[50]    
I

        Работа И. В. Сталина „Марксизм и вопросы языкознания" выходит далеко за пределы науки о языке. В этой работе И. В. Сталин, гениальный мастер диалектики, решает труднейшие вопросы марксистской философии, диалектического и исторического материализма, науки о законах развития природы и общества.
        К числу этих вопросов относится прежде всего проблема отношения языка к базису и надстройке. Эта проблема, разрешение которой у языковедов было путаным и неясным, предельно четко разрешена И. В. Сталиным. Не только Н. Я. Марр, но под очевидным влиянием его фразеологии считали язык надстроечной категорией также и многие другие ученые, которые никогда не были сторонниками марризма. Но „...смешивать язык с надстройкой — значит допустить серьезную ошибку"[1], — говорит И. В. Сталин. „Надстройка есть продукт одной эпохи, в течение которой живет и действует данный экономический базис... Язык же, наоборот, является продуктом целого ряда эпох, на протяжении которых он оформляется, обогащается, развивается, шлифуется".[2] „Надстройка порождается базисом... Язык в этом отношении коренным образом отличается от надстройки. Язык порожден не тем или иным базисом... внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков".[3] „Надстройка не связана непосредственно с производством, с производственной деятельностью человека. Она связана с производством лишь косвенно, через посредство экономики, через посредство базиса... Язык же, наоборот, связан с производственной деятельностью человека непосредственно, и не только с производственной деятельностью, но и со всякой иной деятельностью человека во всех сферах его работы от производства до базиса, от базиса до надстройки..."[4]
        Впредь никто здесь не будет ошибаться. Не будет здесь ошибаться и ученый языковед, воспринявший философское обоснование исторического процесса развития изучаемого им языка. Вместе с тем эти слова будут понятны и любому другому читателю, мало-мальски разбирающемуся в основах марсизма-ленинизма. Такова действенная сила сталинского гения, его предельно четкого и ясного стиля.

         II

        Псевдомарксистская формула Н. Я. Марра и его последователей о языке как надстройке не могла не приводить и к другим серьезным
[51]    
ошибкам, непосредственно вытекавшим из этой основной ошибки. Я имею в виду в первую очередь так называемое „учение о стадиальности", т. е. о развитии языка, языков путем взрывов, каждый раз после смены базиса и надстроек, причем старый язык будто бы уничтожался, а вместо него появлялся новый язык, с новой структурой.
        И. В. Сталин блестяще показал полную несостоятельность этой „стадиальной" теории, которая вместе с методом четырех элементов, была основой „учения" Н. Я. Марра. Из этих „китов" яфетидологии метод четырех элементов причинил советской науке сравнительно со стадиальной теорией меньше вреда, по причине его полной нелепости, очевидной для всех людей, в какой-нибудь мере прикосновенных к языкознанию. Остается совершенно непонятным, как могло случиться, что сторонниками этой теории оказалось несколько языковедов. Однако главными потребителями этой „трудмагической тарабарщины" были, увы, некоторые археологи и историки.
        В стадиальной теории и четырехэлементном анализе содержались основы антиисторичности яфетидологии, смелое, чтобы не сказать больше, отрицание основного содержания любой науки — изучения закономерности, т. е. того, что в применении к языкознанию И. В. Сталин называет „внутренними законами развития языка". Свой четырехэлементный анализ Н. Я. Марр назвал „палеонтологическим методом". Это определение не соответствует существу этого понятия, так как под палеонтологией понимается в естествознании изучение вымерших представителей животного мира, строение которых закономерно восстанавливается по их ископаемым остаткам. Применяемый в этой науке строгий метод ни в какой мере не похож на марровскую антиисторическую „трудмагическую тарабарщину", которая делит слова современных языков совершенно произвольным образом, втискивая полученные таким путем „элементы" в прокрустово ложе установленных Марром и всюду находимых им четырех первичных слов-элементов сал, бер, йон, рош, которые могли изменять свой облик по фонетическим законам, известным только самому Н. Я. Марру и содержащимся им в секрете от других.
        Употребление Н. Я. Марром и его последователями терминов в несвойственных им значениях засвидетельствовано и в других случаях. Эта методика сознательно применялась марристами с определенными целями для облегчения себе чванливо-крикливой пропаганды своих идей, для облегчения себе споров со своими противниками, не желавшими подчиняться „аракчеевскому режиму", в целях опорочения этих противников заранее, до споров по существу. Отвечая т. Краше-нинниковой, И. В. Сталин сказал: „Н. Я. Марр и его .ученики" обвиняют в „формализме" всех языковедов, не разделяющих „новое учение" Н. Я- Марра. Это, конечно, несерьезно и неумно... Я думаю, что „формализм" выдуман авторами „нового учения" для облегчения борьбы со своими противниками в языкознании".[5] Нечто подобное имело (а может быть, еще и теперь имеет) место с терминами „индоевропейский", „индоевропеист". Первый термин является определением к словам „язык, языки, группа языков", марристы же применяли его к сравнительно-историческому методу, лежащему в основе изучения этих языков, как и языков других семей. Точно так же термин „индоевропеист" обозначает только ученого, занимающегося изучением индоевропейских языков, марристы же прилагали его к ученым, которые пользовались сравнительно-историческим методом в приложении к индоевропейским языкам или к языкам других семей.
        Нельзя сказать, чтобы Н. Я. Марр не делал сам попыток использования сравнительно-исторического метода. Он делал (уже в зрелом
[52]    
возрасте) даже попытки классификации яфетических языков по фонетическим соответствиям, т. е. по методу ненавистных ему „индоевропеистов".
        Потерпев неудачу в применении сравнительно-исторического метода, Н. Я. Марр сделал из этой своей неудачи неправильный вывод о непригодности самого метода. Рассердившись на свою неудачу, он перенес свое раздражение и на самый метод, впервые примененный в области изучения индоевропейских языков, и назвал „индоевропеистами" всех своих противников, желая таким образом охарактеризовать их метод как бесплодный, „идеалистический", придав слову „индоевропеист" почти ругательное значение.
        Большое место в работах Марра занимают, как известно, вопросы происхождения названий племен, топонимика, теория миграции племен и народов и т. п. Все эти вопросы тесно связаны у Марра с учением о „тотемическом мышлении" и, в конечном итоге, с четырехэлементным анализом.
        Миграция племен — один из существенных факторов древнейшей истории человечества. На этот вопрос наталкиваются так или иначе все историки древности, этногенетики, историки языка. Широко распространено мнение, что Н. Я. Марр был противником теории миграций. На этой же позиции стояли в большинстве своем этногенетики, историки, археологи, этнографы и языковеды-марристы. Однако первоначальная позиция Н. Я. Марра была совсем другой. Это был, так сказать, своеобразный „паняфетидизм". Источником этой теории было похвальное страстное желание объяснить названия племен и народов Кавказа, территории первых его научных интересов. Н. Я. Марр не мог не заметить сходства названий племен, стран Кавказа и других стран: Албания на Кавказе и на Балканах, Иберия на Кавказе и на Пиренейском полуострове и т. п. Как объяснить такие совпадения? Надо их во что бы то ни стало объяснить. Сдерживающая критика отсутствовала, и ответ был найден: „все народы рассеялись, вышли из Кавказа!"
        „Марксисту" Н. Я. Марру, повидимому, не было известно, что очень близкая к его теории мысль была высказана почти за столетие до него известным ученым и публицистом, ревностным католиком во второй половине своей жизни Иосифом Гёрресом (Görres) в книге: „Яфетиды и их общая родина Армения" („Die Japhetiden und ihre gemeinsame Heimat Armenien"). В книге, как полагается набожному католику, рассказывается, как потомки Яфета рассеялись после потопа по Европе с горы Арарат. Этим их кровным родством объясняется сходство терминов: племя Месхи, Мосхи и город... Москва). Что и говорить: хорошие идеи встречаются друг с другом.
        Теория о происхождении всех народов с Кавказа была позже оставлена Н. Я. Марром. Вместо нее появилось столь же категоричное утверждение: „Народы ниоткуда не уходили и никуда не приходили", „никаких миграций не было"! А если история, история языка свидетельствует, что на данной территории жил народ, говоривший на одном языке, а позднее на этой же территории засвидетельствован другой язык, то как же объяснить это явление? „Все-таки никаких миграций не было"! Появление другого языка объясняется „марксистски" сменой надстройки после изменения базиса, а значит и сменой языка! Если, например, на территории Хорезма вплоть до XIII в. христианской эры был засвидетельствован язык иранской системы, а после этого население этой страны стало говорить на тюркском языке, то это должно быть объяснено, по мнению марристов, не постепенным занятием этой территории в засвидетельствованной историей обстановке тюркоязычным народом, а уничтожением надстройки, стадиальным развитием языка с „взрывом": хорезмийский язык, так сказать, „взорвался".
[53]              
        Казалось бы, что кому-кому, но историкам (археологам, этнографам, этногенетикам) должна была быть в первую очередь очевидна нелепость подобных высказываний Н. Я. Марра, потому что они противоречили реальным историческим фактам. Однако, увы, этого не случилось! Наиболее ревностными потребителями и апологетами всего того, что носит теперь образное название „трудмагической тарабарщины", были как раз археологи, историки.
        Теперь, надо надеяться, будет иначе, но для этого необходимо, однако, чтобы историки, археологи и этнографы твердо усвоили положение, что первым признаком этноса является язык. Пока этого не случится, всегда возможны будут срывы. Нелегко отрешаться от старых привычек.

         III

        Можно, пожалуй, с уверенностью сказать, что основные положения яфетидологии, явно нелепые, уже похоронены раз и навсегда. Не воскреснуть ни четырехэлементному анализу, ни „теории" о стадиальном изменении языка путем „взрывов"! Нельзя однако питать уверенность в том, что убежденные или введенные в заблуждение яфетидологи не будут пытаться сохранить в том или ином виде некоторые другие „идеи" яфетидологии, которые не столь резко бросаются в глаза или сохраняют видимость наукообразности. Думается, что в свете ясного дня свободной критики подобные попытки не будут опасны. Необходимо, однако, быть готовым к тому, что подобные попытки могут иметь место, что они будут иметь место.
        К таким „идеям" могут относиться, например, разнообразные семасиологические излишества, допускавшиеся яфетидологией без учета „внутренних законов развития языка", „семантика", в основе которой лежали разные идеалистические теории о дологическом, тотемном или космическом мышлении, идеи, возникшие под влиянием Леви-Брюля, так называемая „функциональная семантика" и т. п. Марровские „законы семантики" так же произвольны, как и „законы" четырехэлемент-ного анализа; они из последних и вытекают. Они не могут вводить в заблуждение лингвистов, приученных к строгому наблюдению фактов и их отношений, но они могли привлекать случайных попутчиков, способных увлекаться фантастикой. Один из наиболее убийственных примеров из работы Н. Я. Марра „Яфетические зори на украинском хуторе" был приведен во время дискуссии в одной из статей[6] (читатель найдет ее в „Избранных работах" Марра, т. V), где Марр сопоставлял по смыслу слова „хрюкать" и „солнце" и „красное солнышко" со свиньей. Такие примеры не будут уже возможны. Однако и после первой статьи И. В. Сталина „Относительно марксизма в языкознании", напечатанной в „Правде" 20 июня, в которой изложены основные положения марксистского языкознания, оказалось еще возможным сопоставлять русское „конь" с латинским „canis" — собака" (излюбленная тема марровской „функциональной семантики") на основе, как сказано в статье, „учета особенностей первобытного мышления и общественности".[7]
        „Переоценка семантики и злоупотребление последней привели Н. Я. Марра к идеализму", — говорит И. В. Сталин в ответе Е. Крашенинниковой.
        Случаи, подобные вышеприведенному, думаю, могут еще встретиться и в будущем, когда ослабнет, уляжется заостренное внимание к языко-
[54]    
знанию, вызванное дискуссией. Требования метода исторической фонетики конкретных языков, языковых семей, к сожалению, еще не для всех являются обязательными. Появляющиеся после дискуссии в печати иные статьи и отдельные высказывания заставляют опасаться, что подобные срывы еще возможны, могут повториться. Настороженность вызывают, например, появившиеся после дискуссии в печати высказывания некоторых обществоведов, которые свидетельствовали о том, что их авторы еще не в полной мере творчески восприняли положение И. В. Сталина „о внутренних законах развития языка", о пастепенном накоплении элементов нового качества. Необходим полный, последовательный и решительный отказ от всех ошибок Марра, от „грубого социологизирования звуковых переходов" вследствие своеобразного понимания связи истории общества с историей языка как механической связи. Необходимо пристальное внимание к результатам наблюдений над историческими фактами перебоев звуков, ассимиляции и т. д.
        Четырехэлементному анализу с его необузданно-произвольным сравнением ничего общего друг с другом не имеющих слов из разных языков мешало выставленное „индоевропеистами" основное требование любой науки, — требование изучения закономерности. Это естественно вызывало глубокую ненависть яфетидологии к историко-сравнительному методу, во главу угла поставившему стремление к исследованию закономерности, проявляющейся в генеалогической классификации языков по семьям. По этому поводу И. В. Сталин говорит: „Н. Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод, как „идеалистический". А между тем нужно сказать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых четырех элементов".[8]
        Несовершенство сравнительно-исторического метода должно побуждать нас к его совершенствованию, а не к отказу от пользования им.

         IV

        Невольно спрашиваешь себя, как это все могло произойти? Каким образом славная, знаменитая русская языковедческая наука могла дойти до антиисторических теорий четырехэлементного анализа и стадиальных взрывов? Как могло случиться, что нашлись люди, прислушивавшиеся к этому?
        Ответ на этот вопрос дает по существу И. В. Сталин:
        „Н. Я. Марр внес в языкознание неправильную, немарксистскую формулу насчет языка, как надстройки, и запутал себя, запутал языкознание. Невозможно на базе неправильной формулы развивать советское языкознание...
        Н. Я. Марр внес в языкознание не свойственный марксизму нескромный, кичливый, высокомерный тон, ведущий к голому и легкомысленному отрицанию всего того, что было в языкознании до Н. Я. Марра...
        Послушать Н. Я. Марра и особенно его „учеников", можно подумать, что до Н. Я. Марра не было никакого языкознания, что языкознание началось с появлением „нового учения" Н. Я. Марра. Маркс и Энгельс были куда скромнее: они считали, что их диалектический
[55]    
материализм является продуктом развития наук, в том числе философии, за предыдущий период».[9]
        „Н. Я. Марр действительно хотел быть и старался быть марксистом, но он не сумел стать марксистом".[10]
        На свое и других несчастье он выбрал себе в учителя марксизма историка М. Н. Покровского. 15 лет тому назад на собрании, посвященном выходу в свет „Франкского диалекта" Энгельса, одним из выступавших было высказано мнение, что истоки метода четырех элементов Н. Я. Марра восходят к антиисторической концепции Покровского. У последнего, говорилось, отсутствует конкретная история конкретных народов с хронологией и живыми людьми. Она закрыта сменой формаций, неправильно к тому же определяемых. Влияние этой концепции М. Н. Покровского сказалось у ряда лингвистов в упрощенном понимании единого глоттогонического процесса как процесса, допускающего одни и те же фонетические законы в любое время и в любом месте.
        Вот основной корень ошибок Н. Я. Марра.
        Н. Я. Марр действительно хотел-быть и старался быть марксистом, но он не сумел им стать. „Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма, вроде „пролеткультовцев" или _врапповцев".[11]
        Сказалось с самого начала научной деятельности Н. Я. Марра отсутствие привычки наблюдать закономерное развитие изучаемых им языков, „внутренние законы развития языка", единого бесклассового языка.
        Необходимо отдать себе также отчет в том, что ко времени, когда сложилось научное миросозерцание Н. Я. Марра (к 90-м гг. прошлого столетия), науки истории грузинского и армянского языков почти не существовало (изучение памятников не может заменить прослеживание закономерностей в развитии языка). Не следует упускать из виду в связи с этим, что Н. Я. Марр, исключительный знаток восточных языков, был в части своей прямой специальности, которую он представлял в университете, армяно-грузинской филологии, самоучкой, хотя грузинский язык был его родным языком; что общее, теоретическое языкознание не было предметом, изучение которого было обязательным для студентов факультета, где учился Н. Я. Марр. Можно предполагать также, что Н. Я- Марр, по свойству своего характера, о котором уже говорилось, не считал целесообразным слушать соответственные курсы на соседнем (филологическом) факультете у профессоров, не знавших языков, которыми занимался он сам. И впоследствии он высокомерно проходил мимо заслуг русской языковедческой науки. Его сверстники — Фортунатов, Бодуэн-де-Куртенэ, Шахматов — оставались для него лишь „индоевропеистами", „формалистами", у которых ему ни в чем, хотя бы в стремлении наблюдать развитие языка, поучаться было нечему.
        Замалчивание заслуг русской языковедческой науки, наблюдавшееся до самого последнего времени, следует приписать этой именно унаследованной черте Н. Я. Марра. Отсюда берет также свое начало лишь недавно прекратившееся замалчивание или несправедливая, по существу антиисторическая, не учитывающая обстановки критика представителей также и других разделов русской науки, в том числе востоковедения. Для последователей Н. Я. Марра, учившихся языкознанию у него, путь к совершенствованию был закрыт по указанным выше причинам.
        Как жили и творили в марристскую и послемарристскую эпоху
[56]   
языковеды, которые видели нелепости марризма и не могли подчиниться „аракчеевскому режиму в языкознании"? Немногим удалось сохранить стиль своей работы неприкосновенным. Общее направление советского языковедения шло по пути „наименьшего сопротивления со стороны Марра, его ближайших соратников и последователей", подальше от тематики, вызывавшей теоретические споры, тем самым... к „застою", о котором говорила газета „Правда", так как „никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений и свободы критики".
        Несомненно, что вред, причиненный советской науке Н. Я. Марром при помощи репрессий по адресу инакомыслящих и поощрения искренних или фальшивых его последователей, был велик. Он задерживал развитие науки, создавал „застой". Он невольно создавал также неустойчивость характера в окружавшей его среде.
        Судьбы марристики после кончины Н. Я. Марра у всех в памяти, и лишний раз говорить о ней здесь, пожалуй, уже нецелесообразно.
        Выступление И. В. Сталина в дискуссии на страницах „Правды" разбило вдребезги легенду о марксизме яфетидологии, воочию показало ее нелепости.
        Ныне созданы условия для здорового развития советского языкознания. Однако без труда ничего не дается. Предстоит большая, крайне интересная и радостная работа во всех разделах советской науки о языке.        

         V

        Иранское языкознание есть сравнительно-историческое изучение семьи иранских языков. Эта наука изучает закономерности исторического развития системы иранских языков как одного целого, как языков генетически родственных, постепенно дифференцировавшихся в процессе своего закономерного исторического развития.
        Сравнительно-исторический метод лежит в основе и у колыбели иранского языкознания. Им пронизан каждый шаг на путях развития нашей науки. Он освещает статику и историю иранских языков, историю носителей этих языков.
        В советской науке значение иранского языкознания, истории иранских языков определяется, помимо общей значимости этой науки, как одной из исторических наук, специально еще тем обстоятельством, что древнейшие судьбы носителей этих языков — ирано-язычных племен (2-е тысячелетие до христианской эры) протекали на нашей, советской территории, в Средней Азии и прилегающих к ней областях; тем, что и по сегодняшний день в Советском Союзе (в Средней Азии и на Кавказе) представлены социалистические нации, народы, носители иранских языков, а также тем, что к югу от Средней Азии — в Персии, Афганистане и Пакистане — представлены и поныне носители иранских языков, главнейшие из которых — таджики и афганцы. Судьбы этих последних теснейшим образом были связаны со Средней Азией.
        Определение содержания нашей науки, ее основных положений мы попытаемся изложить, прежде всего, в форме ответов на вопросы, которые могла бы поставить придирчивая критика.

        1. На чем основывается определение иранских языков как языков, генетически родственных, постепенно дифференцировавшихся в процессе своего закономерного исторического развития?
        Ответ. Это определение основано на наблюдении истории отдельных иранских языков, внутренних законов их развития. Эти наблюдения показывают, что по мере приближения к сегодняшнему дню сходство их грамматической структуры, их словарного состава умень-
[57]    
шается и, наоборот, по мере приближения к древности это их сходство увеличивается. Сообразно с этим древнеиранские языки — древне-персидский и авестийский — в такой степени близки друг к другу, что они могут быть названы почти что диалектами одного языка, из которых один (авестийский) несколько архаичнее другого (древне-персидского). Памятники письменностей этих двух языков, разумеется, нужно читать во всеоружии современной лингвистической, филологической критики. Отношение указанных двух языков друг к другу как диалектов'означает, что их носители, говоря на своих диалектах, могли понимать друг друга, т. е. что они говорили на одном языке — языке основе — древнеиранском языке.

        2.  Выше было сказано, что древнейшие судьбы ираноязычных
племен, племен, говоривших на древнеиранских языках-диалектах,
протекали в Средней Азии во втором тысячелетии до христианской
эры. Не находится ли в противоречии с таким утверждением прежде
всего то обстоятельство, что в качестве образца одного древнеиран-
ского языка приведен древнеперсидский язык, памятники которого
относятся к VI—V вв. до христианской эры и принадлежат племени
персов (рагза), занимавших в то время юго-западную область Ирана?
        Ответ. Нет, не находится в противоречии. И. В. Сталин говорит, что основной словарный фонд, куда входят все корневые слова, как его ядро, живет очень долго, в продолжение веков. „Выработанный в течение эпох и вошедший в плоть и кровь языка ...грамматический строй языка изменяется еще более медленно, чем его основной словарный фонд...".[12] История иранских языков полностью подтверждает это гениальное положение. Древнеперсидский язык, язык VI в., по изложенной только что причине мало чем отличается от авестийского языка, восходящего в своих древнейших истоках к значительно более раннему времени.
        Племя персов, обосновавшееся к VI в. в юго-западном Иране, за тысячелетие до этого времени обитало, как и другие ираноязычные племена, в Средней Азии. Теория миграции, ныне с ниспровержением марристики окончательно восторжествовавшая, лежит в основе этногенеза ираноязычных племен, в основе их исторической этнологии, в основе иранской диалектологии. Продвижение ираноязычных племен с севера на юг засвидетельствовано также и другими источниками помимо иранских.

        3.  Приходится согласиться с тем, что язык древнеперсидских 
клинообразных надписей, повидимому, мало отличается от ближайше
с ним родственного диалекта — авестийского. Однако древнеперсидские надписи —это надписи ахеменидских царей. Можно ли считать
язык этих надписей древнеперсидский, не является ли он только
языком династии, а не языком персидского племени?
        Ответ. Другими словами, этот вопрос сводился бы к вопросу о классовости языка, исчерпывающе отрицательный ответ на который уже дан И. В. Сталиным. Ахеменидские цари в своих надписях называют себя персами (pārsa), сыновьями персов (pārsahyā puϑ^rа), с гордостью подчеркивая свою принадлежность к персидскому племени.
        Вопрос этот пришлось поставить с целью дать на него отрицательный ответ лишь потому, что в марристских или в подлаживающихся к марристам языковедческих кругах еще не так давно высказывалось сомнение в целесообразности использования древнеперсидского языка при построении истории персидского языка. Не умея разобраться в основных значениях терминов язык и диалект, их отношений друг к другу, они находили более удобным отстранять от
[58]    
себя эту неприятную обузу, принуждавшую к наблюдению закономерностей.
        Ахеменидские цари (Дарий) называли себя также arya aryačiϑ^rа — „арийцы, арийского происхождения". У них сохранилась память о союзе „ариоязычных" племен, одним из которых, занявшим первенствующее положение в их время, было их племя — персидское. Названия этих племен в разных контекстах и сочетаниях перечисляются в ахеменидских надписях и Авесте. Носители языков этих племен, говоря на своих языках, могли понимать друг друга: они говорили на одном языке-основе — древнеиранском языке.
        Хорошо известно, что в состав Ахеменидской империи входили также народы, говорившие не на арийских диалектах. Такие империи, как говорит И. В. Сталин, „не только не имели, но и не могли иметь единого для империи и понятного для всех членов империи языка. Они представляли конгломерат племен и народностей, живших своей жизнью и имевших свои языки".[13] Письменные сношения между двором и канцеляриями губернаторов (сатрапов) этих провинций поддерживались на международном языке Передней Азии того времени — арамейском языке писцами, вышколенными в этой письменности и языке.

        4. Древнейшие подлинные письменные документы иранских языков— древнеперсидские ахеменидские клинообразные надписи, как только что было сказано, являются документами языка середины первого тысячелетия до христианской эры. Какие основания, кроме указанных в ответе 2, дают возможность утверждать, что древнейшие судьбы ираноязычных племен протекали в Средней Азии во втором тысячелетии до христианской эры?
        Ответ. Об этом можно судить также на основании сравнения древне-иранских диалектов с древнеиндийским, так называемым ведическим санскритом. Грамматика этих языков и их основной словарный фонд поразительно сходны. Такое сходство приводит к заключению, что эти племена, создавшие древнейшие пласты Авесты на древнеиранском языке и Веды на древнеиндийском, соседили друг с другом в течение долгого времени. И те и другие племена называли себя arya. Соседство ираноязычных и индоязычных племен продолжается, впрочем, на территории Пакистана и по сегодняшний день. Древнейшие пласты Авесты вскрывают нам быт и религиозные верования пастушеских племен с религией почитания сил природы. Фольклорные, эпические сюжеты, формы стихосложения и имена некоторых божеств и героев сходны с соответственными темами и именами древнейших индийских. Индологическая наука относит окончательное сложение древнейших Вед на территории Индии к середине второго тысячелетия до христианской эры. Эпоха соседства сказителей древнейших авестийских эпопей и песен Ригведы должна быть отнесена по указанной причине во всяком случае ко времени несколько более раннему, чем середина второго тысячелетия до христианской эры. Такая датировка подтверждается также некоторыми другими данными, которые не могут уже быть здесь предметом обсуждения (сюда относятся, например, следы ариоязычных племен в Передней Азии, относящиеся к тому же самому приблизительно времени и т. п.). Территорией, где соседили пастушеские ираноязычные и индоязычные племена могли, быть, конечно, только удобные для их передвижений степные просторы Средней Азии. Такая установка наилучшим образом объясняет нам исходную, отправную точку начала миграции будущих ариоязычных племен Индии в долину Инда и дальше на восток, а также ираноязычных племен на юго-запад, по северному склону соляно-каменистой пустыни
[59]    
Иранского плоскогорья, на запад и затем на юг. Подобные степные пространства, в условиях существовавших тогда производственных отношений пастушеских племен, объясняют нам подвижность среднеазиатских ираноязычных племен, которая приводила их в соприкосновение с разными народами, начиная со степей юга России вплоть до границ Китая.

         VI

        В иранском языкознании — дисциплине, прослеживающей развитие иранских языков по дифференциации на протяжении нескольких тысячелетий,— сугубо важное значение имеет историческая диалектология. Изучение последней теснейшим образом связано с историей носителей иранских языков. И здесь, как и в любом другом разделе пашей науки, на каждом ее шагу, оправдываются сталинские слова. В данном случае имею в виду следующие:
        „Язык относится к числу общественных явлений, действующих за все время существования общества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает вместе со смертью общества. Вне общества нет языка. Поэтому язык и законы его развития можно понять лишь в том случае, если он изучается в неразрывной связи с историей общества, с историей народа, которому принадлежит изучаемый язык и который является творцом и носителем этого языка".[14]
        Тесная связь истории общества с историей языка, языков не имеет в виду механической связи, в том смысле, что любое историческое событие немедленно отражается на изменении языка общества. История языков не подтверждает такие предположения, если бы они у кого-нибудь появились.
        „На протяжении последних 30 лет в России был ликвидирован старый, капиталистический базис и построен новый, социалистический базис... Но... русский язык остался в основном таким же, каким он был до Октябрьского переворота".[15]
        „Переход от одного качества языка к другому качеству происходил не путем... разового уничтожения старого и построения нового, а путем постепенного и длительного накопления элементов нового качества, новой структуры языка ..."[16] Эта структура возникает по внутренним законам развития языка.
        Исследование истории иранских языков сопряжено с рядом разнообразных препятствий, затруднений. Контекст этой истории содержит большое число лакун, белых пятен, где отсутствует документация на определенных участках, а при наличии документации толкование иногда недостаточно, иногда неясно или не выяснено. Разнообразие письменностей, засвидетельствованных на протяжении последних двух с половиной тысяч лет (в особенности за время от VI в. до христианской эры по X в. христианской эры), которые различными способами отражают фонологические системы, в зависимости от характера и уровня культуры отдельных ираноязычных народов, усугубляет затруднения. И все же мы с оптимизмом смотрим в будущее. Сталинский мудрый совет изучать внутренние законы развития языка представляет для нас маяк, который ведет нас и доведет до цели, уменьшая число лакун, белых пятен, заполняя их добытыми и разъясненными языковыми фактами, поставленными на надлежащее место, в закономерную связь с другими.
[60]              
        Иранское языкознание делит иранские языки на две основные группы диалектов-языков: восточную и западную. Движение ираноязычных племен из Средней Азии на юг, юго-запад, на Иранское плоскогорье поставило между племенами, оставшимися на старой территории, в Средней Азии, и обосновавшимися на Иранском плоскогорье, каменисто-соляную пустыню дашти кавир, которая представляла при тогдашних способах передвижения серьезные препятствия для непосредственных сношений. Диалекты к востоку от пустыни образовали восточную группу, а диалекты к западу от пустыни — западную. Ираноязычные племена, оседавшие на западных склонах Иранского плоскогорья, встречали, по мере их продвижения на запад и потом на юг, все больше сопротивления со стороны местного иноязычного населения. Эти области были значительно гуще населены, чем старая родина пришельцев. Происходило неоднократное скрещивание языков пришельцев с языками местного населения, в результате которого, как легко себе представить, часть пришельцев перенимала местные языки, а другие, наоборот, сохраняли свой язык, ассимилируя местное население. Их язык сохранял свой основной словарный фонд, свой грамматический строй, вероятно, несколько изменяя фонологическую систему, и продолжал развиваться по своим внутренним законам. Новые условия жизни, в новом окружении, в длительном соседстве с иноязычным населением приводили постепенно к обогащению словарного состава языков-диалектов пришельцев за счет словарного состава языков местного населения и к замене им части своего словарного состава, а также к некоторой передвижке семантики отдельных слов.
        Среднеазиатские ираноязычные народы жили в ту эпоху своею особою жизнью, недостаточно впрочем освещенной историей. Эти условия могли приводить к тем или иным изменениям в строе языков.
        Многовековая история иранских языков подтверждает сталинские мудрые слова: „Совершенно неправильно было бы думать, что в результате скрещивания, скажем, двух языков получается новый, третий язык, не похожий ни на один из скрещенных языков и качественно отличающийся от каждого из них".[17] Поэтому, как бы ни изменялись иранские языки при встречах, скрещивании, они или продолжают быть иранскими или перестают ими быть, но они не могут становиться „двуприродными", как об этом кое-где говорилось, не может образоваться новый, третий язык или ни то ни се.[18]
        Недостаток места не позволяет здесь входить в подробности. Можно считать вероятным в процессе дифференциации иранских языков, что к началу первого тысячелетия до христианской эры между восточноиранскими и западноиранскими языками-диалектами уже установились некоторые закономерные соответствия, например, что древнеиранскому (западноиранскому) палательному с соответствовала в подавляющем большинстве восточноиранских языков диалектов зубная аффриката с. Некоторые, хотя и скудные, данные дают основание судить, что отличия между восточноиранскими и западно-иранскими языками в ту эпоху не мешали их носителям понимать друг друга, т. е., что отношение этих двух диалектных групп друг к другу еще оставалось отношением диалектов, с тем лишь ограничением, разумеется, что восточноиранские или западноиранские диалекты в каждой группе порознь друг к другу были ближе, чем любого западного диалекта к любому восточному.
        Указанные выше отношения могут считаться неизменными почти до конца господства ахеменидов. Обнаруживаются признаки деления
[61]    
западных иранских языков на северо-западные диалекты (так называемые мидийские) и юго-западные (персидские, в том числе язык ахеменидских надписей). Начинают выявляться переходные северные, составляющие в Хорасане звено, соединяющее западные языки с восточными. Разрушение державы Ахеменидов Александром Македонским привело к распаду объединения иранских племен, никогда, впрочем, не бывшего прочным. Создавались условия, благоприятствовавшие выявлению местных диалектов, поднятию их до уровня языков народов и до образования у них отдельных письменностей. Кончается языковая эпоха, называемая древнеиранской, характеризуемая в морфологической структуре богатой флексией, и начинается так называемая среднеиранская, характеризуемая постепенным ослаблением флексии и таким же постепенным усилением анализа. Греческие гарнизоны, введенные на территорию Ирана Александром Македонским, сыграли известную роль как очаги, проводники эллинистической культуры. На северо-востоке Ирана было создано так называемое греко-бактрийское государство. На той же территории позднее греческий алфавит унаследован тохарами-кушанами, эфталитами. Парфянские цари чеканили монеты с легендами на греческом языке. Несмотря на все это, иранские языки не испытали никакого почти влияния греческого языка, если не считать очень небольшого количества греческих слов, вошедших в состав таджикского языка.
        „История отмечает большую устойчивость и колоссальную сопротивляемость языка насильственной ассимиляции, — говорит И. В. Сталин. — Некоторые историки, вместо того, чтобы объяснить это явление, ограничиваются удивлением. Но для удивления нет здесь каких-либо оснований. Устойчивость языка объясняется устойчивостью его грамматического строя и основного словарного фонда".[19]
        Несомненно большой заслугой советской археологической науки является восстановление ею исторической правды в отношении народов Средней Азии, правды, искажавшейся заинтересованными в этом авторами источников — ахеменидскими хрониками и зависевшими от них греческими источниками. В сокрытии значения среднеазиатских народов в истории культуры были заинтересованы также и позднейшие завоеватели Средней Азии — арабы. Советские археологи показали нам высоко развитую древнюю культуру среднеазиатских народов: хорезмийцев, согдийцев, парфян, их памятники материальной культуры, искусства, письменности. Ахеменидская Персия была заинтересована в том, чтобы скрыть от остального мира действительное положение вещей в Средней Азии, представить ее целиком во всем зависящей от себя. В противоположность этому, Авеста — памятник, в своих древнейших частях составленный в Средней Азии и в ближайших к ней областях, — не заинтересован в фальшивом отображении жизни среднеазиатских народов. Он, наоборот, ничего не знает об ахеменидской Персии.
        Парфяне и согдийцы играли крупную роль в качестве посредников в торговле между Китаем, производившим шелк, и Римом, этот шелк покупавшим. На торговом пути, проходившем через Синь-Цзян, ими основывались торговые фактории, колонии. В этих колониях в начале этого века археологическими экспедициями разных стран были обнаружены письменные документы на разных языках, в том числа на иранских: на согдийском, парфянском и персидском (средне-персидском), относящиеся к эпохе, которая называется в иранском языкознании „иранским языковым средневековьем" (III в. до христианской эры — VII—VIII вв. христианской эры). Время составления этих документов определяется точнее от IV до IX в. христианской
[62]    
эры. Эпоха „иранского языкового средневековья" характеризуется продвижением процесса развития, указанного ранее, т. е. дальнейшим распадом, упрощением флексии и сопровождающим этот распад усилением аналитических конструкций. Кроме указанных документов на среднеиранских языках, обнаруженных в торговых факториях на „шелковом" пути, в Синь-Цзяне обнаружены документы на совершенно неизвестном до тех пор иранском языке — хотанском, названном так от города Хотана, где они найдены. Эти открытия имеют очень важное значение для истории культуры. В особенности важны они для истории иранских языков, иранского языкознания. Документы на восточноиранских языках, которые только что были упомянуты, имеют сугубо важное значение для характеристики языкового прошлого территорий, на которых складывалась одна из советских наций — таджики. Должен быть поэтому понятен интерес к этому вопросу со стороны советской науки о иранском языкознании и сознание ответственности за правильное разрешение этого сложного вопроса.
        В развалинах древней столицы Парфии, в Нисе, в южной Туркмении, советские археологи обнаружили несколько документов, относящихся, как кажется, к II в. до христианской эры. Эти документы должны быть признаны древнейшими известными до сих пор парфянскими документами. Характер письма этих документов (идеограм-матический, как у большинства других среднеиранских) представляет мало данных для суждения о языке этих документов. Страбон приводит свидетельство Эратосфена, относящееся к этому времени, о диалектах этих мест (юга Средней Азии и северо-востока Ирана). По его словам, они ὁμόγλοττοι παρὰ μικρόν — почти одноязычны. Это состояние и ожидается для того времени на основании сравнительно-исторической грамматики иранских языков. Другими словами, в ту эпоху в Средней Азии (в особенности ее южной части) и на севере (северо-востоке) Ирана были распространены диалекты, носители которых без труда понимали друг друга.
        Освоение парфянами большей частью Ирана (главным образом его северной частью) заставило их перенести свою столицу на крайний запад, где лежали их политические интересы, поближе к границам Римской империи. Естественно, что не весь парфянский народ переселился из Средней Азии на крайний северо-запад Иранского плоскогорья, а лишь его верхушка, как это всегда бывало в подобных случаях. Однако эта верхушка дала свое имя местным диалектам. Заимствованные отсюда в парфянскую эпоху слова в соседние языки (например, в армянский) считаются в науке заимствованными из парфянского языка.
        В III в. христианской эры парфянское владычество было сломлено вновь возникшей на юге в Персиде (Фарсе) монархией — Сасанидами. При парфянах (при Валкаше I) впервые была записана Авеста, передававшаяся до тех пор путем изустной передачи. При Сасанидах, после победы ортодоксального зороастрийского толка в иранской религии, был собран свод авестийского текста, произведена его редакция и сделан перевод на среднеперсидский язык. Создавалась литература на среднеперсидском языке, оригинальная и переводная с санскрита и греческого языка. Одним из главных стимулов развития религиозно-философской литературы была борьба с неортодоксальными сектами иранской религии, не признанными зороастризмом, в особенности же с манихейством — опасным конкурентом зороастризма, опиравшегося на союз с государственной властью. Манихейство, побежденное в Персии, перенесло свою пропагандистскую деятельность в Среднюю Азию и далее в Синь-Цзян. Обращаясь к низшим слоям населения к „униженным и оскорбленным", оно старалось говорить с ними на понятном для них простом языке, пользо-
[63]    
валось в своих проповедях притчами. Существует в связи с этим предположение, что именно манихейство было передаточной инстанцией, посредником в передаче Калилы и Димны на запад. Эти деятели, просачивавшиеся в сасанидскую эпоху в Среднюю Азию, занесли с собою персидские говоры (персидский язык) обратно на их первоначальную родину. Эта волна была усилена подобною ей несколько времени спустя при завоевании Средней Азии арабами. Такими обстоятельствами может быть объяснено постепенное вытеснение согдийских говоров и образование на этой территории таджикского языка, диалектически относящегося не к восточным, а к западным иранским языкам, точнее к юго-западным.
        Авторитет сасанидской власти, возникновение литературы, литературного языка на основе говоров Персиды, персидского языка — привели к экспансии этого языка за пределы его первоначальной родины на всю территорию Иранского плоскогорья, конечно, первоначально по главным путям сообщения, в основных центрах управления. Можно предполагать, что повсюду на севере, где обиходным языком был так называемый парфянский язык, парфянские, северные диалекты, — персидский литературный язык, вследствие его структурной близости, проникал без особых затруднений. Насыщаясь парфянским словарным составом и принимая некоторые его другие особенности, он оставался самим собою.
        Завоевание Персии арабами, положившее в VII в. конец самостоятельности сасанидской державы, не могло не отразиться на судьбах персидского языка. Оно отразилось на его развитии своеобразно. Включение Ирана в состав Халифата постепенно изменяло экономику, постепенно распространялась и мусульманизация страны: принятие ислама освобождало от специальных налогов, которые обязаны были уплачивать не исповедывавшие государственной религии. Старая письменность, отражавшая идеологию зороастризма, хотя и продолжала некоторое время свое существование[20], однако с постепенным переходом населения в мусульманство уменьшаются, ослабевают возможности ее существования. Эти произведения, написанные старым, так называемым пехлевийским алфавитом арамейского происхождения, самым своим видом возбуждали настороженность, а то и враждебность мусульман. Таким образом, написанное старым алфавитом могло находить распространение лишь в тесных кругах верных зороастрийцев. Понятно, что в таких условиях не могло быть речи о продолжении развития этой литературы. Переписывались только рукописи, удовлетворявшие непосредственным культовым потребностям верных зороастрийцев. Начинают появляться поэтические произведения, написанные арабским алфавитом, приспособленным к фонетике иранских языков.
        В VIII в. арабское завоевание распространяется на Среднюю Азию при упорном сопротивлении местного ираноязычного населения, неоднократно восстававшего против завоевателей. Мало помалу и там распространяется ислам. Проводниками мусульманизации Средней Азии являются арабские завоеватели. Их помощниками выступают принявшие ранее мусульманство персы.

         VII

        Выше уже говорилось, что колыбелью ираноязычных народов является Средняя Азия, что, как показала наша археологическая наука, эти народы создали богатую культуру. Древнейшие пласты Авесты
[64]    
составлены в Средней Азии и в прилегающих к ней областях. В Средней Азии и Синь-Цзяне составлены замечательные памятники мани-хейской письменности. Наследником всей этой литературы является таджикская нация, по точному смыслу слова „наследство", поскольку таджики являются потомками ираноязычных народов, создавших эти памятники. Высокое мастерство раннетаджикских поэтов Саманидской эпохи (Рудаки, X в.) возможно понять лишь как продолжение, дальнейшее развитие литературы, созданной ранее на этой же таджикской территории. В русской и советской науке показана преемственность таджикского стихосложения, которое представлено в Шохнома Фирдоуси и фольклоре и восходит к авестийскому одиннадцатислоговому стиху через стихосложение манихейской литературы; показано отражение авестийского фольклора в Шохнома Фирдоуси[21]. В сложении (этногенезе) таджиков существенное значение, помимо согдийцев, обитавших по течению реки Заравшан, имели тохары, одно из сакских племен, обосновавшиеся к началу христианской эры по верхнему течению Аму-Дарьи, создавшие на развалинах греко-бактрийского государства могущественное государство кушанов. О их языке мы имеем известные представления на основании хотанского языка и документов частного характера из Маралбаши в Синь-Цзяне: тохарский язык был диалектом, родственным хотанскому языку. В советской науке было высказано мнение, что деление современных таджикских говоров на северные и южные объясняется субстратом — на севере согдийском (течение Заравшана), а на юге (Аму-Дарья) — тохарским.
        Ленинско-сталинская национальная политика создала условия для пышного расцвета советской таджикской литератуты, культуры, социалистической по содержанию, национальной по форме, как и других социалистических наций. Великие мастера таджикского художественного слова с Садриддином Айни во главе — выходцы из народа — творят для народа на языке, понятном народу, на его родном языке. Они далеко ушли по этому пути от языка раннетаджикской литературы. Эти вопросы ждут еще своего досконального историко-филологического исследования специалистами. Но уже и теперь может быть отмечено значительное обогащение ими словарного состава за счет местных народных слов, никогда не употреблявшихся в произведениях писателей-поэтов, писавших на так называемом „классическом", „придворном" языке. Этими качествами и условиями (народностью) таджикской литетературы объясняется, что ее язык и стиль все более удаляется от языка персидской литературы.

         VIII

        Выступление И. В. Сталина в дискуссии по вопросам языкознания, заключавшее гениальную программу и основы марксистского языкознания, явилось началом нового, Сталинского этапа в развитии нашей языковедческой науки.
        В заключительных словах своего выступления 20 июня И. В. Сталин говорит:
        „Ликвидация аракчеевского режима в языкознании, отказ от ошибок Н. Я. Марра, внедрение марксизма в языкознание, — таков по-моему путь, на котором можно было бы оздоровить советское языкознание".
        Как прилагается эта программа к иранскому языкознанию? Оно должно быть марксистским — сталинским. От каких пороков марристики
[65]    
больше всего страдала наша наука? Мне кажется, что пороки марров-ского „учения", задерживавшие нашу работу, сводятся в основном к одному общему, к его антиисторичности. Марровская принципиальная антиисторичность задерживала развитие некоторых разделов иранского языкознания, которые разрабатывались раньше. Она же не давала возможности приступить к изучению новых вопросов, возникавших с прогрессом науки.
        Естественно поэтому, что на эту основную методологическую сторону должно быть обращено в первую очередь внимание. Необходимо восстановить в правах историзм повсюду, на всех участках исследовательской и учебной работы. Должен быть восстановлен в своих правах прежде всего основной метод нашей работы — сравнительно-исторический. Полным голосом должны прозвучать уже ведущиеся работы: историческая диалектология иранских языков, история отдельных иранских языков, введение в науку. Изучение некоторых иранских языков, которые исследуются пока изолированно, необходимо поставить в связь с другими иранскими языками, ввести их в систему иранских языков не типологически, а сравнительно-исторически, тем самым усилить историзм в их изучении и преподавании. Добиться внедрения историзма в статическое, описательное изучение современных языков, притом в том числе в диалектографию. Создать добракаче-ственные словари разных типов и объемов по исследуемым языкам. Ввести работу по исследованию иранских языков, которые у нас пока не изучаются. Создать этимологические словари отдельных иранских языков и общий этимологический словарь иранских языков. Составить сравнительно-историческую грамматику иранских языков. Составить грамматики современных иранских языков. Дешифровать документы иранского языкового прошлого.
        Наш дорогой учитель товарищ Сталин снял с нас давивший нас железный обруч марровско-аракчеевского режима и дал нам гениальную программу марксистского языкознания, открыв перед нами радостный путь творческого труда. Каждый из нас на своем посту приложит усилия для развития своего участка советской науки.