[135]
        Коллективизация сельского хозяйства вызвала невиданное ни в одной стране по своей глубине, размаху и темпам развитие речи крестьянина в сторону сближения ее с литературным языком. Местные диалектические особенности (не только в области лексики, но и в фонетике, морфологии и синтаксисе) буквально «тают» на глазах, говор окончательно перешел в разряд пережиточных явлений и полное его отмирание — лишь вопрос времени. Но было бы глубочайшей ошибкой видеть в языкотворческом процессе, происходящем в современной деревне, только разрушение старого: всякий наблюдательный человек невооруженным глазам может заметить огромное количество нового в языке колхозника. Наивно также оценивать сближение крестьянских диалектов с литературным языком, как простое вытеснение местных, речевых особенностей общепринятыми языковыми нормами.
        Языкотворчество в колхозной деревне — весьма сложный процесс. К сожалению, в лингвистической литературе почти ничего нет об изменениях языка колхозника. Приходится только удивляться, насколько мы, специалисты-языковеды, безучастны к происходящим на наших глазах интереснейшим с лингвистической точки зрения языковым сдвигам. Эта нерадивость отчасти объясняется консервативностью некоторых лингвистов, считающих, что достойным объектом изучения может быть лишь отстоявшееся, устойчивое в языке. С точки зрения этих ученых речевая ломка в колхозной деревне — явление «преходящее», не заслуживающее никакого внимания.
        Изучение языка колхозника имеет большое значение не только для теории, но и для практики культурного строительства. Плановое сель­ское хозяйство, например, нуждается в упорядочении сельскохозяйствнной терминологии и разрешении проблемы[1] взаимоотношения местной сельскохозяйственной лексики с агрономической. Особенную важ-
[136]
ность, на наш взгляд, представляет изучение речевых изменений в современной деревне для теоретического обоснования проблемы повышения качества языка советской литературы. Дискуссия о языке на­ших писателей, начатая по инициативе М. Горького, подняла большой и практически важный вопрос о диалектизмах. Но что же представляют собою диалекты в настоящее время? Каковы пути их развития? В настоящей статье делается попытка осветить изменения, происходящие в лексике языка колхозной деревни. Материалом послужили исключительно личные наблюдения, которые я проводил в последний годы, получая специальные командировки от Института языка и мышления им. Н.Я. Марра Академии наук СССР. Мною обследованы следующие местности: д.д. Позем, Трусово, Княщино, Извоз и Ахматова Гора Староладожского сельсовета Волховского р-на Ленинградской области (июль 1933 г.), д. Селино Дубенского р-на Московской обл., язык которой был обследован особенно тщательно (август 1933, июль 1934 и июль 1935 г.), с.с. Весь, Сельцо, Гавриловская и Ива­новская Суздальского р-на Ивановской обл. (20/VII — 5/VIII — 1935 г.). Кроме того, мне удалось записать ряд фактов, относящихся к другим местностям, от колхозников, случайно оказавшихся в момент обследования в перечисленных выше пунктах. Таким образам, собранный мною материал относится к различным говорам русского языка, что позволяет делать некоторые общие выводы об изменениях лексика в современной деревне.
        Лексические изменения в русском языке послеоктябрьской эпоху обычно сводились к появлению или исчезновению отдельных слов, которые рассматривались изолированно от изменения мышлении говорящих от перестройки семантической структуры терминов. Под последней надо понимать, во-первых, появление новых особенностей в самой технике наименования предметов, т.е. «внутренней форме» слова[2]; во-вторых, изменения во взаимоотношениях слов, обозначающих пред­меты, которые имеют смежные функции (напр. части одной и той же машины, различные луговые участки, отбросы при очистке зерна и т. п.). Видеть в терминотворческом процессе лишь историю отдельных слов значит скользить по поверхности явлений. Особенно досадно было бы упустить это важное положение при изучении лексики кол­хозников, где изменения в терминологии носят характер крупнейшей революции в области языка.
[137]
        Это и вполне понятно. Коллективизация сельского хозяйства взла­мывает старые общественно-производственные отношения, быт и т.п., формирует новую жизнь, новое, принципиально отличное от старого, сознание, новые семантические закономерности. Только в неразрывной связи с общими изменениями мышления колхозников можно правильно понять и оценить исчезновение или появление того или иного отдельного слова[3].
        Что же отмирает в языке колхозников? Выходят из речевого употребления прежде всего слова, обозначающие вышедшие из обихода предметы и понятия, затем термины, имеющие соответствующие эквиваленты в литературном языке.
        Большому «разгрому» подверглись старые термины измерения, которые в единоличной деревне имели широкое распространение. Точный учет обрабатываемой колхозниками земли при ведении планового хозяйства создал необходимость в единой системе измерения. Приведу материал из моих наблюдений над языком  колхозников в Суздальском р-не летом 1935 г. Здесь, как и повсюду, термины измерения в языке единоличной деревни были по своей семантической структуре и историческому развитию самыми разнообразными и разнохарактерными. Наряду с относительно недавними образованиями употреблялись термины, корнями своими уходящие в глубокую древность.Так, в большом ходу здесь был термин выть, который в различных деревнях видоизменял свои значения. В с. Весь выть земельный участок на 16 едоков в любом угодий, в с. Гавриловском участок луга на 30 домохозяев (здесь «вытью» косили и сушили сено, потом уже делили по едокам; в тюлевых же участках выть отсутствовала), в с. Ивановском  участок луга неопределенной величины и т.д. В настоящее время термин вышел из употребления и остался лишь в воспоминаниях колхозников. Исключение представляет только с. Весь, где старики и малограмотные женщины переосмыслили слово выть, придав ему значение колхозной бригады. Но это старое название скоро будет вытеснено окончательно.
        Та же судьба постигла слова: десятина, которое в с. Ивановском означало группу домохозяев в 20  едоков, получавшую общий участок в поле или луге, четверуха мера земельной площади колебющейся величины  (но только не   десятины или вытишина, участок пашни немного больше получетвертухи'  (с. Весь), лапоть - 'мера длины, равная человеческой ступне' (термин измерения «лапти» был широко распространен, очевидно, во всех говорах русского языка), полосà 'пашня в индивидуальном   пользовании',  и  др.  Эти термины не употребляются сейчас и стариками.
        Более устойчивыми оказались такие слова, как полянка 'усадьба одворица,
[138]
близкая к деревне пашня' и другие являющиеся на терминами измерения, а названиями тех или иных участков земли неопре­деленной величины. Но и эти термины быстро выходят из употребления. Из местных терминов измерения остаются в употреблении такие, которые имеют производственное значение. Сюда относятся загон 'узкая полоска пашни, засеваемая в один прием', гоны (в единственном числе это слово в обследованных деревнях мною не было зафиксировано) 'участок длиной пашни, обрабатываемой в один прием' (такой способ обработки пашни на юге неизвестен) и некоторые другие. Трудно пока сказать что-либо о дальнейшей судьбе этих слов.
        Быстро отмирают также и местные термины измерения времени. Сюда относятся в первую очередь слова, связанные с религиозными поверьями, напр. петровки, великий пост и т.п. Выходит из употребления слово уповод 'отрезок времени от отдыха до отдыха во время полевых работ', которое фактически уже не употребляется и сохраняется лишь в воспоминаниях колхозников.
        В других обследованных мною селениях процесс исчезновения местных терминов измерения ничем не отличается от описанного. В д. Селино слова десятина, осьминник, третьяк, карточка, полоска, загон, сажень, лапоть и другие полностью вы­шли из употребления. Интересно отметить, что слово десятинa в первые годы коллективизации удержалось здесь в несколько суженном значении: десятина обозначала в единоличном хозяйстве не только определенную меру земельной площади, но и группу домохозяев, получавшую участок общинных лугов; в 1933 и 1934 г.г. колхозные луга также делили на «десятины» и даже по «десятинам» велся учет (в поле же стал безраздельно господствовать «гектар»). В 1935 г. слово десятина исчезло вовсе.
        Идет быстрое вымирание названий урочищ, местных топонимических терминов, в первую очередь тех, которые обозначают какие-нибудь небольшие поляны, ложбины, возвышенности и т. п., поскольку эти названия при индивидуальном землепользовании часто были свя­заны с частнособственническими отношениями. Эти названия у мо­лодежи даже не остаются и в воспоминаниях.
        В 1933 г. в д. Селино часто еще употреблялись такие терми­ны как портки 'небольшой луг, вдающийся в поле двумя рукавами', Еново болото, Махов вершок (слово верх в этой местности обозначает 'низ', 'овраг') подкрадàльня 'маленький лужок, заросший молодыми березами', проклятая залежка 'заросшее лесом место' армань 'лес около рек». Феклин луг, усселки 'поле, заросшее березками' и многие другие. В 1935 г. из обыденной, разговорной речи эти слова исчезли почти полностью, а молодежь, в том случае, если эти слова сохранились в ее памяти, очень часто уже не ассоциирует с ними обозначающиеся данными терминами урочища. Урочища как бы «обезличиваются», теряют свои старые собственные названия и обозначаются отвлеченными терминами, применимыми к любой местности, напр., лужок, березки, верх и т.п. Интересно, что процесс вымирания местных топонимических названий захватил не только термины, обозначавшие земельные участки, находившие-
[139]
ся в частной собственности, но и наименования урочищ, никак не свя­занных с частнособственническим землевладением. Сюда относятся упомянутые армань, уссёлки, затем старовки, 'часть реки Упы неподалеку от д. Селино', стрелки 'часть местного леса' и др. Пока что удерживаются наименования наиболее крупных урочищ, напр. брод 'большой участок заливных лугов' аверинка — то же самое, копаня 'суходольные луга на месте выкорчеванного лса' и др.
        Земли колхозов «очищаются» не только от частнособственнический чересполосицы, но и от своих наименований, складывавшихся в соз­нании местных жителей в течение предыдущих столетий. Это говорят о  чрезвычайной  глубине и силе  колхозного  движения. Выше было сказано, что собственные имена урочищ сменяются отвлеченными терминами. Очень возможно, что эти отвлеченные термины со временем станут новыми топонимическими названиями. Об этом судить по имеющимся у меня данным пока что трудно. Но уже сейчас можно сделать вывод, что «внутренняя форма» новых наименований резко отличается от «внутренней формы», старых слов: земельные участки обозначаются теперь в большинстве случаев по признаку их производственной функции. В д. Селино я отметил: суходольный луг, заливные луга (новые для этой местности слова, которые кроме общих известных понятий обозначают определенные участки земли), поле первое, поле второе, поле   третье, поле четвертое, поле пятое, поле шестое (по севообороту), клетка первой бригады, клетка второй бригады (также новые слова), пар, веянье, жнивье, клеверище (старые слова, которые получили в связи с исчезновением местных топонимических названий более широкое значение) и другие. Как видим, при рассмотрении терминотворчества не может быть речи об исчезновении и появлении отдельных, изолированных от общих процессов мышления, слов.
        К группе исчезающих терминов принадлежат также слова, обозна­чающие старую технику ведения хозяйства. По Суздальскому району мною зафиксировано исчезновение следующих терминов: сквозняковые ворота 'двое ворот в гуменном сарае, устроенных друг против друга'; при веяньи лопатой ворота открываются, чтобы сквозняк помогал очистке зерна (теперь, с переходом на веялки, термин этот почти перестал употребляться, хотя старые сараи остались целы) (с. Весь), хлыстать 'обмолачивать снопы о бревно' (этот способ молотьбы был. здесь широко распространен; «берут сноп та­ким образом и хлыстают», Матвеев, с. Весь), хлысталка бревно, положенное на козлы, о которое обмолачивают снопы' посад 'ряд снопов на току, приготовленных к обмолоту цепами', цеп, молотильник 'битик цепа' кàдце 'ручка цепа', соха, станок 'часть сохи' сошники, косуля 'особый вид сохи' ( там же), хлыска 'молотьба', гумёшко 'маленькая площадка для обмолота хлебов в единоличном хозяйстве', мёт 'метанье жеребьев при дележе поля или луга по «десятинам» при единоличном
[140]
хозяйствовании, жеребьевой 'представитель от каждой десятины при дележе поля или луга', (с. Ивановское)  и др.
        В д. Селино выходят из употребления: отворачивать 'обмо­лачивать цепами снопы в последний раз', рыга рига', цеп, цепи и т. п. В Старо-Ладожском сельсовете — приус 'цеп', постать 'участок пашни для жницы шириною около пяти сажен' и многие другие. Термины этого рода составляли довольно значительный слой лексикона доколхозной деревни.
        Термины, обозначающие различные явления отсталого быта старой деревни, держатся более устойчиво, чем старая отжившая сель­скохозяйственная лексика, но и они после коллективизации быстро пошли на убыль. Сюда относятся прежде всего слова воровского жаргона, просочившиеся в деревню до революции я в первые годы революции. В д. Селино в 1933 г. еще часто можно было услышать шамать («пойдем, шаманьем, что-ли?», колхозник М.С), 'стырить, затырить, отырить украсть' помàзать 'украсть' («она его на две тысячи помазала», колхозница А.В.) и некоторые другие. В 1935 г. я наблюдал здесь интересное явление: подобного рода термины крайне редко употреблялись колхозными активистами; значительно чаще культурно отсталыми колхозниками, но в общем стали употребляться значительно раже. Что же касается слов воровского арго, то в новом терминотворчестве, начавшемся после (коллективизации, они вовсе отсутствуют (мне не удалось зафик­сировать ни одного термина «блатной музыки», который проник бы в речь крестьян за последние пять-шесть лет). Стало быть, «блатная музыка» в терминотворчестве не играет теперь никакой роли[4].
        Почти вымерли здесь такие слова, как  рекрут, некрута («Осеню у нас некрута немножко погуляли» А.В. 1935), прошение 'заявление'  («Подавал я прошению, не знаю, что будет», А.К., 1935), солдат в значении   красноармеец («Его нонче в солдаты должны взять», А.В. 1934) и т.п. Все больше и больше вытесняются из  употребления такие местные бы­товые словечки, как увозиться 'устать'  («На этой работе уво­зишься по первый сорт», П.П. 1933), пить баком 'пить моло­ко без  хлеба', навыреть  'напрактиковаться', 'научиться', ненавистовать 'ненавидеть', урекать 'попрекать', неспапашиться  'сплоховать', тулмушиться 'суетиться' («А народ-то тулмушится» А.В. 1935), сплывчивый 'отходчивый' («Дедушка у нас был дюже (горячий, но сплывчивый», А В. 1934), буродить   («У меня две болезни в животе, вот они и буродят», П.П., 1935), быть утолченным быть принятым в до-
[141]
ме, быть хорошо знакомым («Он ведь к нам не утолчен». А.В., 1935) и многие другие, которые можно услышать теперь лишь у неграмотных и малограмотных пожилых женщин. В речи других слоев колхозников они употребляются очень редко.
        Подобного рода термины по своему типу аналогичны пресловутому скукожился, которое фигурировало во время дискуссии о языке советской литературы. Вывод, который подсказывают нам сами факты, совершенно ясен: писатель должен быть весьма осторожным в языковой характеристике своих героев и не выдавать любое местное словечко за речевую особенность всего крестьянства описываемой им местности. Нужно учитывать и другое: что было правильным в отношении дореволюционной и даже послереволюционной (доколхозной) деревни, теперь уже не соответствует действительности.
        Неправильно было бы связывать процесс исчезновения местных терминов только с отмиранием обозначаемых ими понятий или с простым вытеснением их лексикой литературного языка. И то, и другое явление отмечалось диалектологами еще задолго до революции. Правда, в колхозной деревне отмирание старых понятий и распространение литературного языка за счет диалектов идет невиданными в истории темпами, но не в этом основная причина языковых изменений. Распространение литературных слов и вытеснение диалектов — факт, который сам должен быть объяснен. Причина, как уже было упомянуто выше, в изменении общественного строя, обусловившего коренные сдвиги в мышлении крестьянства, следовательно, и в языке. Для нас это положение — вовсе неаприорное суждение, которое в своей абстрактной форме стало элементарной истиной для языковедов-материалистов; за ним стоят факты и реальная жизнь языка.
        Для семантической структуры лексики языка доколхозной деревни была характерна особенность, которую я называю «явлением видовых обособленных понятий». Коротко изложим сущность этого явления[5]. Предметы одного и того же производственного ряда, объединяемые общей функцией, зачастую влияют различные (по типу своего сложе­ния и корням слов) обозначения, не имея в то же время общего названия, соответственно, родового понятия, и именно в тех случаях, когда в литературном языке эти общие названия имеются. Мною было зафиксировано довольно много групп терминов подобного типа. Так, скажем, в д. Селино до коллективизации не имелось какого-либо общего названия для различных участков луга. Имелись термины: луга 'заливные луга', верха 'сенокосные угодья в широких оврагах, етербище 'луг, полукругом вдающийся в поле', ендовище луг, вдающийся в иоле наподобие узкой и высокой чаши, копан 'суходольные луга', облоги 'концы пашен, пущенных под сенокос и некоторые другие. Если бы вы задали крестьянину доколхозной д. Селино вопрос, указывая на «верка», «много ли сена вы убираете с этих лугов?», то он вас попросту не понял бы, так как со  словом
[142]
луга у него ассоциировался только приречный заливной луг. В агро­номическом же языке мы имеем для обозначения незаливных лугов, термин суходольные луга и наименования с более широким значением: сенокосные участки, сенные угодия. То же самое наблюдалось в обозначениях отбросов от обработки льна и конопли. Для отбросов обработки этих технических культур в д. Селино употреблялись два термина: кострика и сýлка. Общего на­звания не было, так как отбросы льна и конопли осознавались как две различные, никак не связанные между собою вещи, хотя для нас их производственная общность совершенно ясна. Не имелось в д. Селино общего названия для отбросов очистки зерна, всходов различных зерновых культур, пастбищных участков и т.п. Аналогичные явления мною наблюдались и в других местностях. Известно, что предметы быта и сельскохозяйственной культуры имеют в крестьянском языке весьма подробные наименования, семантические отличия которых для городского  жителя зачастую просто неуловимы. То же самое, собственно, можно наблюдать и в технической терминологии. Но ни в коем случае нельзя смешивать явление обособленности видовых понятий в крестьянской речи с подробностью терминологических обозначений в индустриальном производстве, также непонятных для неспециалистов.
        В технической терминологии, как правило, обозначение самой мель­чайшей детали какой-либо машины входит в определенный терминоло­гический ряд с обобщающим словом во главе. В крестьянской же речи обособленные видовые понятия зачастую не имели родового обобщения. Эта особенность семантической структуры лексики доколхозной деревни уходит своими корнями в глубокую древность. До нашего времени она дошла лишь в пережиточном виде: во-первых, наряду с  терминами обособленных видовых понятий  в крестьянском   языке имеется множество групп терминов с обобщающим словом, по характеру своей семантики ничем не отличающихся от семантической структуры лексики литературного языка; во-вторых, обособленность терми­нов крестьянской речи имеет определенные ограничения отсутствует обобщение по линии ближайшей функции, фактически объединяющей те иди иные предметы (напр., отбросы очистки зерна по линии их производства и т. п.). Отдаленное же обобщение всегда находится.
        Так, скажем, кострика и сулка (см. выше) обозначаются об­щим словом мусор («Петра, откинь мусор от веялки», А.В. 1933). Это говорит о стирании обособленности видовых понятий, начавшемся уже давно. Но подлинная ломка началась лишь после коллективизации. Обособленность видовых понятий, как специфическое явление лексики крестьянской речи, исчезает у нас на глазах и в ближайшем будущем от нее, очевидно, не останется никаких следов. Дело здесь, как уже было сказано выше, не в простом вытеснении диалектизмов литературной речью. Так, в д. Селино для всходов ржи употреблялось слово зелени, принятое и литературным языком. Казалось слово  зеленя должно было бы остаться в речевом обиходе колхозников, поскольку оно является литературным термином. Но и это слово бы-
[143]
стро выходит из употребления. Почему? Жизнь создала потребность в общем термине для всех зерновых культур (и не только зерновых). Этим общим термином стало слово всходы, частными же оказались — всходы ржи, в всходы овса, всходы клевера и т.д. Слово зеленя стало как бы препятствием в создании необходимого терминологического ряда. Поэтому оно и фиксируется теперь лишь в речи культурно отсталых слоев колхозников. Актив, а за ним и весь основной рабочий костяк колхоза, на собраниях и на работе (что мною тщательно прослежено) по преимуществу употребляет слово всходы (которое раньше крестьянам этой местности было неизвестно). Это — весьма интересное явление. Дальнейшие лексико-логические исследования в этом направлении могли бы обнаружить конкретные формы творческого влияния языка колхозников на литературную речь (не только в выдвижении местного слова в литератур­ное, но и в перестройке семантики, в изъятии определенных терминов из литературного языка). 
        Далее, в д. Позем Старо-Ладожского сельсовета не было обобщающего термина для различных пастбищных участков (говорили: «скот на исхоже» 'скот на выгоне неподалеку от деревни', «скот на лядинах» — на сухих островках среди болотистых мест в лесу, «скот на пожне» — на лугу и т.д.). Теперь общим словом для всех пастбищных участков стало не литературное, а местное слово исхожа («Скот на исхоже» в колхозной д. Позем обозначает 'скот на пастбище вообще')[6].
        Очевидно, исхожа в будущем будет вытеснено литературным термином пастбище, но не об этом сейчас идет речь. Процесс ломки обособленности видовых понятий и процесс типологического сближения крестьянской лексики с научной терминологией[7] не являются: пассивным усвоением литературного языка колхозниками; это усвоение активно и связано с общим развитием мышления крестьянства.
        Только в связи с этим процессом можно понять вытеснение терминов, которые обозначают предметы и явления, оставшиеся в колхозном хозяйстве, и иногда являются даже литературными или «окололитературными» словами. Скажем, термин гумно успешно начал
[144]
вытесняться термином молотильные сараи, что мною было отмечено в д. Селино, и в Суздальском районе. Этого требует вызванный жизненной необходимостью новый термнологический ряд, в основу которого вошло слово сарай. Кроме термина молотильные сараи, мною зафиксирован в д. Селино кормовой сарай, инвентарный сарай, пожарный сарай. На фоне этих новых для деревни слов термин гумно был бы каким-то инородным телом, поэтому он и стал выходить из употребления (оставаясь пока в форме множественного числа гумна для обозначения как всей совокупности молотильных и кормовых сараев, так и места, на (котором они построены). В теснейшей связи с образованием этого терминологического ряда стоит вытеснение слова задворок 'сарай неподалеку от жилого строения' (или через дорогу, или сзади двора), которое пока что держится в «семейной речи», но yжe почтив исчезло из общественного употребления.
        Процесс систематизации (разрушение обособленности видовых слов и создание обобщающих терминов) очень широко распространен в современном терминотворчестве. В д. Селино для различного  рода копен, скирдов, кладушек и т.п. не было раньше обобщающего названия, так же, как и было обобщающего термина для обозначения кладки копен, скирдов и пр. В 1935 слово скирдовать стало обозначать не только, складывать скирд, но и шину, стог, омет, кладушку и т.п., вне зависимости от формы скирдуемого материала. Также безралично, будет ли то сено, снопы или обмолоченная солома. Термин в этом значении широко употребляется почти всеми колхозниками. То же самое употребление слова скирдовать мною отмечено и в Суздальском районе. Наряду с употреблением слов коровник  'колхозный двор для коров' и конюшня 'колхозная конюшня' крестьяне говорят скотный двор («Из этого кирпича скотный двор выстроим», колхозники с. Ивановского), конный двор («Идите к конному двору, председатель там», колхозники, там же). В Старо-Ладожском сельсовете вместо прежних оводь, ободь, обудь и рожь имеются яровая рожь и озимая   рожь.
        Новые понятия, resp. термины, образованные путем диференциации старых, как правило, оформляются через добавление к старому слову того или иного определения.  Сюда относятся отмеченные мною в речи колхозников посевные луга  и естественные луга, полеводческая бригада, скотоводческая бриггада, садово-огородная бригада (с. Селино, Суздальского района), тракторная пашня плужная пашня  (пахота), обобществленное стадо и  индивидуальное стадо (с. Ивановская того же района), тракторная жатка и кон­ца я жатка (с. Гавриловское того же района) и т.д. Мною отобрано довольно  много подобного рода фактов.
        На основании изложенного можно сказать с уверенностью что процесс исчезновения лексических диалектизмов охватил асе стороны местного словаря. Выходят из употребления, и местные термины,
[145]
площадь распространения которых довольно обширна. В 1933 г. слово скародить 'бороновать' доминировало над мало известным тогда еще для жителей д. Селино термином бороновать, его можно было встретить и на страницах местной печатной газеты «Сталинец».
        В последующие годы, буквально на моих глазах, термин скоро­бить быстро сошел со сцены. Рядовые колхозники, даже неграмотные старухи употребляют боронить («Наши сегодня боронить поехали», В.К., колхозница, 55 лет; «Сегодня за боро­де и ли только шесть га», М.К., 30 лет, рядовой колхозник и др.). Несколько устойчивее оказалось слово клевец 'зуб в бороне, граблях и т. д.', мн. число — клевцы. Этот термин разделил колхозников как бы на две половины: передовые в культурном отношении колхозники употребляют слово зубья (ранее в д. Селино вовсе неизвестное), отсталые — хлевцы.
        Аналогичное положение в речи занимают, как удалось мне проследить, термины пунька сарайчик во дворе для всякого домашнего скарба' (пуньки теперь почти все уничтожены) и закута 'хлев'.
        То же самое происходит в северно-великорусских говорах. Такое широко распространенное в северно-великорусских говорах слово, как жито, заменяется в Суздальском районе и в Старо-Ладожском сельсовете литературными эквивалентами. Та же судьба постигла и ряд других терминов, употреблекие которых в различных слоях колхозников, меня, как диалектолога, особенно заинтересовало. По Суздальскому району — пожня 'луг', уповод 'время от отдыха до отдыха в полевых работах' овин, тын, волочить, 'бороновать' («Кое-кто из стариков говорит еще волочить», с. Ивановское, колхозник Бобылев), сволочить, 'забороновать' (там же), парить 'спахать пар', обал, обалок 'огрех'.
        В свое время столкновение южно-великорусского термина пахать « с северно-великоруеским орать, а также и другими местными тер­минами идентичного значения было причиной специализации, су­жения семантики того и другого слова. Теперь специализированная семантика этих слов также вытесняется из речевого обращения. В доколхозном селе Ивановском существовало два термина — пахать 'пахать плугом' и сорить 'пахать сохою'; в с. Весь пахать 'пахать первый раз', 'поднимать пар или стерню', сошить, 'пахать уже вспаханную землю'.
        По словам колхозника Крунова в д. Ярыжкино Наволокского района Ивановской области, где он работал председателем колхоза, пахать означало бороновать, преимущественно металлической бо­роной' («С этим все время у меня были недоразумения. Им говоришь «запрягайте пахать», а они выезжают с пружинками, боронить. И так почти все время. Говорят, что добываем, привыкла работать, как раньше. Ведь, мол, с сохою иди плугом выезжать, это называется орать. Что же, мол, ты на нас ругаешься? Ну, теперь привыкли», 1935 год), подпахивать 'снимать бороною корку поднятого пара, заросшего травою'.
[146]
        Один колхозник, приехавший в командировку в Суздаль, сообщил мне, что в их местности слова берёжая 'жеребая лошадь', бянки 'навозные вилы с двумя рожками и ладонь 'ток' также выходят из употребления и остаются в речи лишь стариков да малограмотных женщин (д. Крутовская Пестяковского района Ивановской области). Аналогичный процесс вымирания слова страда 'уборка ржи и пшеницы' наблюдался мною в Старо-Ладожском сельсовете в 1933 г.
        Конечно, было бы большою наивностью пред­ставлять себе, что вся эта масса выходящих из употребления слов за какие-нибудь пять-шесть лет колхозного строительства бесследно исчеза­ли и исчезает из языка современной деревни. Полное исчезновение наступит не сразу, для одних терминов раньше, для других  позже, хотя некоторые из них уже вышли из употребления. Отмечаемый нами процесс вытеснения местных слов нуж­но понимать, как перевод определенного ряда терминов из активного употребления в «пассивный лексический запас» языка той или иной местности. Если слово скородить в д. Селино в самом ближайшем будущем вовсе выйдет из  употребления колхозников, то еще долго местные старожилы будут «узнавать» его, когда какой-нибудь диа­лектолог напомнит им о нем.
        Надо отметить неравномерность в процессе исчезновения диалектизмов. Относительно устойчивее держатся фонетические и некоторые морфологические особенности, быстрее всего выходят из употребления местные термины и синтаксические обороты. Такие фонетическиее особенности, как аканье, оканье, или фрикативное «г», очевидно, бу­дут наличествовать в языке колхозников (да и не только колхозников: в Суздальском районе окает и вся местная интеллигенция без каких-либо исключений, даже преподаватели русского языка в средней школе) еще неопределенно долгое время  (хотя и тут имеются большие сдвиги: в Старо-Ладожском сельсовете нередко можно встретить колхозника — местного уроженца, говорящего на своеобразном полуокающем-полуакающем койнэ). Что же касается основной массы диалектических слов, то она в недалеком  будущем выйдет из речевого обихода.
        Как отражаются изменения в лексике языка современной деревни на диалектические границы? Не образуются ли сейчас какие-либо новые территориально-языковые единицы в распространении того или иного диалектизма? Окончательный ответ на этот вопрос может дать лишь обследование большой группы говоров, проведенное в короткий промежуток времени. Пока что сделаем предварительные выводы. Суздальский район и Старо-Ладожский сельсовет относятся по свое­му языку к северно-велиздрусюкому наречию. В части лексики у них имеются общие словарные слоя. Сюда относятся термины пожня, жито, овин, страда и некоторые другие слова, выходящие сейчас
[147]
из употребления. Мною не было отмечено ни одного случая, чтобы в одной из этих местностей термин исчезал, а в другой устойчиво держался бы в речи крестьян (если бы это было так, то границы распространения данного термина изменились бы (в сторону, их сужения) и мы имели бы новую территориально-языковую единицу). Вытеснение лексических диалектизмов происходит везде одинаково: местное слово сначала выходит из употребления у культурно-передовых колхозников, потом и вовсе переходит в разряд «пассивного лексического запаса». В настоящее время большинство диалектизмов находится в первой стадии^- своего вытеснения. Разница для каждой местности может равняться двум-трем годам, что не имеет значения для общего процесса развития крестьянской речи.
        Большой интерес представляет для разрешения поставленной здесь проблемы характер распространения местных терминов, появившихся в языке деревни за последние четыре-пятъ лет. Во всех трех обследо­ванных мною пунктах, принадлежащих к разным наречиям, появились одни и те же слова, которые зачастую сближают друг с другом весьма отдаленные пункты и разъединяют соседние. Сюда относятся сотка 'сотая часть трудодня', 'сотая часть гектара' («На едока всего восемьдесят три сотки приходилось», с. Весь Суздальского района, «Бригадир сотки неточно вписывает», д. Селино, «Теперь у нас на сотки счет пошел», д. Позем Старо-Ладожского сельсо­вета) и некоторые другие слова. В с. Селино Суздальского района, колхозники употребляют слово коровник 'колхозный двор дкя коров'. В с. Весь того же района этот термин не употребляется и вместо него здесь укрепилось литературное скотный двор. В д. Селино (уже южно-великорусского наречия) наличествует скотный двор, а в соседней д. Павлово более употребительно коровник. В д. Селино установилось оприходовать (термин в этой форме фиксировался мною и в 1934, и в 1935 гг.), в той же д. Павлово говорят заприходовать. Термин оприходовать я отметил и в с. Гавриловском Суздальского района. То же самое можно ска­зать и о словах конник и молотилка 'конная молотилка', самосброска и жнейка, пружинка и пружинная борона, комбайнер и комбайнёр, сикорь и цикорь 'цикорий' и о некоторых других терминах. Колхозники д. Селино (за исключением активистов) говорят вместо поликлиника — полуклиника, это же я наблюдал и в Суздальском районе. Мною уже сообщалось о характере распространения слов бороздник, пятерник, пятипалочник и наезжатель 'сельскохозяйственное орудие маркер'[8]. Конечно, приведенные выше отклонения от литературного языка (оприходовать, пружинка и   т. п.)
[148]
и можно считать устойчивыми в их распространении и дальнейшем существовании в местной речи вообще, но пока что речь идет не об этом.
        Местные лексические особенности (очевидно, то же самое можно сказать и о фонетико-морфологических изменениях), образующиеся в процессе терминотворчества в языке современной деревни, ни в какой мере не связаны с тем, что мы обычно понимаем под диалектическим явлением. Распространение их не дает какой-либо хотя бы слабо очерченной территории и диалектических границ.
        Признак территориальности перестал играть какую-либо роль в образовании местных языковых явлений, да и самые эти явления занимают весьма скромное место в общем потоке новых для деревин, слов. Везде и всюду, в самых глухих уголках нашей страны идет бурное развитие колхозного строительства, а вместе с ним и перестройка языка. Язык колхозника очищается от многослойной накипи веков, мешающей его дальнейшему развитию.

2

        В неразрывной связи с исчезновением отживших свой век терми­нов и ломкой старой семантической структуры лексики колхозников наблюдается чрезвычайно интересный рост новых слов и переосмысление старых, что вызвано также развертыванием колхозного строительства.  Правда, потоки новых слов  устремились в нашу деревню еще со времени Октябрьской социалистической революции[9], но за годы коллективизации, выражаясь образно, эти потоки, как в половодье, слились в огромную реку. Что это за слова? Их можно разделить на три труппы: 1) термины  литературного языка; 2) иностранные слова, идущие в деревню также из литературного языка; 3) местные новообразования.
        Привожу часть собранных мною материалов.

        1. Термины, обозначающие новую организацию труда:
        Выходной 'нерабочий день' («Вот будет выходной — устроим собрание», с. Ивановская Суздальск. р.; «А сегодня выходной
[149]
у них?», д. Селино) — слово вошло в речевой оборот всех слоев колхозников. То же самое можно сказать и о терминах соревноваться («Мы соревнуемся с Луженским колхозом», д. Селино, 1935, С. Махов, 63 лет), прогул («Он ни разу прогула не сделал», там же, С. Махов), день 'трудодень' («Сегодня мы полтора дня заработали», д. Селино, колхозница П.П., 22 лет), устав 'сельскохозяйственный устав колхозов' («В уставе один пункт забыли заполнить», там же колхозник А., ударник («Мы с тобой все ударники», там же, колхозница А. В. 50 лет), соревнование («Я с вами пошла бы на соревнование», колхозница Хончикова, 60 лет, д. Княщино Старо-Ладожского сельсовета), учёт (д. Селино и Старо-Ладожский сельсовет) и др.
        Не все из этих терминов вошли в повседневную речь колхозников, а кое-кому из малограмотных и неграмотных и вовсе неизвестны. Но очевидно, большинство из них, прочно основавшись в языке крестьян, в ближайшие годы станет общеупотребительным. Сюда относятся: уборочная 'уборка хлебов', 'уборочная кампания' (слово это вытесняет местные термины рабочая пора в д. Селино и страда в Суздальском районе и Старо-Ладожском сельсовете), перечень, форма множ. числа перечня («Бригадиры, перечня принесли?» д. Селино, счетовод И.И. Костюхин, 1935), накладные 'накладные расходы' (д. Селино, 1935), требование бумажка от правления колхоза на выдачу зерна, фуража и пр.' («Принеси требование, тогда отпущу», д. Селино, 1935, П.П. кладовщица), полоса уборочной («Мы ведь находимся в полосе уборочной», там же, колхозник Ал. Скворцов, 50 лет), ввести 'записать в трудокнижку' (с. Сельцо Суздальского р-на), руководство («Вот и будет нам руководство по корму», д. Селино, рядовой колхозник Б. Савельев, 35 лет) и др.
        В связи с новой организацией труда в колхозах созданы общественно-производственные должности, для обозначения которых использованы переосмысленные старые слова. Так, термин огородник раньше обозначал собственника огорода, обычно мелкого, а иногда и крупного кулака, который снабжал крестьян овощами (главным образом, огурцами и капустой), не имевших своих огородов (огородное дело доколхозных деревень Старо-Ладожского сельсовета в д. Селино было развито крайне слабо). Теперь ого­родник 'заведывающий колхозным огородом' («А об овощах вы спросите у нашего огородника, он этим делом заведует», д. Княщино Старо-Ладожского сельсовета). К этому же разряду слов принадлежат садовник, конюх 'конюх при колхозной конюшне', скотник 'член скотоводческой бригады колхоза' («У нас есть четыре скотника», с. Сельцо Суздальского района, колхоз­ник 62 лет), телятница 'колхозница, присматривающая за теля­тами' (там же), десятник 'колхозник, отвечающий за постройку общественных сараев' («Его выбрали десятником,-за стройкой сараев присматривать», д. Селино, 1935, (колхозница 50 лет), кладовщик 'заведывающий колхозными складами'  («Меня в кладов-
[150]
тики выдвигают», д. Селино, 1934, П.П., колхозница, 21 года), объèзчик конный сторож, охраняющий колхозные поля' (раньше слово объезчик обозначало помещичьего слугу, охраняющего барское добро или сторожа «казенных» лесов), хозяйственник 'заведывающий хозяйством колхоза' («Какой он хозяйствен­ник?», д. Позем Старо-Ладожского сельсовета, колхозник 45 лет), кирпичник 'колхозник, занятый выделкой кирпичей' (д. Сели­но,  1935)  и др.

         2.  Общественно-политические   термины: Удельный   вес   этой   группы  слое  в общем лексиконе   колхозников особенно вырос за последние годы. Мы не говорим уже о том, что такие слова как партия, коммунист, большевик, комсомолец, пионер давно стали общим достоянием всех слоев колхозного крестьянства. Стали общеупотребительными и такие тер­мины, как учёба, учебник (с. Сельцо Суздальского района, колхозница 73 лет), постановка 'постановка пьес местным драмкружком' («Разные у нас были постановки за эту зиму», д. Селино, колхозница, 61 года), сочувствующий 'сочувствующий партии' (д. Селино, колхозница 68 лет), следователь («Следователя-та я еще не видала», там же, колхозница А. Комарова, 45 лет), заседатель 'народный заседатель' (там же) и многие другие. Не только активисты, но и рядовые колхозники, свободно употребляют термины безответственность, рвач, очковтирательство и другие, когда нужно обозначить неполадки в колхозном строительстве.

3.  Другие    термины:
        Приведем несколько характерных примеров по д. Селино. Потèри 'потери при уборке урожая' («Первая бригада с потерями плохо борется», 1934, счетовод И.И.К.; раньше слово потери в этом значении никогда не употреблялось, поскольку не было общего представления о потерях урожая и крестьяне-единоличники ограничивались чисто описательными выражениями: рожь осыпается, молотилка не чисто молотит и т. п.; теперь новый термин можно услышать от многих колхозников), стойло (вместо старого слова закута), сорняк (в единоличной д. Селино общего названия для сорняков не было), питательность '(«питательность сена дожди сбавили», 1935, колхозник Г. Т., 45 лет), оклад (вместо старого жалованье. «Оклад-то ему положили хороший», колхозник С. М. — 63 лет), соль 'фосфоритная соль' («Нынче соли положили на несколько гектаров», колхозник А. Скворцов, 50 лет); врач (раньше только доктор, которое в настоящее время употребляется еще многими колхозниками), перегной, состояние («В хорошем состоянии сено-то?» колхозник А. Савельев, 30 лет), площадка 'детская площадка' («Устроили площадку на шестьдесят человек», С.  М.).
[151]
        Приведенный здесь материал и в малейшей степени не исчерпывает огромного лексического богатства, которое приобрела за последние годы советская деревня. Новые понятия и слова массами проникли и проникают во все уголки колхозной жизни. Проходит год, два со времени последнего посещения какой-либо деревни, и не узнаешь уже ее языкового облика. Иногда даже странно слышать в речи крестьянина, в недавнем прошлом неграмотного, слова и выражения, которые дико звучали бы в старой дореволюционной деревне. Но такова наша действительность. Таковы темпы культурного возрождения деревни.
        Народу с бурным ростом новых слов в лексиконе колхозной дерев­ни широко распространяется и новая техника сложения терминов. Особенно бросается в глаза наличие массы сложно-составных слов, аббревиатур и новых терминов, составленных из основного слова и определения (типа колхозная конюшня, вязальный аппарат и т.п.) Очень характерно, что составными частями этих терминов зачастую являются иностранные слова, «чужеземное» происхождение которых говорящими в большинстве случаев и не осознается.
        В Суздальском районе мною зафиксированы: птицеферма, свиноферма, парткабинет, партнагрузки, парторг, политшкола, политучеба и др.; в д. Селино — субсчета («Субсчета надо просмотреть», 1935 г., колхозник 48 лет), бракодельщик, телефонограмма («Председатель, тебе теле­фонограмму прислали», 1935 г., колхозник 35 лет), драмкружок, спецодежда и др.
        Из сложных, слов, составные части которых являются терминами русского языка (и в первой, и во второй части сложного термина), приведем следующее: хлебопоставка, мясопоставка, мясозаготовка («Скоро будем мисозаготовку сдавать», 1935, колх. А. Савельев, 30 лет), садовод, животновод («Ферма организована, животноводов надо готовить», 1935, колх. Д. Кузнецов, 61 года), нарзаседатель («Нарзаседатели уже дожидаются», 1935, колхозник 50 лет), семилетка, сельпо 'сельское потребительское общество (форма родительного падежа — сельпа), понакопление — термины, записанные мною в д. Селино'; зерносушилка, конесутки («За конесутки на постоялом два рубля берут», колхозник 60 лет), конедень (то же, что и конесутки), сеноуборка, клеверотеркa — слова, употребляемые колхозниками Суздальского   района.
        Как видно из приведенного здесь материала, в языке колхозной деревни наиболее распространены два типа сложно-составных слов: 1) существительное -существительное (зерносушилка, птицеферма) и 2) прилагательное + существительнюе (партсобрание, драмкружок) . Сложно-составные слова, как и аббревиатуры, перестали быть чужеродными элементами в языке крестьянина, и их уже нельзя считать книжными словами. Многие из них (парторг, хлебопоставки и др.) известны и    общеупотребительны.
[152]
для всех возрастных слоев колхозников, другие употребляются широкими кругами активистов. Причем, что очень важно, эти термины начинают переходить из речи «официальной» в бытовой язык.
        Из аббревиатур в обследованных мною пунктах наиболее распространенным являются цеха, цик, рик 'районный исполнительный комитет' (в д. Селино это слово до коллективизации износилось рык, теперь оно произносится правильно), мэтэйес 'мангинно-практорная станция', мэтэфэ 'молочно-товарная ферма' энкэвэдэ («Тут по этому делу энкэвэдэ работала», д. Селино, 1935, колхозник 53 лет), вуз 'высшее учебное заведение' («Она в вузе учится», д. Селино, неграмотная колхозница 50 лет и некоторые другие). Эти слова известны в деревне буквально каждому человеку и, естественно, находятся в широком употреблении.
        Остановимся на словах типа вязальный станок. Подавляющее большинство из терминов этого типа литературного происхождения, как и сложно-составные термины и аббревиатуры, но освоение их идет очень быстрыми темпами. Далее, мы имеем дело не с неустойчивыми лексическими образованиями, а с оформившимися терминами, постоянными в своем употреблении. Этих слов в языке колхозника очень много. Приведем материал по Суздальскому району: конвенционные цены, тракторный привод, тракторная жатка, инкубаторная станция, минераль­ные корма («Для птиц у нас минеральные корма закуп­лены», с. Сельцо, колхозница 52 лет), профилированная дорога, ясельная комиссия («Об этом я доложила ясельной комиссии», с. Гавриловская, колхозница 49 лет), смазочный материал («А смазочный материал готов?»); с. Сельцо, колхозник 40 лет (раньше употреблялись только термичны деготь, смазка), огородные культуры («У нас огородных культур много», с. Ивановская, предс. колхоза Бобылев), пропашные культуры (там же), троиная сортировка («А у этой-то молотилки тройная сортировка» - там же, колхозник), пригородное хозяйство, картофельная яма, семипольный севооборот и др. Председатель колхоза с. Ивановская И.В. Бобылев, речь которого насыщена местными особенностями (характерное для этой местности постпозитивное ти — «Нам ти надо молотилку ти новую купить», оканье и др.), употребляет такие слова, как университет, даже историко-философский и т.п.
        Аналогичная картина наблюдалась мною и в д. Селино: физический труд («Физический труд это не то, головои-то легко работать», С.М., 63 лет, малограмотный), ревизионный акт, фосфоритная соль, регулирующий фонд, социалистическое обязательство («Это первая наша социалистическая[10] обязательства»),  бригадное собра
[153]
ние, семенной материал (раньше употреблялось только семена), неделимый фонд, паевой фонд, приветственная телеграмма, фактический обмолот («Назначим с фактического обмолота пятнадцать процентов», колхозник 52 лет), двухсменная работа, верховой наездник `колхозник, сидящий верхом на лошади, которая тащит сенокосилку` («Да еще верхового наездника не забудьте», рядовой колхозник Б. Савельев, 35 лет) и др.
        Совершенно невиданным в истории крестьянских диалектов является то, что основная масса осваиваемых литературных терминов не искажает­ся ни фонетически, ни семантически[11]. Это «хворит об огромном росте языковой культуры колхозников. Колхозники не противопоставляют свою местную речь литературному языку, как, это делали (сознательно или бессознательно) крестьяне дореволюционной и даже послереволюционной (доколхозной) деревни, в результате чего множество «городских» терминов скрещивалось с местными или искажалось. Теперь уже не услышите насмешек по поводу «городского выговора», что так часто отмечалось диалектологами, исследовавшими старую деревню. Это весьма характерная особенность колхозного языкотворчества.
        Наряду с широким распространением в языке колхозников терминов русского литературного языка можно констатировать также весьма интенсивный процесс проникновения в лексикой современной деревни иностранных терминов. Как правило, иностранные слова, как и термины русского литературного языка, осваиваются основными массами колхозников грамотно, без каких-либо искажений. Многие из этик слов, напр., бригада, трактор и др., стали не менее «родными» терминами, чем, скажем, поле, семья и т.п. Это говорит о многом: самые понятия, которые обозначаются иностранными по происхождению терминами, стали органическими элементами мышления советского крестьянства, поэтому и нет нужды в семантических искажениях, а, следовательно, и в фонетико-морфологических отклонениях.
        Широкое распространение иностранных слов в языке колхозников является, пожалуй, наиболее показательным для бурного развития языковой культуры нашей деревни. В языке самих масс проводится интернационализация человеческой речи, и потоки иностранных терминов, устремившиеся в речь колхозников, в какой-то мере подготавливают почву для единого мирового языка, который будет создан в коммунистическом обществе. Размеры статьи не позволяют привести здесь весь собранный мною материал по бытованию иностранных терминов в языке колхозников.
[154]
        Ограничимся несколькими примерами. Суздальский район: бригада, бригадир, комбайн («Председатель, должно около ком­байна», с. Ивановская, колхозник 50 лет), метр («Коровник-то на семьдесят пять метров длины», с. Сельцо, старик-сторож 80 лет), кандидат 'кандидат партии', тема, семинар («А посещаешь ли ты семинар?» с. Сельцо, колхозник 40 лет, член пар­тии), аванс (Но не аванец, как-то мною было зафиксировано в Старо-Ладожском сельсовете в 1933 г.), банк («Председатель в банк зайти велел», с. Сельцо, колхозник 32 лет), касса, авария («Авария аварии рознь», с. Сельцо, колхозник), почтовик 'почтовый грузовой автомобиль, приспособленный к перевозке людей' («Собираюсь на почтовике во Владимир съездить», Суздаль, старуха-колхозница), авто транс 'автотранспортная контора, в пе­реносном смысле (Грузовой автомобиль автотранспортной конторы' («На автотрансе ехать лучше, чем на почтовике». Суздаль, колхозница лет 50-ти), пропагандист, инкубация, массив («Теперь сеют целыми массивам и», с. Ивановская, колхозник), триер, утиль («Ее соберут из утиля, ну она и ломается», с. Ивановская, колхозник), конус, диаметр, машинизация («Теперь у нас машинизация пошла», с. Ивановская, пред. колхоза Бобылев). Деревня Селино: курсант, активно, активнее («Ребята, давайте поактивнее», колхозник 49 лет), сцена, суфлер, суфлировать, фигурироватъ, кадры, продукты, багаж 'вещи' («Положил бы свой багаж на телегу», колхозница Агафья Скворцова, 65 лет), тара («Теперь мы хорошую тару заведем», колхозница 22 лет), курсы, тост, анекдот, культура, персонал, законтрактовать («Цикорий у нас завод законтрактовал», колхозник 50 лет), курорт («Тут прямо как курорт», С. М., 63 лет), нормировщик, танкист, гастролер 'переходящий с места на место' («Мыши-то эти, говорят, гастролеры были», колхозник Ст. Елисеев, 40 лет), транспорт, бланк («Что же ты мне дал незаполненный бланк?», колхозник А. Савельев, 30 лет). Старо-Ладожский сельсовет: страхфонд («Страхфонду пудов двенадцать было. Где неурожаи или несчастный случай, то помогать приходи», д. Позем, колхозник А. Маркедонский, 50 лее), барометр, контрактация, ревкомиссия («Придет ревкомиссия, спро­сит, тогда что?, д. Позем, колхозник Мариничев, 40 лет), механизация, география («Наш пастух ученый, всю географию знает, каждую зиму отправляется путешествовать», там же, колхозник 36 лет), шефы («Приехали шефы проводить меня в ударники», д. Княщино, колхозница), фонд («Запасный фонд небольшой был в колхозе», д. Трусово, колхозник).
        Конечно, не все приведенные мною иностранные термины вошли в «активный лексический запас» каждого колхозика (хотя многие из них, как, напр., бригада, метр, курсы и др. употребляются буквально всеми слоями деревни), но здесь наблюдается, ярко выраженный процесс проникновения их в язык даже пожилых колхоз
[155]
ниц, которые являются наилучшими хранительницами местных речевых особенностей. Такова, в общем, картина распространения литературных терминов в языке современной деревни.
        Но неужели освоение литературных слов во всех случаях проходит без каких-либо искажений и отклонений? Такое утверждение в абсолютной форме не соответствовало[12] бы действительности. Искажения и отклонения от литературной нормы имеются, хотя и в небольшом количестве в сравнении с общей массой проникнувших в деревню литературных слов. Чаще всего, конечно, искажения литературных терминов происходят в речи культурноотсталых колхозников.
        В некоторых случаях сами термины настолько громоздки и неудобоваримы, что заранее можно предугадать их искажение, а иногда это искажение используется для принижения семантики слова в целях классовой борьбы.
        Искажения литературных слов бывают двоякого рода: фонетико-морфологические и семантические (в ряде случаев фанетико-морфологические отклонения от литературной нормы неразрывно связаны с семантическими). Приведем примеры:
        Фонетико-морфологические отклонения: блыгадир 'бригадир' (любопытно, что слово бригадир в д. Селино в 1933 г. употреблялось правильно всеми  колхозниками; летом 1934 г. я встретил же там блыгадир, которое употреблялось в этой форме почти всеми, за исключением немногих активистов; в 1935 г. блыгадир уже начало вытесняться и оставалось в употреблении, главным образом, пожилых женщин. Интересно, что наряду с блыгадир слово бригада употребляется правильно всеми без исключения); шех '(«Да я видела тут одного шеxa», д. Селино, неграмотная колхозница), мицанер 'милиционер', прения 'премия' («Ребята все время с прением учатся, учительница говорит, дюже хорошо», там же колхозница А. Могилева, 55 лет); партизация 'паспортизация' (Суздаль, колхозница 60 лет); синаторий 'санаторий' (там же, колхозница), сикорь 'цикорий'  («За Карчагиной нынче сикорь насажали», д. Селино, колхозница 50 лет), тила 'килограмм' («Свешали мне одну тилу гороха», Там же, 1934 г., колхозница А.В., в 1935 г. та же колхозница употребляет уже тилограмм, клевотерка («Можно и без клевотерки  клевер молотить», там же, колхозник Г.Т., 50 лет; в 1935 г. этот же колхозник произносит клеверотёрка), рочаг 'рычаг' (там же), окуньчик 'окучник', 'пропашник' (д. Трусово Старо-Ладожского сельсовета, неграмотная колхозница), гéктар 'гектар' («Три гектара оставили на семена», д. Селино, 1935, колхозник 63 лет; слово с этим ударением употребляется большинством колхозников), оприходовать  'заприходовать'  (д. Селино, 1934 и 1935 гг.), правленское собрание (там же) симулян  'симулянт' симулянничать, симульнуть (там же), методировать 'практиковать', 'консультироваться' («Мы с ним методировали по счетному делу», там
[156]
же, счетовод И.И. Котюхин), ревизовал, комиссия (там же, 1934 г. колхозница П.П.; в 1935 г. этой же колхозницей слово употреблялось правильно).

Семантические отклонения:

Норма выработки 'фактическая выработка колхозника за год, за рабочий день' («Он сегодня  (в этом году — Ф.Ф.)  заработал хорошую норму выработки, привез двадцать возов ржи», д. Селино, 1933, колхозник 63 лет; термин в этом значении употреблялся и активистами, в 1934 г. отклонение уже было вытеснено правильным' смыслом), сортовое зерно 'сортовое зерно', но и 'сортированное зерно'  (Старо-Ладожский сельсовет), подотчетный год 'конец хозяйственного года' («Вот придет подотчетный год, тогда еще что нибудь дадут», д. Селино, 1934 и 1934 гг.), качественная работа работа высокого качества' («Работа наша очень качественная», там же,  1934, колхозник Д. Кузнецов и др.; в  1935 г. происходит исправление смысла слова: начинают говорить доброкачественная). Зачастую   семантические   искажения   насаждаются газетами. Так, термин качественный в значении 'хоро­ший' культивируют газеты «Коммунар» (Тульского района) и «Сталинец» (Дубенского района): «Предколхоза Илюшин утром 22 августа занялся выпивкой, вместо мобилизации колхозников на качест­венное проведение сева» («Сталинец» от 26/VIII—1934г.), «Paбота произведена  некачественно» («Коммунар» от 16 мая 1934 г.). Такого рода примеры семантической безграмотности, кото­рая иногда насаждается нашими местными газетами, можно было бы привести в большом количестве.
        Характерной особенностью терминологическимих искажений в языке современной деревни является их недолговечность. Особенно это относится к искажению семантической стороны слов. Мною не зафиксировано ни одного случая, когда семантическое отклонение имело бы хоть  некоторую устойчивость. Фонетико-морфологические отклонения в ряде случаев дольше «задерживаются» в речи колхозников, главным образом, в языке пожилых   женщин  (напр. блыгадир   вместо   бригадир), но и здесь мы обнаруживаем ярко выраженную тенденцию замены отклонений литературными стандартами.
        Эта  особенность   языка современной  деревни  обусловлена огром­ными сдвигами в общественном устройстве и сознании колхозников, вызванными развертыванием колхозного строительства. В языке дореволюционной и даже послереволюционной (доколхозной) деревни местные отклонения очень часто стабилизировались на долгие годы, вовсе не проявляя заметной тенденции к исчезновению. Весьма любопытно, что и в наши дни эти отклонения значительно устойчивее терминологических искажений последних пяти-шести лет, так как они в свое время органически вросли в местную речь.
        Колхозники Старо-Ладожского сельсовета (включая и актив) до сих пор произносят пришпехт 'деревянный настил через топкое место' (искаженное проспект). В д. Селино неграмотные и мало-
[157]
грамотные женщины, также и старики, употребляя в своей речи литературные термины, проникнувшие в деревню до революции, произносят их не иначе, как в искаженной местной форме: некрут (множественное число некрута) 'призывник', уваль 'вуаль', тувалет 'туалет', куве 'кувет' («Лошадь испужалась поезда, как понесла да у куве его и свалила», неграмотная колхозница 50 лет), салаш 'шалаш' («Юра, ступай у салаш», колхозник П.А., 58 лет), земномèр 'землемер', лисапèт 'велосипед', обрящик 'образчик' («Обрящик-то у тебя есть?» колхозник 63 лет), альтилерия, способие 'пособие' (Хочу себе способие выхлопотать», Ст. Миронов, 70 лет), кальèр 'карьер', протуàр 'тротуар', меляц 'сахарный песок', 'мелюс', завесы 'занавес', рецеп 'рецепт' («Дали мне два рецепа, вот я и пошел с ними», Ст. Миронов 70 лет) и др. Старик-сторож с. Сельцо Суздальского района вместо аренда произносит рèнда, как и многие другие его односельчане («Годов небось двести тому назад город-то землю у нас отнял под застройку, да не застроил, в ренду ее отдавал нам»). Дальнейшая судьба этих искажений неразрывно связана с общею судьбою диалектизмов в речи крестьян. Искажения же наших дней по существу своему качественно отличны от диалектизмов; они неустойчивы и недолговечны, не характерны для языка современной деревни и не являются органическими эле.мента ми речи колхозников.
        То же самое можно сказать и о многих местных лексических ново­образованиях последних лет. Прежде всего, бросается в глаза мало­численность подобных новообразований. Местные термины, созданные за годы коллективизации, насколько можно судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, имеют ничтожный, почти неощу­тимый, удельный вес в новой лексике, появившейся в языке колхозников. Кроме того, эти термины неустойчивы и недолговечны. Часто одно и то же лицо, употребляющее местный термин этого типа, охотно и легко заменяет его литературным эквива­лентом. Так, счетовод колхоза д. Селино И.И. Костюхин, наряду со словом оборотка отчет о финансово-хозяйственном обороте кол­хоза употребляет термин отчет; колхозник с. Ивановская Суздальского района соответственно пружинка и пружинная борона, самокоска и сенокосилка и т п. Но было бы нреждевременно делать какие-либо выводы о местных лексических новообразо­ваниях вообще.
        То, о чем сказано выше, относится к обозначению предметов, получивших уже свое наименование в литературном языке. Другое дело, когда речь идет об обозначении предметов и явлений, впервые появляющихся в ходе социалистического строительства в деревне и, естественно, не имеющих еще литературных наименований. В этом случае новое слово, возникнув в одном месте, быстро распространяется в речи колхозников и становится литературным термином. Сюда относится, напр., пятисотница 'колхозница, поставившая своею зада-
[158]
чей собрать 500 центнеров свеклы с гектара'. Творческая активность колхозников, надо полагать, создаст еще немало новых терминов, созвучных эпохе великой стройки.
        Изменяется мышление  крестьянства, изменяется семантическая структура лексики языка современной деревни.  Наряду с изменениями «внутренней формы» слова, устранением обособленности видовых понятий идет также замена «бесформенной» описательности, «рыхлости» языка точными терминами и оборотами. Мною отмечался во всех, обследованных пунктах быстрый рост отглагольно-именных терминов, которые заменяют описательные выражения, бывшие в широком распространении в языке доколхозной деревни. Так, в д. Селино до коллективизации   употреблялись скородить, полоть, веять, лешить 'размечать пашню для сева', молотить, пахать и т.д.; но не было именных обозначений  выполнителей этих производственных процессов. Вместо именных обозначений в языке местных крестьян наличествовали чисто описательные выражения («Наши  молотят», «отец пашет» и т. п.). Это и понятно, так как в единоличном хозяйстве молотьба, бороньба и другие работы для домохозяина были глубоко   личным,   индивидуальным   делом.   Весьма   характерно,  что более квалифицированные работы, напр., сев и косьба, в д. Селино имели именные обозначения (рассевщик, косец), так как они выходили за узко индивидуальные рамки  (рассевщиком обычно был опытный   в   полеводческом деле старик, которого зачастую приглашали и соседи для разброски семян на пашне; косец же был у всех на виду, так как до самой коллективизации покос здесь производился всей общиной).
        В колхозном же хозяйстве все сельскохозяйственные работы получили как бы значение специальности, общественной должности, отсюда и возникла потребность в их именном обозначении. В языке колхозников, в первую очередь, в речи активистов, за последние годы появилось множество отглагольно-именных слов[13]. Приведем здесь пахарь (в д. Селино слово это не употреблялось), бороновальщик, полольщик, полольщица, доярка, веяль­щик, молотильщик (раньше молотильщик означало 'владелец конной молотилки', теперь колхозник, занятый на молотьбе'), гоняльщица 'колхозница, отгребающая солому от барабана молотилки', лешильщик 'колхозник, делающий разметку пашни по лехам для сева', накладчик 'колхозник, накладывающий снопы, сено или солому на воз' и т.д. Трудно найти какой-либо вид работы даже незначительной производственной детали, который не получил бы именного обозначения.
        В ряде случаев отглагольно-именные термины с точки зрения стилистической являются громоздкими, даже уродливыми образованиями. Сюда относятся такие слова, как копнение, двоение 'вспашка поля во второй раз', сучение, сортирование и т. п., которое часто можно услышать из уст колхзников-активистов.  Но было бы
[160]
несправедливым из-за известной стилистической шероховатости этих терминов вообще отрицательно оценивать процесс образования отглагольно-именных слов, как то делают, напр., А.М. Пешковский, который определяет отглагольное существительное, как нечто «запутанное, бледное и вялое[14]», и Г. Винокур, называющий слова типа играние, смотрение «продуктом канцелярского стиля[15]». Не бу­дем касаться здесь вопроса о происхождении отглагольно-именных слов в литературном языке, но что касается речи колхозников, то здесь эти слова вызваны к жизни необходимой потребностью устранить из речевого обихода описательные выражения там, где требуются точные терминологические обозначения. Самая же громоздкость некоторых отглагольно-именных терминов в колхозной речи зачастую вызывается отсутствием соответствующего именного эквивалента в литературном языке, который удовлетворял бы всем правилам стилистики. Какое «приемлемое» именное обозначение имеется в литературном языке, скажем, для такой работы, как копнить, или сучить и т.п.? Таковые отсутствуют. А для колхозников отглагольно-именные слова жизненно необходимы.
        В общем процесс распространения отглагольно-именных слов в языке колхозников должно расценивать, как прогрессивное явление, направленное против примитивности, описательности языка старой: деревни. Что же касается громоздкости терминов типа копнение, то эта громоздкость пока что окупается их практической ценностью.
        В дальнейшем же язык будет сглаживать подобные стилистические недочеты. Дело не в этих стилистических недочетах.
        Процесс распространения и образования отглатольно-именных слов в колхозной речи — часть общего процесса переделки мышления и языка крестьян, переделки, конечным пунктом которой является ликвидация языковых перегородок, веками создаваемых на базе обще­ственно-экономической раздробленности и социального неравенства, царивших в дореволюционной деревне.