[88]
     В своей статье «В защиту логичности формальной грамматики» я пытался доказать, что грамматическая форма тесно связана со значением, и что распространенный взгляд на формальную грамматику, как на такую, которая стремится устранить из грамматической формы элемент значения, ошибочен, хотя и есть даже ученые, понимающие грамматическую форму, как что-то лишенное значения. В том же № «Родного языка в школе» (№ 3) появилась статья Абакумова, в которой высказываются иные взгляды на формальную грамматику, частью противоположные моим. Многое из того, что говорит Абакумов, заслуживает полного внимания (ср. последние два абзаца очерка 1 и б. ч. очерка II), хотя и вызывает на возражения, но есть утверждения, с моей точки зрения, неосновательные. В I очерке Абакумов пытается размежевать понятия формы и значения в грамматике, указывая на случаи противоречия между формой и значением, допуская полное соответствие между формой и значением только в некоторых, хотя и «многих» случаях. Мне кажется, что все рассуждение Абакумова об «антагонизме» между формой и значением основано на недоразумении, на недостаточно отчетливом понимании того, что такое форма, и что такое те значения, которые связываются с звуковой стороной формы. На это указывают: 1. примеры, приводимые им в доказательство своей мысли, 2. определения, даваемые им тем формам, на основании которых он строит морфологическую классификацию слов русского языка.
        Первое противоречие между «формой» и «значением» Абакумов видит в именах мужеского рода на а: «оставшись по форме словами женского рода, эти слова стали иметь значение мужеского рода». Но что такое род имен существительных? Только способность сочетаться с известными формами согласованных с ними прилагательных. Если бы прилагательные не различались по формам согласования с различными существительными, мы не могли бы говорить о роде существительных, а только о разных склонениях, т.-е. формы рода у существительных нет, а те или другие признаки становятся признаками рода только в зависимости от согласования прилагательных. Значение же рода прилагательных — их отношение к той или другой категории существительных, хотя бы эта категория в данное время и не определялась никак со стороны значения. Но при своем возникновении категория рода определялась известными значениями существительных, относимых к тому или другому роду: так в общеиндоевропейском яз. первоначально к мужескому и женскому роду относились имена органически существующих предметов (не вещей), а к среднему — имена вещей, т.-е. сделанных предметов, а позднее — также имена детенышей; в русском яз. возникли категории одушевленного и неодушевленного рода, связанные со значением самих существительных.
        Следующее противоречие — в том, что «имена существительные чаще всего действительно обозначают предмет, но могут служить и для
[89]    
обозначения настроения...» и т. д. Здесь Абакумов просто приписывает существительному такое значение, которого оно не имеет. Как признак может быть обозначен не только прилагательным и глаголом, но и существительным (доброта), так и предмет (впрочем, что такое предмет?) может быть обозначен не только существительным, но и прилагательным (каменный) и, пожалуй, даже глагол (окаменел). На самом деле существительное обозначает всякое понятие, и отличие его от других слов в том, что все остальные слова (не частичные) обозначают те или другие понятия, как признаки понятий, обозначенных другими словами, существительное же само по себе обозначает то или другое понятие независимо от понятий выраженных другими словами.
        «Подлинный антагонизм формы и значения слова» Абакумов усматривает в таких словах, как «мастеровой», «нищий», являющихся, по его словам, «по форме прилагательными, но мыслимые нами всегда, как предметы». Но какие формальные признаки прилагательных усматривает Абакумов в названных словах? По его собственному определению прилагательные — слова «изменяющиеся по падежам, числам и родам» (стр. 46); ниже формальным признаком прилагательного называется согласование с существительным в роде, числе и падеже (см. схему на стр. 47). Я понимаю прилагательное так же, т.-е. считаю формальным признаком прилагательного присутствие форм согласования в роде, числе и падеже; звуковой стороной этих форм является присутствие ряда окончаний падежных форм всех родов и чисел, а смысловой — отношение слова, как названия признака, к различным падежам различных существительных. Но слова «мастеровой» и пр. форм согласования не имеют; правда, — ряд падежных окончаний этих слов тот же, что у многих прилагательных, но им не хватает ряда других окончаний, имеющихся у всех прилагательных, если даже не говорить о различии в отношениях, обозначаемых падежными формами таких существительных, как «мастеровой» и прилагательных в роде «деловой». Если же принимать за принцип деления сходство и различие в образовании падежных форм, то различие между «мастеровой») и «мастер» не больше, чем между каждым из них и существительным «вода» и т. п. Абакумов, повидимому, смешивает настоящее состояние русского языка, в котором склонение по типу «мастеровой» и пр. само по себе не означает принадлежности таких слов к прилагательным, с тем состоянием, какое было в начале исторической жизни русского языка, когда так могли склоняться только прилагательные.
        Не вижу я никакого антагонизма между формой и значением и в примерах, приводимых Абакумовым на употребление форм единственного числа якобы в значении множественного и множественного в значении единственного. В языке все формы соотносительны между собой и определяются только из этого соотношения. Слово «сады» — множественное число только по соотношению с словом «сад», а слово «сад» — единственное число только по соотношению со словом «сады». Без этого соотношения ничто не мешает нам понимать «сад», как название совокупности единичных предметов, т.-е. как множественное число, становясь на точку зре-
[90]    
ния Абакумова. Слово «щипцы», как не имеющее формы единственного числа, не может рассматриваться, как слово во множественном числе, но в то время, когда это слово возникало, оно, очевидно, сознавалось, как множественное число, и можно думать, что это сознание не утрачено всеми говорящими и в настоящее время. Во фразе «здесь продается свежая рыба» слово «рыба» употребляется в другом значении, чем во фразе «рыба попалась на удочку», а именно не в значении единичного предмета или совокупности единичных предметов, а в значении вещества, рыбьего мяса, и при слове «рыба» здесь отдельные рыбы не мыслятся так же, как не мыслятся отдельные быки при слове «мясо».
        Я не хочу своими замечаниями сказать, будто формальные значения, т.-е. значения, связанные с теми или другими грамматическими формами, так же точны и определенны, как значения к.-н. научных терминов. Формальные значения в языке, как и всякие значения в языке, между прочим, и значения целых слов, изменчивы, расплывчаты, и в каждом отдельном случае зависят от ряда побочных причин, но это не делает грамматическую форму лишенной содержания, подобно тому, как, напр., употребление слово «стол» и в смысле доски на ножках и в смысле кушанья и в смысле ровной поверхности и т. д. не делает этого слова бессмысленным.
        На то, что, определяя форму, сам Абакумов принимает во внимание не только звуковую сторону формы, но и значение ее звуковой стороны, указывает его классификация «форменных слов»: он различает слова, изменяющиеся по числам и родам, по падежам и числам, по падежам, числам и родам и пр. Но, что такое изменение по лицам, числам, родам, падежам, как не звуковое выражение известных отноешний? Если не принимать во внимание этих отношений, то мы не в состоянии будем решить, является ли, напр., форма «лаю» 1-м лицом ед. ч. глагола или дат. ед. существительного.
        Кроме стремления «размежевать» форму и значение, в статье Абакумова имеются еще некоторые положения, основанные на недоразумении. Так, возражая против выделения «всеми без исключения» «счетных существительных» в особую группу, он уверяет, что «термин счетные» исключительно логический, и по формальным признакам...» они «решительно ничем не отличаются от существительных несчетных». Но новейшие грамматисты, кажется, никто и не выделяет «счетных существительных» в особую группу по признаку счетности. Для каждого понятно, что такие слова, как пяток, десяток, тысяча, миллион — самые обыкновенные существительные, так же, как один, первый, второй и пр.—прилагательные. Но утверждать, будто все «счетные существительные» по формальным признакам «решительно ничем не отличаются от существительных несчетных» значит впадать в противоположную крайность, потому что все числительные количественные, начиная с двух и кончая девятьюстами, представляют и по образованию падежных форм и по синтаксическому употреблению чрезвычайно своеобразные особенности.
        Таким же недоразумением вызвано утверждение Абакумова, будто в русском глаголе нет категории времени, а время глагола «чисто логическая
[91]    
категория». Абакумов здесь исходит из понимания глагола, как слова, изменяющегося по лицам. С этой точки зрения, действительно, нельзя говорить об изменении глагола по временам; можно только говорить о существовании двух наклонений — прямого и повелительного — и о том, что личная форма прямого наклонения употребляется в значении настоящего или будущего времени. Но и в том случае нельзя называть категорию времени в русском языке чисто логической, потому что значение настоящего или будущего времени вносится присутствием форм лица, а значение прошедшего времени — суффиксом л, как бы мы не называли форму прошедшего времени — глаголом или причастием. Но самое ограничение категории глагола теми глагольными словами, которые имеют формы изменения по лицам, представляет большие неудобства. Ведь лицо у глагола может быть обозначено не только окончаниями, но и особыми личными словами; последний способ обычен во многих новых европейских языках, и он же применяется и в русском языке. Поэтому в отсутствие форм изменений по лицам не считаю препятствием для отнесения прошедшего времени глаголов к глаголам, понимая под глаголом слово, изменяющееся по временам и наклонениям или слово, имеющее формы сказуемости.
        Глаголы[1] в русском языке имеют три грамматических формы времени: 1) личную форму времени со значением настоящего или будущего времени, обозначаемую личными окончаниями (иду, сяду, дам), неличную, согласуемую с подлежащим   в роде и числе 2) форму прошедшего времени, обозначаемую окончаниями — л (или Ø у основ на б, п, з, г, к, х, р: грёб, народн. утоп, вёз; нёс; лёг; пёк; сох; умер); ла, ло, ли, и 3) сложную форму будущего времени, обозначаемую сочетанием личных форм вспомогательного глагола «буду» с инфинитивом спрягаемого глагола; то обстоятельство, что эта форма сложная, не мешает ей быть грамматической формой[2]. Различия в значении личной формы времени связаны с видовыми различиями глаголов: личная форма времени от глаголов несовершенного вида имеет значение настоящего времени, а личная форма времени от глаголов совершенного вида обыкновенно имеет значение будущего времени; поэтому различия между личной формой со значением настоящего времени и личной формой со значением буд. времени являются формальными или грамматическими лишь постольку, поскольку формальны видовые различия в глаголах. Что касается видов, то мы имеем ряд случаев, в которых различия между видами не обозначены формально никакими признаками, кроме отсутствия формы будущего сложного: таковы непроизводные глаголы без приставок, которые обыкновенно несовершен-
[92]    
ного вида, но могут быть и совершенного вида (сяду, лягу, и др.), глаголы без приставок с суффиксом ну, большая часть которых (с однократным значением) совершенного вида, но часть несовершенного (зябнуть, мерзнуть и др.), глаголы, которые без приставок имеют неопределенно-кратное значение, а с приставками являются или совершенного вида с сохранением кратного значения или несовершенного вида с утратой кратного значения (выходить и выходить и др) и т. д. Но в большинстве случаев вид обозначается формой: несовершенный вид у глаголов без приставок (сюда относятся и глаголы, произведенные от существительных с приставками, так как в таких случаях приставка не служит для образования глагольной формы; сотрудничать и т. п., и те глаголы с приставками, при которых нет соотносительных глаголов без приставок) обозначается различными суффиксами кроме суффикса ну, а у глаголов с приставками —суффиксами —ыва—, —ива—, а также, частью, ударяемыми суффиксами —ва— после гласных (узнавать), затевать, умывать, надувать, выпивать и пр.), а (нагибать, выбегать) и я (т.-е. а со смягчением последнего согласного звука основы или соответствующим его изменением: притеснять, утомлять, обольщаться), а совершенный вид — у глаголов без приставки суффиксом однократности —ну— (в том случае, если глагол без этого суффикса и без приставки имеет значение несовершенного вида), а у глаголов с приставкой — отсутствием тех суффиксов, которые в такие глаголы вносят значение несовершенного вида. т. е. суффиксов —ыва—, —ива— и ударяемых —да—, —а— (—я—); исключение — глаголы, имеющие без приставок неопределенно-кратное значение (см. выше). Для более точного установления формальных признаков каждого вида следовало бы остановиться на этом подробнее, но это не входит в задачи моей заметки[3].
        Так как в большинстве случаев вид глаголов определяется известными формальными признаками (приставками и суффиксами), то -различия между значениями настоящего и будущего времени в личной форме глаголов по большей части оказываются обозначенным грамматически. При всем том, в виду того, что формальное различие между видами не проведено последовательно везде, личная форма глаголов, поскольку речь идет о всех глаголах, не может быть названа вполне точно формой настоящего или будущего времени; но это, все таки, форма времени, именно такая, которая может быть определена отрицательно, как форма непрошедшего вре мени, которая может означать настоящее время и не может означать действия или состояния, продолжающегося в будущем. Но, поскольку мы
[93]    
берем глаголы одного вида, мы можем говорить о форме настоящего, прошедшего и будущего времени глаголов несовершенного вида и будущего и прошедшего времени глаголов совершенного вида, различающихся вполне определенными признаками. Впрочем, личная форма глаголов может употребляться со значением настоящего времени и от глаголов совершенного вида, но только при условии, чтобы понимание ее в значении будущего времени было устранено контекстом речи: «Днем зевая бродишь, бродишь делать нечего, — соснешь... Рад, что в колокол ударят...» (Пушк., «Бор. Год.»). Не совсем понятно для меня, по каким признакам Абакумов выделяет из категории существительных существительные местоименные, а из категории прилагательных прилагательные местоименные и причастия.
        Название прилагательных в предикативной форме «несклоняемыми причастиями» неудачно, п. ч. в этом случае термин «причастие» получает не то значение, в каком Абакумов употребляет его по отношению к склоняемым причастиям. В первом случае «причастием» он называет и глагольное и неглагольное прилагательные в предикативном употреблении, а во втором — только глагольное прилагательное в аттрибутивном употреблении.
        Этими замечаниями я здесь и ограничусь. Повторю только, что приводимая Абакумовым во II очерке система морфологической и синтаксической классификации фактов языка, хотя и вызывает на возражения, все же заслуживает полного внимания, как результат самостоятельного, серьзного и вдумчивого анализа этих фактов. 

         Николай Дурново.