[113]  
        Новое учение о языке в кругу исследуемых им языков значительное место уделило и русскому. Одной из особенностей «яфетидологических» исследований материалов русского языка является их разбросанность по многочисленным работам творца нового учения Н. Я. Марра, работам, по своим заголовкам зачастую как будто бы не имеющим никакого отношения к русскому языку[1].
        Эта особенность не внешнего, а внутреннего, методологического порядка. Русский язык — явление историческое; он есть одно из звеньев единого глоттогонического процесса; как в процессе его создания, так и в дальнейшем его развитии, вплоть до настоящего времени, принимали участие многие племена и народности, позднее национальности, так или иначе объединяемые общностью социально-экономических условий. Н. Я. Марр ставил задачей выяснить реальную картину сложных языковых взаимоотношений на том или ином участке глоттогонического процесса так, как они существуют в исторической действительности во всем своем многообразии. Поэтому зачастую объяснение фактов русского языка не являлось целью его исследования; эти факты рассматривались постольку, поскольку они входят в сложные переплетения интересовавшего Н. Я. Марра того или иного отрезка глоттогонического процесса. Но от этого освещение их нисколько не проигрывает; наоборот, те или иные проблемы происхождения и развития русского языка получают подлинно реальную, историческую базу, дающую возможность специалисту-руссисту освободиться от чар идеалистического языкознания, выйти из искусственно-замкнутого круга славянской системы языков и твердо стать на почву марксистско-ленинской лингвистики.
        В задачу этой статьи входит обобщение исследований Н. Я. Марра по материалам русского языка, а следовательно, и вскрытых этими исследованиями взаимоотношений русского языка с другими национальными языками, в том порядке, как эти исследования представлены развитием нового учения о языке. Настоящая статья является первой попыткой подытожить высказывания Н. Я. Марра о русском языке и, конечно, не может претендовать на полноту обобщения.
        Проблема, поставленная заглавием данной статьи, разбивается на несколько сложных и чрезвычайно обширных по своему охвату вопросов. Вот некоторые из них: 1) вопрос о происхождении русского языка, следовательно, об определении его места в едином глоттогоническом процессе, о многочисленных племенных языках, вошедших в
[114]  
состав русского, и не только русского, но и других национальных языков; 2) взаимоотношение русского языка с другими языками в эпоху феодализма; 3) взаимоотношения его с другими языками в период национального оформления, т. е. в эпоху капитализма и 4) роль и значение русского языка в языковом строительстве других национальных языков (и обратно) в СССР после Октябрьской социалистической революции. Так как нельзя охватить все эти вопросы в одной статье, то здесь ограничимся рассмотрением только первого: о происхождении русского языка.
        Это — вопрос большой и актуальной важности; если рассмотреть его историю, то, станет ясно, какое значение он имел в колонизаторской политике царской России; в настоящее время исследование его для нас важно потому, что оно показывает тесную связь русского языка с другими национальными языками других систем, включая сюда и языки малых народностей; тем самым создается одно из теоретических подкреплений советской национальной политики. Мы не говорим уже о методологической важности этой проблемы для разработки любого вопроса изучения языков Восточной Европы.
        Прежде чем перейти к изложению поставленной здесь проблемы в освещении нового учения о языке, коротко остановимся на том, как она трактовалась индоевропеистами.

         1.

        1. Вопрос о происхождении русского языка имеет давнюю историю и по поводу него имеется обширнейшая литература, высказано много точек зрения, предложено много взаимоисключающих гипотез. Но в этой литературе имеется, и много общего. Коротко это общее можно сформулировать в следующих положениях: 1) русский язык в своем происхождении неизменно связывается со славянскими языками в реконструируемом «праязыке»; 2) исследователь наряду с «праязыком» ставит себе задачу отыскать какой-то «этнический субстрат» русских — «пранарод», занимавший в «предисторическую эпоху» определенный компактный участок территории — «прародину». «Этнический субстрат» русских предполагается уже данным; по существу, он не является исторической категорией, чем-то возникшим и бывшим в процессе становления; это — некая неизменная величина. Иными словами, если обнажить эту установку до конца, то окажется, что русские существуют с самого начала человеческой истории; раньше русский язык входил, как «диалект» или «говор», в славянский, еще ранее в «индоевропейский праязык», затем русские отделились и стали вести свою историю самостоятельно. Эта точка зрения неотъемлема от любой индоевропейской гипотезы происхождения русского языка. Каково в таком случае взаимоотношение русского языка с другими языками «не-индоевропейской семьи»? Даже наиболее талантливые представители индоевропеистики не шли далее «смешения» с другими языками, большинство же ограничивалось «влияниями» и «заимствованиями» из «чужих» языков, поскольку уже «смешение» нарушало «чистоту этнического состава русских, resp., славян», что не входило в интересы этого большинства. Так А. И. Соболевский и А. А. Шахматов шли далее обычных традиционных точек зрения, но и они не выходили за пределы «теории смешения».
        А. И. Соболевский, исследуя топонимику Вост. Европы, в частности, юга России, писал: «Можно думать, что некоторые скифские племена смешались со славянами, с ними ассимилировались и исчезли как народы в их массах, увеличив численность и силу этих масс. Можно думать, что некоторые славянские племена историчес-
[115]  
кого времени — потомки скифских племен, смешавшихся со славянами и утративших свой язык, но сохранивших свои скифские названия».[2] В этой же работе^[3] он делает другое предположение: «славянский праязык» содержит в себе элементы одного из наречий скифского языка иранской ветви. Эти прогрессивные по сравнению с другими гипотезами взгляды все же предполагают некий изначально существующий «славянский субстрат», который или ассимилирует скифов, или механически смешивается с ним, сам от этого качественно не изменяясь.
        А. А. Шахматов ставил вопрос о славяно-кельтских и финно-кельтских связях, но также не поднялся выше «смешений» и «влияний», оставаясь полностью на индоевропейских позициях.

        2. Вопрос о происхождении русских, resp., славян занимал умы, насколько мы можем судить по имеющимся материалам, еще с XI— XII вв. как на Руси, так и в других славянских странах. Что очень характерно — чем далее в глубь истории, тем более эти материалы разноречивы. Так, южно-славянские летописцы и историки считали, что их предки вышли из Польши и из Чехии. Дубровничанин Туберо-Черва (Цриевич) (1490—1522) выводит всех славян от русских и из России. Хорват Фауст Вранчич предполагает две «прародины»: в Московии («Сарматии азийской») и Польше («Сарматии европейской».). Поляки считали своею «прародиной» Балканы, некоторые же из них — Россию; чехи указывали кто на юг, кто на запад. По поводу таких разноречий М. Первольф, автор труда «Славянская взаимность с древнейших времен до XVIII в.», пишет: «Замечательно, что северные славяне ищут свое начало у южных, юго-славяне же у северных. Чехи, поляки и лужицкие сербы утверждают и давно упорно отстаивают свое происхождение из югославянской Хорватии... Русские пишут, что их предки... вышли от Дуная, где есть ныне земля угорская и болгарская. С другой же стороны, южные славяне уже с XII столетия производят свой народ из северных земель, где ныне Чехия и Польша и обширная земля русская, орошаемая Волгой» (стр. 108).
        Самый вопрос о «прародине» был вызван у феодальных «теоретиков» известным библейским сказанием о «смешении языков»: в религиозной литературе это был своего рода бродячий сюжет: мы его встречаем почти у всех народностей, и не только с христианской религией. Но для нас эти разноречия замечательны тем, что «прародина славян» — представление, подчас сознательно или бессознательно диктуемое определенными классовыми интересами. Вокруг того или другого расположения «прародины» развертывались страстные споры, в большинстве случаев решавшиеся в пользу той страны, к которой правящие круги данной народности имели определенное тяготение. Так, Длугош (XV в.), представитель ориентации Польши на западную культуру, всячески боролся против «русской или сарматской теории происхождения славян». Русские приравнивались им к варварам, скифам, «диким народам Азии». Как видно, здесь точка зрения на взаимоотношения языков вполне определенная, по своей «научности» напоминающая современную «теорию родства германцев с японцами». Чех Судетский (начало XVII в.), высказавший мысль, что славяне происходят от русских и вышли из России, подвергся яростным нападкам со стороны тогдашнего ученого мира и церкви.
[116]            
        После известного периода искания определенной, резко очерченной территориально «прародины» с XV — XVI вв. возникают новые направления, вызванные к жизни ростом завоевательских тенденций у правящих классов некоторых славянских народностей: «прародину» славян начинают искать везде. Особенно это относится к Польше XVI в. Поляк Замойский считал территорию, раньше занимаемую славянами, чрезвычайно обширной. Польский архиепископ Станислав Карнковский утверждал, что славяне когда-то занимали чуть ли не всю Азию, Европу и Африку. Истинную подоплеку этой «теории» показал Петр Грабовский, который в обращении к Сигизмунду о важности установления «прародины» славян подчеркивал, что все народы, мол, расширили свою территорию, а вот славяне даже лишились того, что имели. В этом же духе высказывались Сарницкий, Папроцкий, Мартин Бельский, М. Кромэр и др.^[4] Нечего и говорить о том, что все это подавалось в религиозной оправе. Было само собою разумеющимся, что славяне после «вавилонского столпотворения» покинули Сенаарскую долину и проследовали на свою «прародину».
        Все это подчеркивает истинные истоки гипотезы «праязыка», сохранившейся вплоть до нашего времени[5].
        Та же картина, но в еще большей степени, наблюдается и в России XVIII в. «Патриотический» русский торговый капитал в качестве «теоретического оправдания» своих агрессивных действий выдвинул «теорию» первенства языка славян пред всеми другими языками как в моральном, так и в особенности в территориальном отношениях. «Собирательская» политика Петра I заставила его искать ученого, который мог бы написать сочинение «о начале славянского народа и о его языке». Заказ Петра исполнил Лейбниц, составив краткую записку о славянах[6]. Тредьяковский пытался доказать, что «язык словенский» является наиболее древним в Европе; этот язык занимал когда-то всю территорию Европы[7]. Сумароков выводил всех европейцев от «цельтов», а «цельты суть славяне»[8]. Екатерина II искала «следы славян» в топонимике... Франции, Испании, Шотландии, не говоря уже о близких соседях. По ее велению акад. Бакмейстер, Николаи и др. расширяли «прародину» славян чуть ли не на весь земной шар[9].
        Индоевропеистика неразрывно связывает вопрос о «прародине» с вопросом о «чистоте этнического состава» славянства, допуская лишь незначительные влияния и смешения; другой постановки и не может быть при компаративном методе и искусственно ограничиваемых объектах исследования. Рассуждения по этому вопросу до XIX в. во многом совпадают с индоевропеистскими гипотезами: многие авторы производили славян от других народностей, но ставили между теми и другими знак равенства. Так, югославские летописцы и историки указывали на готов, как на предков славян, считая готов славянами. Эта точка зрения продержалась вплоть до XVII в. Сербские памятники XIII столетия называют болгар людьми «от племени гоѳи, нарекомого блъгорского». Мавро Орбини в книге «Сла-
[117]  
вянское государство» (1601 г.) выводит славян от вандалов, гетов, готов, аваров и др. племен. Поляк Бернард Ваповский (1450—1535) отожествляет славян с роксоланами. В польской литературе того времени сопоставление: Роксолания или Русь, Сарматия или Русь встречаются очень часто. М. Кромэр (XVI в.) выводит славян от древних венедов и сарматов. Чех Дубравский также видит славян в прежних сарматах. Грубишич (XVIII в.) вандалов называл славянами. В России в древних племенах славян видели Ломоносов, особенно Тредьяковский, высказавший по этому поводу много интересных замечаний, и др.
        В конце XVIII и начале XIX вв. эти гипотезы получили резко отрицательную оценку со стороны ряда славистов (Добровский, Колар, Копитар, Юнгманн, Шафарик и др.), поскольку они базировались на случайных сопоставлениях. Помимо того, они уже не соответствовали новым политическим требованиям того времени.

        4. Дальнейшая история проблемы происхождения русской народности и русского языка и их взаимоотношений с другими народностями и языками идет в очень большой степени под знаком так называемого «варяжского вопроса», вращаясь вокруг возникновения русской государственности и происхождения термина «Русь». Норманисты выдвигали известный летописный миф о пришествии варягов-русов из Скандинавии, антинорманисты утверждали, что русские и термин «Русь» — местного происхождения[33]. По поводу этого имеется громадная литература, высказано очень много гипотез, но вопрос до сих пор не решен ни норманской, ни славянской школой, ни их «примирите-
[123]  
лями». Такая неудача предопределена методологическими позициями обоих лагерей, которые одинаково исходят из твердо установившейся гипотезы «прародины», «праязыка» и «пранарода»: рассматривают этническую единицу как нечто самодовлеющее, неизменное. Термин «рос», «рус» в их разновидностях встречаются в топонимике буквально во всех уголках Восточной Европы и Скандинавского полуострова, что давало неиссякаемую пищу для гипотез как норманистам, так и антинорманистам в одинаковой степени.
        Антинорманисты (напр., Иловайский и в особенности Гефеонов) постоянно указывали на то, что этот этнический термин по материалам топонимики и показаниям древних имелся еще задолго до 862 г. на юге России и в бассейне Черного моря, в чем были совершенно правы. Но они на этом и останавливались, полагая, что именно в этом районе нужно искать «прародину» русских и истоки их государственности. Поиски «прародины» направлялись антинорманистами и в другие районы Восточной Европы. Так, Ф. И. Кнауэр обратил свое внимание на древнее название Волги «Ра», «Рось», предположив эти термины достоянием русской общественности в современном нам смысле, и сделал отсюда вывод, что «прародина» русских могла быть только в районе Волги[34]. Наиболее передовые антинорманисты, как В. Пархоменко, отбрасывали узкую территориальную ограниченность «прародины». Исходя из летописных источников, Пархоменко предполагал существование двух групп славян: северо-западной и юго-восточной. В северо-западную группу он относил ильмено-новгородских славян и кривичей, эта группа им названа по связям с соседями «финско-норманскою»; в юго-восточную — полян, северян и вятичей, эта группа им названа хозарскою[35]. В. Пархоменко как будто отказывается от гипотезы «прародины», но это ему дается дорогой ценой: он отказывается вообще от вопроса о происхождении русских, считая невозможным проникнуть «в глубину времени за неимением источников. В вопросе взаимоотношений русских с другими неславянскими народностями он также не идет дальше «влияний». С. Ф. Платонов и В. О. Ключевский делают попытку выйти за пределы «этнической единицы» и пытаются осветить вопрос с социальной точки зрения. Так, С. Ф. Платонов писал, что «Русь», «русские» это не отдельное варяжское племя, а варяжские дружины вообще[36]. Но С. Ф. Платонов отказался от генетического решения этого вопроса.
        Норманисты в такой же мере справедливо, как и антинорманисты показывали на наличие термина «Русь» в северо-западной части Восточной Европы и Скандинавии и в такой же мере ложно выводили «Русь» из Скандинавии. Норманисты шли по ложному пути, определяя термин «Русь» по своей природе скандинавским, всецело опираясь в этом на индоевропейскую «теорию заимствования». Многие из норманистов предполагали, что слово «Русь» непосредственно связано с финским Ruotsi, которое заимствовано финнами у германцев. А. Куник производил Ruotsa то «древне-северного» rôther, Roslagen — «гребцы», «общество гребцов», «провинция в восточной Швеции». А. Будилович искал в термине «Русь» эпическое название для готов Hrôthiguitôs. В. Томсен придерживался одно время первой гипотезы Куника, что слово «Русь» произошло от финского Ruotsi, a Ruotsi от древне-шведского rother. А. А. Шахматов считал, что первона-
[124]  
чальной формой «Русь» было Ros, также эстонское Rots, вотское Rotsi. В основе всех этих терминов он предполагал какое-то скандинавское слово. Но на этом и кончались исследования норманистов. Общий их вывод — термин «Русь» скандинавского происхождения. Если бы даже их точка зрения оказалась и правильной, то мы все равно стояли бы только у преддверия научного разрешения вопроса. Какими путями сложилось это слово «Русь» в Скандинавии, кто такие были «русы», каковы были их взаимоотношения с другими народностями? Все это для норманистов остается загадкой.
        За последнее время имелись попытки «примирить» оба направления, но эти попытки, конечно, потерпели неудачу. Сюда можно отнести, например, статью В. А. Брима: «Происхождение термина «Русь»[37]. В. А. Брим признает, что «рос», «рус» встречается в изобилии как на севере, так и на юге, но северное «рус» не имеет ничего общего с южным термином «рос». В основе северного «рус» лежит древнешведское drôt — «дружина», южное же «рос», «рось» возникло в весьма древние времена на юге Восточной Европы совершенно независимо от северного «русь». Это «Рось» ко времени захвата Киева варягами случайно (?!) обозначало властвовавшее там местное племя. Когда дружинники «русы» — варяги — спустились из Новгорода в Киев, то южане применили к ним уже имеющийся у них термин «Рось». Эта гипотеза не может считаться сколько-нибудь серьезной, так как построена исключительно на догадке.
        В нашей литературе также были попытки указывать на В. Томсена, как ученого, разрешившего эту сложную проблему. В. Томсен в своей работе «Начало русского государства» (перевод Н. Аммона, 1891 г., последнее изд. 1919 г.) пришел к выводу, что искать родину Руси в Швеции нет никакого основания. Термин «Русь» — восточно-европейского происхождения. Скандинавы, которых славяне и финны называли «Русью», — племя, жившее по соседству с финнами и славянами где-нибудь на Ладожском озере. Вероятно, сюда же, по В. Томсену, относятся люди племени «Рос», упоминаемые в Вертинских анналах, а также «россы» Джейнахи, живущие на каком-то «острове». С нашей точки зрения труд В. Томсена чрезвычайно ценен по своему материалу и предположениям, если принять время его написания, но все же он не разрешает проблемы. В. Томсен прав, когда заявляет, что термин «Русь» бытовал где-нибудь в районе Ладожского озера, но чем же и как объяснить его разновидности в других местах Восточной Европы? В. Томсен не выходит из рамок гипотезы «прародины» и не порывает с традиционной точкой зрения, хотя во многом и отходит от нее.
        В общем, норманская теория отличается от славянской школы тем, что она предполагает механическое слияние двух этнических единиц: скандинавов и славян, причем это слияние происходит путем завоевания или «призвания». Творческое взаимодействие народностей и их языков на основе общности социально-экономических условий тем самым отпадает.
        Мы намеренно не останавливаемся здесь на других многочисленных гипотезах происхождения русского языка, опуская также детали разобранных, поскольку в задачу статьи входит показать методологическую сторону этих гипотез, а также выяснить, мог ли быть поставлен вопрос о действительном взаимоотношении русского языка с языками других народностей у их авторов. Все эти гипотезы, не приведенные в данной статье, не представляют чего-либо нового, выхо-
[125]  
дящего из рамок господствующих направлений. Эти же господствующие направления в истории данного вопроса разобраны. Остановимся только на исследованиях А. И. Соболевского и А. А. Шахматова, занимающих весьма значительное место в разрешении поставленной здесь проблемы.

        5. А. И. Соболевский и А. А. Шахматов — характерные представители старого учения о языке эпохи его кризиса, когда нельзя стало давать что-либо новое, не выходя из рамок индоевропейского языкознания. Для этих исследователей характерен новый подход к разрешению вопроса, подход, так сказать, комплексный, с учетом истории, археологии и филологии, тогда как большинство предыдущих исследователей хотя и привлекало в иных случаях данные смежных дисциплин, но это делалось попутно, в основе же оставалась филология или какая-либо другая отдельная дисциплина. Ими более определенно, чем исследователями предыдущих этапов, поставлены вопросы о русско-скифских, русско-финских, финно-скифских и др. связях. Наиболее крупное исследование А. И. Соболевского посвящено русско-скифским отношениям. Русские, пришедшие со своей «славянской прародины» еще в период «общеславянского языка», нашли на территории Вост. Европы какой-то народ, передавший им свои топонимические названия, кое-что из культуры и т. д.[38] Этот народ, живший до русских, занимал весьма значительную территорию, о чем свидетельствуют многочисленные топонимические названия, которые часто повторяются и тем самым указывают на однородность этого состава[39]. А. И. Соболевский предполагает в этом народе скифов. Так, Геродот сообщает, что скифы у персов назывались «саками». Это название Соболевский видит в русском термине «сок», «осочить», «окружить зверя», «осока» — «облава», что дает возможность перевести «сак», как «охотник», «гонщик», «скиф-охотник». Русские преемствовали значение «сак» от скифов[40].
        Под враждебным Персии народом tura Соболевский видит тех же саков-скифов. Это название вошло в состав русских слов «протурить», «турнуть» и т. д.; tura входит в название Днестра, Дуная, Дона и др. рек. О чрезвычайной распространенности скифов говорят так называемые «каменные бабы». Эти памятники старины встречаются от Днепра до Забайкалья, распространяясь через всю Среднюю Азию. «Единственный народ, которому могли принадлежать каменные бабы — скифы»^[41]. Другим не менее важным вещественным доказательством Соболевский считает окрашенные костяки, которые встречаются в курганах Бессарабии и Южной России к западу от Дона, принадлежащие агатирсам — акатирам и гелонам—будинам, племенам скифским, делавшим татуировку железистым веществом, по показаниям латинских авторов^[42]. Скифы, возможно, были и на Западе. Греческое название Ripdi есть скифское название гор вообще. У скифов оно могло звучать и ripa. Соболевский его производит от bripa, briiba, что наличествует в славянском «хриб», «хрибьтъ», «хрьбьтъ». Это название у славян от скифов.[43] По сказанию Эль-Балхи, русы состоят из трех племен: 1) ближе к Булгару, царь его живет в Куябе; 2) Славия живет дальше первого и 3) Артания с цент-
[126]  
ром в Арте. Последнее название Соболевский связывает с древним названием Кубани — «Вардан», которое на наречии скифов приазовского края должно было звучать: «Вартан». Этот факт показывает на скифскую преемственность у русов[44]. Косвенно имеют отношение к русским и киммерийцы. Некоторая часть киммерийцев, жившая по Дону, оскифилась и через это имела некоторое влияние на русских.
        В этом исследовании Соболевский значительно отступает от гипотезы «чистоты этнического состава славян», допуская наличие в славянском скифского и отчасти киммерийского элементов. В другом месте он делает еще более значительное отступление. «Как известно, принято в науке делить индоевропейские языки на две группы — на группу языков «съто»— с «с» или близкими к «с» звуками в числительном «сто», и на группу языков с «centum» — с «к» или близкими к «к» звуками в том же числительном»^[45]. Славянские языки включают в себя и группу «с» и группу «к». По группе «с» они близки к балтийским языкам, по группе «к» — к языку скифов-иранцев. На основе этого Соболевский делает предположение, что, возможно, в глубокой древности столкнулись два народа: один балтийской ветви, другой — скифы, в результате образовался новый народ — славяне и новый язык — славянский. Эта гипотеза не дает выхода из положения, поскольку строится на механическом смешении народов, но она в известной мере снимает гипотезу «прародины» и «пранарода», направляя исследователя к тому, что возникновение славян нужно искать в предшествующих народах и их культуре. В этом большая заслуга Соболевского. Постановка А. И. Соболевским вопроса о русско-финских связях ничем в принципе не отличается от постановки им русско-скифской проблемы, более того, здесь он гораздо ближе стоит к традициям индоевропеистики. А. И. Соболевский видит в великорусах «некоторую примесь финской крови». По его мнению, «остатки финнов, загнанные в болота и лесные трущобы, были оставлены в покое русскими и, окруженные ими, мало-помалу обрусели»^[46]. Тот же взгляд мы встречаем еще у Шафарика, позже у В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова и др. Расследования русско-финских связей велись другими лингвистами (напр. Европеусом) и до Соболевского, но они также не выходили за пределы «смешения». Большой интерес представляет работа А. И. Соболевского «Древняя Пермь»^[47]. Эта работа, собственно, является продолжением «Русско-скифских этюдов», но с упором на связи скифов с северными народностями Биармии. Скандинавские саги упоминают об идоле, который напоминает собою скифскую «каменную бабу». Они называют этого идола Jomala. Jomala — божество древнего населения Финляндии. Происхождение его, по Соболевскому, южное. Он его выводит из древне-индейского Jama — «подземное божество», бактр. Jima[48]. Эта работа своим существом направлена против обособленности и замкнутости племен, их «этнокультурной чистоты». Но все же А. И. Соболевский в вопросе русско-финских отношений четко отграничивает русский язык как язык «индоевропейской семьи» от языков «не-ин-  
[127]  
доевропейских», как язык «особой крови», и допускает между ними лишь случайные заимствования, отнюдь не «смешения». «Смешение» русских со скифами он допускал лишь потому, что считал скифов «индоевропейцами» иранской ветви. Неизменная «этническая единица», поставленная вне всяких социально-экономических процессов, остается в основе его исследований.
        С именем другого крупнейшего ученого А. А. Шахматова связаны обширные работы по русским летописям, проблемам древнейших связей славян с другими народностями и между собою и возникновения русских диалектов. А. А. Шахматов, по характеристике Н. Я. Марра, стоял в постановке некоторых проблем, как, например, славяно-кельтских и финно-кельтских связей, со своим комплексным методом «как бы на меже формального учения с идеологическим, во всяком случае у порога материалистического восприятия истории», но «вынужден был сковывать свои здравые мысли тисками мертвящей теории»^[49]. Причина этому та, что А. А. Шахматовым «племенное образование вместе с его речью трактовалось как массив с корнем вне себя (где-то на прародине), с источником общения тоже внешнего порядка, также вне себя (миграция), с творческим фактором также вне себя (чужое влияние и заимствование)»^[50]. А. А. Шахматов в известной мере порывал с «кровным единством» народности (хотя «единство по крови» им целиком не отвергается) и видел единство народности в общности культуры^[51], но самая культура понималась им как нечто неизменное, самобытное. Славяне «по крови» смешивались с различными племенами, но культура их всегда была «чисто славянской». Принимая гипотезу об «индоевропейском праязыке», Шахматов начал свои исследования с того момента, когда «русское племя» появляется на арене истории; это появление он относит к VI в. н. э.^[52]. В это время славяне находились в периоде своего распадения и расселения. Славяне составляли единую народность с многочисленным племенем антов и говорили с ним, по показанию греческих писателей, на одном языке. После распадения анты составили восточную ветвь; впоследствии эта восточная ветвь также раскололась на северо-западную группу — венетов и юго-западную — славян. Причину этого распадения Шахматов видит в действии внешнего фактора — в нашествии гуннов, которые свергли готское государство, покровительствовавшее славянам. Славяне вытеснялись территориально, раскалывались и уходили на новые места. Это-то как раз и послужило поводом к дроблению славян на племена и языки. Вообще Шахматов в основу взаимоотношений племен и их развития кладет географический фактор и «этнографо-антропологическое смешение»^[53].
        Отделившись от юго-западных славян, анты или венеты преобразовались в русских с их наречиями и подговорами. Таким образом Шахматов обновляет старую гипотезу: «анты — славяне», представленную особенно ярко Шафариком и категорически отвергаемую в XX в., в особенности, А. И. Соболевским. Главнейший недостаток гипотезы Шахматова в том, что он не видит качественной стороны изменения антов в русских, анты для него те же сла-
[128]  
вяне. Следовательно, вопрос о происхождении славян опять-таки не решается. Шахматов защищает гипотезу «прародины». «Прародину» славян, так же как и всех «индоевропейцев», он помещает в бассейн Балтийского моря. С берегов Балтийского моря славяне двинулись в различные стороны, большая часть их двинулась в Средиземноморье, где существовала уже высокоразвитая культура, чуждая «индоевропейцам», которая ими была частью разрушена, частью «полонена». Шахматов не случайно выбрал бассейн Балтийского моря. Его привели к этой гипотезе исследования по сближению финских языков с «индоевропейскими», проводимые, конечно, формально-сравнительным методом, из которых он сделал вывод о древнем их родстве и существовавшей когда-то «балтийско-славянской семье». После «распадения» русские не порывали связей с финнами» Русские или венеды жили в бассейне Балтийского моря, о чем свидетельствует, например, название этого моря у Птолемея — «Венедский залив», и это древнее название русских финны сохранили по сейчас (venä, venää, venäjä). К «балтийско-славянской семье» привлекаются и кельты. Так, «Волынь» германский Valhuni — страна волохов или кельтов. Отсюда герм. Valhos, нем. Walach, русск. «валух» и т. д.
        Особенно много внимания уделил А. А. Шахматов происхождению русских наречий. Обычная схема русских наречий, в которые зачисляются языки белорусский и украинский, как она в основном сложилась еще у И. И. Срезневского, рисует общий русский «праязык», от которого с течением времени «уклонились» белорусское и «малорусское» «наречия». Шахматов же предполагает и в древности существование трех наречий, не менее обособленных друг от друга, чем в настоящее время. Эти три наречия соответствовали трем русским племенам или ветвям: северно-русская ветвь, средне-русская и южно-русская, которые «распались в до-историческое время».
        «Современная группировка по трем русским народностям — великорусской, белорусской и малорусской — не соответствует древней и первоначальной группировке... малорусская группа цельнее, чем все остальные, сохранила свою связь с древней группой соответствующих ей говоров: южно-русская группа X—XI в. вполне представлена современной группой — малорусской. Точно так же цельно, но только одну часть древней группы средне-русских говоров, представляет современная белорусская группа. Менее всего соответствует древним группам — великорусская»[54]. В свою очередь южно-русская группа делится Шахматовым на две подгруппы: северную и южную. Такое деление он обусловливает географическим фактором, именно лесом и степью[55]. Средне-русская группа распадалась на западную и восточную. Западную подгруппу представляют собою в настоящее время белорусы, а восточная слилась с северно-русской группой, в результате чего образовались современные великорусы. Особенный интерес в гипотезе Шахматова представляет процесс слияния древних групп (а не обычного индоевропеистского «распадения») в IX—XI вв. н. э., причиной которого явился новый рост торговых центров (Киева, Новгорода и др.). Происходило сглаживание диалектических особенностей, которые до этого были очень резки. Образовывался «общерусский племенной союз», целью которого было завоевание Юга. Нашествие кочевников поколебало этот союз, и он в XII в. распался. Слияние племен и диалектов прекратилось, начался
[129]  
обратный процесс — раздробление. Нашествие татар вновь объединило раздробленные русские племена, но уже на основе новых группировок, именно: великорусов, белорусов и «малорусов». Размеры статьи не позволяют дать подробную оценку гипотезы Шахматова, давшей для проблемы происхождения русского языка и его говоров много ценного и положительного. Здесь же отметим то, что формально-сравнительный метод так и не позволил ему выйти из узкого круга индоевропейских данных для причисления украинского и белорусского языков к «диалектам» русского языка. Он слишком большое место отводил внешним факторам, не учитывая внутреннего развития народностей на основе социально-экономических процессов. Шахматов не порывает с «этнологизмом», и творческое участие народностей не «индоевропейской семьи» в создании русских и русского языка им исключается.
        Но и те достижения, которые были сделаны А. И. Соболевским и А. А. Шахматовым, усердно ликвидируются современными представителями индоевропеистики. Идею славяно-кельтских и финно-кельтских связей Шахматова «похоронил» индоевропеист Фасмер[56]. Д. К. Зеленин высказывается против какого бы то ни было участия финнов в образовании великорусской народности[57]. Даже обрусения финнов, по Зеленину, происходить не могло. Финны уходили от русских, гибли в болтах и боях, но «русским не сдавались». Обрусение возможно стало только в самое последнее время. Зеленин ратует за «чистоту» и «самобытность» русской народности (также и финской) не менее, чем какой-нибудь панславист конца XVIII и половины XIX столетия. Известная часть эпигонов индоевропеистики вовсе обходит вопрос молчанием, другая пытается весь центр тяжести переложить на заимствования[58], третья пытается оживить старые гипотезы о происхождении славян из бассейна Лабы, Одера, Вислы и Моравы, как это делает, например, проф. Любавский[59] и т. д.
        Такова в кратких чертах история вопроса о происхождении русских и русского языка и взаимоотношений этого языка с языками других народностей в начальную эпоху его развития. Бесспорно, что историческое развитие науки подготовило громадный фактический материал, явилось необходимым звеном для дальнейших исследований на новой методологической базе, но общий вывод таков: вопрос о происхождении русского языка, о действительном взаимоотношении его с другими языками вовсе не ставился. Русские, как какое-то «единство по крови» или «этническое объединение», или «самобытная культурная группа» и пр. в конечном счете всеми исследователями до нового учения о языке мыслились, как уже данные в истории. Речь могла итти только о механических «смешениях», «влияниях» и «заимствованиях». Даже в том случае, когда русские, resp. славяне, выводились из других племен (скифов, кельтов и пр.), то эти племена мыслились по своей культуре и языку адекватными позднейшим русским. Видели лишь количественное изменение, устанавливали хронологическую «историю». Если все вышеразобранные взгляды довести
[130]  
до логического конца, то они с неизбежностью приводят и к мифическому «праязыку» не как к «рабочей гипотезе»[60], а как к реально существовавшей языковой единице.
        Новое учение о языке не отрицает, конечно, существования в прошлом этнических групп и объединений национальностей в настоящее время, но оно на основании исследований громадного комплексного материала показывает, что эти категории не извечны, а историчны. В основе развития любой этнической группы лежат социально-экономические изменения. Русских и русского языка, resp. славян, до разложения родового строя вообще не существовало ни на территории Восточной Европы, ни на какой-либо мнимой «прародине». По показаниям классиков древности на территории Восточной Европы был какой-то калейдоскоп племен, которые то появлялись, то исчезали. Эти племена «ни откуда не приходили» (хотя, конечно, миграция существовала), они также и не исчезали бесследно. Неравномерность исторического процесса создавала, по социально-экономической общности и разности, различные объединения и группировки местных же племен, которые во внутреннем взаимодействии перерабатывали свой язык — получали новые названия; эти группировки распадались и создавались новые и т. д., откуда и получалось впечатление «калейдоскопа» у наблюдателей со стороны[61]. В связи с разложением родового строя и возникновением феодализма в Восточной Европе из местных племен начали создаваться новые, более устойчивые группы племен, языки которых все более и более сближались друг с другом, в конце концов создавая более или менее общий язык. В этом процессе сформировались русские, славяне, финны, средневолжские народности и др. с их языками. Формирование русских и русского языка — процесс качественного изменения местных племен, ранее ничего общего может быть друг с другом не имевших. Племена входили в состав русского образования, изменяя свои языки соответственно новым условиям, позднее даже забывая свою когда-то особую историю.
        Процесс образования русских, как говорят материалы, вскрытые новым учением о языке, происходил не в одной точке, а во многих местах Восточной Европы. В этом процессе приняли участие племена, которые другими своими слоями вошли в состав других народностей (финнов, татар, чуваш и т. д.). Отсюда новое учение о языке делает вывод, что между русским языком и языками многих других национальностей Союза имеется историческая общность; генетически они переплетаются между собою в предшествовавшей стадии развития. В русском языке вскрываются целые слои, общие с языком, скажем, чуваш, финнов, грузин, осетин и т. д., и эти слои не есть факт «смешения» или «заимствования», они свидетельствуют о социальной общности племен на известном отрезке истории, племен, вошедших в позднейшие народности. Тем самым разрушается легенда о «самобытности», «чистоте этнического состава» той или иной народности. В этом большая заслуга нового учения о языке; новое учение открывает невиданные доселе перспективы не только для лингвистики, но и для целого ряда общественных наук. Новое учение о языке вскрывает лженаучность любой «теории» «обособленности» или «о
[131]  
природных преимуществах» той или другой национальности, тем самым оно направлено как против местного национализма, так и против великодержавного шовинизма и является новым доказательством правильности ленинско-сталинской национальной политики. Таким образом, как будто бы чересчур академическая и далекая от социалистического строительства проблема оказывается весьма актуальной и современной, не говоря уже о том, что без разработки этой проблемы нельзя правильно разрешать злободневные вопросы нашего языкового строительства.

  2.

        1. Привлечение материалов русского языка в исследовании Н. Я. Марром тех или иных проблем совпадает с переломным этапом в развитии нового учения о языке, тогда «яфетической теории» — решительным разрывом с буржуазным языкознанием и переходом на материалистические рельсы. Первой работой, в которой Н. Я. Марр касается вопросов русского языка, является небольшая его заметка под заглавием «О вкладе христианского Востока в древне-русское искусство»^[62], хотя привлечение отдельных слов русского языка имело место и раньше. Немного позже, начиная со статьи «К вопросу о происхождении племенных названий «этруски» и «пеласги»^[63], материалы русского языка начинают привлекаться в более широком масштабе. Появляются такие работы, как «Книжная легенда об основании Киева на Руси и Куара в Армении»[64]. «Термины из абхазорусских этнических связей»^[65], «Из яфетических пережитков в русском языке»^[66], «По поводу русского слова «сало»[67], «Чуваши-яфетиды на Волге»^[68] и мн. другие.
        Известно, что яфетическая теория не сразу преодолела традиции буржуазного языкознания, поэтому и в этих исследованиях по русскому языку эти традиции еще во многом сказывались. Основной упор был на следующее: 1) в каких взаимоотношениях находится русский язык с языками «яфетической семьи»; 2) определение «яфетидизмов» в русской речи, как пережитков, указывающих на яфетическое происхождение русского языка и русских. К этому времени общее развитие яфетической теории привело к тому, что «яфетическая семья» была признана по своей структуре более древней, чем «индоевропейская семья», причем яфетические языки предшествовали «индоевропейским». Огонь был направлен против легенды о «чистоте этно-культурного состава» русских, resp. славян. Связи русского языка с яфетическими рассматривались не в плоскости влияний и заимствований, но в разрезе процесса скрещения; яфетиды трактовались как активная творческая сила в оформлении «позднее пришедших» европейцев. «В формации местного славянина, конкретного русского, как, впрочем, по всем видимостям, и финнов, действительное доисторическое население должно учитываться не как источник влияния, а как творческая материальная сила формирования; оно послужило в процессе нарождения новых экономических условий,
[132]  
выковавших новую общественность, и нового племенного скрещения фактором образования и русских (славян), и финнов»[69]. До 1925 г. и даже в некоторых работах позже эти взаимоотношения понимались еще в смысле связи «этно-культурных единиц», индоевропейцы откуда-то приходят и, сталкиваясь с яфетидами, в процессе скрещения дают новые этнические образования. Эта «этно-генетическая» точка зрения затем была преодолена, и Н. Я. Марр отказался от гипотезы «семей». «Индоевропейцы» или прометеиды суть не что иное, как новое качественное образование из тех же яфетических племен, возникшее на основе изменений социально-экономических условий. Устанавливается, что русская история не начинается с русских, она уходит своими корнями в до-русские племенные образования. Путем палеонтологического анализа стали вскрываться элементы, общие между русским языком и яфетическими. В топонимике Восточной Европы, в словаре, в памятниках материальной культуры, мифах и преданиях вскрылись отложения яфетических племенных названий. На первых этапах исследования шли, главным образом, по линии констатирования связей между русскими и яфетидами. Возьмем, как пример, русский термин «вино». Сопоставлялись мегр. — чанск. gwin - груз. gwino, русск. «вино». Окончание «о» ← or||al, что доказывается сванск. gwin-al. Сюда же привлекались удинск. вin-e—«виноградник», «сад», мегр. вineq-i—«виноградная лоза», «виноградник», армянск. gın—i—«вино». Этот же термин наличествует и в других «индоевропейских языках», помимо русского, напр. греч. oinos—«вино» и лат. vinum. Широкое употребление этого термина в яфетических языках дает основание Н. Я. Марру утверждать, что этот термин яфетический и в русском он является вкладом (но не заимствованием) этих языков^[70]. Вскрывались племенные названия в различных словах обиходного языка, прежде тотемистические. Широко распространенный термин hon-e- ← kon-e (русск. «конь»), «конь» трактовался как спирантная разновидность племенного названия «сван» (son собств. шоn||san), термина яфетического, также связанного с термином «гунн».^[71]
        Техническая сторона исследования опиралась еще на формально- палеонтологический метод, поэтому разъяснения этого периода впоследствии подвергались значительной переработке, а иногда анализ производился заново. Также принадлежность многих племенных образований древности, с которыми сопоставляются материалы русского языка, к яфетическим народностям первоначально принималась гипотетически. «Разъяснение поставленного в задании вопроса гипотетическое. Об яфетическом происхождении термина etrusk речь может быть только в том случае, если не только этруски были яфетиды, но и соседившие с ними народности, хотя бы еще один из них... Естественно, никакое яфетическое племенное название не могло возникнуть в среде ариоевропейцев»^[72]. И далее: «В исходе термина etrusk мы имеем этот же показатель множественности, если вообще имеем дело, как то предполагается, с яфетическим материалом»[73]. «Этруски», «пеласги» и многие другие племенные названия древности, бесспорно до-индоевропейские, априорно относились Н. Я. Марром на этом этапе к «яфетической семье», поскольку именно она составляла первоначальное расселение Европы, «первич-
[133]  
ный Средиземноморский этнический субстрат». Как было сказано выше, это было переходное время яфетической теории. Но хотя она была еще в старой «этнологической» скорлупе, внутреннее ее содержание — палеонтологический метод уже достаточно окреп, чтобы позволить ей в общих суммарных чертах набросать яфетическую «подпочву» русского языка и русской народности. Выявилось много вкладов скифов, этрусков, пеласгов и др. племен в названиях русских городов, рек, гор и морей, в словаре и пр. Правда, эти факты лишь сопоставлялись без каких-либо решающих выводов по конкретным вопросам формирования русского языка, но такие сопоставления говорили сами за себя — нельзя уже было, без того, чтобы не отступить от подлинной науки, свернуть на обычную дорогу «заимствований» и «влияний». Особенно большое значение в этот период уделялось скифской проблеме. Со скифами связаны различные социальные группировки и племенные образования на значительной части территории Восточной Европы и в довольно продолжительный период (с ними связаны, напр., как неразлучные их двойники, кимеры). От скифов остались многочисленные памятники материальной культуры, имеется много сообщений древних и т. д. Скифы не были «стерты с лица земли». Некоторые их слои «иранизировались», известная же часть трансформировалась в прометеидов, в частности в русских. В исследовании «Книжная легенда о происхождении Киева на Руси и Куара в Армении» Н. Я. Марр прослеживает скифский вклад в строительство русских городов, также и армянских. Названия «Киев», как и «славяне», трактуются им в своем происхождении как скифские^[74].
        До 1924 г. Н. Я Марр еще придерживался гипотезы «прародины» русских, которую он помещал в бассейн Черного и Каспийского морей ^[75]. Эта «прародина» связана с его общей гипотезой о «прародине» всего человечества в Средиземном море. Несколько позже у него выявилась новая точка зрения, которая характеризовала уже не «этнологический», а материалистический подход к вопросу о генезисе русского языка. «Если мы вынуждены отказаться от мысли, что какое-либо племя явилось откуда-то с готовым уже вполне сложившимся русским языком в пределах известности русской речи за исторические эпохи, то нет основания и для того, чтобы русскую, специально великорусскую речь производить из района скифской оседлости, т. е. северного побережья Черного моря»^[76]. Многочисленные факты связей русского языка с приволжскими народностями, в частности с чувашами, связи еще «яфетической стадии» (а не заимствования), показали, что процесс образования русских происходили не только на юге России, но и в Волжско-камском бассейне и некоторых других районах Восточной Европы. Руские ниоткуда не приходили, они «автохтоны» Восточной Европы в том смысле, что образовались из местных же, предполагается, яфетических племен. Отсюда перед яфетической теорией стали новые задачи исследования генезиса русского языка. Наметились конкретные связи с различными языками яфетической системы. Эти связи можно классифицировать как связи трех родов: 1) с яфетическими языками, уже трансформировавшимися в прометеидские или какие-либо другие и в настоящее время уже не существующими; 2) с живыми яфетическими языками, носители которых принимали непо-
[134]  
средственное участие в создании русской народности и русского языка в определенных социально-экономических условиях; 3) с языками уже неяфетическими, но бывшими яфетическими и сохранившими в себе общие с русским языком слои. Из связей первого порядка первенствующее положение по-прежнему занимает скифо-кимерская группировка. Н. Я. Марр в работе «Готское слово guma «муж» (1930) г. писал, что, «исходя из необлыжных данных палеонтологии звуковой речи», нельзя обходить ни скифов, ни кимеров, иначе «не понять ни начал, ни общественной природы народов, входящих в состав населения Восточной Европы» (стр. 458). Скифы, а, следовательно, и кимеры сыграли такую же творческую роль «в образовании народностей Восточной Европы, как и кельты на Западе[77]. К этой же группировке необходимо отнести и сарматов или савраматов, тех же сал-иберов, что и скифы. Вся античная литература считает сарматов сородичами скифов[78]. Вначале Н. Я. Марр понимал под скифами, химерами и сарматами какие-то в конце концов цельные этнические единицы «сал-берского образования», затем он стал их рассматривать как однородные социальные группировки, изменяющиеся в своем историческом развитии. С разложением родового строя эти группировки, представляющие собою множество племен, вошли в новые образования, в частности русское, resp. славянское объединение, с изжитием «скифизма» и пр. Самый термин «славянин», одного порядка с «Киев», армянами «куар» является вкладом кимеров. Встает вопрос и о «кривичах», которые являются племенем с тем же кимерским названием, как, напр., и «Кремль» — kremle — kremel с полногласием keremel. «Кремль» обозначало «город», именно «скифский или кимерский город» первоначально же собственно племенное название скифов-кимеров, когда еще не имелось противопоставления города и деревни, обозначавшее «стоянку», территорию коллектива, также и самый коллектив, о чем свидетельствует грузинский kar — «двор» (земледельческий, позже усадебный и постоялый), сирийский kir-y-ad «город», но и «селение» вообще, русский «край» и т. д. Впоследствии этот термин специализировался, в частности, для названия «города» (русск. «город», «град», др. русск. «кур», kert, (karlka, galag, karda и т. п.). Разновидности того же термина имеются в топонимике Восточной Европы в большом количестве: «Керчь», «Корчева», «Кромы», «Курск» и др.
        Скифский вклад наличен и в других народностях Вост. Европы. Так, «в названии зырян мы имеем одну из разновидностей названия скифов, а в национальном названии их города, да реки sǝk-tǝv отложение другой разновидности названия тех же скифов — саков»^[79]. Это переносит нас опять к названиям русских городов, именно многочисленным их окончаниям tov V kov, что означало первоначально племенное название, «селение» вообще, потом «город». Города с окончанием tov V kov как Mos-kov, Ros-tov, Saratov, Ps-kov (Ples-kov) и др. встречаются повсеместно, tov V kov и теперь наличествует в племенном, resp национальном названии одной из приволжских народностей, именно чуваш. Разновидность того же термина была использована и для обозначения сельских поселений, что мы имеем в русск., sel-o («село»), der-e-ven-e («деревня»), родительный падеж «деревень». Тем самым отпадает этимологизирование «древлян», по которому это племя будто бы получило свое название от «деревь-
[135]  
ев»: «Древляне» — племенной термин того же типа, что и «чуваш». Вероятно, сюда же относятся и «дреговичи». Разновидности этого скифо-кимерского термина использованы такие и для обозначения «собственности», «имущества». В русских летописях имеется название золота kolot; немецк. gold ← kolt, тоже русск. kolot V solot—«золото», чув. ǝltan из ultan. Груз. kolt — «стадо», арм. koyt — «стадо», «куча», чув. kétü—«стадо» и kétes—«пасти», марийск. kütö, равно kĕto — «стадо» и kĕtaш — «пасти», русск. «скот» не только в значении «скота», но и «имущества», «денег». Эти названия суть разновидности термина skuϑa и skolot.
        Племенное название скифов также бросает свет на загадочную «чудь», упоминаемую в русских летописях (skuϑa —skud— ϑud). Оно наличествует в составе национального названия вотяков ud+mur+t (ud — dud)[80]. Тот же термин имеется в названии готов^[81], также в названии легендарных племен — «гоги» и «магоги». Скифо-кимерская группировка имеет вклад в русском языке и по другим линиям: 1) название животных («собака», «комонь» и др.); 2) социальные и культурные названия («смерд», «кумир» и т. д.); 3) социально-производственные: самое понятие «силы» и связанного с ней «хозяйства», «принадлежности», «власти», resp. «руки», именно «мочь» восходит к одной из скифских социальных группировок^[82]; 4) бытовые; так, у Геродота есть сведения, записанные им от скифов о племени Arimaspa. Последний элем, spu || spa значит «глаз». Это spu мы находим в русск. «спать», — «закрывать глаза», буквально «глазить». Самое spu || sup есть племенное название субаров-шумеров, входящих в скифо-кимерскую группировку, от себя заметим, что скифское название Черного моря tam, по справедливому мнению А. И. Соболевского^[83], связано с рядом русских слов с основой «тьма». По палеонтологии речи известно, что «море», «вода» связаны с ’небом’, именно ’нижним’, ’ночью’, ’тьмою’. Русск. «темь» — «тьма» есть экающая разновидность скифского tam «море», resp, ’небо нижнее’, а также по противоположности и ’небо верхнее’, что сохранилось (микрокосмически) в русск. «темя».
        Приведенные выше примеры составляют лишь ничтожную часть материала, проанализированную новым учением о языке. Факт преемственности русскими скифо-кимерской культуры, языка и проч. несомненен. Возникает трудность лишь в том, принимали ли участие скифо-кимерские племена в образованиях русской народности непосредственно или они трансформировались сначала в какое-то другое, предшествующее русскому образование. Эта проблема не разрешена еще, как и многие другие проблемы, связанные с данным вопросом, но важно было «сломать лед» и наметить пути. Отметим попутно также и то, что по скифо-кимерскому вопросу у Н. Я. Марра имеются различные точки зрения, иногда противоположные друг другу, смотря по тому, на каком этапе развития языка они высказаны. Размеры статьи не позволяют здесь показать изменение его выводов в исследовании как данной проблемы, так и других, о которых здесь говорится. Поэтому приходится ограничиваться лишь указанием тенденции этих изменений.
[136]            
        Наряду со скифо-кимерской проблемой значительное внимание Н. Я Марр уделил проблеме так называемого рошского элемента в русском языке и др. языках Восточной Европы. Наличие элемента «D» в терминах звуковой речи представляет особый интерес по вопросу о роли социальной группировки, первично не только по модальности оформления, но и по существу материала, по выбору этого лингвистического элемента, так называемого рошского племенного названия. Имеет ли использование этого звукового комплекса связь с легендой о появлении руссов в историческую эпоху или нет, это дело будущих изысканий историков, способных учитывать перспективы, вскрываемые палеонтологией речи, и готовых вести с ними комплексные изыскания, но пока что мы можем утверждать, что элемент «D» увязывает «до-славян» неразрывными узами с яфетическими народами, ныне и с незапамятных исторических времен пребывающими на Кавказе, равно и с теми языками переходной или промежуточной гибридной системы, армянским на Востоке и кельтским ныне лишь на Западе, степень близости которых не вообще со славянскими, но, в частности, с каждым из них, это ближайшая очередная исследовательская задача, как смеем думать, не для одних яфетидологов[84]. Ранее Н. Я. Марр писал по этому же вопросу, что «русское, resp., пелагское или этрусское племенное образование есть не привилегия того или иного района Восточной Европы, а повсеместное явление до-исторических эпох в связи с повсеместными расселением всех яфетических племен... Потому-то, оформлявшаяся на той же территории русская речь полна этрусцизмов в составе наиболее природных коренных русских слов»^[85]. Первоначальный взгляд Н. Я. Марра сводился к тому, что роши были особой «этнической единицей», входящей в состав «яфетической семьи». Самые выявления рошских элементов в живых языках Восточной Европы опирались, главным образом, на племенные названия (этрусков, пеласгов и др. народов древности). Поскольку «роши» трактовались как этническое образование в рамках «семьи», то не возникало трудностей в определении их отличительных особенностей, по сравнению с другими яфетическими племенными группами. Но такая постановка вопроса была чересчур абстрактной и не выходила еще из рамок «этнологизма». Дальнейшие исследования поставили на повестку дня более конкретные вопросы: кто такие были «роши» в их историческом развитии, каков был их общественно-экономический уклад, чем они отличались от других племен древности? В поисках ответов на эти вопросы (вместе с отходом от «этнологизма») пришлось отказаться от «р о ш е й », также «салов», «беров» и «ионов», как реально-исторических племенных образований. Рошский элемент (как и другие элементы) оказался определенным слоем в языках племен родового общества Восточной Европы, общим для всех этих племен, а эта общность — продукт исторических взаимоотношений. С образованием русских, финнов, грузин и т. д. рошский слой вошел в языки этих народностей, конечно, с соответствующей трансформацией. Выше уже было указано, какое значение придает Н. Я. Марр рошскому элементу при анализе русского языка. Самое национальное название русских — «Русь», «Россия», «русский»— есть вклад рошского социального слоя. Этот элемент наличествует во многих русских словах. Сюда относятся:
[137]            
        1) термины хозяйственные и социальные: «лошадь», слово, отличающее русский язык от других славянских и роднящее его с абхазским (а-lаша), чувашским (ibasa—’мерин’), марийским (alaшa — ’мерин’) и др. Это слово имеет «приниженную» семантику, является более народным по сравнению с «конем», использованным господствующим слоем — «прометеидским» в позднейшую эпоху, когда происходит образование русской народности. Между «конем» и «лошадью» происходила борьба, которая сигнализировала борьбу вновь возникших «прометеидских» слоев, господствующих, с еще массовым «яфетическим» населением. Тот же элемент мы находим в слове «крестьянин» (k-res), также выражавшем массовое трудовое население. Сюда же относятся и другие термины того же социального порядка, как «ра-б» (элементы «Д»), «ра-бо-та», в экающей огласовке «ре-ме-с-ло» и целый ряд других слов, связанных с этими терминами. Другой рошский термин, обозначавший ’собаку’, как и «лошадь», выдержал борьбу с «собакой» и сохранился лишь в побочном значении, и именно в глаголе «лаять», существительный «лай», resp. ’собака’, что связано с абхазским a-Iá — ’собака’, грузинским др.-литер, le-ku ‘щенок’, армянским lákot ’щенок’, чанским la-k, la-t ‘собака’. По линии средств передвижения рошский элемент «отложился» в термине «лось», resp. «олень»[86] и др.[87]
        2) термины космические: сюда относятся такие много раз разъясняемые слова, как «радуга», «рок», «луна», «луч», «лес, «река», «ручей», «роса» (буквально ‘вода небо’) и т. д., также микрокосмические, как «глаз» (k-las), «рот» (‘утренняя заря’) и термины, связанные при космическом мышлении с восходом и заходом солнца, — «рождать», «расти» и многие другие. Рошский элемент внес в русский язык такое характерное для «яфетической стадии» переживание, как семантический ряд «рука+женщина+вода», в словах «рука», «ручей», «руслака», «русло» и пр.
        3) Термины родства русский „дочь" и его разновидности восходят к (рош—риш, в рутульском, что восстанавливается благодаря чэш (рж↙чиш)—’дочь’, то же и в некоторых других северо-кавказских языках, в которых оказались их закономерные эквиваленты. Сюда же относятся „ребенок", „от-ро-к“, „ро вес-ник" и др. Наличествует элемент „Д“ и в надстрочных понятиях: „Равным образом, когда по-русски „речь", „изрекать", „говорить" имеет в основе рошский элемент, т. е. элемент ‘Д’— rе как в сванском rе — q̇w ‘он сказал’ то ‘речь’, как язык, здесь также восходит к ’руке’ и в сванском и в русском — рошскому элементу (Д) ^[88]. С ‘речью’ связано „имя“, где первый элемент ↙ri v ru обозначая ’рука’, „рис-унок", „рис-овать" и многое другое.
        Для выяснения образования русской народности представляют особый интерес некоторые племена, населявшие ранее Восточную Европу, как, например, невры, будины, асы или языги и связанные с ними роксоланы и др. Для примера остановимся здесь на роксоланах и языгах. Птоломей помещает роксолан и языгов на юге Восточной Европы, также и севернее, в районе реки Волги, и западнее, вплоть до Венгрии. Следы языгов или ясов в Венгрии сохранились в многочисленных племенных названиях, как Iásr↙ág, Iazygia и т. д. Они разбросаны буквально по всей Восточной Европе. Так, селение «Ясинов» и в восточной Галиции, «Ясиньчик» в Польше, «Ясиновка» близ Киева и мн. др. Языги жили чуть ли не до нашего времени. В
[138]  
        Приляшье (Польша) языги засвидетельствованы в X в. н. э. (по русским летописям «ятвязи», «ятвези», «ятвѣзѣ»). В XVI в. языги имелись в небольшом количестве в Польше и на Руси, сохранившие свой язык. В XIII в. они жили частью в деревнях, частью в повозках, которые русскими назывались «колымагами». Эти остатки языгов стоят в теснейшей связи с ясами или осами русских летописей, ясами уже причерноморскими и кавказскими, ранее известными под названием аланов или роксоланов. Особую известность получила группировка роксолан или осов, располагавшаяся в Причерноморье и в бассейне между Доном и Волгой. Древний персидский писатель Фердоуси свидетельствует, что аланы еще в глубокой древности обитали в северной части Парепамиса. Аммиан связывает алан с массаретами, считая, что последние были их предками. Военные походы алан упоминаются в китайских летописях около 20-х гг. н. э. В грузинской истории аланы упоминаются под именем осов в 87 г. н. з. Прокопий указывает их территорию на Кавказе, в Албании[89]. Замечательно, что все показания древних отожествляют алан с роксоланами, а, кроме того, и те и другие связывают с ясами или языгами. Это была группировка социально-близких друг к другу «яфетических племен». Кроме письменных показаний об этих племенах имеются упоминания в народном эпосе. Так, об асах упоминают скандинавские саги, которые помещают их в бассейн Дона. Саги относят к асам возникновение волхования, ясно указывая на существование у них культа солнца. В булгарском описании народов асы или ясы приравниваются к «оленю»^[90], который заменяет у них распространенный у других яфетических племен культ ’солнца-лошади’ или ’солнца-собаки’. Культ солнца асов или ясов имеет свои следы в русск. «ясно», «ясен», польском «jasność» — ’свет’, resp. ‘солнце’ ← ‘небо’ а также «осень», resp. «год»; русск. «ясень», немецкий «die Esche», вероятно, культовое дерево, связанное с культом солнца. Самое слово «язык» в прошлом было племенным названием языгов (русский «язык» обозначает и ‘народ’, ‘племя’) ^[91], что свидетельствует о несомненном активном участии языков в образовании русской народности. Не случайно, что теперешнее национальное название «русский» имеет в своей основе рошский элемент: языги вложили свое племенное название в русское слово «язык», в этом же плане рошский элемент племенного названия роксолан, тесно связываемых с языгами, имеет для нас большое значение в объяснении термина «Русь», «русский»^[92]. Дальнейшая задача исследования в этом направлении состоит в том, чтобы выявить более точно историческое место племен Восточной Европы, предшествовавших русским, вскрыть связи хозяйства, культуры и языка русской народности с этими племенами, также проследить, что дали эти племена для образования других позднейших народностей (чуваш, финнов, марийцев и т. д., особенно же украинцев и белоруссов).
        3) Из связей второго и третьего рода особенное внимание было уделено Н. Я. Марром взаимоотношениям русского языка с живыми приволжскими и кавказскими яфетическими языками. Оказалось, что
[139]  
русский и другие языки Восточной Европы имеют много общих слов, в особенности в лексике, унаследованных ими не в порядке „влияний" и „заимствований", а из исторической общности племен, определенные слои которых образовали впоследствии как русскую, так и другие современные народности resp. национальности. Из языков приволжских народностей особенное внимание было уделено чувашскому[93]. Чувашский язык оказался во многих отношениях „яфетическим", в некоторых своих элементах стадиально предшествующим русскому. Первоначально слои, общие в русском и чувашском, Н. Я. Марр принимал за „чувашизм", иначе говоря, предполагалось, что чувашский язык „яфетический" по своему составу, следовательно он сохранился в более или менее цельном виде от эпохи, когда „выкристаллизовывалась" русская народность, и принимал непосредственное участие в образовании русского языка. Подчеркивался факт „наличия подлинных чувашизмов, не говоря о турецком, даже в русской речи в ошеломляющем количестве"^[94]. И далее: „Чувашский язык, надо думать, одно время был орудием обещания территориально широко раскинутого населения в составе различных племенных образований[95], занимавшего обширный суздальско-волжско-камский район и прилегающие к нему местности, один из важнейших центров образования великорусов. Эта точка зрения не выходила еще за рамки „этнологизма". Впоследствии возникла необходимость по-новому осветить общность русского и чувашского: чувашский язык не предшествовал русскому; и русские, и чуваши в известных своих слоях образовались из предшествовавших им обоим и отличных от них социально-племенных группировок Вол-Камья. Особенно большое значение для конкретно-исторического разрешения этого вопроса имеют хозарский и болгарский племенные союзы. Самое национальное название чувашей ϑǝwaш (← ϑuwaш) есть разновидность suvar или subar и имеет в себе те же элементы, что и bolgar и hazar, и вхождение чуваш в булгарско-хозарское объединение не было каким-либо чужеродным. А в недрах хозарского объединения были и русы, также асы, аланы и др. племена, имевшие непосредственное отношение к позднейшим русским. Второй элемент термина ϑǝwaш, именно vaш мы находим в названии племени, занимавшего территорию центральной России, именно мосхов (^sh || ш, mosh←mo^sh || vац) или мохов, resp. mesq’oв; племенное название мосхов отложилось в названии нашей столицы, Москва. Общность чувашского с русским налична не только в словаре, но и в других явлениях языка, включая и фонетику. Так, „скрещенность норм окания в русском не славянское или русское новообразование, а наследственное от его доистории явление, … оно унаследовано им в основе от определенного яфетического языка, т. е. до-исторического языка, вошедшего мощным творческим слоем в русскую речь в процессе окончательного формирования. Но какого? Едва ли находящегося ныне и с давних, еще до-исторических эпох на Кавказе сванского языка, имеющего этот двуприродный экающе-окающий или спирантно-шипящий характер. Мы могли бы остановить свой выбор на скифском, который, будучи по всем признакам в основе яфетическим языком шипящей группы, след., окающим (об этом красноречиво говорит уже одно
[140]  
национальное название — „сколот"), мог вмещать в себе элементы и спирантной группы с эканьем... С другой стороны, скрещенную природу шипяще-спирантной и соответствующее оканье с эканьем проявляют такие казавшиеся раньше вовсе изолированными языки, как языки Армении, особенно др.-лит. язык Армении, и баскский язык, оба проявляющие в определенных своих слоях поразительную близость с чувашским языком... И чувашский язык, в результате яфетидологического анализа, действительно обнаруживает скрещенную природу шипящей со спирантной и в связи с этим — экания с оканием... Но при естественно возникающем вопросе, какой же конкретно из перечисленных яфетических языков был непосредственно источником указанной скрещенности, за которой должны следовать и другие особенности, понятно, нет смысла бросаться ни на армянский, хотя бы на его яфетический субстрат, ни на баскский язык, как не было бы оправдания цепляться непосредственно за далеких по времени скифов или сколотов и кимеров, игнорируя время, отделяющее их от эпохи русской этногонии. Нет иного нормального выхода, как остановить первое и основное свое внимание на непосредственно соседящих и хронологически (но в то же время пережиточно архаичных) и пространственно чувашей»^[96]. В позднейшей интерпретации общность фонетических норм русского с чувашским представляется не как вклад чувашского в русский, но как продукт их генетической общности, о чем сказано выше. Та же общность особенно ярко проявляется в словаре. Приведу здесь несколько примеров из того многочисленного количества фактов, которые были проанализированы новым учением о языке. Так, чуваш. solǝ ↔ sulǝ ‘браслет’, ‘запястье’, буквально, ‘наручник’ (solaǧay ↔ sulaǧay ‘левый’ ← ‘рука левая’). Это чувашское слово, обозначавшее ‘руку’ следовательно и ‘коллектив’ и его ‘деятельность’, ’мощь’, имеет свою разновидность в русском „сила", а в окающей огласовке (также, как и в чувашском), в русском „по-сул-а“, „по-сул-ить“, от понятий ‘брать’, ‘дать’, восходящих к ‘руке’, также „по-сыл-ка“, „по- сыл-ать“. Общеизвестно, что термины техники звуковой речи получили свои функции от техники ручного языка. По этому положению название уха восходит к названию глаза, обозначение языка к обозначению руки и т. д. И чув. solǝ ↔ sulǝ ‘браслет’ resp. ‘рука’ неразрывно связано с русск. „слышать”, буквально в понятии ручной речи ‘воспринимать через руку’, „слу-х“, „слы-ть”, „сла-ва“, да и само „сло-во“ (sol ↔ sul ∞ || ↘ slu-slы-sla-slo). Но это же было и название коллектива. „Слово”, как и „язык”, значило ‘народ’, ‘племя’. Как противоположность „слуху”, resp. ’глазу’ имеем в экающей огласовке „слепой”, также и „глу-хой” („слух” V „глух").
        Чувашское национальное название ϑǝvaш дает объяснение русским терминам „товар” и. „товарищ”, обычно этимологизируемым индоевропеистами, как заимствование из турецких языков. Слово „товар” обозначало не только ‘деньги’, ‘скот’, но и все имущество, причем это слово восходит к общественной собственности, следовательно, оно обозначало не имущество отдельного лица, а собственность всего коллектива, это же слово, естественно, служило и как самоназвание коллектива, впоследствии племенное и национальное название. Русск. to–var ← ϑǝ-vaш. Тот же источник имеет и русское „товарищ” — ‘член коллектива’, ’один из коллектива’.^[97] „Товар” и „товарищ" генетически восходят к  
[141]  
одному источнику, но совершенно неверна этимология индоевропеистов, производящая второй термин от первого. Здесь необходимо отметить также и то, что формирование русского языка из слоев, приобщающих его к чувашскому, шло не в порядке механических „вкладов” в него различных языков „яфетических племен". Все эти „вклады" преобразовались и качественно изменялись соответственно новому мышлению, и, в конечном счете, социально-экономическому строю. Так, чувашский Tor-ǝ ↔ Tur-ǝ „бог”. Для до-русских это также было названием ’божественного существа’ языческих верований. Впоследствии, вместе с возникновением русского государства и насаждением новой религии — христианства, это слово получило значение, прямо противоположное чувашскому Tor-ǝ именно в означении „дурь" (↙dur-e). В русском языке имеются „вклады" общего с чувашским слоя и по линии другого типа терминов. Чувашские ϑǝmǝr-d-as—‘сжимать’, ‘тискать’, также и ‘округлить’; ϑǝmǝr ‘кулак’, но и ‘круг’; ‘круг’ ↔ ‘шар’ → ‘яйцо’; чуваш, sǝmarda ‘яйцо’; груз. эквив. k+ver-ϑy ‘яйцо’; ‘круг’ ↔ ‘шар’           ← ’небо’; sˌǝmǝr ← sˌomor спирантн. komor ак. Kamar — в яфетических языках ‘арка’, ‘небесный свод’ и прямо ‘небо’ (грузинск. сванск.). Общеизвестно, что множество строительных и жилищных терминов идет от представлений о ’небе’ и его дериватах. В круг яфет. kamar, komor входит руск. „комора”, уменьш. „коморка", фр. chambre^[98].
        Чувашское ker+e-me-ϑ ↔ kir+e-me-t ‘бог солнца’, resp. ‘неба’. С этим чувашским термином увязывается русск. (в сибилянтн. форме), „земля“ (←ze+mel-e) ‘небо среднее’, также и „змея”, как один из дериватов этого представления. Роднит чувашский и русский и такой термин, как чувашский kun—’день’. Имеется масса терминов в различных языках в оформлении kon (➝ gon) ↔ kun (➝ gun V gı˹n˺) со значением ‘солнца-дня’. ‘Солнце’ и ‘день’ назывались одним и тем же словом в „дологическом’ мышлении, дифференциация их произошла позже. Чувашское kun ‘день’ восходит к этому общему представлению ’солнца-дня’. То же общее представление расщепилось, создав и понятие ‘огонь’ (русск. „огонь” есть эквивалент чув. kun). Сюда же относится и русск. „окно” (←*okon), resp. ‘свет’, также микрокосмическое „око”, ‘глаз’, сиб. эк. „день” || „тень” (чув. kun ‘день’).
        По линии космических терминов чув. ver ‘верх’ стоит в одной линии с русским «вер-х», resp., «небо верхнее», также «бер-е-г», «бре-г» и др. Можно было бы привести несравнимо большее количество фактов генетической общности русского языка с чувашским, уже разъясненных новым учением о языке. А сколько осталось неразъясненных?
        Кроме чувашского, не меньшее значение для разъяснения генезиса русского языка имеют и другие языки Волго-Камья, также и все живые национальные языки Восточной Европы, в особенности же финской группы. Материалы этих языков привлекались, правда, в меньшей степени, чем материалы чувашского языка. Укажу здесь на некоторые работы Н. Я. Марра, в которых трактуется проблема взаимоотношения русского с другими живыми национальными языками Восточной Европы, именно: «Приволжские и соседящие с ними народности в яфетическом освещении их племенных названий», ИАН, 1925 г.; «Отчет о лингвистической поездке к вол.-камским народам», ИАН, 1926 г.; «К вопросу об историческом процессе в освещении яфети-
[142]  
ческой теории», 1930 г.; «Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык», М., 1931 г. и др.

        4. В проблеме взаимоотношения русского с другими национальными языками СССР особенно большое место отведено кавказским яфетическим языкам. О взаимоотношении абхазского и русского Н. Я. Марр писал: «Этнология, т. е. возникновение племен, как и глоттогония, языкотворчество, есть процесс мировой, а не дело своей колокольни и кустарничества, да идет речь не о цельном массиве какого-либо национального образования, это фикция, а об отдельных социальных группировках, классах, сословиях, и такая русская руководящая группировка, такой слой в абхазском племенном образовании, давший автору арабского источника право называть абхазов русами, несомненно существовал, как видно из анализа абхазского текста, в котором один из четырех элементов звуковой речи, элемент «Д», элемент рошский или русский, в абхазском словаре образует древнейший состав звуковых слов»[99]. Русы, роксоланы, асы или ясы теснейшим образом входили в состав яфетических племен Кавказа, составляли с ними социально-племенные группировки. Район Тмутаракани, исторически известный как один из участников образования восточных славян, resp. русских, имел близкие сношения с Кавказом. Факты социально родственной близости памятников зодчества Суздаля и Юрьева Польского с соответствующими памятниками Кавказа, также общая легенда о градостроительстве у армян и русских, общность имен первых грузинских царей с русскими и украинскими культовыми терминами, теперь ставшими нарицательными, и еще многое другое говорит об исторической близости некоторых племен Восточной Европы и Кавказа к моменту образования русских. Эта общность позже как бы порывается, когда окончательно оформляется русская народность, но явные следы ее остаются еще долго в исторически уже позднее время. Так, армяне, по свидетельству Карамзина, составляли довольно многочисленное по тому времени население в Киеве XI—XII в. В развалинах болгарского города, находящихся в 112,5 км от Казани и в 11,5 в. от Волги, были найдены армянские надписи, которые относятся к XII в. Армяне засвидетельствованы почти во всех крупных городах Восточной Европы X—XII вв. Яфетические языки Кавказа во многих своих словах показывают прошлое русского языка, его до- русское состояние. Н. Я. Марр в своих работах особенно большое место отвел анализу общности русского с яфетическими кавказскими в словаре. Почти в любой его работе послереволюционного периода (начиная с 1921 г.), в особенности же последних лет, так или иначе затрагиваются терминологические взаимоотношения этих языков.
        Особенное внимание уделено взаимоотношениям русского с абхазским и грузинским^[100].
        Кавказские яфетические языки показывают в определенных слоях те стадии, которые прошел в своем развитии русский язык. По палеонтологии речи местоимения ‘сам’, ‘себя’, ‘свой’, восходят к названию ‘головы’, resp. ‘коллектива’. Русск. „сам”, „собой”, „себе" находят свое объяснение в груз. ϑа — v||ϑa-m (сравн. ϑam-am- / ’с поднятой головой’) ‘голова’ (ϑam ← *ϑ·am ↘ Sam). По линии этого же семанти-
[143]  
ческого ряда стоит и русск. „темя", груз. ϑq̇e-m ‘верх’, ‘темя’ (← ‘голова’), сванск. ϑq̇um -» ϑq̇wım.[101]
        Общность между русским и кавказскими яфетическими языками особенно богато прослеживается по терминам ‘руки’ и ее дериватам, терминам ‘письма’, родственных отношений, в названиях мебели, средств передвижения, злаков, топонимики и некоторых др.: 1) Груз. mar-ḓuen-е ‘правая рука’, абх. а-mā (↙mar ‘рука’), ‘ручка’. Экающая разновидность mar ’рука’ наличествует в русск. „ме-ч“, отсюда и не случайно созвучие „мечу", „метать" с „меч“; все эти термины восходят к ’руке*. Груз. q̇an-ḓar resp. q̇an-ḓal ’кинжал’ русск. „кин-жал” ← ‘рука’, что доказывается русск. „кин-уть" и его синоним kı-d в „ки-д-ать“. Это подкрепляется арм. kın ’раз’, ‘жды’ в числительных; груз, kıde ’сторона’, ’край’ груз. mo-h-kıda ‘взялся за’, груз. ı-kıd-a, ‘он купил’ (← ‘он взял’), груз. ga-k←d-a ‘он продал’ (← ‘дал’) и т. п^[102].
        „К той же ‘руке’ или к тем же ‘рукам’ восходят слова, обозначающие ‘борьбу’, ‘бой’, ‘войну’ и т. д.[103] Груз, brdola ’борьба’, груз, borkie ‘кандалы’ (← ‘железо’ ← ‘рука’). ‘Рука’ resp. ‘нога’ (была стадия мышления, когда ‘рука’ и ‘нога* обозначались одним термином); чанск. bork- ‘нога’, груз. γer-k ‘нога’ (русск. „бер-це“); 1-ая часть груз. br (←-bar v ber v bor) в русск. „борьба", „бор-ец"; „бор-оться" и др.; 2-я часть груз, dola — ‘сила’. Общее название для ‘руки’ и ‘ноги’ вскрывается в тех же взаимоотношениях русского с яфетическими. Так, абх. а-nа + pǝ ‘рука’, абх. а-ща+рǝ ‘нога’ элем. Имеется в абх. a-ma-go ‘сапог’, арм. moy-g, абх. ay-ma-qа ‘чувяки’, груз. q̇a-ml (разновидн. ау-mā) ‘обувь’ ау-mа букв, ‘дитя ноги’; ау←аr←har; 2-ая часть увязана с европ. разновид. sa-bo-te также и *Ia-po-te (sa чередуется с lа), русск. „ca+по-г", „ла+по-ть“, франц. sa-bo-t, баск. sa-pa-ta || sa-pa-to; sa и la одинаково обозначали не только ‘ногу’ но и ‘руку’; sa←sal; баск. sal-du ‘покупать’, resp. ’брать’ ↗груз dal ’сила’, resp. ‘рука’, la есть разновидность nа в абх. a-na+рǝ ‘рука’. Это na-рǝ в ослаблении na-ро наличествует в русск. „ла-по-ть", „ла-па“. От конкретно-образного понятия ‘рука’ впоследствии происходят понятия ‘силы’, ‘мощи’ и др. Абх. а-mϑ ‘сила’, mǝϑ-lа ‘силой’, ‘насильно’, русск. „мочь". „мощь” „могу" и т. д. генетически объясняются груз. mar-ϑqena 'рука’ (mar) ‘левая’ mar-dvena ‘рука (mar) правая’. От ’руки’ идет также семантический ряд: ‘рука’ → ‚бык’→ ‘пахать’ ↔ ‘пашня’. Груз, qel ‘рука’ со сванской огласовкой m-qar ’плечо’ (← ‘рука’) → ‘помощь’; q̇ar, resp. qar сюда же k̇ar; груз, m-kar ‘бык’ ’твердый’ → k-рı-k̇ar ‘владей’, арм. kar ‘сила’ груз. qar ’бык’ русск. „па-ха-рь", „па-ха-ть", „па-ш-н-я" и др.^[104].
        2) Лат. li-ter-a ‘буква’; груз, ṫer-a ‘писать’, чанск. о-ṭar-u. ‘писать’, арм. tar ‘буква’, ‘письмо’, ‘книга’; ṫer || ṭar → ster || star; груз, u-star ‘письмо’; ṫ в славянск.: в данном случае соответствует ϑ̱̣ и ϑ̇; русск. „чер-та", „чер-кнуть", „по-чер-к"; „чер-к“ ← *ϑ̱̣еr-kan „че-канить", букв. ’печатать’ ^[105]. Далее груз, ṫker ’строка*, арм. tar ‘буква’; ṭer || ṭel по че-
[144]  
редованию в грузинском l||d-ṭed. груз. be-ṭed ’печать’, ’перечень’ (по плем. названиям увязывается с „Печенег”, груз. „Пачинаг"), аварск. be-ϑed ’бог’, русск. „пе-чать“, нем. Petschaft.
        Русское слово „царапать” относится также к группе ter, „обозначающей ‘письмо’, ‘книгу’, resp ‘знамение’, ’чудо’ ← ‘тотем’, груз. ϑq̇a-pa ‘плохо писать’, русск. „царапать”.[106]
        3) Груз. de-da˹l˺ ‘мать’, груз, da ‘сестра’,  ̌da (как таковое не сохранилось), вida ’дядя’, ’брат отца’, d-mа, ‘брат’, q-mar ‘муж’, ma-ma ‘отец’ di-da, du-du ‘груди’, du-de ’воспитательница’, du ’самка’ V чанск. gu˹l˺ ‘сердце’, но и грудь’, qur-de → gru- de русск. „грудь”. К терминам родства в грузинском непосредственно примыкают русск. „ма-ма“, „па-па”, „де-д”, „дя-дя“, „ди-тя“ и др. Древнейшее образование — русское слово „супарень” свидетельствует также о генетической общности русских с яфетидами Кавказа. Диалект, „супарень” букв, ‘гермафродит’, ’женщина + мужчина’. Такое же построение имеет груз. qara-bıta ’женщина (qar-а) + парень (bıta)’ „Супарень” — женщина (sa) + парень (par-en-e). Su имеется в русск. „су-ка“, др. литер, груз, a-sul ’дочь’, мегр. о-sur-ı ’женщина’, чанск. sur-a ’сука’. Вторая часть слова „супарень”, именно эл. В, имеется в абх. ра→bа→φa; ı-φa ‘его сын’, bа — характерное окончание абхазских фамилий[107]. Сюда же можно отнести и груз, окончание инфинитива-имени Va, объясняемое палеонтологиею в значении ‘сына’.
        4) Груз. kwarϑq̇e ‘престол’, др. лит. груз. kwarϑq̇ebek подножье престола’, русск. „кресло”. „Впрочем в названии мебели у древних русских общи с кавказцами и другие термины, какого бы последние ни были происхождения, как напр., „скамья” (груз, skam-ı)[108] и др.
        5) Термин „шелк” обычно производят из средн. нем. silke. Но у этого термина имеются другие связи: арм. шеr-as ‘шелк’, мегр. чанск. muala ← munala ‘ткать’; груз. qsel — ‘основа ткани’; гu ↗ ϑ; mer → ϑer, русск. „чер-вь” (←*ϑer — vе||*ϑer — m).[109]
        6) Общность в названиях животных: абх. a-vas-à ← a-os-a ← а-о + vsa— ‘овца’. Русск. „овца"[110], груз. qaz-ıd ‘соболь’, арм. a-qıs ‘ласка’ cup, kura ‘ласка’ др. лит арм. kuz ‘кот’, ‘куница’, ‘белка’, русск. „киса", „кис-ка“, мок. арм. kuz ‘куница’, арм. kǝznaqıs ‘белка’, арм. katu ’кошка (дикая)’, арм. kayt мн. ч. Kot ayrϑ ‘домашняя кошка’, русск. „кот“, „куна", «куница”[111].
        7) Абх. á — owǝ; в форме единичн. owǝ-k, в архетипе (or-wirk, по сибилянтному типу с заменой абх. „O“ (← оr, resp. ol) черкесской его разновидностью ta tǝ-wir-k с разложением диффузного t и огласовкой соотв. социальной среды, именно русской и украинской (и вообще славянской): укр. -ϑlo-wi-k || русск. ϑl+o-ve-k ←    * ϑlo-wir-k || ϑel + o ver-k. Самый конечный „к” в русском имеет генетическую связь с яфетическим показателем единичности к.[112]
        8) Из топонимики приведу один характерный пример: „Керчь” ↔
[145]  
„кор-чев” || „кор- чем“. Коr есть спирантная разновидность skor ↔ skur. Город scur+u-ev; абхазский город (известный древнему миру) Dio-skur-ıa-s. Населенные пункты Абхазии: I-skur-ıa, Skur-ϑa, A-tkur-i и т. д. Skur, kur сохранилось и как нарицательное имя — ‘населенный пункт’, ‘селение’, ‘город’, ‘страна’; шумерск. kur — ‘страна’, сирийск. kur+y-аϑ ‘селение’, ‘город’[113]. В „Слове о полку Игореве” имеется место: „Всеслав князь... из Киева дорыскашеть до Кур Тьмутороканя”, т. е. до селений или городов Тьмуторокани.
        «Курск», букв, „селение”, „стоянка”, „город”. С этим kur неразрывно связаны многочисленные термины названия городов: «град», «город», korka, kart и т. д.
        Наконец, со словарем врываются тесные взаимоотношения между русскими и кавказскими и в область структуры языка. Так, сравнит, степень русского слова «хороший» — «лучший», «лучше» сближается с армянским. «Это источник исключительного расхождения русских, как славян, с германцами, и схождения их, русских же, с армянами, у некоторых тот же элемент в акающей разновидности (lа наличен в основе древнелитературного образования сравнительной степени lа — w «лучше», «лучший» (в народном армянском оно же значит лишь «хороший»)»[114]. Намечаются связи суффикса многократности в русском глаголе va со строем грузинской речи и т. д. Как на одно из основных достижений нового учения о языке в рассматриваемом здесь вопросе необходимо указать на вскрытие стадиальности развития семантики слов, "смен стадий мышления, причем связь русского с яфетическими по этой линии не рассматривается лишь в том плане, что яфетические во всех своих элементах как бы предшествуют русскому; русский язык зачастую сохраняет в себе семантические и структурные переживания, стадиально более древние, чем, скажем, грузинский. Это указывает на чрезвычайную сложность исторических взаимоотношений между данными народностями и их языками. Новое учение о языке впервые в науке поставило вопрос о подлинно-исторических связях русского языка и яфетических языков Кавказа, тем самым открыло реальные перспективы выяснения их возникновения и дальнейшего развития.
        Н. Я. Марр сдвинул с мертвой точки разрешение и ряда других чрезвычайно важных для руссиста проблем: формирование славянских языков и их внутренние взаимоотношения^[115], связи русского языка с «прометеидскими» (в частности с немецким^[116] и др. языками не яфетических систем). Правда, упор был сделан на связи русского языка с яфетическими, но это вполне оправдывается во всех отношениях: без привлечения материалов яфетических языков (как живых, так и сошедших с арены истории) невозможно было бы выйти за рамки «индоевропейской семьи», следовательно, невозможно было бы вскрыть становление русского языка, его возникновение на определенной стадии общественного развития. Конечно, при разрешении конкретно-лингвистической стороны дела были ошибки, они возможны и сейчас, но центр тяжести не в этом; основное, что дает новое учение о языке русистам, заключается в правильной постановке генетических проблем, без чего немыслимо ни одно научное разрешение любого вопроса по изучению русской речи.
[146]            
        Несмотря на все промахи и пробелы, можно с уверенностью сказать, что место русского языка в едином глоттогоническом процессе, в общих чертах, определено, следовательно определены и его взаимоотношения с языками других народностей СССР, что дает возможность глубокого теоретического обоснования практики нашего языкового строительства.