. По Оке сплавляют баржи, а владеют ими — буржуи, от которых во многом экономически зависят местные крестьяне.
[15]
Наконец, младограмматикам было свойственно повальное увлечечие фонетикой (продолжение линии Шлейхера), что отрывало их от изучения самого существенного в языке — общего строя его и словаря.
В итоге становится ясным, что у культурно-исторической школы правая чаша весов перевешивает левую, шуйца довлеет над десницей. Объяснение этому факту опять-таки надо искать в социальной, классовой природе носителей лингвистических знаний.
Не обходилось, разумеется, в среде этой школы и без разногласий. Так, делая акцент на изучении живых говоров, не все представители ее одинаково использовывали собранный материал. Большинство на основании его было занято реконструированием прошлого в языке, Бодуэн старался вскрыть его будущее; большинство исходило из принципа органического развития языка, Бодуэн настаивал на решающем значения смешения; большинство оперировало звуковыми законами, Бодуэн — психологическими и т. д. Но все это было спором в кругу друзей, — членов одного и того же идеалистического или эклектического лагеря.

Эпоха финансового капитализма
Социологическая школа в лингвистике.

Начало XX в. знаменуется усиленным ростом капитализма. Европа и Америка вступают в стадию финансового капитализма. Буржуазия, принимая положительную сторону учения Маркса о развитии капитализма, но отрицая разрушительную сторону этого учения, трактующую о «неполадках» капиталистического строя, и пролетариате, как его могильщике, выдвигает теорию легального марксизма.
Противоречия, раздирающие буржуазное общество, отражаются и на науке. Буржуазные ученые не могут уже обходить молчанием области общественных отношений. Но самый анализ ими этих отношений должен не подрывать, а укреплять основы существующего порядка. Отсюда половинчатость, служение лозунгу «и хочется, и колется, и папа (римский) не велит», прятание за идеалистические и эклектические ширмы Гусерля, Дюркгейма и др. Но детерминизм, который к этому времени завоевывает себе место в науке и в частности в языкознании, настойчивые искания социального эквивалента, общественной базы для языка знаменует собой уже известный шаг вперед по сравнению с младограмматиками.
Выразительницей этих новых идей в языковедении и явилась так называемая социологическая школа.
Вслед за своими предшественниками, эта школа исходит из понимания языка как орудия общения. «Язык принадлежит ансамблю известным образом говорящих существ, он есть средство
[16]
коммуникации между членами одной и той же группы» (Мейе Linguistique historique et linguistique générale. 1921 г.). Русский лингвист Момсон в своем «Общем языковедении» приписывает решающую роль в изменений звуков фактору межобщественных отношений, смешению народов, а, следовательно, языков.
Другим, весьма важным утверждением социологической школы является тот тезис, что каждая социальная группа или прослойка имеет свой особый язык или диалект. Об этом с достаточной четкостью заявляют Мейе, Байи (Précis de stylistique,1920 г.), Томсон и Шахматов.
«Язык буржуазии большого современного города довольно далек от языка рабочего, и ни буржуазия, ни рабочие не составляют единства: есть классы и подклассы каждый со своими лингвистическими особенностями... Армянская буржуазия, напр., говорит только по-русски, тогда как сельское армянское население говорит еще лишь по-армянски» (Мейе). «В ту эпоху, когда классовая иерархия была очень подчеркнута, у немцев было четыре формы обращения: говорили не только Verstehst du? и Verstehen Sie? но и Versteht Ihr и Versteht er?» (Байи). «Кроме местных диалектов, различаемых пространственно, существуют еще социальные диалектические различия языка разных классов общества, разных сословий и специальностей (врачей, юристов, военных, портных, жуликов и пр.). По мере увеличения языковых сношений благодаря путям сообщения, большим городам, общим школам, культурным и торговым сношениям и пр. местные диалекты все более сглаживаются, различия смешиваются и отчасти исчезают. Но в то же время с развитием культуры отдельные классы общества все более специализируются, все более вырабатывают свое особое мировоззрение и свои особенности языка» (Томсон). Томсон в отличие от вышеупомянутых авторов не только констатирует социальную дифференциацию в языке, но и указывает, в каком направлении пойдет эта дифференциация.
Открывается полоса исследований языка в социальном разрезе, хотя эти исследования ограничиваются почти исключительно рамками профессий и специальностей. Таковы работы Рауля («Les paroles de différentes classes, 1898 г.), Клюге («Seemannsprache» 1920 г.), Коена («Notes sur l'argot», Bulletin de la société de ling. de Paris. т. 21. 1919 г.), Зеленина ( «Семинарские слова в русском языке». Рус. фил. вестник. Т. LIV. Варш. 1905), Трахтенберг («Блатная музыка») и, наконец, Селищева ( «Язык революционной эпохи» — с описанием языка новой советской интеллигенции. 1928 г.).
Для социологической школы характерна также постановка вопроса о регулировании языка. Эта мысль прекрасно формулирована Буличем («Церковно-славянские элементы в русском литературном языке»). «Раз признав социальную природу языка и его явлений, мы тем самым должны будем признать за человече-
[17]
ским обществом и право сознательного воздействия на эту сторону общественной жизни, как и на любую другую, т. е. право сознательного вмешательства в жизнь языка, каковое в действительности всегда имело место (особенно в языке литературном и поэтическом), хотя и в очень ограниченных размерах».
До сих пор мы говорили лишь о достижениях социологической школы. Где же ее уязвимые места?
Уязвимым местом в концепции этой школы является прежде всего то, что социология ее явно идеалистическая. Отмечая коммуникативную сущность языка и с похвальной настойчивостью ища социальный эквивалент для него, социологическая школа все-же не вскрыла материиальной основы этой коммуникации. Общество, согласно воззрениям представителей социологической школы есть психический, а не производственный коллектив.
С другой стороны, говоря о языке социальной группы вообще и тем самым затушевывая принципиальную разницу между классом и профессией, при смутном понимании категории общественного класса (на одну доску ставятся языки рабочих, артистов, учащихся и пр.), социологическая школа смазывала вопрос о классовой борьбе в языке, о роли языка как одном из орудий этой борьбы. Высказывания относительно классового характера языка были лишь ни к чему не обязывающими отписками; разработки классовой стороны языка не велось. Этим «социологи» загородили себе путь к реальному познанию общества, а следовательно, и к материалистическому объяснению языковых процессов.
Социологи метафизически отрывают язык (La langue) от высказывания (La parole), историческое изучение языка от описательного (Сосюр).
Наконец, пробелом разбираемой школы является и то, что она не связала вопрос о регулировании языка с учетом тенденций языкового развития, которое социологическая школа представляет лишь эволюционно и с его перспективами.
Буржуазно-идеалистическая сущность социологической школы ярче всего сказывается во взгляде на вопрос о революциях в языке и об отражении в нем классовой борьбы. «Язык в каждый момент является делом всех. Этот капитальный факт достаточен для того, чтобы показать невозможность революций (?). Язык из всех социальных установлении менее всего способен на инициативу. Он составляет единое тело с жизнью общественной массы а последняя, будучи естественно инертной (!?), является прежде всего в качестве консервативного фактора» (Сосюр. «Cours de linguistique générale», 1916 г.). Смертельный страх буржуа перед растущей мировой революцией и языковым переворотом явно сквозит в следующих строках Вандриеса: «Если мы представим себе политический или социальный катаклизм, который сломает границы, существующие сейчас между, человеческими группировками, который смешает в шторме представителей раз-
[18]
личных классов, национальностей, рас, который уничтожит нашу вековую цивилизацию, чтобы расчистить место для новой цивилизации, основанной на другой базе, язык не подвергнется ли первым этой катастрофе? Во что превратится тогда наш французский язык? Ни более ни менее как в язык дикарей». И несколько выше автор поучает: «Язык, который является социальным явлением, по преимуществу производится социальным контактом» (а почему не борьбой? Г. Д.).
При анализе основных положений социологической школы, поучительно остановиться на позиции двух советских ученых Е. Поливанова («Факторы фонетической эволюции языка». Ученые записки. Т. 3. Лингв. секция РАНИОН. 1929 г. «Круг очередных проблем лингвистики». Рус. яз. в Сов. школе. № 1 1929) и Селищева «Язык революционной эпохи». 1928).
Страдая идеалистическими болезнями, присущими всем без исключения «социологам», Поливанов пытается, однако, стать в ряды материализма и в результате дает сугубо вульгарные и эклектические построения. Язык, напр., понимается им как трудовая деятельность... но чего?... Органов речи и человеческого мозга. Это работа над усвоением языка в детском возрасте, фонационно-слуховая и мыслительная деятельность человека во время речевого обмена. Социальная сущность языка для исследователя лишь один из признаков языка; с тем же правом может итти речь о языке как о физиологическом и психическом явлении. «Работа над созданием марксистского языкознания, пишет автор, должна выражаться не в виде похоронного шествия за гробом естественно-исторической лингвистики, а в построении новых лингвистических дисциплин (речь идет о социологии языкознания. Г.Д.) на том фундаменте бесспорных фактов и положений, которые даны лингвистикой, как естественно-исторической дисциплиной». Так грубо механически воспринимает Поливанов выдвинутую Лениным проблему усвоения и переработки буржуазного наследства.
Работа Селищева, занимая, несомненно, первое место по количеству и качеству собранного материала среди исследовании, посвященных языку советской эпохи, методологически дублирует все ошибки социологической школы. Наиболее крупным промахом автора является недоучет исторического своеобразия нашей эпохи, попытка видеть в ней механическое повторение эпохи Великой французской революции. Конечно, общими для всякой революции является усиленный темп языковой жизни, но повышенная жестикуляция и эмоциальность речи характеризуют скорее буржуазно-демократических ораторов (вспомните. напр., скупость жеста и деловую сухость речей Сталина, Рыкова и многих рабочих). У Селищева нет и конкретного анализа отдельных периодов в развитии послеоктябрьского языка, нет указания на внутри-классовую дифференциацию в нем: о языке фабрики, напр., говорится суммарно — без отделения квалифици-
[19]
рованых рабочих от неквалифицированных, передовых от отсталых. Наконец, язык рабочих и крестьян представлен у автора чрезвычайно слабо.
Последние 10-12 лет социологическая школа, отражая новый период истории, период империалистических войн и пролетарских революций, переживает перманентный кризис. Многие ученые и во главе их Сосюр, выражая недовольство той части мелкой буржуазии, которая страдает в тисках империализма, отправились на поиски новых путей в лингвистике. В результате наука о языке обогатилась рядом серьёзных достижений, которые в известной мере подготовили появление новой, материалистической лингвистики.
Сосюр своим пониманием языка как системы, несомненно освободил последующие поколения, лингвистов от мало благодарной задачи — изолированного изучения звукового и формального состава языка, от искусственного препарирования языковой системы, чем особенно грешили младограмматики. На склоне лет приступивший к пересмотру своих позиций глава социолого-идеалистической школы поднял знамя борьбы за семантику-против формально-схоластических построений своих предшественников. Наконец, Сосюр выдвинул практически важную задачу научно-синхронического, т. е. описательского изучения языка. Конечно, и подчеркивание семантического подхода к языку и разработка проблем научно-описательской грамматики стало возможным лишь при рассмотрении языка как системы. Это положение и составляет важнейшее теоретическое завоевание сосюрьянства.
Но еще больше в смысле исторического подготовления материалистической лингвистики сделал Шухард (Ein Vademecum der allgemeinen Sprachwissenschaft. Halle 1922 г.). Его критика органического развития человеческой речи, а, следовательно, и генеалогической классификации языков, всемерное подчеркивание смешения, как между языками, так и внутри отдельных языков, рассмотрение звукового закона как вспомогательной конструкции, а также упор на значимость в языке, семасиологию подрубали устои, на которых держалось ветхое здание индоевропеистов в их динамике с историей материальной культуры («Sachwortgeschichte») и отражение в языке борьбы коллективов у Шухарда уже в большей степени подводит нас к новому учению о языке.
Кудрявский («Введение в языковедение», 1920 г.), заново ставит проблему происхождения языка. Он впервые использует для этого высказывания Энгельса (о них см. ниже).
Наконец, первые попытки социально-классового подхода к языку у Зеленина (мягкое к —в случаях Ванькя, чайкю, как фонетическая черта, зародившаяся в среде особой социальной группы у «детей боярских» и перекочевавшая от них к «однодворцам» (Великорусские говоры. 1913 г.), у Каринского (« О говорах
[20]
восточной половины Бронницкого у.» Петр. 1903.) — влияние языка города на язык деревни через говор особой общественной прослойки — полупролетариата, так называемых «бывалых людей», — все эти достижения, безусловно, должны были прочно осесть в железном инвентаре материалистической лингвистики.

Матерналистическая лингвистика.
Основоположники марксизма о языке.

Переходя к изложению основных принципов материалистической лингвистики, как она сложилась за последние годы, важно знать, как сами основоположники марксизма и их ближайшие ученики рассматривали и оценивали язык, как анализировали они его развитие. К сожалению, нужно признать, что если в области экономики, истории и философии основы марксизма в полной мере оформились в трудах Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина и др., то в такой области знания, как лингвистика, мы имеем преимущественно общего характера высказывания отдельных теоретиков марксизма-ленинизма. Остановимся на главнейших из этих высказываний.
«Язык есть реальное сознание» — писал Маркс, выясняя этим спецификум языка, как надстройки. «Развитие языка без вместе живущих и говорящих друг с другом людей — бессмыслица», — заявлял он еще в 1859 г. в Введении «К критике политической экономии» констатируя, таким образом, социальную обусловленность языковых изменений. Самые изменения языка по Марксу идут тремя путями. «В любом современном развитом языке первобытная, стихийно возникшая речь возвышалась до стадии национального языка, отчасти благодаря истории развития из готового материала, как это мы наблюдаем в случае романских и германских языков, отчасти благодаря скрещиванию и смешению народов, как в случае английского языка, отчасти благодаря концентрации диалектов у какого-нибудь народа, происходящей на основе экономической и политической концентрации» (Архив. т. 4. 490 стр.).
Энгельсу принадлежит уже отдельная брошюра («Роль труда в развитии обезьяны в человека»), которая разрабатывает такой важный для лингвистики вопрос, как вопрос о происхождении языка. Автор анализирует биологические предпосылки человеческой речи. Человек встал на две ноги, освободив руки от лазанья и рот от постоянного пережевывания пищи. Руками человек действовал в целях самозащиты и добывания пищи, а органы речи, освободившись от жвачной нагрузки, приобрели большую эластичность. То и другое способствовало развитию мозга, которое в свою очередь обуславливало дальнейшее усовершенствование органов речи. Но сама речь стала возможной лишь при проявлении общественного труда. В письме к Блоху Эн-
[21]
гельс предостерегает от непосредственного об'яснения языковых фактов, особенно фонетики, из экономики.
Лафарг в пространной главе «Экономический детерминизм К. Маркса» ищет отражения экономического развития в этимологии и семантике. В «Язык и революция» (Academia, 1930 г.) он пишет: «Греческое слово nomos, давшее французские nomade (кочевой) употреблялось вначале, как пастбище», затем — как «место стоянки», «местожительство», «раздел», и под конец обозначало «привычка», «обычай», «закон». Различные значения слова nomos указывают этапы, пройденные народом, который из пастушеского становится оседлым, занимается земледелием и приходит к созиданию законов». В этой же брошюре Лафарг вскрывает классовый характер языка. В XVII веке во Франции произошло раздвоение общенародного языка. Язык аристократии, собранной при дворе, определенным образом отделился от языка других общественных классов. Но в связи с пополнением аристократии финансовой буржуазией, язык дворянства в той или иной степени впитывает в себя новые элементы. Коренной перелом во французском языке происходит в годы Великой революции. «Буржуазия выкроила из народной речи свой романтический язык», взяв многое и из языка аристократии, к которой она вынуждена была обращаться с своими реформаторскими предложениями», а как только в 1789 г. она добилась власти, она сделала свой язык официальным языком Франции. Классический язык пал вместе с феодальной монархией, романтический язык, рожденный на трибуне парламентских собраний, будет существовать до тех пор, пока будет существовать парламентаризм».
Важнейшая в Лингвистике проблема — проблема регулирования языка — ставится Лениным в его записке «Об очистке русского языка». «Не пора ли, — восклицает Владимир Ильич, — об'явить войну коверканью русского языка?» Ленин подчеркивает большую роль последнего, но решительно протестует против принудительного изучения другими, чем русская, национальностями. Поучительно, что он в XII Ленинском сборнике, перечисляя из каких областей знания должна слагаться теория познания и диалектика отводит значительное место языковым проблемам. Диалектика, по его мнению, должна складываться из:
- истории отдельных наук,
- "" умственного развития ребенка,
- "" умственного развития животных,
- "" языка N. В.
+ психология,
+ физиология органов чувств».
Наконец, вслед за Лениным проблема национально-языковой политики в развернутом виде выдвигается Сталиным («Политический отчет и заключительное слово на XVI партсъезде» 1930 г.). «Каутский утверждает, вопреки Ленину, что победа пролетарской
[22]
революции в австро-германском об'единенном государстве в середине прошлого столетия привела бы к образованию одного общего немецкого языка и к онемечению чехов»... Если прав Каутский, чем об'яснить тогда тот факт, что такие сравнительно отсталые национальности, как белоруссы и украинцы, более близкие к великорусам, чем чехи к немцам, не обрусели в результате победы пролетарской революции в СССР, а, наоборот, возродились и «развились, как самостоятельные нации?»... «Ленин никогда не говорил, что уничтожение национального гнета и слияние интересов национальностей в одно целое равносильно уничтожению национальных различий. Мы уничтожим национальный гнет, мы уничтожим национальные привилегии и установили национальное равноправие. Мы установили единство экономического и политических интересов народов СССР. Но значит ли это, что мы уничтожили тем самым национальные различия: национальные языки, культуру, быт и т. д.? Ясно, что не значит»... «Может показаться странным, что мы, сторонники слияния в будущем национальных культур в одну общую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, являемся вместе с тем сторонниками расцвета национальных культур в данный момент, в период диктатуры пролетариата. Но в этом нет ничего странного. Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявить все свои потенции, чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт — в этом именно и состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре»... Но в период победы социализма в мировом масштабе национальные языки немедлено должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым».
В приведенных замечаниях (основоположники марксизма и их ученики, участвуя в революционной борьбе и социалистической стройке и вооружая пролетариат революционной теорией, не имели досуга для занятий языком), дана известная, хотя далеко не развитая, программа для исследователей языка — марксистов. Социальная обусловленность и классовое лицо языка, революции в языке и регулирование языковых процессов — вот основные разделы этой программы, которая ярким прожектором освещает трудный путь науки о языке.
Материалистическая лингвистика связана прежде всего с именем акад. Марра. Наряду с ним действует группа материалистически настроенных ученых (Каринский, Яковлев, Шор) и марксистски-лингвистический молодняк (Лоя, Волошинов, Державин, Данилов). Представители нового учения о языке отстраняются
[23]
от мертвой схоластики индоевропейских построений: от теории праязыка, от рассмотрения истории звуков и форм в обособлении от конкретной базы экономических изменений, от биологизации языкового процесса и пр. Но преодолевая индоевропейскую схоластику, лингвисты-марксисты критически усваивают лучшие идеи буржуазно-языковедного наследства: понимание языка как социального создания, не как семьи, а как системы, подчеркивание смешения в качестве одного из решающих путей в развитии языка, упор на семантическое исследование и преимущестаенно живых языков и т. д. Выступая против идеализма индоевропеистов и воспринимая важнейшие достижения последней школы, лингвисты этого толка в то же время закладывают новые основы материалистического учения о языке.
На материалистической школе нам придется остановиться несколько подробнее. Начнем с главы яфетической теории.

Материалистическая лингвистика.

Достижения яфетической теории.

Научная деятельность Н. Я. Марра прошла сложный путь развития от традиционной сравнительно-формальной грамматики, хотя и на новом востоковедном материале через выделение особой группы яфетических языков к созданию общего материалистического учения о языке (по словам самого Марра после 1924 г.).
Два основных положения с особой настойчивостью выдвигаются яфетической теорией: 1) созданность языка людским трудовым коллективом и 2) неуклонное движение языков в путях развития взрывами, в зависимости от смены материальной культуры, ее техники и общественного строя в направлении множества к единству человеческой речи. Конечно, эти положения сами по себе не являются новостью. Энгельс, а за ним Нуаре (Ursprung der Sprache, Mainz, 1877), значительно раньше писали о возникновении языка в процессе труда. О революционных вскочках в языке писал Лафарг. Ренан («О происхождении языка») высказал мысль о множественности языков у источников человеческой речи. Но все эти высказывания были даже не гипотезами, лишь гениальными догадками, не-лингвистов. Заслуга Марра заключается в том, что он не только выставил указанные положения, но с достаточной убедительностью и, главное, лингвистически доказал их. О трудовом происхождении человеческой речи, по его мнению, можно судить на основании того, что многие слова различных языков восходят к первослову «рука». Рука же у первобытного человека была орудием труда. Возникновение коллективной собственности по Марру обуславливают появление притяжательных местоимений, а появление частной собственности личных. На основании анализа ряда языков академик приходит
[24]
к выводу о множественности языков на заре общественного бытия человечества.
Итак, основное завоевание яфетической теории, это — анализ языка как явления вторичного, «надстроечного» порядка, зависящего от окружающей материальной среды, понимаемой не в естественном, как у большинства индоевропеистов, а в общественном аспекте (материализм). В одной из своих работ (Сбор. «Языковедение и материализм». 1928 г.) Марр прямо пишет о «язычной надстройке». «Корни человеческой речи... не в окружающей природе, а в самом человеке, однако не в индивидуальной физической его природе, даже не в глотке, как и не в крови его, не в индивидуальном его бытии, а в коллективе, хозяйственном сосредоточении человеческих масс, в труде над созданием общественной материальной базы». («Средства передвижения и орудия производства. Лен. 1926 г).
Материалистические положения яфетической теории, явившиеся в результате кропотливой работы ученого над рядом языков, сделались в его руках орудием революционного преобразования самой науки о языке, в частности позволили выдвинуть в отношении языков принцип типологической классификации и стадиального развития (продолжение гумбольдовской мысли), упирающихся в типологию и стадиальное развитие общественных формаций, выдвинуть идею единства речевого процесса, в котором каждая группа языков есть лишь звено в генетически связанной цепи (интернационализм теории).
Таким образом, согласно яфетической теории, об'яснение языковым процессам нужно искать не во внешнем мире (хотя бы колонизации и завоевании), а в самом языке, но как социальном и, прибавляет Марр, классовом явлении. Эта мысль о классовости языка, впервые высказанная Лафаргом, усиленно акцентируется главой теории, особенно в работах последнего периода. «Сибилянтная ветвь кавказских языков, пишет Марр («Яфетическая теория», Баку. 1928) состоит из двух групп: 1) группы свистящей, куда относятся оба грузинских языка: и древне-литературный (феодальный) язык высокой знати, и так называемый вульгарный язык раньше низов, крестьянских масс, с ростом значения мелкого дворянства и городов со средних веков, а в 19 веке, с усилением крестьян и нарастанием мелкой буржуазии и рабочих, в полной мере пробивающий себе дорогу в литературу; 2) группы шипящей, куда относятся языки мегрельский и чанский, бесписьменные доселе языки, языки ныне, главным образом, крестьянского населения». Из этого отрывка, между прочим, следует и то, что классы автор берет в их развитии, в динамике, а не статически. Даже алфавит Марр предлагает рассматривать как известное выражение классовой идеологии ( «Постановка учения о языке в мировом масштабе». 1928 г.).
Будучи по своей основной направленности языковедом-материалистом, Марр в то же время является истинным революцио-
[25]
нером в науке, по мере сил увязывая свою теорию с практикой. Никто иной, как он, положил начало широким описаниям и разработке языков бесписьменных народов, созданию литературных языков и письменности для нацменьшинств Советского Союза. Учитывая действенность марксова учения и следуя Ленину, творец яфетической теории, с другой стороны, решительно высказывается за возможность и необходимость сознательного регулирования процессов, происходящих в наличных языках. «Можно ли себе представить, замечает он («По этапам яфетической теории», 1926 г.), что такой исключительной важности процесс массового творчества нового орудия общения будет так же бессознательно-инстинктивно протекать как раньше. Очевидно, нет. Человечество, уже умудренное, должно вмешаться и вмешивается в этот процесс. Осознав потребность и овладев научной техникой возникновения и развития речи, человечество будет стремиться, если не создать независимо такую совершенную единую речь человечества, то содействовать ускорению и правильному течению процесса в самих наличных языках этого неизбежного массового творчества в том же направлении».
Наконец, Марр не упускает из виду и органической базы языковых процессов. Вслед за рефлексологической школой Павлова-Бехтерева, он определяет эту базу как систему условных рефлексов.
Чем же об'ясняется эффективность яфетидологических исследований? Эта эффективность в значительной мере об'ясняется тем, что ученый с анализа звуков и форм перешел на анализ лексики и семантики — с одной стороны, а с другой, что он прибегнул к новому, выработанному им (если не говорить о Лукашевиче, не оказавшем влияния на последующее развитие лингвистики) палеонтологическому методу, позволившему Марру с большей или меньшей достоверностью восстанавливать доисторическое и даже первобытное состояние человеческой речи.

Достижения других лингвистов — материалистов.

Как было сказано выше, рядом с акад. Марром и частично под его влиянием, а главным образом самостоятельно, работает группа лингвистов СССР над созданием марксистской лингвистики. Ряд глав у Волошинова («Марксизм и Философия языка» 1928 г.), работа Лоя («Против суб'ективтного идеализма». Сбор. «Языковедение и материализм». 1929 г.), и статьи Данилова «К вопросу о марксистской лингвистике» («Лит. и марксизм». (1928 г.), и «Лингвистика и современность» («Лит. и марксизм» 3. 1930 г.). посвящены анализу буржуазно-лингвистического наследства (младограмматиков и социологической школы), критике, не проделанной яфетядологами. Из-под пера лингвистов-материалистов вышел и ряд конкретных работ по актуальнейшим для нашей современности вопросам. Достаточно назвать труд Н. М. Каринского
[26]
о тверских говорах («Очерк русской диалектологии». Ученые записки Ин-та языка т. 4. 1930 г.), вскрывающий зависимость их дифференциации от социально-производственной и классовой дифференциации местного населения в его динамике, работу И. Державина («Борьба классов и партий в языке Великой французской революции». Язык и литература т. II. В. 1. 1927 г.), проанализировавшего влияние такого важнейшего политического фактора, как революция, на язык страны, терминологическую рабрту Н. Ф. Яковлева («Материалы для кабардинского словаря», Вып. I. 1927 г.), по линии кавказских языков, статьи Данилова, («Язык общественного класса». Учен. записки Ин-та языка т. 3,1929 г. и «Болгарский язык». Лит. энциклопедия, т. 1. Комакад. 1929 г.), посвященное анализу языка общественных классов на материале украинского и болгарского языка и др.
Некоторые из этих лингвистов дают уже обобщения. Волошинов (ук. выше сочинение), видя действительность языка в его функции быть всеобщим знаком мысли, проводит важное разграничение знака, как чего-то подвижного и многозначного, от сигнала — неподвижного и однозначного, не имеющего отношения к языку. Автором более или менее удачно вскрывается диалект языка. «Бытие, отраженное в знаке, пишет он, не просто отражено, но преломлено (разрядка) в нем. Чем определяется это преломление бытия в идеологическом знаке? — Скрещением разнонаправленных социальных интересов в пределах одного знакового коллектива, т. е. классовой борьбой (разрядка автора). И дальше: «Господствующий класс стремится придать надклассовый вечный характер идеологическому знаку, погасить или загнать внутрь совершающуюся в нем борьбу социальных оценок, сделать его моноакцентным. На самом же деле, всякий живой иделогический знак двулик как Янус. Всякая живая брань может стать похвалою, всякая живая истина неизбежно должна звучать для многих других как величайшая ложь. Эта внутренняя диалектичность знака (разрядка автора) раскрывается до конца только в эпохи социальных кризисов и революционных сдвигов». Исходя из анализа живой диалектически развивающей ся речи, Волошинов призывает к изучению в первую очередь целых высказываний, всего речевого потока, а не низших элементов языка: звуков, форм, даже предложений. Между грамматикой и стилистикой, между шаблоном и модификацией, по его мнению, нет строгой границы.
Данилову принадлежит попытка наметить основные вехи марксистского метода в применении к языку («К вопросу о марксистской лингвистике» Лит. и марксизм кн. 6. 1928 г., «Марксистский метод в лексикологии». Рус. яз. в сов. школе, кн. 6. 1929 г.). Автор анализирует органическую базу языкового процесса в свете новых данных науки, разрабатывает чрезвычайно важный для нового учения о языке отдел лексикологии, использует метод материалистической диалектики в анализе языка как надстройки. В каче-
[27]
стве примера приведу выдержки о применении основного принципа диалектики — единства противоположностей к анализу словаря. «Чем как не борьбой противоположностей является вытеснение значительного числа слов господствовавшего класса словарем нового класса, пришедшего к власти? Вспомним хотя бы перелом в области лексики периода Великой французской революции или Октябрьского переворота. Разрешение каждого противоречия неизбежно приводит к высшему единству, возводит словарь на высшую ступень (в известной конкретной обстановке возможно и снижение ступени). Так, французская буржуазия, игравшая прогрессивную историческую роль В конце XVIII в., подвергая систематическому бойкоту специфический словарь аристократии, с одной стороны, и восполняя его лексическими элементами буржуазного языка — с другой, подготовляла разрешение этого противоречия путем оформления нового стандарта, нового общепринятого словаря». Или «В России закономерно развернулся Октябрь. Изменился общественный строй. Этот величайшей важности социальный факт нашёл свое выражение в закономерности языкового сдвига, закономерности, которая есть сама общественная закономерность, но данная в форме языковой динамики. Единство литературного стандарта было разрушено; открылась борьба между установившимся словарем и лавиной новых слов (декрет, коллегия, чека, комячейка, ВЦИК, временка—железная печка, лимон—миллион, ханжа—денатурат и т. п.). Противоречие было снято путем образования нового литературного стандарта с включением в него этих неологизмов». («Методика словарного исследования». Учен. записки Ранион. Линг. секция. т. 4. 1930 г.). социальный факт нашёл свое выражение в закономерности языкового сдвига, закономерности, которая есть сама общественная закономерность, но данная в форме языковой динамики. Единство литературного стандарта было разрушено; открылась борьба между установившимся словарем и лавиной новых слов (декрет, коллегия, чека, комячейка, ВЦИК, временка—железная печка, лимон—миллион, ханжа—денатурат и т. п.). Противоречие было снято путем образования нового литературного стандарта с включением в него этих неологизмов». («Методика словарного исследования». Учен. записки Ранион. Линг. секция. т. 4. 1930 г.).
Интересно, что некоторые лингвисты, не являющиеся материалистами — эклектики, идеалисты — поскольку они с научной добросовестностью, излагают факты, в своих конкретных работах приходят к материалистическим выводам. Сошлюсь хотя бы на Е. Д. Поливанова. Анализируя язык в его прошлом и настоящем, он констатирует, что эпоха натурального хозяйства способствует языковому дроблению, а эпоха товарного хозяйства — языковой консолидации. («Факторы фонетической эволюции языка,». Учен. записки Ранион. Линг. секция т. 3. 1929 г.). Влияние экономики на язык посредственно и только в отношении словаря можно говорить о непосредственном ее влиянии. В обществе наблюдается классовая дифференциация языка; эта дифференциация сказывается даже в фонетике. («Задачи социальной диалектологии». Рус. яз. в сов. школе. 3—4—5. 1928 г.).

Пробелы в яфетической теории.

Предшествующий анализ работ лингвистов материалистического направления показывает, что первая позиция на пути к марксистской лингвистике — именно материализм — языковедами этого направления в значительной мере завоевана. Сделаны
[28]
попытки и превращения материалистической лингвистики в марксистское, т. е. диалектически-материалистическое учение о языке. Все это несомненные достижения. Но наряду с ними мы обнаруживаем у большинства лингвистов упомянутого течения и явные недочеты, промахи, а иногда и провалы. Об этих недочетах и будет итти речь ниже.
Начну опять-таки с наиболее крупного представителя материалистической лингвистики акад. Марра. Пользуясь словами покойного В. М. Фриче (предисловие к «Актуальным проблемам» Марра.,1928 г.) укажу на «не совсем марксистские положения Марра», поскольку, конечно, они уже стабилизовались в его системе и представляют последний этап ее развития, затрудняя перерастание яфетической теориии в марксизм.

1. Выведение звукового языка из руководства магами производством. Для звуковой речи, по словам акад. Марра, «происхождение приходится искать а магических действиях, необходимых для успеха производства и сопровождающих тот или иной коллективный трудовой процесс». («Яфетическая теория». Баку 1928 г.). Доводы, которые приводит ученый в подтверждение своей мысли, явно неубедительны. То обстоятельство, что слова «петь» и «говорить» во всех языках (хотя этот факт нужно еще проверить) означают или означали одновременно «колдовать» ничего еще не доказывает. Слово «говорить» могло существовать и в дожреческую эпоху, но с появлением магии, в силу более частого пользования языком слов, оно могло приобрести особый оттенок значения (как бы «заговариваться») : такой перенос значения — обычный в истории языка факт. Затем слова «говорить» могло и не быть в дожреческую эпоху (создание этого слова требовало достаточно высокого уровня сознания, силы обобщающей и синтезирующей мысли), но примитивный звуковой язык еще существовал. Тем более неубедительным оказывается второй довод акад. Марра. Возникновение языка слов потому приходится относить к сравнительно поздней в развитии человечества эпохе, что этот язык не вызывался потребностями общения в первобытном обществе, для чего имелся обиходныйязык линейный и ручной. Конечно, на заре своего общественного бытия человек биологически был более подготовлен к пользованию языком жестов, чем членораздельных звуков, но оовершенно необъяснимым является то, почему он «многие десятки, если не сотни тысяч лет» сохранял печать молчания на своих устах тогда, как биологически он был уже в известной мере подведен к языку слов, о чем красноречиво говорят данные естественных наук и упомянутая выше работа Энгельса. Создается такое впечатление, что первобытное человечество долгое время воздерживалось от пользования звуковым языком, чтобы представить честь его открытия изолированной до известной степени от основной массы производителей группе людей, стоящей в силу своей руководя-
[29]
щей хозяйственной роли на более, высокой интеллектуальной ступени, но все же в стороне от коллективного производственного процесса (отрыжка идеализма в яфетической теории). Затем, на каком основании утверждается, что первобытному человеку для общения достаточно было ручной, кинетической речи. Ведь это общение было не пустой болтовней, а, как полагает и сам Марр, оно осуществлялось в целях производства, правда очень своеобразно понятого исследователем («хозяйственный строй этой эпохи осуществлялся хотя и без искусственного орудия производства но с искусственным использованием натуральных предметов производства окружающей физической среды», — ведь в этом случае нельзя говорить о производстве, а следовательно, и о трудовом происхождении кинетической речи — то же наблюдается и в животном мире). Ошибки Марра в вопросе о происхождении звуковой «речи» углубляются его учеником Кельда («К проблеме происхождения языка». Вест. Ком академия 33—3. 1929 г.).

2. Схематизация процесса развития человеческой речи и непосредственное сведение этого процесса к экономике. Марр выдвигает следующее соответствие языковой типологии типологии общественных формаций. («Актуальные проблемы» 1929 г.): 1) первобытный коммунизм — синтетическая речь, полисемантизм слов, неразличение морфем, 2) родовой строй (в связи с начавшимся разделением труда) — части речи в значении членов предложения, функциональные слова, 3) классовое общество — морфология флективного порядка. Взаимоотношение членов предложения представляется исследователю, как непосредственное отражение взаимоотношения членов общества. «Чередование свистящих и шипящих, говорит он, это согласованность двух близких друг к другу кругов языков, двух групп, как бы договоренность двух хозяйственных коллективов, далее двух классов, двух племенных групп». («Яфетологическая теория». Баку. 1928 г.).
Выдвигая принцип стадиального изучения человеческого языка, Марр в своей исследовательской работе обходит своеобразие переживаний отдельных стадий отдельными языками. Видя общее, он не замечает особенного. Поэтому его схема и бессильна объяснить процессы, происходящие в отдельных языках в историческое время (возвращение, напр., английского, китайского, болгарского, греческого и некоторых других языков к синтетическому строю). Привлекательной на первый взгляд кажется и попытка непосредственного сведения языковой надстройки к экономическому базису (и не только для первобытной жизни), но возможность такого сведения ничем не доказана. Если же вспомнить, как к подобной операции относились основоположники марксизма, то опасность упрощенства и вульгаризации учения Маркса яфетической теорией станет очевидным фактом. Справедливость, однако, вынуждает сказать, что в последнее время исследователь начинает делать оговорки, подчеркивая, что связь
[30]
языка с общественностью очень сложна, что мы наблюдаем посредственное влияние ее на язык через мышление и что в научной работе ученый должен считаться с конкретными особенностями каждого языка, но эти оговорки не заставляют ученого снять выше изложенных, в значительной мере механистических построений яфетической теории.

3. Недостаточность палеонтологического метода: Марр по существу пользуется также сравнительным методом, как и индоевропеистика, с различием только в объеме языкового материала, привлекаемого к сравнению у индоевропеистов — определенная семья языков, у Марра — все языки мира. Второе отличие метода яфетидологии, называемого палеонтогическим, от сравнительного метода индоевропеистики заключается в том, что оформление семантических единиц подвергается не фонетическому, а элементному анализу. Но метод сравнивания в связи с основным положением яфетической теории о единстве речевого процесса привел к тому. что качественные грани отдельных языковых формаций стираются. Метод сравнения, как универсальный метод, приводит к тому, что исследователь везде и всюду ищет сходства, общности, забывая о различии. С этим связано и то, что яфетическая теория в своих изысканиях пользуется почти исключительно материалами древнейших стадий, где элементный анализ достаточно оправдывает себя.

4. Туманное и недиалектическое представление о классовой природе языка. Этой туманностью исследователь в наибольшей степени обязан смутному осознанию такой социальной категории как класс. Основатель яфетической теории смешивает это понятие, то с сословием («По этапам»...), то с профессиональной группой («работники магии, по его мнению, профессиональная или классовая организация». «Яфетическая теория»...). Последнее положение, в частности, вызывает справедливый протест у т. Кушнера: «Поспешно, говорит он, так обобщенно устанавливать классовые элементы по отношению к тем обществам, где замечается уже некоторая дифференциация языка» («Труды историков-марксистов»... 305 стр). Небрежность исследователя в пользовании термином «класс» привело к тому, что один из ближайших его учеников договорился до явно ревизионистской мысли: «я, как и акад. Марр, заявляет он, придаю термину класс несколько иное значение, чем ныне ему присвоенное» (К проблеме происхождения языка». Вестник Комакадемии 33-3. 1929 г.). Т. е. как это иное? Ведь для каждого революционного марксиста должно быть ясно, что существенным признаком классового строения общества является признак эксплоатации. Так в этот что-ли пункт нужно внести поправку? Данный вопрос окажется тем более правомочным, что Марр, с большим подъемом говоря о классовом характере языка, в то же время почти обходит отражение в нем классовой борьбы. Правда, в речи на конференции историков-марксистов он говорит о «непримиримых про-
[31]
тиворечиях» в обществе, но во-первых, это положение не вытекает из непосредственного анализа лингвистического материала, а, во-вторых, оно относится лишь к высшей форме классовой борьбы — революции (минуя низшие формы), когда новая техника требует иного социального строя (технизация общественного процесса! Г. Д.), и соответственно «напряженно-сложные взаимоотношения» диалектически разрешаются в борьбе социальных группировок, в том числе их (как, разве не в первую очередь? . Г.Д.) класса».
Недоучет диалектики классовой борьбы, поскольку последняя находит себе выражение в языке, приводит нас к наиболее существенному и в нашем изложении последнему пробелу в яфетической теории.

5. Отрыв от современности, от постановки языка на службу социалистическому строительству. Посильное решение проблемы о происхождении языка и восстановление общей линии стадиального развития человеческой речи важно именно для того, чтобы хоть частично понять процессы, происходящие в современных языках и, учтя тенденции их развития, особенную закономерность позднейшей лингвистической эпохи, о чем говорит и акад. Марр («Труды»...), общественно воздействовать на процесс дальнейшего языкового развития. Занимаются ли этим делом, если не глава яфетической теории, то его ученики? Оказывается, нет, хотя акад. Марр и видит в нем raison d'être языковедной науки. Для яфетической теории характерно недиалектическое перепрыгивание от далекого прошлого к не менее далекому будущему, минуя настоящее.
Кто занимается русским языком советской эпохи, как языком Октябрьской революции? Кто угодно, вплоть до белых эмигрантов, только не яфетидологи. Кто вырабатывает системы письма для нацменьшинств Союза? Разных школ лингвисты, но преимущественно, не яфетидологи. Какие проекты внесли последние к рационализации русской орфографии? Никаких, если не считать утопических пожеланий о коренной перестройке языка. Когда же яфетидологи принимаются за построение оригинальной системы письма для того или иного языка, как это было, напр., с абхазским алфавитом, культурное начинание нередко срывается, ибо научная транскрипция, предлагаемая учеными не столько для целей обучения грамоты, сколько для привития сознательного отноишения к родному и другим языкам, оказывается совершенно непосильной для усвоения массами.
Таковы основные пробелы яфетической теории с точки зрения диалектического материализма, с точки зрения марксистско-ленинской теории. Эти пробелы, как мы уже видели, нередко углубляются в работах учеников акад. Марра, при чем некоторые из них (Мещанинов, напр., «Введение в яфетидологию» 1929 г.) даже как бы взяли концессию на всяческое выхолащивание революционно-материалистической сущности яфетического учения.

[32]
Пробелы у других лингвистов-материалистов.

Конспективное изложение истории лингвистических учений не позволяет сколько-нибудь подробно остановиться на ошибках других представителей нового учения о языке — уже не яфетидологов. Да в этом нет особой нужды, поскольку эти ученые не выдвинули еще какой-либо стройной системы и действуют в значительной мере обособленно. Однако в порядке простого перечисления ошибок следует указать на оперирование проф. Каринским неясным понятием социальной группы, как носительницы языковых процессов. На смехотворное отбрасывание, а не диалектическое снятие формальной логики как метода языкового познания, — у Р. О. Шор, на наших глазах превращающейся из рупора социологических потуг западно-европейской лингвистической школы в лингвиста-материалиста. На слишком узкий формально-логический подход у Г. К. Данилова к вопросу о понятии отдельного слова. На неправильное методологически и ошибочное политически его заключение для 1927 г., что «язык рабочего Российской и Украинской республики один и тот же: это — русский язык послеоктябрьской эпохи. Более подробного указания заслуживают лишь ошибки Волошинова. Волошинов отрицает реальность индивидуальных языков. Для марксиста это понятно. Но   единственной реальностью он признает лишь акт высказывания, хотя в отличие от Фослера этот акт понимается им не как индивидуальный, а как социальный процесс. В акте высказывания и осуществляется слово как знак. «Язык же как устойчивая система нормативно-тождественных форм, есть только научная абстракция, конкретной действительности эта абстракция не адэкватна» Является вопрос, как же может осуществляться социальный акт высказывания, раз он в той или иной степени не опирается и не исходит из данной системы языковых норм. В этом основном для языковедения вопросе Волошинов пошел назад от Гумбольдта, диалектически не разрешив этой проблемы. Марксистски неверный исходный пункт привел автора к тому, что он и практику лингвистического исследования вынужден был поставить с ног на голову: стилистика у него довлеет над грамматикой, жанр над социальной функцией речи.

Группа «Языкфронт»

В середине 1930 г., в связи с новым этапом социалистического строительства, среди части советских лингвистов возникло течение, отстаивающее необходимость крутого поворота всей теоретической и практической работы и области языка в сторону актуальных задач строительства социализма, течение, объявившее беспощадную войну отставанию лингвистической теории от ре-
[33]
волюционной практики. Возникла группа «Языковедный фронт», выпустившая 15 сентября свое «Обращение». В группу вошли: И. Абаев, К. Алавердов, С. Белевицкий. М. Гус., Г. Данилов, Э. Дрезен, Е. Комшилова, Т. Ломтев (Москва) и X. Куре, Я. Лоя (Ленинград). Языкфронтовцы явились инициаторами открывшейся при Комакадемии лингвистической дискуссии, выставив от себя двух докладдиков (Данилова — «Очередные задачи марксистов на языковедном фронте» и Ломтева — «К проблеме диалектического метода в науке о языке»).
Как в «обращении», так и в докладах группой подчеркивалась настоятельная необходимость разработки основных проблем языкознания на единственно научных основах — марксизма-ленинизма при условии решительной борьбы на два фронта: против идеализма и всякого рода эклектизма индоевропеистики — в первую очередь и против механистических положений яфетической теории, с учетом однако предшествующих достижений лингвистической мысли. «Языковедный фронт» сделал упор на современность, на изучение закономерностей последних этапов в развитии языка, следовательно, на изучение языка пролетариата и колхозника, как движущих сил языкового процесса в данный период. Наконец, группа высказалась за активное содействие плановому массовому строительству языка и широкому использользованию его в социалистическом строительстве и культурной революции, в особенности в развитии национальных культур. На этой платформе при развернутой научной самокритике и тесной смычке с марксистами из смежных научных областей и должна, по мнению языкфронтовцев, происходить консолидация марксистских и в первую очередь коммунистических сил в области советской лингвистики.
Три месяца дискуссии подтвердили правильность позиции «Языкфронта». Группа пополнилась 14 новыми членами. В нее вошли : — Брагина, Добровольский, Иванов, Карпюк, Машкин и Шпаков (Москва), Журавлев, Кохонен, Кошкин, Лютиков, Максимов, Пегельман, Соколов (Ленинград) и Дельский (Смоленск). В связи с этим, в Ленинграде организовалось отделение группы.
Группа выработала устав и проект резолюции по дискуссии, проект, который лег в основу проекта Комакадемии и ряда резолюций, полученных от научных конференций, собраний, преподавательских коллективов как Москвы, так и других городов (Ленинграда, Киева, Ташкента, Смоленска, Воронежа и др.).
За полгода группа прекратилась уже в массовую организацию, в широкое языковедное движение.

Методические указания.

Проработка 1-й и 3-й части программы происходит исключительно путем внимательного изучения указанной в программе
[34]
литературы; для 1-й части это, главным образом, записки руководителя, а для 3-й — курс акад. Марра «Яфетическая теория».
Для усвоения же второй части программы необходимы практические занятия по фонетической транскрипции (точное обозначение звуков особыми знаками). См. хотя бы «Введение в языковедение» Петерсона, а также морфологическому и лексическому разбору.


Г. Данилов.








Retour au sommaire