[343]  
        ШЕСТАЯ ЧАСТЬ. VI.

         I.

        ТРОПЪ

        (Тропь отъ греч. τρέπω — поворачиваю). Особеннаго вниманія требуютъ тропы какъ по своему значенію въ обиход? поэтической мысли, такъ и потому, что значеніе это въ ходячемъ представлении и въ большинств? учебныхъ курсовъ характеризуется совершенно ошибочно. Основная ошибка общепринятыхь воззреній на поэтическую речь, нашедшихъ выраженiе въ учебникахъ теоріи словесности, заключается въ томъ, чго образность (« изобразительность ») считается здѣсь лишь свойствомъ поэтическаго слога и изложенія, тогда какъ она составляет сущность поэтическаго мышленія. Дѣло представляется такимъ образомъ: мысль — она предполагается уже готовой, добытой — можеть быть выражена въ формѣ прозаической или поэтической. При чисто прозаической формѣ изложенія стилистика предьявляетъ къ слогу писателя требованія правильности, ясности, точности и чистоты ; поэтическая форма потребуетъ еще одного качества: «Существенное свойство поэтической формы выраженія мыслей — говорится въ одномъ учебникѣ — составляетъ изобразительность, т. е. употребленiе такихъ словъ и оборотовъ, которые возбуждаютъ въ воображеніи читателя наглядное представленіе или живой образъ предметовъ, явленiй, событій и действій. Изобразительность 
р?чи способствуютъ: эпитеты, сравненія, тропы и фигуры. Вс? вообще 
слова и обороты, употребляемые въ переносномъ смыслѣ, и называются тропами” („Учебный курсъ теоріи словесности” Ливанова). “Различныя свойства слога, разсматриваемаго съ художественной точки зр?нія, обнимаются общим названіем изящества или красоты. Подъ это общее понятіе подходятъ, во-первыхъ, вс? т? логическіе свойства языка, отъ которыхъ зависитъ  ясность  или  понятность ; во-вторыхъ, свойства, которыми наиболѣе обусловливается изящество рѣчи, именно: 1) благозвучіе (или мелодичность), 2) изобразительность (конкретность, пластичность рѣчи), 3) выразительностъ (патетичностъ). Изобразительность, или конкретность, естъ такое свойство слога, когда слова вызываютъ въ нашемъ ум? живыя представленія предметовъ и явленій въ томъ именно вид?, въ какомъ они вос-
[344]  
принимаются нашими внѣшними чувствами, т. е. со стороны цвѣта, формы, движенія и т. п. Конкретность достигается при помощи особыхъ стилистическихъ пріемовъ, которые называются фигурами. Эти пріемы или носятъ названіе фигуръ вообще, или д?лятся на собственно фигуры (сравненіе и эпитетъ) и тропы (метафора, метонимія, синекдоха и проч.”) (“Учебный курсъ теоріи словесности” Стефановскаго). Таковы типичныя воззр?нія учебниковъ. То, что въ однихъ отнесено къ фигурамъ, относится 
въ другихъ къ тропамъ, т? и другія прямо называются стилистическими пріемами, образная иносказельность смѣшивается съ конкретностью. Той же ошибки не избѣжалъ и такой проницательный мыслитель, какъ Гюйо, давшій въ книгѣ объ искусствѣ съ соціологической точки зрѣнія нѣсколько цѣнныхъ замѣчанiй о тропахъ, которые онъ охотнѣе называетъ образами или метафорами. „Поэзія, говорить онъ, замѣняетъ одинъ предметъ другимъ, одно выраженіе другимъ, бол?е или мен?е похожимъ, во вс?хь т?хъ случаяхъ, когда это последнее возбуждаетъ въ силу внушенія бол?е св?жія, бол?е сильныя или просто бол?е многочисленныя ассоціаціи идей, способныя эатронутъ не только ощущеніе, но умъ, чувство 
и моральное состояніе”. Зд?сь также на м?сто поэтическаго мышленія 
подставляются пріемы поэтическаго изображенія ; авторъ дадекъ отъ предположенія, что мысль выражена въ формѣ тропа потому, что въ этой формѣ создалась. По  мнѣнію Гюйо, мысль  могла быть  выражена и въ прозаической формѣ, безъ “замѣны одного предмета другимъ”; но необходимо было сообщить ей свѣжесть, силу, многозначность — и воть — “одно 
выраженiе замѣнено другимъ”. Иначе смотрить на эти явленія научная
теорія поэзiи, связанная съ общимъ языкознаніемъ. Поэзія  есть для нея мышленіе въ образахъ, то-есть объясненіе вновь познаваемаго посредствомъ индивидуальныхъ, типическихъ символовъ — заместителей обобщаемыхъ группъ. Эта умственная работа совершается не только въ высшихъ формахъ сложныхъ поэтическихъ  произведеній, но и  въ элементарныхъ формахъ поэтическаго мышленiя, т. е. въ поэтическихъ элементах языка.
 “Поэтъ индивидуализируетъ въ деталяхъ —   замѣчаеть Каррьеръ — потому, что и все цѣлое есть — индивидуализація". Созданіе языка въ извѣстной стадіи идетъ, какъ мы знаемъ, путемъ поэтическаго творчества. Познавая
новое явленіе, мысль называеть его по одному изъ его признаковъ, который представляется ей наиболѣе существеннымъ и самъ уже познанъ
предварительно, какъ самостоятельное явленіе. Это объявленіе новаго явленія посредствомъ перенесенiя на него названія уже изв?стнаго и есть то, что мы называемъ тропъ, и, такъ какъ каждое слово употребляется 
нами, собственно, въ переносномъ значеніи, имѣя и прямое (такъ называемую „внутреннюю форму”), то это и дало Потебнѣ основанія съ нѣкоторымъ правомъ заявить, что „въ сущности въ языкѣ нѣтъ собственныхъ выраженій” („Мысль и языкъ”, стр. 158); та же мысль выражена позже Герберомъ въ извѣстномъ изреченiи: „всѣ слова суть тропы”. Отсюда очевидно, очень далеко до взгдяда на тропъ, какь на стилистическій пріемъ, посредствомъ котораго поэтизируютъ, конкретизируютъ и извнѣ украшаютъ поэтическую рѣчь, подобно тому какъ украшаютъ гипсовыми орнаментами готовое зданіе. Тропъ — не та форма, въ которую отливается готовая поэтическая мысль, но та форма, въ которой она рождается. Поэтъ мыслитъ образами, а не придумываетъ ихъ. Кто, имѣя готовое
обобщеніе въ   видѣ   отвлеченной формулы, переводитъ эту абстракцiю въ художественную форму единичнаго случая, тотъ не поэтъ. Его созданіе
[345]  
родилось на почвѣ узко-разсудочной и имѣетъ лишь одинъ определенный смыслъ, а всякое истинно-поэтическое произведеніе многозначно. Изображенiе готовой мысли въ формѣ индивидуальнаго образа есть уже не
символъ, а аллегорiя : это прозаическая, уже готовая идея, од?тая 
въ оболочку образа, не измѣняющаго эту идею и не символизирующаго ничего, кромѣ нея. Здѣсъ нѣтъ движенія мысли — оть этого образа идея сдѣлалась, быть  можэтъ, нагляднѣе и общедоступнѣе, но не измѣнилась въ своемъ содержаніи, не стала сложнѣе и развитѣе. Аллегорія для прогресса мысли им?етъ одну ц?ну съ тавтологіей; наобороть, тропъ есть новое завоеваніе мысли. Бол?е изв?стное онъ, какъ и сравненіе, уясняетъ при 
посредств? мен?е изв?стнаго и потому онъ вовсе не обязанъ сообщать рѣчи конкретность: если явленія  конкретныя для насъ новы и не достаточно ясны и могутъ быть уяснены близкими и знакомыми намъ отвлеченностями, то поэзія найдетъ въ последнихъ неисчерпаемый источникъ сравнений, и за ними и тропъ. Когда человѣкъ больше глядѣлъ на природу, чѣмъ въ свой душевный міръ, когда естественно было объяснять отвлеченности конкретными сопоставленiями, братъ тропъ извнѣ — и въ основѣ каждаго изъ нашихъ названій для отвлеченныхь понятій лежитъ
конкретное представленіе. Отвлеченное есть то, что влекли оть чего-то, понятіе — это то, что было взято, схвачено, представленіе — то, что поставлено перед нами. Но   современный культурный человѣкъ такъ проникнутъ абстрактными представленіями, что они могутъ быть для него ближе, отчетливѣе и сильнѣе, чѣмъ внѣшніе предметы; естестненно что, изображая послѣдніе, онъ возьметъ яркiе краски изъ мiра первыхъ. Гюйо указываеть на Шелли, „который часто описываеть внѣшніе  предметы, сравнивая  ихъ съ призракомъ своей мысли и который вмѣсто реальных пейзажей рисуетъ намъ перспективы внутренняго горизонта… Онъ говоритъ жаворонку: „Въ золотомъ слияніи Солнца… ты летаешь и скользишь 
какъ безпричинная радость, возникающая неожиданно въ душѣ”. Байронъ говорить о потокѣ воды, которая бѣжитъ „съ бысгротой счастія”. У Минскаго: „льется дождикъ... тягостный, какъ голосъ совѣсти виновной, додгій, какъ изгнанье, мощный, какъ судьба”. Строго говоря, это, конечно, не
тропъ, а сравненія, но разница въ данномъ отношенiи не существенна. Тропъ только болѣе сжатъ и энергичнѣе, чѣмъ сравненiе; и тамъ, и зд?сь мы им?емъ сопоставленiе вдухъ явленiй и выясненіе одного при посредствѣ другого.
        Ученіе о тропахъ и фигурахъ было въ старинной поэтикѣ и риторикѣ предметомъ тщательной и мелочной разработки. У Аристотеля, Цицерона, Квинтиліана мы находимъ рядъ разсѣянныхъ, но подчасъ и до сихъ поръ не лишенныхъ интереса соображеній. Но немногія вѣрныя замечанiя ихъ, эатрагивающія существо дѣла, были забыты позднѣйшими грамматиками и риторами, у которыхъ теорія тропа получила широкое развитіе, обратно пропорцiональное ея внутренней содержательности. Какъ вся теорія ихъ была по преимуществу практическимъ руководствомъ къ составленію прозаическихъ и поэтическихъ сочиненій, такъ и многочисленныя разсужденія ихъ о тропахъ и фигурахъ имѣли въ виду главнымъ образомъ не столько изученiе и обьясненiе существующаго, сколько наставленіе к украшенію р?чи подобающими сравневіями, эпитетами, метафорами, метониміями и т. п. И зд?сь, какъ въ остальныхъ частяхъ теорiи, ученiе почти исчерпывалось классификаціей, но нигдѣ классификація эта не доходила до такихъ  изысканныхъ, ненужныхъ и сочиненныхъ тонко-
[346]  
стей и различеній, какъ въ ученіи о тропахъ и фигурахъ. Дѣло не въ томъ, чтобы создаватъ особыя обозначенія для оттѣнковъ этой изобразительности, — что легко можеть быть безконечно, — но въ томъ, чтобы изучать процессы въ ихь цѣлокупности и такимъ образомъ объяснять ихъ”. Но достаточно анализировать рядъ тропъ, чтобы вид?ть, что они представляютъ собою различныя группы. Конечно, классификація ихъ есть отвлеченіе: въ д?йствительномъ троп? мы можемъ одновременно найти и метафору, и метонимію и синекдоху, но виды эти существуютъ и выдѣленіе ихъ можетъ лишь сподобствовать изученію поэтической иносказательности. Основаніемъ классификаціи тропа должно служить отношеніе между объясняемымъ явленіемъ и объясняющимъ образомъ .

А. Горнфельдъ.