[25]

I. Борьба диалектиков и механистов поставила на общественное обсуждение не только наиболее общие теоретические вопросы, она поставила также и такие вопросы, которые связаны с генезисом марксизма. К последним вопросам прежде всего относится вопрос о том, какое место занимает философия Гегеля в генезисе марксистской теории.

Цель настоящей статьи — показать, насколько позволяет популярная форма изложения этого вопроса, во-первых, сущность и характер исторической связи марксизма с учением Гегеля и, во-вторых, откуда исходит и во что метит всякое неправильное толкование этой связи.

Любопытно отметить, что отрицание исторической, внутренней связи марксизма с Гегелем проходит красной нитью через все основные этапы критики и ревизии марксистской теории. Начало такого взгляда следует записать за кантианствующими марксистами (Л. Вольтман, П. Наторп, К. Форлендер и др.). В своей книге «Исторический материализм» (1899) Л. Вольтман писал: «Интеллектуальное отношение Маркса к Гегелю показывает также, как возникли недостатки диалектического материализма. Недостаточное психологическое обоснование, одностороннее подчеркивание отличительных признаков вещей и игнорирование их общих определений, желание видеть в экономических факторах то всемогущее начало, которое должно занять место всеоб'емлющей гегелевской абсолютной идеи, схематизм понятий, который никогда не был совершенно устранен, — вот недостатки, непосредственно вытекающие из гегелевской диалектики и, как философское наследие, тяготеющие над всем марксизмом»[1]. 

Недавно скончавшийся проф. К. Форлендер, официальный философ немецкой социал-демократии[2], старательно соединявший, в течение тридцати лет, Маркса с Кантом, связь марксизма с Гегелем понимал также как чисто внешнюю, случайную связь, оказавшую на марксистское учение отрицательное влияние. Крайне одностороннее, если не сказать слепое, тяготение Форлендера к Канту заставляет его искажать все исторические пропорции и самый генезис марксизма.

В одной из своих последних книг Форлендер писал: «Гегель и вместе с ним все гегельянцы, а также Маркс и Энгельс, плохие критики познания. Это замечают все не только противники, но и друзья от И. Дицгена до М. Адлера или О. Бауэра, которые в философском отношении к ним приближались и которые пытались устранить этот недостаток путем использования высказанных или не высказанных, но лежащих в марксизме критико-познавательных моментов»[3].
[26]
Патриарх ревизионизма, Эдуард Бернштейн начал свое «преодоление» Маркса также с попыток «очистить» Маркса от Гегеля, марксизм от гегельянства. Будучи эмпириком по своей природе, сторонником медленных движений и крохоборчества, Бернштейн пришел к отрицанию самых основ марксистской теории — марксистской методологии. Ему мила одна практика, всякое же рациональное понимание этой практики вызывает у него жестокое несварение. «Как всегда бывает в действительности, — пишет он, — лишь только мы покидаем почву эмпирически установленных фактов и начинаем мыслить помимо них, мы попадаем в мир произвольных понятий; если мы в таком случае станем следовать законам диалектики, как их установил Гегель, то мы очутимся, прежде, чем это заметим, снова в тисках «саморазвития понятий»... Ее (диалектики) «да-нет и нет-да» вместо «да-да и нет-нет», ее взаимные переходы противоположностей и превращения количества в качество, и другие диалектические красоты всегда стояли препятствием ясному представлению о значении признанных изменений»[4].

Разрушение связи марксистской теории с философией Гегеля, столь характерное для западно-европейской критики и ревизии марксизма, являлось также излюбленной тропой, по которой устремлялись наши народнические критики марксизма. Так, напр., литераторы из «Русского Богатства» находили марксизм «неприятным» из-за «гегельянской философии». Н. Михайловский прямо указывал, что теория исторического материализма родилась «вне науки», «в недрах гегельянской философии» и поэтому является совершенно неприемлемой. Тот же Михайловский доказывал, что Энгельс не сумел окончательно освободиться от фантазий Гегеля и, что диалектика совершенно не совместима с материализмом[5]. Ю. Делевский утверждал, что принцип противоречия, принимаемый диалектикой, заключает в себе прямо-таки нечто мистическое[6].

Если бы мы после этой длинной галлереи ревизионистов обратились еще к махистской ревизии марксизма, имевшей в России многочисленных представителей, то и в ней мы без труда нашли бы явно отрицательные высказывания относительно связи марксизма с гегелевской диалектикой. Для примера возьмем главу махистского направления в России — А. Богданова. Отрицая философию вообще, проповедуя своего рода неопозитивизм, Богданов со всей резкостью высказывался за отрицание в Гегеле каких бы то ни было ценностей:

«Я видел в литературе, в разных докладах среди большинства молодежи преобладающее знакомство с такими произведениями, как старинные трактаты. И вот, невольно подумаешь, хотя бы по поводу этой гегелевской «Логики»... Я не знаю, как ее читают теперь, но я боюсь, что усиленно стараются понять. Это очень грустно. На устарелую философскую книгу тратится время, которого достаточно для изучения 2—3 наук, что бесконечно более полезно»[7]. И это писалось тогда, когда были опубликованы мысли Ленина о марксистской переработке Гегеля и часть его конспекта «Науки логики» Гегеля[8]!

Для полноты картины обратимся к марксистам Советского Союза. Те споры, о которых мы говорили в начале статьи, достаточно хорошо выяснили, что и среди наших марксистов нет единого мнения по вопросу о связи марксизма с Гегелем. Часть марксистов из лагеря так называемых
[27]
механистов обнаружила по существу такое понимание этого вопроса, которое весьма близко стоит ко всем другим приведенным иллюстрациям.

На ряду с устремлением крупнейших современных ученых развязать узлы науки при помощи методологических предпосылок, аналогичных методологии Гегеля, раздаются и такие голоса, которые кричат против них, которые зовут к позитивизму. Здесь можно сослаться на такого крайнего русского позитивиста, каким является проф. И. Боричевский.

В дискуссии о книжке покойного И.И. Степанова — «Современное естествознание и исторический материализм» (8/II-25) Боричевский говорил:

«К большому моему удивлению тов. А.К. Тимирязев употребляет такие бесспорно «философские» термины, как переход количества в качество. Это чисто-гегельянская терминология; положительной науке она и даром не нужна»[9].

В той же речи он делит материализм на два течения. Во-первых, течение внутри-научное, которое хочет быть одним из предельных обобщений положительной науки, как целого, и стремится освободиться от всяких философских призраков. Во-вторых, течение неогегельянское или неосхоластическое, под которым фигурирует диалектический материализм в лице современных, наиболее последовательных его представителей. Общей в этих двух течениях, по его мнению, является лишь внешняя видимость. По существу же они различны так же, как пес и созвездие Пса.

Боричевского мы выбрали потому, что он ярко и вполне определенно выражает точку зрения некоторых позитивистски настроенных ученых и марксистов. Он является теперь у нас своего рода застрельщиком позитивизма[10].

Таких «рыцарей», борющихся с драконом философии, прекрасно высмеивает Гегель в своей «Феноменологии духа»:

  «Относительно всех наук, изящных искусств, прикладных искусств, ремесл, — говорит он, — существует убеждение, что для овладения ими необходимо много потрудиться над их изучением и упражнением в них. Относительно философии, наоборот, повидимому господствует в настоящее время предрассудок, что, хотя каждый, имеющий глаза и пальцы и располагающий кожей и сапожными инструментами, и не может сшить сапога, однако каждый умеет непосредственно философствовать и судить о философии, потому что он имеет для этого масштаб в своем естественном разуме, — как будто он в первом случае не имел этого масштаба для сапога в своей ноге»[11].

Вместо того, чтобы дать надлежащий отпор такого рода «рыцарству», лидеры сторонников механического миропонимания (Боричевский с их стороны не получил никакого отпора) начали во-всю ославлять сторонников диалектического материализма схоластиками и неогегельянцами. Упражнения И. Степанова, Л. Аксельрод, А. Тимирязева, А. Варьяша и др. в эпитетах «деборинская схоластика», «неогегельянство», «идеализм» и т. д. продолжают по сути дела мотивы Боричевского.

Возьмем еще один характернейший образец отношения к Гегелю и толкования связи марксизма с Гегелем. Мы здесь имеем в виду последнюю работу К. Каутского «Материалистическое понимание истории», вышедшую
[28]
уже вторым изданием и являющуюся энциклопедией оппортунизма, энциклопедией извращения марксистской теории. На протяжении почти 2.000 страниц этой своей работы Каутский, ревизуя теоретические положения марксизма, ревизует и его генезис. Его ревизия генезиса марксистской теории, марксистской методологии также начинается с обоснования того положения, что гегелевская философия оказала плохое влияние на философию Маркса-Энгельса - диалектический материализм.

Понимание основного закона диалектики — единства противоположностей, самодвижения — у Каутского носит откровенно ревизионистскую окраску. Он считает, что Энгельсовская трактовка единства противоположностей носит на себе пагубное влияние Гегеля. С его точки зрения, нельзя видеть противоположности в одном и том же, в их внутренней связи, ибо только у Гегеля в отношении его абсолютного духа можно наблюдать такое совмещение противоположностей в единстве и такое самодвижение. Настоящее же единство противоположностей, как закон движения и изменения, по Каутскому, надо толковать, как взаимодействие двух факторов, — напр., человек и окружающий мир. Единство противоположностей понимается Каутским чисто-механически, в духе Дюринга: противоположности у него не заключены в единстве, а одна лежит вне другой, диалектический процесс самодвижения подменяется борьбой противоположных, внешних сил[12].

Энгельс обвиняется Каутским в «гегельянстве» и противопоставляется Марксу[13]. Понятие самодвижения, составляющее, по Ленину, основу основ в системе диалектических принципов, Каутским отбрасывается, как непригодное, и считается только специфическим вывертом гегелевской философии. Мало того, Каутский выражает свое отличное от Маркса и Энгельса понимание диалектики вообще. «Против гегелевской схемы диалектики, как необходимой формы движения и развития всех явлений мира, возникают большие сомнения», - пишет Каутский в одном месте своей книги. В другом месте он указывает, что диалектику развития в мире организмов и человеческого общества он понимает отчасти иначе, чем понимают ее Маркс и Энгельс[14]. Надо понимать это «отчасти» Каутского, чтобы представить себе полнейшее расставание Каутского с марксистской диалектикой. Это «отчасти» написано у него для мистификации читателей, ибо никакой другой части учения о диалектике Каутский от Гегеля, а также от Маркса и Энгельса, не берет.

Сейчас мы можем сделать некоторые предварительные выводы. Мы видели, что различные виды и роды ревизии марксизма всегда сопровождаются ревизией самого генезиса марксизма. Ни одна разновидность ревизионизма не может удержаться от того, чтобы не дать того или иного анализа связи марксизма с философией Гегеля. Да это и понятно, ибо для всякого вида ревизионизма особо ненавистной в марксизме является революционная материалистическая диалектика. В приведенных выше иллюстрациях легко заметить ту общую черту, что Гегель или отбрасывается целиком, или его влияние на методологию марксизма оценивается отрицательным баллом. Сама же связь марксизма с философией Гегеля сплошь и рядом трактуется, как случайная и внешняя связь, как связь, лишенная всякой внутренней основы, всякого внутреннего сродства.

 [29]

II.

В этих условиях постановка вопроса о том, что марксизм наследует в философии Гегеля и как наследует, имеет важное значение. По сути дела ответ на этот вопрос должен осветить одну из сторон генезиса марксизма и показать, почему марксизм не может порвать союз с философией Гегеля и на каких началах он с ней этот союз заключил.

Ниже мы попытаемся, в методологическом разрезе и в крайне общей форме, указать на специфические черты гегелевской философии и на некоторое родство гегелевской и материалистической диалектики. На основе этого должно быть ясным то положение, что гегелевская диалектика и по сей день не утратила своей притягательной силы и что ее построения, хотя и идеалистические, нельзя безнаказанно выбросить целиком.

Философия Гегеля представляет крайне своеобразное и оппозиционное построение по отношению ко всей предшествующей философии. Догматизму Гегель противопоставляет диалектику, старым абстракциям - конкретное понятие, господствовавшей в течение двух тысячелетий формальной логике он противопоставляет логику диалектическую. Энгельс метко называл философскую систему Гегеля «великим недоноском». А недоноском она была именно потому, что отмеченные выше противопоставления Гегель развивал на почве идеализма, хотя и своеобразно. На идеалистической основе можно было возвыситься только до постановки этих грандиозных задач, разрешить же их на этой основе — нельзя. Вот почему Гегель и не разрешил этих задач, вот почему он и был низложен настоящими его продолжателями — Марксом и Энгельсом.

Субстанцией гегелевской системы было понятие. По отношению к реальному миру гегелевское понятие составляет его имманентную сторону. Вся действительность служит реальной формой проявления понятия. Через это Гегель отличается от Шеллинга. Для него абсолютное не является трансцендентным, оно не лежит по ту сторону действительности, как это имело место у Шеллинга. Основная линия расхождения Гегеля с Шеллингом выступает в понимании абсолютного. Если абсолютное Шеллинга было безразличным тождеством, то гегелевское абсолютное является не трансцендентным, а имманентным, не безразличным, а содержащим противоречия. Понятие, по Гегелю, является движущим принципом действительности, и в этом лежит глубочайший интерес Гегеля к эмпирии и его огромное чувство реальности. Благодаря этому Гегель нередко прорывается к подлинной, не мистифицированной действительности. На такие примеры указывает М. Бэр. В «Философии истории» Гегеля имеется целая глава, трактующая о географической основе всемирной истории, где Гегель, вопреки своему обобществлению государства рассматривает его как продукт сословно-имущественных дифференциаций и, следовательно, подходит к его происхождению с точки зрения историко-экономической. Немножко в ином разрезе массу подобных примеров дает и Г.В. Плеханов в своей статье «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля». В этой статье Плеханов, между прочим, замечает, что добытые результаты идеалистического понимания истории как будто не вполне удовлетворяли Гегеля, «и он часто вынужден был с туманных высот идеализма спускаться на конкретную почву экономических отношений. Всякий раз, когда он обращался к ней, экономика снижала его с тех мелей, на которые заводил его идеализм. Экономическое развитие оказывалось тем prius'ом, который обусловливает собою весь ход истории»[15]. Упомянутый выше Бэр приво-
[30]
дит еще одно конкретное место из предисловия к «Философии права» Гегеля, где он говорит: «Что касается поучений о том, каким должен быть мир, то для этого философия приходит всегда слишком поздно. Как мысль мира, она впервые появляется лишь после того, как действительность завершила свой процесс образования и установилась. То, чему учит логика, необходимо выявляет также и история, а именно, что только в период зрелости действительности идеальное появляется в противовес реальному и строит в существенном тот же мир в образе мысленного царства. Когда философия делает свои наброски, лицо жизни оказывается уже постаревшим и портрет не омолаживает его, а только помогает познавать: сова Минервы вылетает только с наступлением сумерек». Ни один материалист, — замечает Бэр, — не смог бы сказать лучше: сова — символ мудрости — начинает свой полет только вечером, т.-е. после деловой жизни мира. Следовательно, сначала мир, а потом мышление. Сначала бытие, а потом сознание.

Но, несмотря на проблески материалистической мысли у Гегеля, все же основное противоречие его философии вырастает на почве соотношения абстрактного и конкретного, идеального и материального.

«Вся природа, — говорит Маркс, — является для него только повторением в чувственной, внешней форме логических абстракций... Природа получилась, как идея в форме инобытия»[16].

Тот факт, что в основу бытия Гегель положил понятие (абстракцию), не допускает и не может допустить того, чтобы оно в своем движении, несмотря на то, как бы там оно ни обогащалось, становилось конкретным, ибо в основе такого бытия лежит абстракция и обогащаться оно может лишь такими же абстракциями, но не реальными категориями. Играя с абстракциями, Гегель мог сделать лишь шаг в направлении к конкретной содержательной логике. В этом скрывается также секрет разрыва между его методом и системой. Конкретное у Гегеля было не больше как совокупность, сумма чистейших абстракций. Несмотря на положительную оценку эмпирического, несмотря на огромнейшее чувство реальности, Гегель остается в основном верен идеализму, идеалистическим абстракциям и решительно отстраняет чувственно-материальные элементы, которые могли бы быть единственной, действительной основой его философии. Тайну гегелевских абстрактных категорий составляет то, что действительную свою истинность они могли получить, только став конкретными категориями, эти его категории должны были сделаться из мнимо-конкретных, из спекулятивно-конкретных действительно конкретными.

Марксизм наследовал гегелевской философии через преодоление указанного противоречия. Движение категорий у Маркса-Энгельса не создает уже действительности, а лишь показывает ее внутренние законы, показывает, выражаясь гегелевским языком, ее «опосредованную конкретность». Левое гегельянство и в конечном счете Маркс и Энгельс дали, на почве диалектического материализма, разрешение всем тем задачам, которые гениально были поставлены Гегелем. Заменяя мнимо-конкретное — конкретным действительным, гегелевское понятие — материей, диалектику понятий — диалектикой материи, марксизм действительно ставит гегелевскую философию «с головы на ноги». Гегелевскую философию можно назвать границей идеализма. Гегель развернул идеализм до своего логического конца и показал на необходимость перехода к материализму. Идеализм Гегеля, по меткому выражению Ленина, кувырком подкатывается к материализму. Что это так, это можно видеть, во-первых, в том, что часто
[31]
сам Гегель, развивая свою систему, давал материалистический крен, во-вторых, в том, что дальнейшая разработка гегелевских категорий на почве идеализма была совсем заброшена буржуазной философией — она прошла мимо этого дела, зная, что эта работа поведет к выходу за пределы гегелевского идеализма.

III.

И вот сейчас можно спросить, следует или не следует марксистам изучать Гегеля и материалистически разрабатывать его категории? Пустой или не пустой является работа материалистов над Гегелем? На этот вопрос со стороны некоторых марксистов мы имеем иногда совсем отрицательные ответы (Боричевский) или же замаскированные, неопределенные, но по сути выражающие то же самое отношение к Гегелю. Так, напр., Л.И. Аксельрод заявляет, что гегелевская диалектика является только формальной диалектикой, что под ее принципы можно подвести все что угодно и с формальной стороны всегда все будет верно. Разумеется, из этой крайне односторонней трактовки гегелевской диалектики делаются настолько же односторонние выводы относительно связи марксизма с диалектикой Гегеля.

В каждом философском направлении обязательно следует различать и отделять преходящее от ценного, каждого философа нужно уметь принять «отсюда» и «досюда». В особенности же надо соблюдать это правило в отношении к такому гиганту мысли, каким был Гегель. Мы знаем, как поплатился Л. Фейербах за выбрасывание Гегеля целиком, и мы знаем также, что Маркс и Энгельс, низложив с философского трона Гегеля, многому у него научились и многое позаимствовали.

Маркс в «Святом семействе» (1844 г.), критикуя «искусную софистику» Гегеля, все же указывает на то, что «Гегель очень часто, посреди спекулятивной характеристики вещи, дает нам действительную характеристику вещи, — характеристику, охватывающую самую вещь». Работая над своей знаменитой книгой «К критике политической экономии», Маркс в 1858 г. писал Энгельсу, что в методе обработки материала этого произведения ему помогло чрезвычайно то обстоятельство, что он снова перелистал «Логику» Гегеля, и, при наличии времени, готов популяризировать, для обычного человеческого рассудка то рациональное, что есть в методе, который был открыт Гегелем и в то же время облечен в мистическую форму.

В послесловии ко 2-му изданию «Капитала» (1873 г.) Маркс указывал, что, несмотря на всю ту мистификацию, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, все же никто иной, как Гегель, первый дал исчерпывающую и сознательную картину ее общих форм движения[17].

У Энгельса достаточно перелистать «Людвига Фейербаха», «Анти-Дюринга и «Диалектику природы», чтобы увидеть глубокую оценку Гегеля и связи марксизма в целом с положительными элементами гегелевской философии. Особенно ярко выразил Энгельс свое отношение к Гегелю, незадолго до своей смерти, в двух письмах к К. Шмидту (1891 и 1892 гг.). В этих письмах он считает, что без Гегеля изучение марксизма прямо невозможно. При чем в работе над Гегелем Энгельс считает главным не выяснение разных паралогизмов и передержек, служивших Гегелю рычагами для построения системы, а отыскивание под неправильной формой и искусственной связью всего того, что есть справедливое и гениальное. Суть не в системе Гегеля, а в методе, — в принципе всеобщего движения и всеобщего взаимодействия, в соответствующем подходе к изучению
[32]
предмета, не дающем мысли успокаиваться, а заставляющем ее наиболее верно отражать действительность в ее движении и во всей его сложности[18].

Плеханов писал, что философия Гегеля имеет, во всяком случае, то неоспоримое достоинство, что в ней нет ни атома эклектизма. И если ее ошибочная идеалистическая основа действительно дает себя чувствовать слишком часто; если она ставит тесные пределы движению гениальной мысли великого человека, то именно это обстоятельство и должно заставить нас отнестись к философии Гегеля с величайшим вниманием; именно оно-то и делает ее в высшей степени поучительной. Идеалистическая философия Гегеля сама по себе заключает самое лучшее, самое неопровержимое доказательство несостоятельности идеализма. Но в то же время она учит вас последовательности в мышлении, и кто с любовью и вниманием пройдет ее суровую школу, тот навсегда получит спасительное отвращение от эклектического винегрета[19].

Наконец, если взять Ленина, то мы увидим у него также весьма глубокую оценку Гегеля. Даже Плеханова Ленин журит за то, что из всего написанного им по философии ничего не выпало на долю гегелевской «Науки логики». В гегелевской «Логике» Ленин находит универсальную гибкость понятий, гибкость, доходящую до тождества противоположностей — в чем вся суть дела. Эта гибкость, — говорит Ленин, — примененная суб'ективно ровна эклектике и софистике; но эта же гибкость, примененная об'ективно, т.-е. отражающая всесторонность материального процесса и единства его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира.

Изучая Гегеля со всей тщательностью (1914), Ленин оставил нам ценнейшие заметки, опубликованные недавно в IX Ленинском сборнике. В этих заметках он говорит, что Гегель действительно доказал, что логические формы и законы являются не пустой оболочкой, а отражением об'ективного' мира. Вернее, уточняет Ленин, Гегель это не доказал, а гениально угадал. Угадал диалектику вещей (явлений мира, природы) в диалектике понятий. Маркс, следовательно, — замечает Ленин, — непосредственно примыкает к Гегелю, вводя критерий практики в теорию познания. Итог и резюме, последнее слово и суть «Науки логики» есть диалектический метод — это крайне замечательно, и еще одно: в этом самом идеалистическом произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего больше материализма. Противоречиво, но факт.

Наконец, в своем так называемом завещании журналу «Под Знаменем Марксизма» Ленин рекомендует заняться материалистическим толкованием Гегеля, чрезвычайно необходимым для понимания сложных проблем современности, рекомендует из сотрудников журнала и занимающихся теоретической работой коммунистов составить общество материалистических друзей гегелевской диалектики[20].

Таково отношение к Гегелю основоположников марксизма и их виднейших продолжателей — Плеханова и Ленина. Мы остановились, пожалуй, с излишней пространностью на этом вопросе для той же цели, которая стоит перед всей этой статьей, а именно для того, чтобы показать не внешнюю, а глубоко-внутреннюю связь с философией Гегеля с марксизмом. И для того также, чтобы подчеркнуть необходимость материалистической разработки диалектики Гегеля, необходимость, вытекающую из всего духа марксизма, из потребности движения вперед марксистской науки.