[33]

        I. Общий характер современного витализма

        1. Три направления биологии 

        Что такое жизнь? Чем отличается живое от неживого, органическое от неорганического?
        Если мы с этим вопросом обратимся к современным биологам, мы получим три различных ответа. Одни скажут нам: живой организм, конечно, явление необычайно сложное, и этою своею сложностью организм отличается от явлений неорганического мира; но никакого принципиального различия между ним и телами мертвой природы нет: одни и те же физические и химические силы управляют всею природой, и живой организм со всеми его проявлениями может быть сведен без остатка к деятельности этих элементарных физико-химических сил. Задача эта для науки чрезвычайно трудная; фактически свести все органическое к действию неорганических сил сполна современная наука еще не может, но что задача эта принципиально вполне разрешима — это во всяком случае не подлежит сомнению.
        Такой ответ дает нам одна из групп современных биологов, группа так называемых механистов. Но другая группа ответит иначе.
        Жизнь — скажут нам представители этой группы, называемые виталистами, — отличается от явлений неживой природы не только своей необычайной сложностью, — она по существу нечто совсем иное. Жизнь — автономна; это значит, что она подчиняется своим особым элементарным законам, что в ней действуют особые жизненные силы, которых нет в остальной природе. Жизнь, правда, не нарушает физических и химических законов, но сполна она ими необъяснима: в живом организме всегда останется некоторый остаток, принципиально  несводимый  к действию  физико-химических сил; этот остаток и есть то своеобразное качество жизни, которое должен объяснить нам биолог; физику и химику с этим качеством нечего делать.
        Так скажут виталисты. Но среди современных биологов найдутся еще представители третьей точки зрения.
        Спор наш — скажут они виталистам и механистам — средствами современной нам науки совершенно неразрешим. Может быть, действительно, удастся свести явления жизни к действию элементарных физико-химических сил, а может быть и нет, — и тогда правыми окажутся виталисты. Пока, во всяком случае, такого сведения органического к неорганическому наука не выполнила и в настоящее время, безусловно, не может выполнить. Не будем же ручаться за будущее, признаем искренне основной вопрос биологии — что такое жизнь — научно пока неразрешимым и займемся
[34]
продуктивными исследованиями в области частных специальных вопросов органической жизни, где у нас есть твердая и надежная почва под ногами. Этим мы, по крайней мере, будем собирать и подготовлять те данные, которые в будущем позволят разрешить интересующий вас основной вопрос нашей науки.
        Последняя точка зрения, может быть, многим покажется самой убедительной и наиболее соответствующей духу науки. Стремление всюду, где это только возможно, обходиться без всяких гипотез, вражда к оторванному от фактов,  бесплодному умозрению, осторожность, умение всегда учесть пределы возможного и соответственно ограничить свою задачу — ведь именно эти качества естественнонаучного исследования составляют его главную силу, и им обязаны положительные науки своими громадными достижениями. Не будет ли более в духе естествознания отказаться с самого начала от общего и принципиального разрешения проблемы жизни и предоставить ее умозрительным философам?
        Тем не менее, несмотря на кажущуюся верность ее духу естествознания, мы должны признать третью точку зрения, пытающуюся сохранить нейтралитет в споре между витализмом и механизмом, в корне неверной и неприемлемой с самого начала.
        Мы постараемся это показать. Критика нейтральной точки зрения позволит нам точнее сформулировать самый вопрос о жизни и перевести его в ту правильную плоскость, в которой он должен ставиться. 

2. Проблема методов биологии 

        Прежде всего мы поставим представителям нейтралитета следующий вопрос: вы предлагаете нам, отказавшись от общей проблемы органической жизни, заняться частными исследованиями в области специальных вопросов биологии. Прекрасно, но каким методом должны мы производить эти частные исследования? К чему мы должны стремиться, делая те или иные наблюдения, ставя тот или другой эксперимент? Должны ли мы искать в изучаемых явлениях причинно-следственных связей и известных нам физических и химических закономерностей и в этом направлении ставить наблюдения и эксперимент? Или же мы с самого начала должны искать целесообразности и планомерности в органической жизни и стараться нащупать "жизненную силу", прослеживая ее действия в живом организме? Ведь ясно, что при таком направлении, при таком методе исследования придется уже иначе вести наблюдения и иначе ставить тот или иной единичный эксперимент. Итак, каким же методом должна работать биология?
[35]
На такой, чисто методологически поставленный вопрос необходимо уже дать точный, однозначный и категорический ответ. Никакого нейтрального метода предложить, конечно, нельзя. Нельзя сказать: ищите и причинной необходимости, и целесообразности,  и физико-химических, и жизненных сил; что удастся найти, то и будет хорошо; ведь это то же самое, что сказать: ничего не ищите. Ученый не может не быть активным: ответ дает объективная действительность природы, но вопрос ставит он сам (хотя, конечно, под руководством той же природы).
        Метод в науке и есть не что иное, как основное направление в постановке вопросов. Без определенного метода не может быть науки. Метод определяет собою всецело и конкретную методику научного исследования, т.е. самую технику научной работы: конструкцию различных приборов, употребляемых при исследовании, способы пользования ими, технику постановки эксперимента и пр.
        Центральный вопрос о методе может находиться в стадии колебания, осторожного нащупывания и некоторой неопределенности только в самый ранний, еще детский период развития той или иной науки. В этот свой первый период наука еще не способна объяснять необходимость наблюдаемых ею явлений и не может вызывать или изменять их искусственно (эксперимент); она принуждена ограничиться более скромной задачей простого описания и предварительной классификации явлений. Эту описательную стадию должна проделать каждая наука, но остановиться на ней ни одна не может. Целью всякой науки является объяснение необходимости возникновения и развития изучаемых явлений, т.е. знание законов, которые ими управляют; а гарантией этого объяснения для естественных наук может быть только эксперимент (произвольное вызывание и изменение явлений при искусственно создаваемых и изменяемых экспериментом условиях). На этой высшей стадии своего развития наука впервые может осуществить свое великое практическое назначение — утвердить господство человека в данной области явлений.
        Не подлежит никакому сомнению, что биология уже вступила в эту стадию развития всякой науки, правда, значительно позже, чем ее старшие сестры — науки: физика и химия; правда, и до сих пор в некоторых ее отделах громадную роль играет описание и чисто описательная классификация (систематика), а в некоторых ее областях (в морфогенетике) эксперимент появился всего только вчера[1] — но тем не менее путь био-
[36]
логии как одной из естественных наук уже определился раз и навсегда: она владеет своим методом, раз она дает уже объяснения и ставит эксперименты. Поэтому ничто не может препятствовать довести этот метод до ясного  и  отчетливого  осознания.  Ни  о  каком "обоснованном" нейтралитете между механистами и виталистами не может быть и речи.
        Мы не ждем от биологии теперь же положительного ответа — объяснения всех явлений жизни, не ждем и не можем ждать полного и исчерпывающего определения живого организма. Да такого полного, окончательного определения своего предмета ни одна наука дать не может: ведь это означало бы ее конец, так как дальше науке идти некуда. Такое полное, целостное определение своего предмета является только вечно движущею, но никогда не достигаемою последнею целью всякой науки. Если понимать вопрос о жизни в окончательном смысле, то, конечно, нейтралисты правы: биология не может дать полного определения жизни. Но мы этого и не требуем, мы спрашиваем о другом: как объясняет наука явление органической жизни (поскольку она уже может кое-что объяснить), что она может признать за действительно научное объяснение их и что она за такое объяснение не признает? — Только   физико-химическое,   причинно-следственное объяснение, — отвечают механисты. — Не только физико-химическое, возражают виталисты, — истинно биологическим объяснением должно быть другое, именно — сведение органических явлений к целесообразным действиям жизненной силы.
        В таком споре нейтралитет совершенно невозможен. Не заняв в нем определенной позиции, нельзя вести и научного исследования. 

        3. Особенности современного витализма и его представители 

        Витализм, равно как и механическое учение появились не сегодня. Уже в древней Греции можно довольно отчетливо различить два направления примитивной научной мысли в вопросах, касавшихся понимания живого организма. Одно направление старалось объяснить весь мир монистически: всюду господствует одна и та же необходимость, всюду — причинность, все механически предопределено; живой организм, даже человек с его поступками и историей, не является исключением: они подчиняются тем же законам, как и вся остальная природа. Жизнь человека как определенной общественной единицы подчинена своим особым, историческим закономерностям.
        Другое направление носит дуалистический характер: живое существо — и прежде всего человек — занимает привилегированное положение в мире: вместе с жизнью на мировой сцене появляются новые силы — цель, планомерность, свобода; по отношению к живой жизни вообще
[37]
и особенно человеческой, ум должен задаваться другими вопросами — "зачем", "с какою целью", а не "почему" и "по какой причине".
        Животный организм понимался греческими виталистами по аналогии с человеком; человек же был прежде всего партнером в жизненной практике, в социальном общении: вместе с ним или против него боролись, его обвиняли, хвалили, ему подчинялись, — все эти жизненные отношения понимались под углом зрения цели, свободы и ответственности. Понятия и подходы, выработанные в гуще практической ориентации, непосредственно переносились в область теоретического познания человека и животного мира.
        Первым, создавшим, правда, наивную, но очень последовательную и законченную  виталистическую теорию жизни, был Аристотель. Основные выработанные им термины сохраняются витализмом, как мы это увидим, до наших дней.
        Оба направления биологической мысли перешли и в новое время. Эпохою наибольшего господства витализма был XVIII и начало XIX века. XVII век — век Кеплера, Галилея, Декарта и Ньютона — был мало благосклонен к витализму. Вторая половина прошлого века с ее блестящими успехами в области естественных наук, особенно химии, почти не знает витализма: он, казалось, совсем ушел со сцены. Но в самом конце XIX в., и в начале нашего столетия витализм возрождается с новой силой.
        Этот современный нам, возрожденный витализм существенно отличается от родственных ему учений XVliI и начала XIX в. (и, само собою разумеется, от античного витализма). Витализм XVIII века можно назвать догматическим. Его представители заботились об объяснении отдельных конкретных случаев с помощью "жизненной силы", целесообразности и пр., но самый вопрос о принципиальной допустимости такого рода объяснений в большинстве случаев просто не существовал для них: они молчаливо предполагали допустимость таких объяснений. Если же вопрос и возникал, то его принципиальная методологическая сторона оставалась непонятной; приводились наивные доказательства вроде следующего: мы не можем определить химически состав веществ, входящих в живой организм (так называемых "живых существ"), мы не можем искусственно приготовить их в лаборатории, следовательно, они принципиально не могут быть поняты с точки зрения обычных химических и физических, законов к создаются особыми силами. Или же просто указывалось на многочисленные случаи целесообразного устройства организмов и их приспособления к среде.
        Современный нам витализм должен был радикальным образом пересмотреть и переоценить все свои позиции. Наивный догматизм старых виталистов стал совершенно неприемлем. Поэтому современный витализм мы можем назвать в отличие от старого — критическим витализ-
[38]
мом[2]. Этим мы, конечно, вовсе не хотим сказать, что витализму объективно удалось сделаться критическим. Мы этого не думаем; в дальнейшем мы надеемся убедить читателя, что витализм по самому своему существу не может преодолеть догматизма, т.е. он может быть в конечном счете только делом личной веры, но отнюдь не обоснованного научного знания; мы называем  современный  витализм  критическим  в субъективном смысле, т.е. отмечаем только тот факт, что его представители — удается им это или нет — стремятся быть критическими: облекают свои построения в принципиальную методологическую форму, стараются учесть силу механистической позиции в биологии. И эту сторону неовитализма необходимо отметить.
        Наиболее выдающимися представителями современного витализма в Западной Европе являются: немецкий биолог и философ Ганс Дриш[3], Икскюль[4], Райнке[5], психолог Штерн[6] и философы Гартман[7] и Бергсон[8].
        Объединенные  общею  основою  виталистической концепции, все перечисленные нами представители этого направления отнюдь не составляют единой школы: почти у каждого из них своя собственная школа, по многим вопросам часто кардинальной важности они резко расходятся между собой. Поэтому говорить об единстве виталистического направления совершенно не приходится.
        Самым выдающимся и сильным представителем неовитализма является Ганс Дриш. Он начал научную деятельность как замечательный эмбриолог-экспериментатор. Его работы в этой области сыграли в свое время очень важную роль в науке[9], а в настоящее время Дриш занимает кафедру философии. На эту кафедру привел его витализм. Мы в дальнейшем увидим, что такой путь для виталиста является очень последовательным.
        Дришу принадлежит наиболее продуманное и цельное обоснование витализма. Он оценивает силу механистической позиции: ни одного из доказательств витализма, предложенных его предшественниками и современниками, Дриш не принимает, считая, что явления, на которые опираются эти доказательства, принципиально допускают и механистическое объяснение. Он ищет такого случая, где физико-химическое объяснение
[39]
проявлений органической жизни было бы принципиально исключено, где можно было бы, так сказать, поручиться за все будущее науки, где самое применение   механистической  точки   зрения приводится к логическому абсурду, а не только фактически безрезультатно. И таких случаев Дриш находит немного: в своем основном труде "Философия органического" он приводит только четыре доказательства витализма или, как он выражается, автономии жизни (т.е. ее самостоятельности, несводимости к физико-химическим явлениям). Дриш предлагает нам только необходимый и, по его мнению, уже совершенно бесспорный минимум витализма. Все это делает рассмотрение и критику Дриша чрезвычайно удобной и продуктивной: мы не рискуем потеряться в деталях и все время можем иметь перед глазами основную методологическую сторону проблем. Кроме того, свои доказательства Дриш развивает не в виде отвлеченных и туманных рассуждений, как большинство других виталистов, а на конкретном экспериментальном материале, научно вполне безупречном; тем легче будет отделить ложное умозрение от фактических опытных данных. Поэтому в дальнейшем (и в следующих главах) мы намерены ограничиться рассмотрением первого, третьего и четвертого доказательств Дриша[10]. Этого вполне достаточно для наших целей.
        Теперь мы должны познакомиться с тою областью биологии, в которой расположены главные боевые позиции современного витализма.

        4. Явления органической регуляции как главное основание современного витализма

         Те явления, на которых по преимуществу базируются неовиталисты, носят название органических регуляций.
        Регуляция есть реакция организма как целого на  какое-нибудь  повреждение, с помощью которой организм снова восстанавливает свою нарушенную целостность: целостность разрушенной формы (морфологическая регуляция или реституция) или целость нарушенной функции (физиологическая регуляция).
        Если дождевого червя разрезать поперек, то через некоторое время из задней половины разовьется вся передняя со всеми ее органами, — целость разрушенной формы червя, таким образам, снова восстановится, — вот общеизвестный случай органической регуляции (реститутивный; эта регуляция носит название регенерации, когда восстановление происходит у поверхности раны).
        Изумительною регулятивною способностью отличается гидра — самый низший представитель кишечнополостных. Это — маленькое животное, очень часто встречающееся в наших пресных водах. Оно
[40]
имеет вид трубки, один конец которой прикрепляется к различным предметам, а на другом конце помещается рот и несколько (обыкновенно 6-7) длинных щупалец. Эту гидру можно резать на куски как угодно, она всегда будет восстановлять свою разрушенную форму.
        Можно проделать над гидрой следующий интересный эксперимент[11].
        Нужно взять двух гидр, распороть их по длине тела, развернуть в пластинки, затем наложить развернутых гидр одну на другую и скрепить препарат иглами. Такой опыт носит название конплантации (сращивания); через известный промежуток времени обе гидры срастутся в один организм. Обыкновенно уже к вечеру того же дня (если опыт поставлен был утром) получается правильная, но очень широкая гидра с 12-ю щупальцами, вместо нормальных шести. В течение нескольких дней можно наблюдать на этой сращенной гидре интереснейший процесс всесторонней органической регуляции.
        Сначала идет физиологическая регуляция (регуляция функций). В первое время нет единства в функционировании сращенной гидры; функционируют как бы два организма в одном; так, каждая группа из 6-ти щупалец сокращается одна совершенно независимо от другой. Обычно на второй или третий день эта функция сокращения щупалец регулируется: обе группы щупалец сокращаются одновременно, как принадлежащие одному животному; они прекрасно ловят дафний, которыми питается гидра, и отправляют добычу в общий рот и желудочный отдел. Таким образом нормальное функционирование организма оказывается восстановленным.
        Затем идет морфологическая регуляция (восстановление нормальной формы). Через несколько времени два каких-нибудь щупальца начинают сближаться в своих основаниях и, наконец, срастаются; (в основаниях же); получается своеобразная развилка — раздвоенное щупальце. Затем эта развилка постепенно сдвигается к концу щупальца, ветви ее становятся короче, и, наконец, она совсем исчезает: из двух щупалец получилось одно — нормальной формы. У нашей гидры, таким образом, из двенадцати щупалец оказывается теперь только одиннадцать. Затем тот же процесс слияния схватывает следующую пару щупалец, потом другую, третью и т.д., пока, наконец, не окажется всего шесть щупалец, т.е. характерное для формы данного вида число. Так восстановляется нормальная форма организма.
        Но можно проделать следующий, еще более поразительный эксперимент конплантации. Можно взять несколько гидр (три — пять), раскрошить их на мельчайшие куски, перемешать все эти кусочки иглой и сформировать их в комочек живого вещества.
[41]
        Уже на другой день начнется в этом бесформенном комочке мощный процесс органической регуляции. Сначала выйдут наружу все щупальцы, затем на поверхности начнут собираться все куски эктодермы (внешнего слоя), а все куски энтодермы (внутреннего слоя) начнут погружаться вглубь и занимать нормальное топографическое положение. Затем начнется дифференцировка отдельных гидр, которые свешиваются вокруг центрального комка: получается колония из нескольких гидр с общим центром. Весь препарат похож в этой стадии развития на многоголовую Лернейскую гидру. И, действительно, если мы оторвем у препарата все головы, то они опять отрастут (регенерация), — совершенно так же, как у мифического чудовища. В дальнейшем процессе регуляции отдельные выступающие гидры все более и более дифференцируются, приобретают нормальную форму и, наконец, расходятся.
        В этом эксперименте торжество цельной органической формы, с бесконечным упорством и изворотливостью отстаивающей свою целостность и свою видовую типичность, еще изумительнее, чем в первом.
        Таковы органические регуляции.
        У читателя есть теперь отчетливое представление о том поле органических процессов, на котором укрепили свои главные боевые позиции современные виталисты.

-----