Accueil | Cours | Recherche | Textes | Liens

Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы

-- А. ДМИТРИЕВСКИЙ : «Практические заметки о русском синтаксисе (1. Определение предложения)», Филологические записки, выпуск 3, 1877, стр. 1-15.


[1]
         Странно, тем не менее верно. Мы имеем по русской грамматике для специальных занятий капитальные труды гг. Буслаева и Потебни, — для школьного же преподавания бесчисленное множество учебнинов, из коих некоторые, напр. Говорова, Антонова и Кирпичникова имеют громадное распространение. Одна грамматика Антонова, если не ошибаюсь, выдержала тринадцать изданий. Но труды гг. Буслаева и Потебни, как они ни многоценны, далеко не все грамматические вопросы выяснили правильно и отчетливо. Учебники же, повторяя недосмотры авторитетов в решении грамматических категорий, не выработали при этом и системы изложения, которая бы была удобопонятна и вполне пригодна для школы. Правда, русский синтаксис, блогодаря недавнему замечательному труду профессора Потебни "Из записок по русской грамматике," в научном отношении стал на верную дорогу; но школа еще и не начинала пользоваться выводами упомянутого труда, может быть, отчасти потому, что тот верный путь, на который поставил г. Потебня русский синтаксис, далеко еще не пройден, а более потому, кажется, что выводы г. Потебни имеют столь ученый характер и философскую подкладку как по мыслям, так и по языку, что ждут предварительно талантливого популяризатора, чтобы быть внесенным потом в школьное преподавание. Вот почему учебники, при изложении русского синтаксиса, до сих пор повторяют зады, так что для учащихся по учебнику — родной синтаксис terra incognita.
[2]
        Этот факт побуждает нас представить на суд специалистов и педагогов несколько заметок о русском синтаксисе, заключающих в себе наши выводы как относительно некоторых категорий синтаксиса, так и относительно системы его изложения — выводы, добытые не ученым исследованием, но школьною практикою и для школьного же преподавания предназначенные.

I.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ.

        Даже первое слово — так сказать альфа синтаксиса — предложение — не имеет до сего времени правильного, истинно грамматического определения. Рассмотрим несколько таких определений и начнем с знаменитой Исторической грамматики Буслаева, который, по своим трудам и влиянию в языкознании для нашего времени, может быть назван вторым Ломоносовым. Но и он в своей грамматике удержал старинное определение предложения. Вот оно: "предложение есть суждение, выраженное словами." Дав такое определение предложения, тождественное с логическим суждением, он в следующих за сим строках почувствовал нетвердость своей почвы. Он говорит: "вся сила суждения в сказуемом. Без сказуемого не может быть суждения. Отсюда понятно, почему в языке есть суждения, состоящие только из сказуемого без явно обозначаемого подлежащего, каковы все так называемые безличные глаголы, напр. хочется, нельзя, нездоровится и пр.; но нет ни одного предложения, которое бы состояло только из подлежащего" (§ 110). Итак, указавши на тот факт языка, что в нем есть предложения, состоящие из одного сказуемого без явно обозначенного подлежащего (хотя в приведен-
[3]
ном примере «нельзя» не видно ни малейшего обозначения в роде того как "ит" в "нездоровится''), г. Буслаев впал в явное противоречие. Впрочем он пытается выпутаться из него, допуская подлежащее двоякого рода, явное или логичное (Бог всемогущ) и неявно обозначенное, или грамматическое, заключающееся в личном окончании ("светает"). Но вопрос: каким образом предложение — одно слово (хочется, нездоровится) есть суждение, выраженное словами? Так непрочно поставлено понятие о предложении авторитетом, труд которого служит источником, из коего черпают составители учебников для школьного преподавания. Потому-то последние при определении предложения поставлены были окончательно в тупик. Авторитет говорит: предложение непременно состоит из двух членов, поддежащего и сказуемого. И вот гг. Говоров и Антонов вторят поэтому за Буслаевым при определении предложения в своих учебниках; впрочем, они не совсем вторят, нечто и от себя сочиняют. Так, г. Буслаев говорит в единственном числе, а г. Говоров во множественном, да еще прибавляя ученое слово, а именно: суждения, выраженные словами, в науке (!) называются предложениями. Г. же Антонов употребляет то же число, как и Бусдаев, но за то поясняет (должно быть не совсем понятное для ученика!) выражение Буслаева "суждение". Он говорит (§ 1 изд. 10) не просто: предложение есть суждение, выраженное словами, а — "предложение есть суждение нашего ума, или мысль, выраженная словами." Все это так и быть, но посмотрим, что они т.е. гг. Говоров и Антонов, говорят далее. Г. Говоров вот что говорит далее : "Подлежащее и сказуемое — это главные части предложения, потому что без них не может составиться никакого (заметьте— никакого!) предложения." Потому по Буслаеву действительно так. Г. Говоров уже сказал, что в науке (!) предложением называется
[4]
суждение, выраженное словами (т. е. по крайней мере подлежащим и сказуемым). Ведь г. Буслаев утверждает, что в предложении непременно есть сказуемое и подлежащее, явное или неявное — это все равно. Но Буслаев написал грамматику для взрослых, а г. Говоров для начинающих детей. Можно ли последним толковать о неявном подлежащем, о том, что в "хочется" буква т есть подлежащее? В учебнике для детей такое толкование немыслимо. И поэтому г. Говоров вслед за таким категорическим объявлением всем и каждому, что без подлежащего и сказуемого не может быть никакого предложения, не обинуясь повторяет вышеупомянутое рассуждение г. Буслаева (§ 110) о предложениях без явно обозначенного подлежащего, впрочем, своими словами и опуская неявно обозначенное подлежащее по вышеупомянутой весьма основательной причине. Вот его слова: "Но важнее из них сказуемое. Без подлежащего еще можно обойтись (а в предыдущей строке — без этого подлежащего никакого предложения), а без сказуемого совершенно нельзя; — есть предложения и без подлежащих (что за важность, если через строку выше говорится — никакого!) напр. говорят, смеркается; но без сказуемого, как без суждения о предмете ничего не будет сказано" (Фил. Зап. 1862 стр. 15). Не очевидно ли, что г. Говоров, гоняясь за авторитетом, попал в невообразимый просак. Еще Буслаев за свое неявное подлежащее уцепился как утопающий за соломенку, а г. Говоров положительно завяз по уши и так и остался с двумя сюрпризами, которые он преподносит учащимся: 1) без подлежащего и сказуемого не может быть никакого предложения; 2) есть предложения и без подлежащих. Иначе сказать: вот вам правило без исключения, которое (т. е. правило без исключения) имеет исключения. За то от авторитета не отступили и непонятное для учащихся неявное подлежащее выкинули.
[5]
         Но будем справедливы к г. Говорову. Он и сам заметил явное противоречие в своем учебнике в том виде, как он появился в "Фил. Зап." Не знаем, с какого именно издания он в этом убедился, но, по крайней мере, в 11 (1873. изд. Салаев.) он уже говорит, что без подлежащего никоим образом нельзя обойтись, хоть буть предложение самое наибезличное. Должно быть ученики г. Говорова сделались настолько развиты, что он счел возможным посвятить их (хотя не совсем) в тайны Буслаевского неявного подлежащего. В 11 издании оставив тоже определение предложения и тот же догмат что без подлежащего и сказуемого не может быть никакого предложения (стр. 4 и 5), г. Говоров вышеупомянутое рассуждение, что без подлежащего еще можно обойтись, заменил (стр. 10) следующим: "Но есть такие предложения, в которых нет определенного подлежащего, или в которых оно совсем закрывается сказуемым: в этом последнем случае действуюший предмет, который должен бы был составить собою здесь подлежащее, обыкновенно бывает непонятен, или даже совсем неизвестен для лица говорящего. Такие предложения с неопределенным и скрытым подлежащим называются безличными." И в длинной выноске к этому месту внизу страницы он, между прочими, поясняет: "в нашем понятии о безличном предложении нет никакого противоречия с понятием о предложении вообще, где говорится, что в состав каждого предложения непременно должны входить две части: подлежащее и сказуемое. Здесь речь идет вовсе не о бытии или небытии подлежащего в предложении, а только о форме, в какой выражается в нем это подлежащее." Значит, безличное предложение характеризует не отсутствие подлежащего, а его особую форму. Оно и действительно так по Буслаеву. У него неявное подлежащее выражается в особой, хотя и незнаменательной, но все таки грамматической форме (т в нездоровится), след.
[6]
все-таки, как ни натянуто, присутствует в предложении и если не высказывается, то, по кравней мере, звучит в предложении хотя единым членораздельным звуком. Ибо грамматическая форма во всяком случае есть звук (простой или составной), но не немой, а членораздельный. А у г. Говорова в какой форме выражается неявное подлежащее? А вот посмотрим : "По платью встречают, а по уму провожают. Кто же это встречают и провожают? Разумеется люди. А какие именно люди — определенно не говорится... А в этих предложениях: "верится, плачется, мне легко, смеркается, светает, морозит" — подлежащее совсем закрывается сказуемым. Что-то (а что именно — неизвестно) заставляет меня верить, плакать, что-то облегчает меня. Какая-то непонятная сила производит сумрак, свет, мороз и т. д." Ну, хорошо. А если сказать так: "Люди по платью встречают, а по уму провожают"? Тут определеннее говорится, хотя тоже не говорится, какие люди? Почему же наше предложение — тоже с неопределенным подлежащим, но не безличное et tutti quanti явления природы, то неужели непонятная сила действует в предложениях: "его станет на это; нет денег; не слышно шуму городского; наехало гостей?" А главное, во всех приведенных примерах какая грамматическая форма указывает на все эти неопределенные и скрытые подлежащие? Тут, видите ли, говорит г. Говоров, речь идет только о форме, но воображаемой только им самим, но не произносимой ни одним от смертных. У г. Говорова подлежащее в безличном предложении неопределенно и скрыто говорится хотя не говорится ни единым членораздельным звуком, т. е. подлежащее (безл. предл.) есть бесформенная форма. Как видно, и в II издании не повезло г. Говорову. Правда, он здесь явился более самостоятельным относительно к грамматике Буслаева и не устрашился отступить от авторитета, но попал за то,
[7]
как говорится, из огня да в полымя.
        Но если г. Говоров, при определении предложения, попал в просак, за то г. Антонов гораздо его похитрее. Он говорит (§ 1): "В предложении непременно две главные части: подлежащее — предмет, о котором говорится, иначе, все, что подлежит нашему суждению, и сказуемое — действие или качество, придаваемое предмету или отнимаемое от него, иначе, все, что сказывает, говорит о подлежащем. Так выражения: ночь темна; зябнет сторож; вьюга злится — суть предложения, в которых слова: ночь, сторож, вьюга — суть подлежащие, а слова: темна, зябнет, злится — сказуемые". Каково! ни сучка, ни задоринки! Ни одного примера, в роде Говорова "говорят, смеркается" или Буслаева "хочется, нездоровится, нельзя." Потому — сказано, что предложение — мысль, выраженная словами (а не словом) и в предложении же непременно две главные части, подлежащее и сказуемое. И в § 1 и в §§ 78 и 79, в которых он дважды рассуждает о предложении и двух его главных частях, хоть бы помин о безличных предложениях. Подыскивали мы и во всем учебнике, не обмолвился ли г. Антонов где-нибудь о предложении без подлежащего, хоть в образцах своего разбора,— ни полсловом. За то и не упрекнешь г. Антонова в противоречии самому себе. Но все таки, позвольте, г. Антонов, как же прикажете нам быть с предложениями без подлежащего? Ведь они — нет - нет да и навернутся на языке. А в нашем учебнике об них ни слуху, ни духу. В этом случае позвольте нам ответить за г. Антонова. Он не упомянул о предложениях без подлежащего вероятно потому, что за провозглашенным им догматом о существе предложения как паре слов, безличные предложения являются ересью языка и авось либо, благодаря учебнику Антонова, эта ересь искоренится из языка. А если случится встретить при разборе, напр., предложение "моро-
[8]
зит," разве нельзя его исправить, обратить в настоящее, догматическое предложение? "Морозит," — правильнее: настает мороз или начинается мороз. Мы не утверждаем, чтобы г. Антонов непременно так и объяснял, ибо он ничего об этих предложениях не напечатал в своем учебнике и целиком исключил из своего синтаксиса, не забыв, впрочем, к чему — Бог весть — упомянуть о безличных глаголах в своей этимологии (§ 58), да, мы не утверждаем, но предполагаем так по аналогии с следующим местом его учебника (§ 79): "Есть один только случай, когда подлежашее бывает в родительном падеже. Это бывает при сказуемом, когда оно есть глагол безличный с отрицанием не; например (приводим для краткости один пример, так как грамматика г. Антонова изобильна примерами): не слышно песен на лугах. Впрочем подобный родительный падеж есть только форма, особый оборот; в сущности же подлежащее должно быть в именительном падеже; мы знаем, что выражение — не слышно песен — значит собственно "песни не слышны." Не то же ли самое, что сказать: впрочем, подобные предложения: "хочется, нездоровится, морозит" есть только форма (как видно г. Антонов не признает, что в грамматике и языке вся суть в форме), особый оборот, в сущности же предложение должно непременно иметь подлежащее и сказуемое; мы знаем, что выражения: морозит, мне хочется — значат собственно: начинается мороз, я хочу.
Что же касается г. Кирпичникова, то он поступил при составлении своего учебника положительно благоразумнее и г. Говорова и г. Антонова: в своем учебнике он вовсе опустил определение предложения, а потому он и не путается, как г. Говоров, и не опускает такой важной части синтаксиса безличных предложений, как это сделал г. Антонов. Он даже не утверждает, что в предложении непременно две главных части — подлежа-
[9]
щее а сказуемое, но § 2 начинает так скромно: "части предложения суть следующие : подлежащее, сказуемое, определение, дополнение, обстоятельство и обращение." Хотя из следующих слов § 12: "предложение придаточное заменяет второстепенные части главного предложения: определения, дополнения и обстоятельственные слова" мы усматриваем, что он считает подлежащее главным членом, но, по крайней мере, не непременным, что видно из след. слов § 8: "Безличным называется такое предложение, в котором не только подлежащего нет налицо, но и нельзя подразумевать его."
        Итак определение предложения, данное Буслаевым, породило такую путаницу определений предложения, которую сумел обойти только г. Кирпичников, и то благодаря тому, что в своем учебнике он вообще опускает определение синтаксических терминов (1) — В самом деле, если предложение суждение, выраженное словами, то следовательно, безличное предложение (когда оно выражено одним словом) не есть предложение, так как оно выражено не словами и не составляет суждения, ибо суждение тогда только суждение, когда оно имеет явно обозначенное подлежащее или когда в безличном предложении выражается по крайней мере двумя словами. А если мы допустим, что конечно и должно, что безличный глагол: светает, морозит, хочется — есть предложение, то и предложение никак не есть непременно суждение и не непременно в предложении две части, как утверждают за Буслаевым гг. Говоров и Антонов. Впрочем, путаницу в определении предложения, данного профессором Буслаевым уже указал до нас в своих "Записках" (стр. 84 введ.) г. Потебня, но к сожалению, нового определения предложения не дал, может быть потому, что, как он
[10]
говорит (стр. 101 введ.), "история языка на значительном протяжении времени должна давать целый ряд определений предложения." Если так, то весьма было бы интересно слышать, для примера, определение предложения, присвоенное какому-нибудь одному периоду языка, еще лучше современному. Но если с одной стороны примерное частное определение предложения любопытно, то, с другой, не небходимо. Почему же? На это отвечает сам г. Потебня: "Внимание наше останавливается преимущественно на таких чертах предложения, которые в течение веков и тысячелетий кажутся неизменными, и таким образом возникает определение, разумеется, очень общее, сходное для многих периодов одного языка и даже многих языков (стр. 101 введ.). Возникает же такое общее определение предложения именно потому, что оно необходимо и неизбежно при том характере, который имеет изучение языка не только специальное, но и элементарное. Не только в университетах, но и в средних учебных заведениях язык изучается в то же время и исторически и параллельно с некоторыми другими арийскими языками, древними и новыми; разница только в степени этого характера изучения языка. И потому, конечно, жаль, что мы не имеем и этого общего определения предложения в труде г. Потебни, хотя имеем очень веские определения членов предложения, и тоже "общие, сходные для многих периодов одного языка и даже многих языков." Правда, он дал определение предложения, но только такое, которое является в форме безличного глагола. Он говорит, что определением глагола, который сам по себе составляет предложение, он определяет minimum предложения арийских языков (опред. глагола см. 103 стр. введ.) Но этого мало. Мы не имеем определения maximum'a предложения. Да кроме кроме того нам нужно иметь такое определение предложения, которое было бы в то же время определением как minimum'a, так и maximum'а
[11]
предложения, подобно тому, как в арифметике дается такое определение дроби, которым определяется и minimum и maximum ее по отношению к числителю. Именно такого-то определения предложения, какое особенно необходимо при школьном преподавании, не сообщает нам г. Потебня. Но для нас, по крайней мере, важно одно место в его труде, которое намечает нам путь к общему и полному определению предложения. Он говорит на стр. 81: "предложение может вовсе не заключать в себе логического суждения." Отсюда возникают вопросы: но может и заключать? И что же, кроме суждения, оно может заключать? Конечно что-нибудь однородное с суждением. А что такое суждение? Один из актов, отдельный вид мышления. Следовательно, предложение заключает в себе и другие акты мышления? Да, это не только верно, но объясняет, отчего произошла ошибка в определении предложения, данном г. Буслаевым. Оттого, конечно, что предложение чаще всего выражает суждение, но все-таки в частности. Вообще же предложение выражает все акты мышления, или мысль вообще, мысль же наша начинается не с суждения и даже не с понятия. Первейший ее акт есть впечатление. А потому не только суждение: "человек смертен" есть предложение, но и умозаключение в сложном предложении: "грамматика полезна потому что она наука", и понятие "диковина! разбой" и представление: "нездоровилось," и даже впечатление: "больно" — суть предложения. Но если предложение соответствует всем актам мышления, не исключая и первичного — впечатления, то из этого не следует, что предложение есть мысль вообще в смысле логическом. Логика и грамматика — обе означают мысль; но первая, мысль пассивную, так сказать, улегшуюся на дно нищего духа; вторая — активную мысль, так сказать, душу живу. Напр. "в суждении," говорит г. Потебня (стр. 83), "логика не рассматривает процесса сказывания, а со своей односторон-
[12]
ней точки зрения оценивает результаты совершившегося процесса" и, прибавим, не только в суждении, но вообще во всем мышлении. Грамматическое предложение высказывает мысль в самый момент ее процесса, изображает пред нами самое движение мысли. Итак предложение есть драма, представление мысли посредством слова, которое является как бы актером того действия, которое есть мысль: напротив, логическая мысль есть как бы эпос мысли, рассмотрение совершившегося процесса ее, как эпос — рассказ о прошедшем событии. Правда, и логика рассматривает мысль двояко: и активно, как она является в формах суждения и умозаключения, и пассивно, как она является в форме представления и понятия, но то и другое в прошедшем, как нечто данное. Предложение же изображает мысль, как нечто дающееся посредством слова, так что предложение есть плоть и кровь мысли, пластика мысли. И поэтому-то, если, с одной стороны предложение выражает все акты мышления, то, с другой представление "Петр," понятие "дерево," суждение "смертный человек", умозаключение "польза грамматики, как науки" не составляют предложения. Иначе сказать: представление, понятие, суждение и умозаключение могут составлять предложение, могут и не составлять. Но, что удивительно, всякое слово, выражающее впечатление есть непременно предложение: "больно! ой! ах! увы! пахнет!" В этих примерах предложение есть выражение умственного или мыслимого впечатления, соответствующего физиологическому впечатлению, или восприятию. Впечатление же всегда современно восприятию, значит, первообраз предложения не суждение, а первейший акт мысли — впечатление. Прочие же виды мышления тогда становятся предложением, когда они создаются мыслию по образу и подобию первообраза — впечатления, т. е. принимают его свойства, а эти свойства — отпечатление в уме воспринимаемого и современность воспринимаемому. Значит, осталь-
[13]
ные акты мышления, кроме впечатления, чтобы быть достоянием предложения, должны вновь стать впечатлением, отразиться в уме посредством внутреннего восприятия, т.е. воспоминания, но так, чтобы мыслимое, как совершившийся акт мышления, мыслилось как совершающийся или, скоре, возникающй в момент речи по подобию впечатления. Напр. суждение "смертный человек" не составляет предложения, потому что выражает как бы почивший, одухотворенный элемент мысли, суждение же "смертен человек" есть предложение, потому что как бы напечатлевается в мысли, подобно тому как впечатление "умер."
Теперь, после всего сказанного, вернемся к общепринятому определению предложения. Мы находим в нем следующие ошибки. Во-первых, предложение не есть только суждение, а вообще мысль; во-вторых, мысль выражается не только словами, но и одним словом. Отсюда предложение формулируется пока так : "предложение есть мысль, выраженная словами или словом". Но все-таки такое определение не будет чисто грамматическим, а вернее логическим. В нем поставлена на первом плане мысль (а это и составляет область логики). Следовательно, мы получаем определение как бы на изнанку. Нужно оборотить его, так сказать, на лицо, и мы получим: предложение есть слово или слова, выражающие мысль (здесь область грамматики и на первом плане слова). А так как не всякое слово и не всякое сочетание слов выражает мысль, то точное определение предложения является в таком виде: "Такое слово или такое сочетание слов, которое выражает (предлагает) мысль, называется предложением." Можно было бы прибавить, что предложением называется
[14]
го может затруднить уразумение предложения, тем более, что существенный признак предложения, указывающий на возникновение мысли в момент речи, выражается настоящим временем глаголов, "выражает [предлагает]," чего в выражении „мысль, выраженная словами", не видно.
В заключение должно прибавить, что определение предложения, которое мы даем, совсем не ново. Оно уже давно дано. Очень жаль, что составители учебников не могли оценить его и предпочесть определению Буслаева, тем более, что это определение принадлежит тоже авторитету, к сожалению, под обаянием имени Буслаева, забываемому педагогами. И мы, каемся, недавно раскрыли "Пространную грамматику Востокова" и вот что прочитали (§ 103): "Речь есть соединение слов, выражающее мысли вообще. Но когда речь ограничивается выражением одной мысли, тогда она называется предложением." Здесь именно мы имеем определение предложения чисто грамматическое, так как в нем на первом плане выступает речь. Оно только страдает общностью и не показывает, что речь выражает мысль двояко: или словом или сочетанием слов. Но что именно так разумел Востоков, это видно из следующего §. Он говорит, что предложение бывает двоякое: или состоит из двух частей, подлежащего и сказуемого, или из одного сказуемого, и в последнем случае может заключаться в одном слове (напр. в глаголе "светает.)" Но очевидно, что из этих 2-х определений нашего и Востокова, — одинаковых по существу, определение, нами даваемое, будет точнее. Определение Востокова так же верно, как в арифметике верно определение дроби, что она есть часть единицы. Но как определение дроби становится более точным и полным, если оно видоизменяется так: дробь есть одна или несколько равных долей единицы,
[15]
вполне точным, если оно видоизменяется по нашему. И так вот в какой форме, по нашему мненио, должно явиться в учебниках определение предложения, впрочем общее не всем арийским языкам.


7 Апреля. Короча.

А. Дмитриевский.

СНОСКИ

(1) Упоминаем только о более распространенных учебниках: перечислять и рассматривать все — пришлось бы повторять одно и то же. (назад)





Retour au sommaire