[163]  
        1. „Притяжательныя [местоимения] суть: мой, твой, свой, наш, ваш, его; сия притяжание вещи знаменуют,^[1] писал М. Смотрицкий в своей Грамматике.^[2] В черновых бумагах М. В. Ломоносова отмечено: „Притяжательные местоимения: мой, твой, свой, наш, ваш, ево, притяжение или присвоение какой-либо вещи значат (знаменуют)".^[3]
        Через Н. Греча, Г. Павского, — чтобы ограничиться лишь некоторыми авторами русских грамматик, — это учение об обозначении притяжательными местоимениями принадлежности вещи лицу дошло до наших дней. Так, Н. Греч писал: „Сии [притяжательные] местоимения, обозначающие обладание, принадлежность личному предмету, суть следующие: а) Первого лица: я, мой; мы, наш. — Второго лица: ты, твой; вы, ваш. — Всех лиц: возвратное свой".[4]  Г. Павский был лишь неудовлетворен термином „притяжательные" (для прилагательных и местоимений) и вместо него вводил новый: „я буду называть их усвоительными, потому что слово притяжательный, происходящее от устарелого стяжать, притяжать (possideo), ныне сделалось не внятным".^[5]
        Термин „притяжательный", как известно, есть перевод термина греческих грамматиков κτητικός, находящегося в связи с глаголом κτάομαι ‘приобретаю, владею', передаваемым в древнейшем славянском (южнославянском) переводе евангелия IX века посредством pritęzą, откуда и термин наших грамматик.
        Любая буквенная письменность в своем начале есть письменность общества классового. Не удивительно, что и для греческих грамматиков и для М. Смотрицкого и для всех последующих русских грамматиков „притяжательные" местоимения обозначали принадлежность чего-либо какому-либо из трех лиц обоих чисел; но удивительно, что и мы продолжаем оставаться
[164]  
при том же их толковании и называем мой притяжательным местоимением 1-го лица единственного числа, показывающим принадлежность чего-либо этому лицу. ^[6]
        2. A priori ясно, что местоимение мой должно быть доклассового происхождения. Что же значило мой в доклассовом обществе, с его коллективной собственностью? И если оно значило не то, ‘что принадлежит мне’, а нечто иное, то не должно ли было это иное значение в качестве пережиточного уклада сохраниться и в обществе классовом и дожить до эпохи нового бесклассового общества?
        Если у автора книги „Моя жизнь и мои достижения” известного Генри Форда спросить, — заставив его говорить по-русски, как заставляют его говорить переводчики, — что в его словоупотреблении значит местоимение мой, то, всего вероятнее, он, в согласии со всеми грамматиками, ответит: 'мне принадлежащий’. Разве, называя завод в Детройте „мой завод”, Г. Форд не подчеркивает своего права собственника на этот завод. Однако. „Мой родной дом и теперь еще цел и вместе с фермой входит в состав моих владений”. — „Существует легенда, что мои родители были очень бедны”.— „Мой город”. —„Моя страна”. Уступим Г. Форду и признаем его родителей принадлежащими ему, Форду (а не наоборот); дом его родителей вошел в состав его владений: принадлежа его родителям, — опять уступим Г. Форду, — дом потенциально был уже его домом. Но едва ли Г. Форду принадлежит тот город, который он называет „мой город”, едва ли ему принадлежат Соединенные Штаты. Наоборот, — это он, Г. Форд, принадлежит городу, стране.
        Стало быть, для Г. Форда мой будет значить не только 'мне принадлежащий’ (предметы его индивидуального пользования, скажем, его зубная щетка, с полной несомненностью принадлежат ему и только ему), но и ‘к чему я (на ряду с другими) принадлежу’: мой город, моя страна, моя нация и т. д., — словом, любой коллектив. Г. Форд эпохи империалистического капитализма — не только субъект „усвоения", но и объект „усвоения”.
        Как могло получиться, что в обществе, основным устоем которого считается священность и неприкосновенность частной собственности, объектом которой являются и орудия производства, собственническое, „притяжательное” мой оказывается имеющим два прямо противоположных значения, одно при названии вещей неколлективных, другое — коллективных? — Лишь так, что второе значение занесено в качестве пережиточного уклада из эпохи, знавшей это значение.
[165]            
        3. Л. Г. Морган в книге „Дома и домашняя жизнь американских туземцев"^[7] в числе других своих источников, раскрывающих закон гостеприимства, как результат „коллективного землевладения, распределения земледельческих продуктов по домашним хозяйствам, состоящим из известного числа семейств, и коммунистического строя домашней жизни, осуществляемого в этих домашних хозяйствах", приводит из History of the Amerikan Indians Джемса Эдера^[8] такое место, касающееся южных индейских племен Соединенных Штатов (чироки, чокта, чиказа и племена конфедерации криков). Хотя они не имеют общих запасов, но на деле, благодаря усвоенному ими образу жизни, получается именно такая общность. У каждого есть своя семья и свое племя. Когда индеец говорит о ком-нибудь из своих единоплеменников или об их жилищах, он всегда выражается так: „это человек из моего дома" или „это мой дом“... Когда индейцы путешествуют по собственной стране, они всегда спрашивают, нет ли где дома, принадлежащего к их племени [роду]. Если такой дом окажется, они свободно идут туда и встречают самый радушный прием, хотя видятся с хозяевами первый раз. Они едят, пьют и угощаются так свободно, как делали бы это за своим столом, представляющим простую землю, покрытую медвежьей шкурой".[9] „Мой дом" для индейца в переводе на язык эпохи личной собственности будет значить 'наш, общий’, где „мы" = 'данный коллектив’, ’родной коллектив’, племя, род и где „я", входящее в состав этого „мы"— неразрывная часть последнего.
        В языке Г. Форда — а последний для нас только представитель — осталось и то значение, которое употреблял его предок эпохи первобытного коммунизма, и то же слово приобрело затем для эпохи частной собственности, как основы классового общества, новое значение. Старое значение мой осталось при именах коллективных, новое значение мой получилось при именах неколлективных. И если бы Г. Форд стал отрицать тот факт, что он говорит на языке, восходящем к языку, выражавшему отношения первобытного коммунизма, достаточно было бы указать ему на двоякое значение употребляемого им местоимения мой.
        4. Общинная земля племени есть моя земля для каждого члена племени; племя, к которому я принадлежу, есть мое племя; наречие (племени), на котором я говорю, есть мое наречие; старейшина моего пламени есть мой старейшина; воевода моего пламени есть мой воевода. Фратрия, к которой я принадлежу, есть моя фратрия. Род, к которому я принадлежу, есть мой
[166]  
род. Вече, членом которого я являюсь, есть мое вече. Деревня, в которой я живу, есть моя деревня. Дом, в котором я живу (общинный дом), есть мой дом. И т. д., и т. д.
        При пуналуальной семье моя жена будет моей женой не только для меня, но и для моих пуналуа; но моей женой будут и все ее пуналуа, каждая ее пуналуа. Равно, каждая из моих жен будет называть мой муж не только меня, но и моих пуналуа, каждого из моих пуналуа. И так mutatis mutandis во всех степенях свойства и родства пуналуального строя.
        Но групповой брак сменился парным браком, но пало затем материнское право и было введено право отцовское. Парный брак сменился моногамией. «„Дикий" воин и охотник довольствовался в доме вторым местом после жены, «более мягкий" пастух, гордясь своим богатством, выдвинулся на первое место, а женщину оттеснил на второе» (Ф. Энгельс). Жена или жены этого «более мягкого" пастуха суть его жены; моя жена есть для него „индивидуально моя жена".
        „Обработанная земля оставалась еще собственностью племени, передаваемой в пользование сначала рода, позднее — крупных семейных общин, наконец, отдельных лиц; они могли иметь известное право владения, но не больше" (Ф. Энгельс). Но далее — торжествует полная частная собственность. „Переход к полной частной собственности совершается постепенно и параллельно с переходом парного брака в моногамию. Одиночная семья становится основной хозяйственной единицей общества" (Ф. Энгельс). Здесь моя земля есть 'принадлежащая мне на праве личной собственности земля’, мой двор есть 'принадлежащий мне на праве личной собственности двор’; но моя деревня есть ‘деревня, в которой я (вместе с другими) живу’[10], мой выгон есть ‘выгон, используемый моим (лично моим) скотом совместно со скотом моих односельчан (мне, конечно, не принадлежащим)’.
        Постепенно и параллельно с развитием частной собственности, сменяющей собственность коллективную, содержание местоимения мой все более суживается, до индивидуальности включительно, но, в то же время, не теряет однако и своего первоначального значения там, где дело идет о коллективе.
        5. Языковой формой местоимения принадлежности 1-го лица единственного числа в русском языке является мой моя мое моего и т. д.[11] В склонении этого местоимения четко выделяется основа мо-, за которой следует окончание, совпадающее по всем падежам всех чисел и всех родов с т. наз. „личным" местоимением 3-го лица: мо-его мо-ей, мо-ему мо-ей, мо-им мо-ей мо-ею и т. д. Основа мо- эпохи коммунизма имеет значение ‘наш,
[167]  
общий’ и более, конечно, связана с личным местоимением 1-го лица множественного числа, нежели с таким же местоимением числа единственного.
        Украинский, сербо-хорватский и словенский языки имеют -мо в качестве окончания 1-го лица множественного числа глаголов (несемо, несемо, nesemo). Отношение этого -мо к -мъ (ст.-славянск., болгарск., чешек.), -ме (болгарск., чешск.) и -мы (ст.-славянск., польск., сербо-лужицк.), равно к окончаниям 1-го лица множественного числа других индо-европейских языков остается неясным до конца,[12] но их взаимная связь несомненна, как несомненно тождество -мы и личного местоимения мы, причем считать первое результатом аналогии второго, как это обычно делается, решительно необязательно.
        Наконец можно указать и на полное совпадение и по содержанию и по форме славянского мо с грузинским глагольным префиксом то- (при котором, отметим, имеется имерское mе-), со значением‘сюда, в нашу или мою сторону, к нам или ко мне’: mo-vida (имерск. me-vida) ‘он пришел к нам || ко мне О сюда’.[13] В этом грузинском mо- единство коллективности и индивидуальности, живое по сегодняшний день, должно остаться показательным даже для того, кто склонен был бы скептически отнестись к сопоставлению с ним славянского мо- и -мо.
        Я высказываюсь поэтому за единство происхождения и местоименной основы мо-й и глагольного окончания -мо, точнее — за использование основы мо, обозначавшей ‘наш (мой) коллектив, со всем, что к нему относится’ в качестве окончания 1-го лица множественного числа глаголов.
        Но если, в результате развития общества на непосредственно следующих за первобытным коммунизмом стадиях, единство содержания местоимения принадлежности мой раздваивается на противоположности': ‘мне принадлежащий’ и ‘тот, к которому я принадлежу’, в силу того, что мой есть определяющее слово, дающее единство со словом определяемым, но с последним в одно слово не сливающееся, — мо, дав в эпоху первобытного коммунизма полное единство с глагольной основой, составив с ней одно слово, и впредь сохраняет свое исконное значение ‘коллектива, членом которого я являюсь’.
        6. Первобытный коммунизм есть естественная организация для общества со слабым развитием производительных сил. Общественные формации, непосредственно следовавшие за первобытным коммунизмом, выросли на основе дальнейшего развития производительных сил и дальше развивали производительные силы до момента, когда капитализм в бессилии остановился перед задачей организации единого мирового хозяйства, настой-
[168]  
чиво требуемого выросшими производительными силами. Частная собственность, в рамках которой происходило развитие феодализма и капитализма, оказывается в дальнейшем тормозом развития производительных сил. Для нового расцвета их общество возвращается к общему владению средствами производства и тем самым, но теперь на базе колоссального развития производительных сил, воскрешает в качестве ведущего старое, доклассовое значение местоимения мой ‘общий, наш’, где каждое я, существующее во всех сторонах своего раскрытия, сливается в единое всего коллектива.
        Это так рельефно, ярко, напоминающе и воскрешающе ‘мой дом’ индейцев из цитированного наблюдения Дж. Эдера высказано было в предсъездовском обращении к „Рабочим, работницам, колхозникам, колхозницам, инженерам, ученым от пролетариев передовых заводов и фабрик Москвы и Московской области" (Изв. ЦИК. № 289 (5220). 28. XI. 1933): „Великая честь рапортовать съезду нашей великой партии о новых победах. Великая честь для каждого рабочего, работницы, специалиста, колхозника и колхозницы стать активным участником съезда партии и сказать себе: „Я сделаю все необходимое, чтобы моя фабрика, мой завод, моя шахта, моя железная дорога, мой паровоз, мой совхоз, мой колхоз, мой кооператив пришли к партийному съезду с новыми достижениями".

                   М. Долобко.