[395]
        Толкование Потебней понятия внутренней формы получило в критической литературе различные оценки, однако общепринятым является мнение о понимании им внутренней формы как субъективно-психологического феномена[1].
        Такая точка зрения, как нам представляется, нуждается в существенных коррективах, ибо она правомерна в отношении определенного этапа идейного развития Потебни, но оставляет без внимания дальнейшую эволюцию его философско-лингвистических воззрений.
        Первоначально внутренняя форма выступает в работах Потебни (особенно отчетливо в «Мысле и языке») как синоним двух других понятий: этимологического значения слова и так называемого «представления» в слове.
        Во всяком слове, по мысли Потебни, вместе со звуком обнаруживаются два содержания: субъективное и объективное. Первое — запас впечатлений, образов, представлений, которыми располагает пользующийся словом индивид. Слово выбирает из этого запаса какой-либо признак, выступающий в качестве представителя других образов и понятий. Эгот признак и есть то содержание слова, которое Потебня называет первоначально внутренней формой или представлением (в особом значении термина)[2]. «Нетрудно вывести из разбора слов какого бы ни было языка, что слово собственно выражает не всю мысль, принимаемую за его содержание, а только один ее признак. Образ стола может иметь много признаков, но слово стол значит только простланное и поэтому оно может обозначать всякие столы, независимо от их формы, величины, материала. Под словом о к н о мы разумеем обыкновенно раму со стеклом, тогда как, судя по сходству его со словом око, оно значит: то, куда смотрят или куда проходит свет, и не заключает в себе никакого намека не только на раму и пр., но даже на понятие отверстия. В слове есть, следовательно, два содержания: одно, которое мы выше называли объективным, а теперь можем
[396]
назвать ближайшим этимологическим значением слова, всегда заключает в себе только один признак; другое — субъективное содержание, в котором признаков может быть множество»[3]. Очевидно, что здесь под внутренней формой Потебня имеет в виду то, что со времен древнегреческих грамматиков принято называть этимоном, этимологическим значением. В ряде других мест Потебня также указывает, что внутренняя форма и есть ближайшее этимологическое значение слова. «В ряде слов того же корня; последовательно вытекающих одно из другого, всякое предшествующее может быть названо внутренней формой последующего. Например; слово язвить, принимаемое в переносном смысле, значит собственно наносить раны, язвы, в слове язва  все признаки раны обозначены, положим, болью; язва — то, что болит; боль в неизвестном слове того же корня названа жжением: болит то, что горит, жжет»[4]. Если внутренняя форма, взятая сама по себе, есть этимон, то по отношению к сознанию говорящего она выступает как средство апперципирования восприятий и в этом смысле может быть названа представлением. «Внутренняя форма, по отношению к тому, что посредством нее мыслится, к тому содержанию слова, которое мы выше назвали субъективным, есть представление в тесном смысле этого слова»[5]. «Внутренняя форма кроме фактического единства образа дает еще знание этого единства, она есть не образ предмета, а образ образа, т. е. представление»[6].
        Отождествление внутренней формы и представления сводило до минимума инвариантные компоненты слова. Поскольку всякое новое применение слова придавало, по Потебне, этому слову новое значение, постольку единственной опорной точкой в семантической структуре оказывалось представление. До тех пор, пока его изменения при понимании разными лицами ускользают от сознания» мы имеем дело с одним словом[7].
        Так как, по мысли Потебни, представление в процессе пользования словом исчезает, забывается, то неизбежно напрашивается вывод об изменении в случае потери представления всего строения языка. Слово, в этом случае, могло пониматься как двучленное. В нем сохранялись только крайние члены структуры: звук и содержание, причем, так как под содержанием понималось  некоторое  значение, которое в каждом индивидууме выступает своеобразно и неповторимо, то и с этой стороны открывался путь для крайне субъективистического истолкования языковой семантики. В 1 томе «Из записок о русской грамматике» Потебня наметил иное понимание внутренней формы. Прежде всего, он разграничил представление и внутреннюю форму. Представлением он попрежнему называет этимон, этимологический  признак, присутствующий во всяком слове в момент его возникновения.
        «Хотя для слова звук так необходим, что без него смысл слова был бы для нас недоступен, но он указывает на другое значение. Звук верста означает меру долготы, потому что прежде означал борозду; он значит борозда, потому что прежде значил «поворот плуга», и так далее до тех пор, пока не остановимся на малодоступных исследованию зачатках слова[8]. Следовательно, для создания новой языковой единицы[9], по мысли Потеб­ни, необходимо использование некоторого смыслового признака, беру­щегося из другой уже существующей языковой единицы. Посредством такого признака доводится до сознания определенное значение, первона-
[397]
чально являющееся труднопознаваемым. Следовательно, представление не тождественно со значением. Оно есть только средство его осознания. Но что же такое значение слова?
        Отмечая многоплановость внутреннего строения слова, Потебня настаивает на определении тех границ, в которых языкознание было бы правомочно заниматься семантикой. «Очевидно, языкознание, не уклоняясь от достижения своих целей, рассматривает значение слов только до определенного предела. Так как говорится о всевозможных вещах, то без упомянутого ограничения языкознание заключало бы в себе, кроме своего неоспоримого содержания, о котором не судит никакая другая наука, еще содержание всех прочих наук.  Например, говоря о значении слова дерево, мы должны были бы перейти в область ботаники, а по поводу слова причина или причинного союза — трактовать о причинности в мире»[10]. Какой же аспект значения, по мнению Потебни, должен интересовать языкознание?
        Для решения вопроса Потебня производит существенную реконструк­цию понятия значения, различив ближайшее и дальнейшее значение.
        «Под значением слова вообще разумеются две различные вещи, из коих одну, подлежащую ведению языкознания, назовем ближайшим, другую, составляющую предмет других наук, — дальнейшим значением слова»[11].
        Ближайшее значение и становится теперь для Потебни синонимом внутренней формы, так же как прежде синонимом последней было для него представление. «Значение слов в той мере, в какой оно составляет предмет языкознания, может быть названо внутреннею их формо, в отличие от внешней звуковой — иначе способом представления внеязычного содержания[12]. Напомним, что в прежних произведениях Потебня также иногда употре­блял термин «ближайшее значение», однако этот термин имел совершенно другое содержание, поскольку всюду речь идет о ближайшем этимологическом значении слова, т. е., попросту говоря, об этимоне или представлении.  На это уже указывалось выше.
        В книге «Из записок по русской грамматике» Потебня отказывается от традиционного понимания этимологического значения как истинного, собственного значения слова (в отличие от переносного, производного) и в соответствии с этим — от утверждения знака равенства между этимологическим значением и внутренней формой. Например, слово верста в значении проведенной плугом борозды может рассматриваться с традиционной точки зрения (которой первоначально придерживался и Потебня) как ближайшее этимологическое значение (или же внутренняя форма) слова верста в значении меры длины.
        В противовес такому пониманию Потебня («Из записок по русской грам­матике») по-новому интерпретирует связь между первоначальным словом и словом производным. Эта связь сказывается в том, что последнее содержит один признак, взятый из значения предшествующего, но не в том, что этимологически первичное слово (так называемое собственное) определяет семантическую структуру производного, являясь будто бы его внутренней формой.
[398]
Признак, взятый из предшествующего слова (представление), не может исчерпать значения последующего слова;  ведь последнее, кроме знака, должно иметь еще некоторое содержание.
        «В том, что мы относительно называем собственным и что. в свою очередь, есть переносное по отношению к своему предшествующему, может быть несколько признаков, между тем как в знаке только один»[13]. Таким образом, первое отличие представления от внутренней формы в том, что в представлении содержится один признак, в то время как внутренняя форма включает несколько признаков. С этим связана вторая отличительная особенность внутренней формы — она постоянно наличествует в слове, представление же может исчезать. Известно, что в языке наряду со словами, в которых этимон явственен, существуют слова с утрачен­ным этимоном; в тот период, когда Потебня отождествлял  внутреннюю форму и представление, он соответственно говорил об утрате внутренней формы. Из его новой концепции следовал иной вывод. «Представление составляет непременную стихию возникающего слова, но для дальнейшей жизни слова оно не необходимо»[14]. С утратой представления, однако, не распадается семантический состав языковой единицы как таковой, ибо этот состав, как указывалось выше, включает наряду с пред­ставлением и другие компоненты. Так, в слове «рыба» нет представления - его этимон говорящему неизвестен, но это слово огличается от аналогичных слов других языков не только звуковой формой. «Разница между ними с самого начала состояла, кроме звука, не в одном знаке или представлении, но и в количестве и качестве предикатов (курсив мой. — М. Я.), вещественным средоточием коих служило представление. Эта последняя разница осталась и после того, как представление исчезло, если угодно, превратилось в математическую точку»[15]. Количество и качество предикатов и есть ближайшее значение, внутренняя форма, которую Потебня обозначил, как «то наименьшее значение, без коего слово не может быть само собой»[16]. Таким образом под внутренней формой Потебня по существу понимал то, что сейчас принято называть семантическим содержанием лексической или грамматической формы, т. е. языковое значение.
        Требует, однако, решения вопрос, почему языковое значение относилось им к категории формы, а не содержания. Объяснение этому следует искать в общей теоретической концепции Потебни. Язык, по его учению, выступает как орудие познания именно потому, что он есть форма мысли, содержание которой лежит вне языка.
        Интерес познающего субъекта сосредоточен на содержании, но содержание не может войти в сознание непосредственно, помимо формы.
        «Допустим, что мысль стоит перед нами лишенная своей первоначаль­ной словесной оболочки, но еще не одетая в новую. Из мысли подлинника мы берем существенное, мы рассуждаем подобно тому, как сказали, что в орехе существенное не скорлупа, а зерно. Да, существенное (geniessbar) для нас, но не для ореха, который не мог бы образоваться без скорлупы... Словесная форма есть часть содержания»[17]. Содержание мысли шире того, что оформлено в языке. Вбирая новые содержания, мысль стремится покинуть данную форму и оторваться от слова, но производит в этом стремлении лишь новое слово, новую форму.
        В связи с этим надо отметить еще одну существенную черту учения Потебни о внутренней форме.
        В философии языка до наших дней принято рассматривать внутреннюю форму как специфическую окраску, приобретаемую представлениями и
[399]
понятиями в связи с духовным своеобразием творящего язык народа[18]. Принцип народности языка бесспорно является стержневым для Потебни, однако, рассматривая язык как посредствующий между человеком и природой орган» он указывает, что слово с его внутренней формой потребовалось бы и в том случае, если бы национальных различий не существовало.
        «И в этом случае языкознание оставалось бы наукой о формах, принимаемых мыслью до проявления ее в ремесле,науке и искусстве, и обратно — о влиянии этих проявлений на мысль»[19].
        С другой стороны, Потебня настаивает на внутренней формальности языка, как необходимом условии общения, понимания. «Ближайшее или формальное значение слов делает возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга»[20]. Утверждая народность ближайшего значения (внутренней формы), Потебня отходит от индивидуалистического понимания языковой семантики. «Общее между говорящим и слушающим условлено их принадлежностью к одному и тому же народу. Другими словами: ближайшее значение слов — народно, между тем как дальнейшее у каждого различное по количеству и качеству элементов — лично[21].
        Отметим в заключение, что концепция внутренней формы, развитая Потебней в труде «Из записок по русской грамматике» (вышедшем вторым переработанным изданием за два года до смерти автора), может рассматриваться как последний взгляд великого лингвиста на проблему. Если в других работах, опубликованных посмертно, можно вновь найти смешение «представления» и «внутренней формы», то это еще не дает оснований утверждать, что во взглядах Потебни произошла инволюция. Эти работы представляют в основном фрагменты, не обработанные самим автором, издателями хронологически не упорядоченные и потому могущие служить лишь для характеристики общих черт теории Потебни, но не ее последовательного развития.