[24]              
        Диалектический материализм, в соответствии с научными данными, 
обосновал теорию отражения материальных предметов в человеческом сознании, благодаря их действию на органы чувств. Диалектика — теория 
познания марксизма — признает, что наши ощущения, представления, поня
тия есть не что иное, как образы, снимки, копии материальных предметов. 
«Ощущение — есть образ движущейся материи», — говорит Ленин,, развивая взгляды Маркса и Энгельса, Эта теория отражения является 
единственно правильной. Во-первых, она выставляет, в противоположность 
идеализму, первичность материи, действие движущейся материй на органы
 чувств; во-вторых, считая ощущения образами материальных предметов,
 она тем самым утверждает принципиальную познаваемость мира и напра
влена против суб'ективизма, агностицизма и кантианства; в-третьих, она 
направлена против наивного реализма, понимающего процесс познания упрощенно, грубо, считающего вещи такими, как они кажутся непосред
ственному взгляду.
        Отражение природы, материальных предметов в человеческом
 сознании нельзя понимать грубо и упрощенно и только в смысле физио
логическом. Это сложный процесс, возникающий в процессе практической
 деятельности общественного человека. Отражение природы в сознании 
человека есть процесс диалектический, а не «мертвый», абстрактный. Про
цесс отражения есть процесс движения, развития, открывающий в созна
нии все новые и новые стороны предмета, его свойства, связи с другимг
и т. д. Ощущения, возникающие в результате действия материальных 
предметов, на органы чувств, переплетаются, связываются с другими. Последующие ощущения, представления и понятия дополняют предыдущие, дают новую сторону, предмета и тем самым приближают познание к наи
более полному и всестороннему охвату материальных явлений. Вот что 
писал об этом Ленин: «Познание, — писал он, — есть вечное, бесконечное 
приближение мышления к об'екту. Отражение природы в мысли человека надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоре
чий и разрешения их» (Ленинский сборник IX, стр. 227; (подчеркнуто Лениным).
        Вульгарное понимание отражения, упускает из виду диалектику процесса познания. Марксистско-ленинское понимание отражения не ограничивается только получением непосредственных ощущений. Возникновение непосредственных ощущений есть только начальный в исходный этап всякого познания, без них невозможно никакое познание. Но процесс отражения не сводится только к этому. Отражение природы в человече-
[25]    
ском познании есть также процесс образования научных абстракций —категорий, законов, которые и дают возможность наиболее полного охвата диалектической закономерности, вечно развивающегося материального мира. «Познание есть отражение человеком природы, —пишет Ленин. — Но это не простое, не непосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формулирования, образования понятий, законов и т. д., каковые понятия, законы и т. д. (мышление, наука, равно «логическая идея») и охватывают условно, приблизительно универсальную закономерность вечно движущейся и развивающейся природы» (Ленин).
        Познание совершается в процессе практической деятельности. Практика и является критерием (проверкой) истинности человеческого познания. Практика является «первой и основной точкой зрения теории поэнания» (Ленин). Практика отбрасывает прочь всякую схоластику, бесплодное мудрствование и всяческие рассуждения, с ней расходящиеся. Практика показывает несостоятельность идеалистических, агностических теорий познания и подтверждает истинность теории познания марксизма — диалектики.
        Теория символов, или иероглифов, хотя и может признать действие материальных предметов на органы чувств (что по существу, при логическом ее продолжении, отбрасывается), но считает ощущения лишь символами, или иероглифами, условными знаками, внешних явлений.
        Представителем этой иероглифической теории за границей был Гельмгольц — большая естественно-научная величина XIX века и путаник, непоследовательный кантианец в философских вопросах; в России же она защищалась известным русским физиологом Сеченовым, а вслед за ним Плехановым.
        Но сама теория символов более давнего происхождения. В неприкрытом идеалистическом виде она развивалась английским философом
 XVIII века, суб'ективным идеалистом епископом Беркли, убежденным 
противником материализма и защитником религиозного мракобесия. «Родословная» этой теории, как это видно, не из важных. Беркли вводил сим
волизм для того, чтобы заменить им материалистические причины об'ясне
ния природы. С его точки причинное материалистическое об'яснение явле
ний приподы несостоятельно и приводит к нелепостям. Вместо причины Беркли вводит понятие знака или метки, служащих для нашего ознакомления. Но кто же дает этот знак, или метку? Некто иной, как сам бог. Так епископ Беркли, как и подобает епископу, при разрешении философских вопросов прибегает к богу. Повторяем: родословная символизма не важная.
        В своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин подверг эту теорию разбору и критике в специальном параграфе «Теория символов (или иероглифов) и критика Гельмгольца». (Сочинения, т. XIII, изд. 3-е, стр. 190—195). Обратимся к высказываниям сторонника иероглифической теории — Гельмгольца и критике этих высказываний Лениным.
        По поводу положения Гельмгольца: «Я обозначил ощущения, как символы внешних явлений, и я отверг за ними всякую аналогию с вещами, которые они представляют» Ленин, приводя эту выдержку, замечает: «Это — агностицизм» 1). В самом деле, раз ощущения об'являются лишь условными знаками, символами, за которыми отрицается всякая аналогия с вещами, то ясно, что заранее исключается возможность правильного познания мира. Между вещами и ощущениями, их вызванными, устанавливается непереходимый разрыв. Ведь под знаком или символом может «врываться что угодно. Ощущение по существу превращается в некий х, под который можно подставить любую величину, любой предмет, ибо от-
[26]   
вергается аналогия с вызвавшим это ощущение предметом. Ощущение превращается через это в нечто самостоятельное, от предмета не зависящее. Отсюда непосредственный скат к кантианству, с его отрывом явлений от вещей в себе. К этому и приходит Гельмгольц. «Идея, — говорит он, — и об'ект, представляемый ею, суть две вещи, принадлежащие, очевидно, к двум совершенно различным мирам». В этом Ленин усматривает кантианство Гельмгольца. «Так разрывают идею и действительность, сознание и природу только кантианцы»[1], — пишет Ленин по поводу приведенной выше выдержки из Гельмгольца. И далее: «Бесспорно, что изображение никогда не может всецело сравняться с моделью, но одно дело изображение, другое дело символ, условный знак. Изображение необходимо и неизбежно предполагает об'ективную реальность того, что «отображается». «Условный знак, символ, иероглиф суть понятия, вносящие совершенно ненужный элемент агностицизма»[2].
        Но мало этого. Ленин критикует теорию символов как непосредственный скат к идеализму, так как она допускает возможность сомнения в существовании материальных предметов. Разрыв между ощущением и пред
метом в конце концов достигает у Гельмгольца предела. Ощущение пре
вращается в знак, от которого даже не требуется никакого сходства с
 предметом. «Поскольку качество нашего ощущения дает нам весть о свой
ствах внешнего воздействия, которым вызвано это ощущение, — пишет 
Гельмгольц, — постольку ощущение может считаться знаком его, но не изображением. Ибо от изображения требуется известное сходство с изобра
жаемым предметом... от знака же не требуется никакого сходства с тем, знаком чего он является».
        «Если ощущения не суть образы вещей, — критикует это положение Гельмгольца В. И. Ленин, — а только знаки или символы, не имеющие «никакого сходства» с ними, то тем самым подвергается некоторому сомнению существование внешних предметов, ибо знаки или символы вполне возможны по отношению к мнимым предметам, и всякий знает примеры таких знаков или символов»[3].
        В самом деле, образцы таких знаков или символов по отношению к
 несуществующим, мнимым предметам мы встречаем в религиозных идео
логиях. Возьмем иконы христианской религии. Икона, как символ, скажем, бога Саваофа с большой седой бородой, рисунок голубя, как символ
бога-духа, и представляют собой как раз такие символы несуществующих 
предметов. То же самое, конечно, относится и к более примитивным рели
гиозным представлениям. Грубый деревянный или каменный идол у ка
кого-нибудь дикаря есть тоже символ мнимого существа. Реально, в дей
ствительности за этими символами ничего нет, так как бог не что иное 
как произведение мысли самого же человека. Вопрос о причинах возникновения представлений о боге, о различных формах понимания существа бога и т. д., разумеется, мы здесь разбирать не можем, мы только конста
тируем факты символов по отношению к мнимым предметам. И вот эти 
факты и показывают, что теория символов ведет не только к сомнению
 в существовании материальных предметов, но и оправдывает всякую ре
лигиозную мистику, поповщину. Не случайно о символах, знаках говорил 
епископ Беркли. Это нужно было ему для защиты религии в философ
ских вопросах. Одно это обстоятельство говорит за то, что данная теория
 не имеет ничего общего с материализмом, а тем более с диалектическим
 материализмом, и что она должна быть подвергнута жесточайшей кри
тике и отброшена.
[27]                                             
        Таким образом, по Ленину, теория иероглифов по существу есть лищь иное выражение агностицизма, т.-е. учения, отрицающего возможность познания мира, — это во-первых, и, во-вторых, эта теория ведет непосредственно к идеализму, т.-е. к отрицанию существования материального мира, об'ективной реальности. И, как непосредственный результат этого, теория иероглифов оправдывает религиозную мистику и поповщину. Нет поэтому ничего удивительного в том, что Ленин специально занялся ее критикой, тем более, что этой иероглифической теории придержался Плеханов, что Ленин квалифицирует, как «явную ошибку при изложении материализма» (стр. 195). «Отступление от формулировки материализма Энгельсом» (стр. 190).
        «Энгельс, — писал Ленин, — не говорит ни о символах, ни о иероглифах, а о копиях, снимках, зеркальных изображениях вещей» (Ленин, т. XIII, стр. 190). И Энгельс естественно не мог писать об ощущениях, как символах, условных знаках, так как иероглифическая теория, как это было вскрыто выше, ничего общего с материализмом не имеет.

                           Рассмотрим теперь, что писал об иероглифах Плеханов, и как к его ошибке относится т. Деборин и механисты.
        В 1892 г. в одном из примечаний к 1-му изданию книги Энгельса
 «Л. Фейербах» Плеханов писал: «Наши ощущения — это своего рода гиероглифы, доводящие до нашего сведения то, что происходит в действительности. Иероглифы не похожи на те события, которые ими передаются. Но они могут совершенно верно передавать как самые события, так — и это главное — и те отношения, которые между ними существуют»[4] (Подчеркнуто Плехановым). Несмотря на то, что Плеханов подчеркивает, что
 иероглифы «совершенно верно» передают события, его постановка во
проса об иероглифах смазывает критику кантианства, которую он ведет,
 поскольку он же перед этим заявляет, что иероглифы «не похожи» на те события, которые они передают, что звучит совершенно в духе Гельмгольца. Абсолютный разрыв между сущностью и явлением, «непохожесть» вещи в себе и явления ведь как раз и составляет суть кантианства. Сделав эту уступку кантианству, Плеханов уже в известной мере ограничивает 
тем самым возможность критики кантианства. Свою ошибку Плеханов
 повторяег затем в статье «Еще раз материализм», направленной против К. Шмидта, вышедшей в начале 1899 года.[5] «Наши представления о формах и отношениях вещей не более, как иероглифы (подчеркнуто Плехановым. Г.), но эти иероглифы точно обозначают эти формы и отношения, и этого достаточно, чтобы мы могли изучить действия на нас вещей и в свою очередь воздействовать на них»[6].
        Так писал Плеханов, примыкая к теории иероглифов, выдавая агно
стическую теорию за диалектический материализм. Несомненно, что его взгляды не могут быть отождествлены буквально с взглядами Гельмтольца, но несомненно также и то, что у Плеханова ошибка не только терминологического порядка, как это думает т. Деборин, здесь ошибка принципиального характера.
        Защита Плеханова и иероглифической теории, от критики Ленина в нащей современной литературе идет со стороны т. Деборина, Луппола и со стороны механистов. При чем т. Деборин ведет прямую защиту только Плеханова, а тем самым лишь косвенную защиту иероглифической теории; механисты же (Аксельрод, Сарабьянов) прямо и решительно обосновывают иероглифическую теорию, открыто ведя борьбу с Лениным.
[28]                      
        В книге «Ленин как мыслитель» Деборин пишет: «Леин был совершенно прав в своем возражении против теории символов или иероглифов. Читатель знает, что Плеханов, вообще говоря, не стоит на иероглифической точке зрения, и что он признал свою терминологию неправильноq, ибо у Плеханова все дело сводилось только к терминологии, но не к существу вопроса»[7] (Подчеркнуто Дебориным). Деборин здесь защищает Плеханова почти точно в таких же выражениях, как и механист Сарабьянов. «Но философски образованному человеку, — пишет Сарабьянов, — хорошо известно, что Ленин не выступал против существа плехановской теории познания, он лишь счел необходимым показать, как опасен иероглифический уклон»[8].
        Как видим, т. Деборин не понял всей глубины ошибки Плеханова в этом вопросе, и, очевидно, не вполне освободился от своих старых иероглифических ошибок 1908 г. Он защищает Плеханова, смыкаясь по этой линии с механистами. Деборин сводит ошибку Плеханова к терминологии. Но дело в том, что эта «терминологическая» ошибка является ошибкой принципиального порядка, и Плеханов по существу от нее не отказался.
        Это хорошо понимает Сарабьянов, но совсем не понимает или де
лает вид, что не понимает, Деборин. Сарабьянов развивает теорию иеро
глифов, и теорию соответствия, называя себя справедливо в этом вопросе
 плехановцем. «Процесс познавания, — пишет Сарабьянов, — не есть процесс снимания копий с предмета, а представляет собою процесс нахожде
ния соответствия между об’ективными явлениями и суб'ективными» («Под
 Знаменем Марксизма» № 6, 1926 г., стр. 64). «Я повторяю Плеханова, — 
заявляет он дальше. — Плеханов продолжал стоять на этой точке зрения
 и после того, как Ленин выступал против него; Плеханов отказался только от своей старой терминологии» (Сарабьянов, там же).
        И это правда. Плеханов никогда не стоял на точке зрения теории отражения. Вместо теории отражения Плеханов развивает теорию соответствия, следуя за Спенсером, и это обстоятельство влекло за собой неизбежно элементы агностицизма в его теоретико-познавательных высказы
ваниях.
        Посмотрите, как Плеханов в действительности «отказался» от своей
 ошибки.
        В 7 примечании ко II изданию книги Энгельса «Л. Фейербах», вы
шедшей за границей в 1905 г., а в России в 1906 г., Плеханов пишет,
 что в примечаниях к 1-му изданию этой книги он «сам выражался еще не
совсем точно и только впоследствии почувствовал все неудобства такой не
точности»[9], о чем он снова напоминает во II-м письме к Богданову[10]. 
Но он не вскрывает всей глубины своей ошибки; не показывает ее субективистского, агностического характера. Нигде впоследствии, уже после
 выхода в свет «Материализма и эмпириокритицизма» Ленина, мы не встретили у Плеханова выражения, что ощущение есть образ движущейся: материи.
        Нигде у Плеханова мы не находим также отказа от теорий соответствия, которую он заимствует от Спенсера. Нигде у Плеханова мы не встретим критики точки зрения физиолога Сеченова на познание, а, наоборот, полную солидаризацию с ним, безоговорочное примыкание к его взглядам — и в 1892 г., и в 1906 г., и после критики Ленина. Но ведь Сеченов. понимает процесс возникновения ощущений только в физиологическом смысле. Он суживает этот процесс до голой физиологии, тогда
[29]    
как, как мы показали выше, марксистско-ленинское понимание теории отражения не сводится к этому. Отражение природы в человеческом сознании это есть отражение природы в сознании общественного человека, это есть, в то же время, процесс возникновения научных абстракций, ка
тегорий, законов.
        Плеханов не понял критики его ошибки Лениным и отнесся к этой критике раздраженно-иронически и даже поставил за одну скобку идеалистов и... Ленина.
        «Но мне очень жаль, — пишет Плеханов, — что даже противник идеализма Владимир Ильин (т.-е. Ленин, Г.) cчел нужным пройтись в своей книге «Материализм и т. д.» против моих иероглифов: нужно же было ему ставить себя в этом случае за одну cкобку с людьми, давшими самые неоспоримые и очевидные доказательства того, что порох выдуман не ими»[11]. Под людьми, которые не в состоянии выдумать порох, Плеханов подразумевает идеалистов и, в частности, Богданова; ставя рядом с ним Ленина, Плеханов показывает тем самым, во-первых, что он не понял всего значения ленинской критики и вместе с тем не осознал важности своей ошибки. Во-вторых, Плеханов употребляет здесь просто недобросовестный прием. Ленин приводит и разбирает две критики теории иероглифов, идущие из противоположных лагерей — материализма и идеализма. Идеалисты считают, что даже эта половинчатая теория иероглифов, ведущая непосредственно к идеализму, чересчур материалистична. Ленин же как раз ведет критику иероглифов с противоположной стороны, с точки зрения диалектического материализма. Он критикует эту теорию за то, что она может привести и приводит, как это было в случае с Гельмгольцем, к идеализму, кантианству. Поэтому ставить рядом 
диалектика-материалиста Ленина с идеалистами означает буквально пе
ревернуть наизнанку действительное положение вещей. А т. Деборин
 обходит глубоким молчанием это место из Плеханова и просто заявляет, что якобы Плеханов отказался от теории иероглифов.
        Обходит глубоким молчанием т. Деборин и вопрос о плехановской теории соответствия. Ни слова не говорит он о физиологическом понимании Плехановым процесса познания. Или это тоже относится «только к терминологии», но не к «существу» ?
        Защита Плеханова т. Дебориным сводила и сводит на-пет его усилия бороться с иероглифической теорией механистов, ибо он сам связал себе руки.
        И это понятно. Будучи солидарен о Сарабьяновым в оценке ошибки Плеханова, как может т. Деборин последовательно бороться с Сарабьяновым? Борьба против иероглифической теории у т. Деборина по необходимости сводится к пустой декларации, не подтверждается действительной критикой. Ибо действительная борьба должна начаться в первую очередь с критики собственных ошибок. Так груз собственных ошибок тянет т. Деборина в сторону примиренческого отношения к прямой ревизии диалектического материализма со стороны механистов.  
        А механисты не только защищают Плеханова в этом вопросе, но и развивают его взгляды дальше и переходят в контратаку на диалектический материализм, на взгляды Маркса, Энгельса, Ленина.
        Еще в 1909 г. в рецензии на книгу Ленина Л. Аксельрод считала рассуждения Ленина по этому вопросу «ошибочными от начала до конца» и  имела «смелость» заявить, что Ленин становится на дуалистическую точку зрения, а в лучшем случае на точку зрения наивного реализма. Аксельрод выступила с защитой Плеханова и критикой Ленина, ибо он целиком разделяет неверные взгляды по этому вопросу своего учителя —
[30]    
Плеханова. Это между прочим показывает, что у Плеханова была ошибка далеко не терминологического свойства, тем более что Плеханов нигде не выразил своего несогласия с аксельродовской критикой Ленина.
        «Отвергая теорию символов, — писала Аксельрод, — и считая ощущения образами или «неточными» копиями вещей, критик Плеханова (т.-е. Ленин. Г.) становится на дуалистическую почву, проповедуя платонизм наизнанку, а отнюдь не материалистическую философию, исходящую из единого начала. Если бы ощущения были образами или копиями вещей, то на какого дьявола, спрашивается, понадобились бы нам вещи, которые в таком случае действительно оказались бы вещами в себе в абсолютном смысле этого слова? Признать ощущения образами или копиями предметов значит снова создавать непроходимую дуалистическую пропасть между об'ектом и суб'ектом. Теория символов, утверждая существование и суб'екта и об'екта, об'единяет оба фактора, рассматривая суб'ект как своеобразный об'ект, а его ощущения, как продукт взаимодействия между двумя об'ектами, из которых один в то же время есть и суб'ект. На этой именно об'ективной и монистической точке зрения стоит современная наука»[12].
        Отметим мимоходом, что Аксельрод считает партийную форму по
лемики т. Ленина «грубой», «невыносимой», «оскорбляющей эстетическое
 чувство читателя». Вышеприведенное выражение («на какого дьявола»)
 самой Аксельрод как будто бы не особенно способно ласкать слух чи
тателя. У ревизиониста Аксельрод с ревизией марксизма и клеветой на. подлинных материалистов-диалектиков прекрасно, оказывается, уживается
 еще и ханжеское лицемерие. Под флагом критики «грубости» другого 
дается простор своей собственной грубости.  
        Суждения Аксельрод, как это очевидно, свидетельствуют о полном непонимании ею основного положения марксистской теории познания. Здесь явный скат к идеализму, хотя и под ширмой материалистического монизма. Во-первых, суб'ект и об'ект об'являются какими-то взаимодействующими «факторами» без указания на первичность об'екта, чем смазывается первичность материи. Во-вторых, утверждение Аксельрод о том, что если бы «ощущения были копиями и образами вещей», то на «какого дьявола нужны были бы нам вещи», — говорит опять-таки о том, что первичность об'екта, вещей — устраняется. Самый оборот речи «на какого дьявола понадобились бы нам вещи» свидетельствует о субъективистской берклеанской установке Аксельрод. Почему признание ощущений образами предметов устраняет надобность в этих предметах — это остается тайной Аксельрод. Она не понимает, что именно при этом признании дается диалектическо-материалистическая точка зрения на процесс человеческого познания; она не понимает того, что как раз при теории символов и устраняется «надобность в вещах», так как под символ можно подставить что угодно — вплоть до бога и чорта. Теория символов является очень удобной ширмой для отрицания реальности материального мира, протаскивания кантианства, что и имело место у Гельмгольца. Аксельрод выступает против Ленина с идеалистической, кантианской позиции.
        Соратник Аксельрод по ревизии марксизма — т. Сарабьянов, ошибочно именующий себя диалектическим материалистом, ибо по ряду основных вопросов он стоит на точке зрения суб'ективного идеализма, также «решительно» (как сам он заявляет) защищает теорию символов. Вот, что пишет по этому поводу этот воинствующий механист и суб'ективист: «Не всякая занятая даже у Ленина закон для меня, (обратите
[31]    
внимание на «храбрость» Сарабьянова. Г.). И в данном случае я решительно встал и стою на точке зрения Плеханова» («П. 3. М.» 1926 г., № 5, стр. 65). Но что же это за запятая, которую так храбро Сарабьянов хочет переставить, хотя бы она была даже у Ленина? Вот тут-то и есть-запятая, как говорится. Эта запятая оказывается основным положением, марксистской теории познания, а сам же Сарабьянов пишет, что: «Теория познания является одним из лучших пробных камней для выявления материалистичности или идеалистичности той или иной точки зрения» ¹). Теория познания т. Сарабьянова ни в коем случае не говорит о его «материалистичности», а как раз об обратном. Признавая даже в 1929 г. правильность, хотя и «сильно ограниченной» иероглифической теории познания, Сарабьянов выступает в качестве эклектического защитника агностиков-суб'ективистов, берет их под свое якобы марксистское крылышко, т.-е. фактически сам становится таковым.
        Сформулируем выводы: первое — Ленин вел решительную борьбу против теории символов, так как справедливо видел в ней агностицизм,  кантианство и скат к неприкрытому, идеализму. Именно поэтому он счел необходимым указать на ошибки Плеханова в данном вопросе.
        Второе. Плеханов, как это видно из его полемического выпада против Ленина и сведения своей ошибки только к якобы терминологической неточности, не понял всей глубины своей ошибки и по существу от нее не отказался. Он остался на точке зрения теории соответствия, но не отражения. Процесс же познани свел к физиологии.
        Третье. Защита т. Дебориным Плеханова означает косвенную поддержку иероглифической теории и тем самым связывание себе рук в 
борьбе с механистами (Аксельрод и Сарабьянов), явно скатившимися по» этому вопросу в болото суб'ективизма и кантианства.