Ivanov-Jakubinskij-30

В предыдущей лекции (Литературная Учеба № 4) мы наметили два основных признака, характеризующие языковые отношения капитализма:[1]

1. во-первых, капитализму присуща тенденция к созданию общегородского разговорного языка данного общества,

во-вторых, капитализму присуща тенденция к превращению публичной речи в такую же всеобщую форму общения, как и разговорный язык, причем это превращение происходит на основе таких жанров публичной речи, которые феодализму вообще в значительной мере чужды.

Эти тенденции, порождаемые капитализмом, находят себе однако предел в противоречии самого же капиталистического общества, в его классовой структуре. Имея в виду выводы предыдущей лекции, перейдем теперь к выяснению основных линий развития языка крестьян при капитализме.

2. История крестьянства при капитализме есть история приспособления его, как пережиточного от феодализма класса, к капиталистическому обществу и капиталистическому способу производства (Литературная Учеба, № 4, стр. 81) ; соответственно этому история языка крестьян при капитализме есть история приспособления крестьянства к языковым отношениям капитализма (Литературная Учеба, № 4, стр. 84—85).

Таким образом нам предстоит рассмотреть: 1) как крестьянство приспособляется к возникающему в капиталистическом обществе разговорному языку и 2) как крестьянство приобщается к процессу превращения публичной речи во всеобщую форму общения на основе новых (чуждых феодализму) ее жанров.

3. Обратимся сперва к второму пункту. Приобщается ли крестьянство, и в какой мере, к процессу превращения публичной речи во всеобщую форму общения? Нет. Темное и неграмотное крестьянство в массе остается в отношении публичной речи в общем на уровне феодального прошлого (см. Литер. Учеба, № 4); в известном смысле оно даже деградирует (идет назад) : так, например,
[52]
с проникновением в деревню капиталистических отношений, исчезает такая разновидность публичной речи, как «устная словесность».

Ни о каком развитии публичной речи в деревне на основе специфических для капитализма жанров ее — не приходится говорить. Специфические для капитализма жанры публичной речи не имели оснований для развития в деревне в силу подчиненного положения крестьянства в экономике и политике капиталистического общества; политическая жизнь капиталистического общества протекает в городах; отдельный крестьянин, включающийся в нее и, в связи с этим, становящийся «оратором» или «литератором», тем самым отрывается от деревни, перестает быть собственно крестьянином, делается человеком «из крестьян»; включение единичных крестьян в состав крупных буржуа или интеллигентов, пользующихся разными видами устной и письменной публичной речи, нисколько не меняет общей картины : массовоговключениякрестьянствав круговорот капиталистических языковых отношений по линии публичной речи не происходит, да и не может произойти.

4. Обратимся к пункту первому и посмотрим как крестьянство приспособляется в условиях капиталистического общества к общегородскому разговорному языку.

Но предварительно познакомимся с некоторыми основными выводами русской диалектологии.[2]

Русская диалектология установила, что вся масса русских крестьянских говоров может быть разбита на две основные группы — северно-русскую и южно-русскую, отличающиеся друг от друга некоторыми особенностями в произношении, грамматике и словарном составе. Древним центром северной группы была Новгородская область; древний центр южной группы — не выяснен.

Приведу некоторые примеры отличий языка севернорусской группы от языка южнорусской.

5. Южнорусская группа имеет звук «о» только под ударением (в ударных слогах); неударного «о» южноруссы вовсе не знают; в соответствии с звуком «о» северной группы южноруссы произносят в неударных слогах различные другие гласные звуки в зависимости от говора и положения слога в слове, причем в слоге непосредственно предшествующем ударному слогу в большинстве случаев произносят после твердого согласного звук «а»; так, в соответствии с севернорусским вода, дома, гора и т. д.. имеем южнорусские вада, дама, гара, и т. д.; в связи с этим различием северную группу называют окающей, а способ произносить по-
[53]
севернорусски оканьем, южнорусскую группу акающей, а ее способ произношения аканьем.

6. Очень многие севернорусские говоры смешивают звуки «ц» и «ч», таким образом, что некоторые говоры вовсе не знают звука «ч», а вместо него произносят звук «ц» (напр. цай, цистый, пецка и т. д.), некоторые вовсе не знают звука «ц», а вместо него произносят звук «ч» (напр. курича, улича, яйчо), некоторые путают «ц» и «ч» (напр. произносят чероковь, отечь, но цай, цистый и т. п.). Наиболее древний способ произношения для северноруссов первый, т. е. некогда все северноруссы не умели произносить «ч», а вместо него произносили «ц»; это явление отразилось и в древней новгородской письменности; она носит название цоканья.

У южноруссов с звуками «ц» и «ч» все благополучно, и никакого цоканья у них нет и не было.

7. Северноруссы произносят звук «г» (в таких словах как город; гора, бегу и т. п.), как смычный согласный, т. е. так же как произносят его говорящие на общегородском разговорном языке, южно-руссы произносят звук «г» как звук щелинный, представляющий собою звонкий звук соответствующий глухому «х» (озвонченное «х»), такое «г» произносят в некоторых словах и говорящие на общегородском разговорном языке (напр. в словах когда, тогда, где) южно-руссы произносят так во всех случаях, где встречается звук «г».

8. В древнерусском языке существовал особый гласный звук— Ъ («ять»); в южнорусской группе из этого звука как правило получилось в ударных слогах «е» (например древнерусск. дЪд— дед, лЪс — лес и т. д.). В севернорусской группе в ряде говоров древнерусское «Ъ» давало не «е», а «и», «ие», причем в некоторых говорах «Ъ» давало разные отражения в зависимости от того, следовал ли за ним твердый или смягченный согласный звук. В древнюю эпоху севернорусское «Ъ» было звуком более узким (близким к «и») чем южнорусское.

9. В севернорусских говорах в окончании третьего лица обоих чисел настоящего и будущего времени глаголов звук «т» — твердый (как и в общегородском разговорном языке), напр. несет, поет, несут, поют и т. п.; в южнорусских говорах этот звук «т» — смягченный, напр. несеть, поеть, несуть, поють.

10. Кроме указанных двух основных групп русских крестьянских говоров в тех местах, где население составлялось и из северноруссов и из южноруссов, образовались смешанные говора, которых обычно называют среднерусскими; среднерусские говоры соединяют языковые черты обоих основных групп. Одним из таких смешанных говоров является говор Москвы; в Москве произносят, напр., звук «г» по-севернорусски (как смычный звук), но «акают» по-южнорусски, в третьем лице глаголов звук «т» — твердый и др. Произношение Москвы легло в основу общегородскогоразговорного языка.

11. Для желающих более, подробно познакомиться с русской диалектологией укажу литературу, в которой можно найти данные о территориальном распределении русских крестьянских говоров,
[54]
сведения о различиях внутри двух основных групп говоров (северный и южный) и др. Считаю необходимым предупредить, что указываемые пособия частично устарели; так в русскую диалектологию входят также сведения об украинских и белорусских говорах; пользуются термином великорусский (а не русский), противополагают его малорусскому (украинскому) и белорусскому, не считают украинский и белорусский самостоятельными языками, а лишь наречиями русского языка и др. Кроме того укажу, что существующая литература подходит к изучению крестьянских говоров с чисто описательными целями.

«Труды Московской диалектологической Комиссии». В. 5. «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением очерка «русской диалектологии» составили члены комиссии Н. Н. Дурново, Н. И. Соколов, и Д. И. Ушаков; Москва, 1915; акад. Карский, «Русская диалектология», Гиз, 1924 С. А. Ерёмин и И. А. Фалев, «Русская диалектология», Гиз, 1928; А. М. Селищев, «Диалектологический очерк Сибири», вып. I, Иркутск, 1921. Словарь: Вл. И. Даль, «Толковый словарь живого великорусского языка» (начиная с 3-го издания).

12. Обратимся теперь к характеристике процесса приспособления крестьянства к общегородскому разговорному языку, причем расположим наше изложение таким образом, что сперва приведем выдержки из некоторых работ по русской диалектологии, освещающие соответственные стороны этого процесса, а затем дадим свои сводные тезисы.

13. «При своих наблюдениях над произношением крестьян и крестьянок Рязанской губернии мы заметили:

во-первых, что есть признаки и особенности общие всем уездам и почти всем деревням Рязанской губернии...

во-вторых, что есть признаки и особенности отдельных местностей или даже отдельных деревень.

Кроме этих общих выводов из наблюдений над рязанским говором, нам еще пришлось убедиться в том, что говор городской довольно заметно отличается от говора деревенского, скрадывая типичные особенности последнего и приближаясь более к языку литературному или образованному. Это обстоятельство объясняется, конечно, прежде всего грамотностью городского населения и книжным влиянием, а затем торговыми и другими сношениями с местностями других наречий; этим же обстоятельством надо объяснить и тот интересный факт, что даже в селах и деревнях мужское население гнушается говором баб и само говорит ближе к городскому наречию. Очень понятно, что крестьяне имеют более точек соприкосновения с городом, чем крестьянки, остающиеся нередко всю свою жизнь в своей деревне, не видавши города, и занимающиеся детьми и хозяйством; особенно видно это различие в говоре мужчин и женщин в том случае, если они живут в подгородном селе, и если это село «добычное», т. е. занимается торговлей, извозом и пр.

[55] Нередко одно село «добычное» по роду занятий крестьян или «боевое», находящееся на пути к городу или на «боевой» дороге, на тракте, по своему говору резко отличается от рядом лежащего села или деревни, живущих особой жизнью в силу каких-нибудь условий, т. е. вследствие отдаленного положения от города или большой дороги и земледельческого характера жизни крестьян. Даже мы заметили, что разнообразие в говорах рядом лежащих деревень или сел обусловливается не только положением деревни и села относительно города и боевого тракта или родом занятий крестьян, но и так сказать историческим прошлым этого села или деревни: если село или деревня принадлежали когда-то помещику и крестьяне были барскими, то они говорят совершенно иначе, чем крестьяне вольные, никогда не принадлежавшие помещику, а бывшие государственными... Замечательно, что сами бабы и мужчины из села барского или помещичьего сознают свою особую речь и смеются над говором крестьян вольных сел, называя их внасмешку словами, выражающими типическую особенность говора в вольных деревнях и селах. Так, например, мы услышим названия: «щокалки» (по выговору «що», вместо обыкновенного в барских селах «што» (==что), «цокалки» (по замене звука «ч» звуком «ц») или «цуприки», «цупари» и пр. Нередко баба, с которой говоришь, сама, — подмечая говор мой, начинает исправлять свою речь «по барскому» или «по городскому».

Будде, «К диалектологии великорусских наречий. Исследование особенностей Рязанского говора» 1892 г.

14. «Едва ли говор всего Ялмата представлял языковое единство. Оставляя в стороне неравномерное влияние Московского наречия на мужское и женское население, причем последнее сохранило старые черты говора, постепенно вытеснявшиеся в мужском населении, отмечу, что и среди мужского населения далеко не все говорят по-московски. Отделавшись в большинстве случаев от цоканья, упорно держащегося у баб, многие мужчины сохраняют типичные особенности местного говора (напр. «ф» вместо «х» в конце слова, узкое «е» перед отвердевшим «ц», мягкое «к» после мягкой согласной предшествующего слога) ; но некоторые из них успели освободиться и от этих черт, в особенности учившиеся в школе и живавшие подолгу в городах».

А. А. Шахматов, «Описание Лекинского говора Егорьевского уезда Рязанской губернии» 1914 г.

15. «Чухломский уезд весь усвоил московское аканье, находясь среди окальщиков. Здесь возобладала более культурная из боровшихся сторон; в результате вновь сложившегося порядка здесь смеются над деревенским говором, над деревенскою одеждою, и «серые» носители этих последних сознательно спешат одеться по городскому и заговорить «по-московски», чтобы только избежать насмешек от соседей; одни «сильные духом» старики остаются верны прадедовской старине. Напротив, в глухих уголках Вятской и Вологодской губернии смеются не над деревенским говором, а над теми деревенскими жителями, которые начинают говорить по-городскому,
[56]
и эти насмешки побуждают новаторов забросить свою новую моду; «серая» старина берет пока верх».

16. «Главное занятие казаков земледелие и виноградарство... Отхожих промыслов нет, если не считать кратковременных отлучек с торговыми целями, как напр. за рыбой, солью, досками и чихирем в Кизляр и к морю, или с чихирем, арбузами и т. п. в Грозный и Сунженские станицы, да еще разве на заработки во время жатвы в чеченские аулы или на Сунжу, где урожаи значительно лучше.

Как бы то ни было эти отлучки слишком случайны и кратковременны, чтобы заметным образом отразиться на народном говоре, тем более, что до последнего времени всякие новшества очень туго прививались в Гребенских станицах и даже школа, давая грамотность, мало отражалась на речи, так как старообрядческое население очень недружелюбно относилось к введению непривычных слов и выражений. Так, напр., лет шесть-семь назад школьники лишь в школе употребляли слово здесь, а дома говорили только тут, рискуя подвергнуться насмешкам: до такой степени прочна была традиция»... Впоследствии «в числе прочих явились и новшества в народном говоре, и он начал изменяться под влиянием городской и литературной речи. Именно благодаря этому влиянию, звук «г» стал произносить не по старому (==g), а так, как он произносится почти на всем юге России, т. е. ближе к латинскому «h». По этому поводу мне пришлось однажды услышать такое рассуждение: которые учоные, так те уш «г» (==h) гаварят, ну а мы па ученому не знаим, па старому гаварим, как деда наши говорили».

М. А. Караулов, «Материалы для этнографии Терской Области» 1902 г.

17. «Из сравнения говора стариков и молодых можно видеть, что наречие меняется, сглаживаются резкие диалектические черты, молодежь смеется над цоканьем, не скажет пишша, вожжы и т. п. Но говор на «а» считается господским и в устах местных жителей кажется крестьянину очень смешным. «Из Москвы пришол, стал говорить «с павети» — поговорка такая есть» насмешливо рассказывал мне мальчик из Жадинского (Суздальск. у.), окончивший сельскую школу» ... Фабричный рабочий, пожилой, из Переборова, с которым я шел и разговаривал по дороге, окает, но кажется старается говорить на «а», и произносит иногда по-московски «патом»; «вада»... Крестьяне замечают, что наречие здесь изменилось от завода».

В. И. Чернышев, «Сведения о говорах Юрьевского, Суздальского и Владимирского у.» 1901 г.

18. «В Старове два говора: окающий коренной и акающий новый. Старики говорят на «о», молодые на «а». Кроме Дурыкинской и Озерецкой волости вероятно немного найдется таких местностей, где бы так близко стояли эти настолько непохожие говоры, и где бы изменение окающего говора в акающий происходило так быстро...

[57] Особенность здешних говоров, говоров данной части Московского уезда, та, что здесь изменение идет слишком быстро, бросается в глаза... Здесь меняется говор, так же как меняется костюм, и модное городское наречие усвоено молодым поколением, часто бывающим и живущим в Москве, тем более легко, что старый окающий говор с разных сторон окружен акающим. Через 3-4 десятка лет, когда вымрет старое поколение, здешние говоры станут вполне акающими». В Старове в одной и той же семье я записывал произношение старика 81 года и сравнительно молодого человека, крестьянина лет за 30. Первый вообще сохраняет перед ударением звуки «о» и «е»; он произносит слова медленнее, яснее, и отчетливее выговаривая звуки; ясность и сила гласных в его произношении меньше зависит от положения относительно ударения»... О молодом вообще записано «ясное, резкое аканье и вообще чистый московский говор».

В. И. Чернышев, «Сведения о народных говорах некоторых селений Московского уезда», 1900 г.

19. «Первое место между этими особенностями (особенностями нижнеколымского наречия) занимает сладкоязычие. По правилам нижнеколымского сладкоязычия: 1) «л» и «р» перед гласными произносятся как «и»: гойова, ходийа, зойотая, йюбьйю и т.п. 2) «р» перед твердыми гласными и перед согласными произносится то как «и», то сохраняет произношение «р»: дойого, хойосо и пр.. ., но робить, руда и др. . . Сладкоязычие имеет степени по околоткам, полам и возрастам. Так походчики, жители Походской Колымы, более других склонны к сладкоязычию, женщины и в особенности старухи более мужчин; между молодыми людьми встречаются такие, которые ввиде реакции общему сладкоязычию, желая говорить как рассейские, произносят «р» или «л» там, где действительно следует произносить «и» и говорят напр. воловать вместо воевать и пр.»... «Я говорил выше, что некоторые молодые люди, бывающие часто в Среднеколымске, стараются избегать сладкоязычия; в Походске напротив, над несладкоязычным произношением смеются и, если кто-нибудь из жителей старается подражать говору пришельцев его упрекают, указывая, что он говорит с высоте. Надо прибавить, что большая часть походчиков по моему предложению без всякого труда произносила правильно мягкие «р» и «л», кроме нескольких старых женщин, но при этом утверждали, что такое произношение некрасиво».

В. Г. Богораз, «Областной словарь Колымского русского наречия», 1901 г.

20. В Шунгенской волости б. Костромской губ. «народ вообще очень рослый, здоровый, франтоватый и смышленый... Жители подгородных слобод... ходят работать на фабрики в Кострому, несколько десятков человек из волости уходят на заработки в Петербург в штукатуры и маляры, но общая, основная масса населения сидит дома, занимаясь сельским хозяйством. Кроме сельского хозяйства, дающего хороший доход, благодаря заливным лугам и
[58]
посадке картофеля для крахмальных заводов, редкое хозяйство не имеет какого-нибудь подсобного промысла или торговли. Большая часть населения каждую неделю бывает в «городе» (так зовут Кострому) по базарным дням... И грубый окающий, «с выворачиванием» говор «мысовых» или «заречных» (так зовут обитателей Шунгенской волости) слышится по всему городу и резко выделяется на фоне общего шума и галденья.. .»

Н. Виноградов, «О народном говоре Шунгенской волости Костромской губернии» 1904 г.

«Оканье заметно сохранилось в деревнях Шунгенской волости и по настоящее время... Хотя нужно сказать, что под влиянием литературной речи, благодаря школе и другим культурным условиям, оно заметно слабеет и не проводится последовательно даже в говоре одного лица».

С. А. Еремин «Характеристика народных говоров по реке Костроме», 1927 г.

21. Тезис первый: Процесс приспособления крестьянства к общегородскому разговорному языку протекает неравномерно.

Это значит, во-первых, что успехи общегородского разговорного языка в разных районах распространения крестьянских говоров — неодинаковы.

Это зависит от того, что самое проникновение капиталистических отношений в деревню протекает неравномерно, в зависимости от распределения на территории данной страны крупных капиталистических центров, от характера связей между ними и их влияния на округу, от конкретных путей, по которым происходит в том или ином районе завоевание деревни капиталом. Неравномерность развития свойственна хищнической и анархической природе капитализма; подобно тому, как существуют передовые и отсталые в смысле развития капитализма страны, подобно этому существуют передовые и отсталые районы внутри данной страны; в связи с этим неравномерность развития свойственна и процессу «капитализации» языковых отношений деревни.

Неравномерность этого процесса приводит к тому, что капитализм, стремящийся унифицировать (уоднообразить) полученное от феодализма пестрое наследство крестьянских говоров, равняя их по общегородскому языку, создает новую их пестроту, которая, однако, в конечном, счете есть путь к единству. Стремясь причесать крестьянские говоры под гребенку общегородского разговорного языка, капитализм предварительно их растрепывает. Познакомимся с одним случаем работы этого незадачливого парикмахера.

22. Возьмем в качестве примера севернорусские крестьянские говоры. Мы знаем, что этим говорам в прошлом было свойственно
[59]
«цоканье», т. е. носители этих говоров не умели произносить звук «ч», а вместо него произносили звук «ц» (см. §6). Таким образом, в этом отношении всем северно русским говорам было свойственно некоторое единство. Что случилось дальше? Цоканье было совершенно чуждо общегородскому разговорному языку; следовательно, в результате проникновения общегородского разговорного языка в деревню, мы ожидаем в конечном счете полного исчезновения цоканья: крестьяне должны научиться «ставить» «ц» и «ч» на своих местах по-городскому. Некоторые говоры и преодолевают эту премудрость — это «передовые» говоры; многие сохраняют целиком старое цоканье — это наиболее отсталые; очень любопытны промежуточные говоры, т. е. такие, которые вместо цоканья развили чоканье, и такие, которые путают «ц» и «ч» (ставят их не на своих местах). Как объяснить их возникновение?

Дело обстояло таким образом. Когда первоначальная невинность этих говоров была нарушена, т. е. когда носители их столкнулись с людьми, экономически и культурно преобладающими, с людьми, говорящими на общегородском языке, то они заметили, что в произношении этих людей существует неизвестный им звук «ч» и притом на таких местах, где они сами произносят «ц»; стремясь уподобить свое произношение произношению «городских», они уподобляли его, между прочим, по признаку замены «ц» через «ч», причем обобщали эту замену, т. е. ставили «ч» вместо «ц» во всех случаях и, таким образом, в стремлении уподобиться произношению общегородского языка, «переборщили» и создали в своем произношении уже новое от него отличие. Такой путь развития возможен, конечно, лишь при наличии слабых и неустойчивых связей с городом и свидетельствует, может быть, о начавших развиваться, но в дальнейшем почему-либо прерванных связях. В аналогичных условиях развивалась и чевертая группа говоров (путающая «ц» и «ч»); если для третьей группы признаком, по которому равнялись, был звук «ч», чуждый данному говору, то для этой группы таким признаком было наличие в общегородском языке двух звуков «ц» и «ч» там, где в говоре существовал лишь один звук «ц»; стараясь осуществить в своем произношении оба звука, представители этих говоров ставили их не на свои (с точки зрения общегородского языка) места. Такая «неумелая» расстановка «ц» и «ч» замечается представителями этого самого говора, усвоившими «правильную» их расстановку; Д. К. Зеленин приводит любопытный факт, иллюстрирующий это положение: мать одного полуобразованного крестьянина из Котельнического уезда Вятской губернии, в разговоре с Зелениным на пароходной пристани в присутствии своего сына произнесла «корцага» (корчага); «после ее ухода, сын, как бы извиняясь, заметил: «знает, что нужно говорить с «ц», только не знает, где его ставить, вот и бухнет иной раз: корцага».

В результате истории цоканья при капитализме получилось, таким образом, вместо одного типа произношений — четыре разных.

23. Неравномерность развития крестьянского языка при капи-
[60]
тализме выражается, во-вторых, в том, что различные социальные группы расслаивающейся деревни неодинаковым темпом идут к общегородскому разговорному языку и играют неодинаковую роль в продвижении его в деревню.

К сожалению, русская диалектология мало обратила внимания на этот вопрос, а роль собственно классовой дифференциации деревни в процессе эволюции крестьянского языка почти не освещала. Дифференцированность (расслоенность) языка крестьян сводилась для диалектологов главным образом к противопоставлению языка мужчин и женщин, стариков и молодежи (см. особенно разделы 13 и 18 этой статьи). Поэтому мы можем дать в этой области лишь самые общие указания.

С первого взгляда могло бы показаться, что наиболее энергичным проводником языковых отношений капитализма в деревню является кулак — деревенский капиталист. На самом деле это не так. Факты показывают, что сплошь и рядом кулачество является защитником старых языковых и иных традиций, а особо кулацкие деревни отсталыми в языковом отношении районами (см. § 25).

В действительности наиболее активным проводником общегородского языка является тот слой сезонников, который более или менее длительно пребывает в городе и приносит в деревню более или менее крепко усвоенные навыки городского языка. Те деревни, где более или менее развиты отхожие промыслы, при прочих равных условиях, являются более передовыми в языковом отношении. Деревенский пролетариат — батрачество — в условиях капитализма, конечно, не является ведущим социальным слоем в частности и в языковой истории крестьянства.

В высокой мере сильно языковое влияние имеют крестьяне, совмещающие крестьянствование с работой на фабрике, но это случай сравнительно редко встречающийся, не массовый.

24. Тезис второй. Процесс приспособления крестьянства к общегородскому языку нельзя представлять себе как процесс прямолинейный; его нельзя представить себе таким образом, что местный говор неизменно отступает под натиском общегородского языка, а язык данного крестьянского населения неизменноприближается к языку горожан.

Крестьянство приспособляется к общегородскому языку не без борьбы, и в результате этого приспособления сплошь и рядом возникают новые отличия местного говора от городского языка.

25. Из того, что сказано, очевидно, что отсталые в языковом отношении районы это не только те районы, куда капитализм не успел еще заглянуть как следует; в ряде случаев мы имеем отсталость принципиальную, умышленную; крестьянство отстаивает позиции местного говора в условиях сравнительно развитых капиталистических отношений; оно смеется над «новаторами», оно хочет говорить, «как деда наши говорили» (см. § 16). В боль-
[61]
шинстве случаев приверженцами старины являются старики, но ссылки на то, что старики вообще приверженцы старины по своей специальности — не решит вопроса; дело — сложнее. В чем социальный эквивалент этой борьбы? Уступая на экономическом фронте, крестьянство отстаивает свои позиции отживающего класса на фронте надстроечном в области религии и обрядности, бытовых обычаев, одежды и языка. Борьба за местный говор есть один из моментов борьбы отмирающего феодализма с наступающим капитализмом. Любопытно, что сплошь и рядом, хранителем феодальных языковых традиций оказывается и кулак, новоиспеченный деревенский буржуа.

Очень интересны в этом отношения данные Шунгенского говора (см. раздел 20) ; в непосредственном соседстве с Костромой, при наличии уходящих в столицу сезонников, развитом товарном земледелии, постоянном посещении Костромы, работе на костромских фабриках — мы имеем здесь ярко выраженное оканье «с выворачиванием» (т. е. «о» под ударением произносится как уо) ; любопытнее же всего то, что шунгенцы «окают» даже в таких словах, где звуку «о» вовсе не полагается быть, напр. «зобота, сторовер, сомовар, попироска, оптека».

26. Что касается новых отличий от городского языка, которые создаются в процессе приспособления к нему крестьянства, то сравните сказанное нами о промежуточных цокающих говорах, а также об отходящих от сладкоязычия колымских крестьянах (произносящих боловой вм. боевой). Примеры подобного рода можно увеличить.

В ряде севернорусских говоров существует такая особенность произношения: если в слове оказываются рядом звуки «д» и «н», причем звук «д» предшествует звуку «н», то сочетание «дн» произносится как долгое «н»: напр. вместо «одно», «ладно», «видно», «медный» произносят «онно», «ланно», «винно», «менный» и т. п.

Сопоставление с общегородским языком показывает говорящему так крестьянству, что в целом ряде случаев вместо «нн» нужно произносить «дн»; отсюда получаются такие формы, как Адна (имя Анна), беспримедно (беспременно) и др.

На ряду с приближением к городскому языку создается новое отличие от него. Или: в ряде севернорусских же говоров мы имеем произношение «и» вместо старого «Ъ» т. е. лис (от русское лес), вира (древне-русское «вера») и т. п., в общегородском языке в этих случаях мы имеем звук «е»; отсюда, желая говорить по городскому, ставят «е» и там, где ему вовсе не полагается быть и говорят, напр. кнега вместо книга.

В ряде севернорусских говоров творительный падеж имен женского рода на «а» совпадает с дательным, т. е. говорят не пачками, десятками, с нами, руками и т. д., а пачкам, десяткам, снам (взять) голым рукам и т. д. Подмечая, что в ряде случаев (т. е. в творительном падеже) вместо местного окончания «ам», в общегородском языке имеется — «ами» распростра-
[62]
няют это окончание и на дательный падеж, напр. «очень вами благодарны», вместо «очень вам благодарны» и т. п.

27. Тезис третий. Процесс приспособления крестьянства к общегородскому языку есть процесс в значительной мере сознательный. Об этом свидетельствуют почти все приведенные нами цитаты из работ диалектологов.

Переход крестьянства на общегородской язык есть поэтому сознательный акт, а не бессознательное слепое подражание. Капитализм, противопоставляя местному говору общегородской язык, этим самым вводит в сознание крестьянства языковые факты, заставляет их замечать, осознавать, оценивать эти факты. Неосознанный язык, язык в себе, он превращает в язык для себя. Нарушая феодальную неподвижность, традиционность крестьянской языковой общественности на основе классового расслоения деревни и сложного противопоставления города деревне капитализм заставляет крестьянство выбирать между своим, старым, местным и новым городским, «общенациональным». На этой почве возникает борьба, и одним из орудий ее являются насмешка, языковая пародия на говор отсталых или новаторов. (См. ряд примеров в приведенных выше цитатах.)

28. Итак, факты приспособления крестьянства к общегородскому языку при капитализме — налицо. Как далеко, однако, идет это приспособление, и может ли оно дать тождество языка города и языка деревни? Конечно, нет. По самому своему существу капитализм не может дать тождества языка города и деревни, как он не может дать тождества языка в самом городе (см. разделы 13 — 14 предыдущей лекции) ; капитализм не снимает противоречий города и деревни; это противоречие снимается лишь при социализме.

Тождество языка разных общественных классов данной нации — могло бы быть осуществлено лишь при условии уничтожения этих классов, т. е. при капитализме не может быть осуществлено. Различная классовая психология и идеология в классовом обществе непременно определяет языки различных классов, как различные языки, потому что язык не есть только технический способ выражения и сообщения мыслей и чувств, но прежде всего факт психологии и идеологии. Крестьянство могло бы еще выучиться произносить слова, склонять их и спрягать «по-городскому», но овладение всей сложной суммой синтаксических семантических (смысловых) и словарных навыков общегородского языка (создаваемого буржуазией и ее интеллигенцией) для него невозможно, покуда оно — крестьянство. Признать возможным завершение процесса включения крестьянства в общегородской язык при капитализме мы можем лишь признавая возможным стирание классовых различий в условиях капитализма, т. е. веруя в буржуазно-меньшевистский миф. Мы в это не веруем. Но зато мы знаем, что
[63]
изживание старых феодальных крестьянских говоров при диктатуре пролетариата идет быстрейшим темпом, посколько те преграды, которые этому ставил капитализм, пали, и мы знаем, что диктатура пролетариата, цель которой уничтожение классов, снимет противоречие городского и деревенского разговорного языка.

29. Но диктатура пролетариата открывает широчайшие возможности развития в деревне публичной речи, в частности речи литературной. Писательство в деревне становится явлением массовым: об этом знает редакция каждого массового журнала, об этом знают все, кто сколько-нибудь приглядывались к современной деревне. Творчество начинающих крестьянских писателей есть не что иное, как бурное развитие литературной публичной речи в деревне, на ряду с которой развиваются и формы устной публичной речи. В настоящее время мы находимся в самом начале этого процесса; культура литературной речи начинающих крестьянских писателей еще низка и не самостоятельна, но творчество их требует самого пристального внимания, а для наших читателей имеет и чисто практический интерес. Ниже мы даем посильную его характеристику с языковой точки зрения.

30. Политический и культурный рост крестьянства, выдвигающего из своей среды кадры селькоров и молодых начинающих писателей, есть, как мы уже говорили, вполне закономерное явление советской действительности.

Впервые речевая культура в столь широком охвате проникает в крестьянскую толщу Союза, правда, подчас принимая несколько неуклюжие формы.

Неполное овладение речевыми литературными нормами приводит к тому, что на ряду с гладкой литературной речью, в произведениях начинающих крестьянских писателей имеется речь неправильная, плохо увязанная. На ряду с правильно употребляемым иностранным словом встречаются неправильно употребленные не только иностранные, но и русские слова; на ряду с фонетическими и грамматическими неправильностями имеется элемент старой, нескладной литературной фразеологии. Наконец на ряду с особенностями своего местного крестьянского говора на языке произведения заметно влияние шаблона канцелярской речи.

Я вынужден сказать, что сделать крупную вещь это все равно, что строить Днепрострой. Сразу стать писателем невозможно, так же как ребенку невозможно сразу стать взрослым человеком. Мечтание — это бессильность, а бессильность — пропасть, откуда не выбраться без поддержки извне, со стороны. На красивом берегу Онежского озера на крутом пригорке раскинулась вдоль берега небольшая деревушка — Ламбас-Ручей.

Мы расположились на отлогом берегу большого, торфянистого поросшего высокими Камышами озера.

[64] Теперь обессилев окончательно, я был принужден лежать на мокром мхе и дожидаться медленной, но мучительной смерти.

Постепенно стало темнеть, а через некоторое время я не различал в трех шагах от себя ни одного предмета.

II. Штампы литературно-книжного происхождения

На востоке закраснела заря; с запада веяло росистой прохладой.Яркие лучи играли на поверхности прозрачной воды.

Солнце закатилось за горизонт, оставляя за собой кровавое зарево вечерней зари.

Мой костер ярко пылал поблескивая пламенем, унося в звездное небо серые клубы дыма.

Тяжелые мысли отчаяния, что придется погибнуть в этих проклятых комнатах, никак не давали спать.

Тишина немая, полная тревоги и тоски, спутывала глубокое воображение, носилась в беспристрастной тишине (?), где резко, звонко слышалось шуршание ног (?).

Приступ отчаяния внезапно приступил ко мне и я стал плакать как маленький ребенок.

Достав из заводской библиотеки кучу книг, привлек своей внимательностью кучку слушателей, из которых во главе стоял тот самый Федька.

Я при таких условиях и окружении, хорошо чувствовал себя писателем и взялся над созданием целой книги, взялся выучивать этих одобрителей, т. е. начинающих писателей вообще.

IV. Речь увязанная с нелитературным словоупотреблением

Дорога проходила край берега, обогнув озеро в полукруге. Впалые худые глаза ехидно хлупали.

После ухода доктора сиделка нарядила Федькину кровать.

Только после революции приехал в деревню дюже грамотным.

Идя мимо, шумно зашел на порог, сел обваливши о двери и заснул.

Важно уселся Миронов в телегу и ходко поехал в соседнюю деревню.

Андрей недолго збирался и поехал с купцом в другое село.

Теперь у меня резало в животе, словно вострый нож разрезал мне кишки на мелкие куски.

[65] Так как я пишу первую книгу, то не знаю настояще выразить реч ь.

Этот журнал дает колоссальную пользу для сгроительства коммунистического общества, потому и борется против писателей пишущих в нутробе матери.

В имении Воронине, он возьмет организовать коммуну, чем и урезовать земельную мощь Синягина.

Где-то вблизи, начав с высокой режущей ноты, длинно и волнисто объехал вниз неуемный собачий вой.

V. Речь с фонетически ми и грамматическими отклонениями

Моя болезнь шагала крупны мскачкам к выздоровлению.

Сидя на койке Федька с толстой книгой в руке закидывал своим любопытным вопросом старика Ефима, которому здоровье помаленьку возвращалось.

День за днем сживался я с моим больным соседям.

Отвесив два пуда ржи, Тимофей Ефимович уехал ечё коней збирать.

Да на ком я пахать то буду, худая лошаденка была и тая здохла весной!

Весь измученный разбитый, предоставленный на съедение комаров я проклинал охоту и камыши поймавшие меня в ловушку.

Для того чтобы облегчить это мое огорчение, я с уверенностью садился создавать таких вещей, каких создавали Гоголь и Лермонтов. Вот они, эти писатели и натолкнули меня составлять стихов, а позднее и расказов.

Особо мило дали мне пользу беседы Верховского.

Угрюмо хмуря брови бросил помутившийся взгляд на тошшую фигуру Федьки.

Подошел мальчик с раскрасневшим кровавым глазом, к которому то и дело прикладывал небольшой кусок марли.

Так и отделался богатей ничем, за тое что вырубил лесной материал.

Я видел как злоба в егонном сердце и слезы жалкие готовы были прыснуть из егонных исхудалых глаз (!)

Разъясните мне что послужит пособием начинаючему писателю и поэту.

Причиной заинтересованности считаю изучение биографии писателей и чтение их произведений.

Вследствие чего Кузьмич начал охотно объяснять Ефиму как страдает бедное семейство Федьки.

Больница в которую я попал по случаю моей болезни произвела на меня огромное впечатление.

Убедившись что это ни к чему не привело охотники собрались и единогласно решили что я где-нибудь потонул, а потому охотники решили ехать домой и сообщить печальную весть моему семейству.

[1] Не нужно думать, что мы исчерпали вопрос о языковых отношениях капитализма. Вопрос этот затронут нами лишь постолько, несколько это необходимо для нашего дальнейшего изложения.

[2] Диалектология (от слова диалект, „говор, наречие") — такая языковедная дисциплина, которая специально занимается описанием и классификацией крестьянских говоров. В последнее время диалектология стала заниматься и описанием диалектов городского населения.