Kuznecov32

Одно из самых необходимых орудий общественного человека — это язык. Благодаря общественному труду человек из дочеловеческого обезьяньего состояния развился в человека. Всякий же коллективный труд предполагает общение между собой членов коллектива для совместного регулирования усилий, направленных к достижению определенной цели. Орудием этого общения и является язык. «Сначала труд, — говорит Энгельс,— а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны мог обратиться в человеческий мозг, который при всем сходстве в основной структуре превосходит первый величиной и совершенством»[1].

Язык — явление общественное. Он мог развиться только в обществе, так как самая потребность в общении могла развиться только в обществе (для возникновения такой потребности необходимо, чтобы было с кем общаться). Но и общество не могло бы существовать без языка, так как если бы не было языка, люди были бы лишены возможности совместно работать и передавать следующим поколениям накопленный опыт.

Членораздельная речь явилась одним из стимулов (побудительных причин), повлиявших на превращение обезьяньего мозга в человеческий, но, с другой стороны, развитие мозга обусловило дальнейшее развитие языка. «С развитием мозга, — говорит Энгельс, — шло параллельное развитие его ближайших орудий — органов чувств. Как постепенное развитие языка неизменно сопровождается соответствующим уточнением органов слуха, точно так же развитие мозга сопровождается усовершенствованием всех чувств вообще... Обратное влияние развития мозга и подчиненных
[4]
ему чувств, все более и более проявляющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению на труд и язык (разрядка моя. — П. К.) давали обоим все новые толчки к дальнейшему развитию».

Возникнув, как видно из слов Энгельса, на заре человеческого существования, язык проделал вместе с общественным человеком длинный путь развития от первобытного общества до общества капиталистического со всеми его сложными взаимоотношениями и дальше — до социализма.

Все явления общественной жизни : искусство, литература, понятие о праве, морали и справедливости, все воззрения человека на общество и окружающую природу — все это согласно учению основоположников марксизма — явления надстроечного порядка, и как надстройки они в своем развитии отражают развитие базиса, т. е. экономической структуры общества, которая в свою очередь обусловлена развитием производительных сил. Язык также надстройка. Производительные силы в своем развитии вступают в противоречие с производственными отношениями, в результате революционного взрыва господствующее положение занимает новый общественный класс: распадается феодальный строй, и сходит со сцены старая феодально-помещичья знать, ее сменяет у власти буржуазия. Рушится капиталистическая система, низвергается буржуазия, наступает период диктатуры пролетариата. У каждого класса — своя идеология, каждый класс создает свою литературу, искусство, свои понятия о добре и зле. И у каждого класса — свой язык.

Возьмем язык Ленина как образец пролетарского литературного языка. Простота и резкость выражения, называние вещей своими именами, употребление таких слов, которые буржуазия — созидательница литературного языка предреволюционного времени — не считала допустимым для печати: «положение хуже губернаторского», «сапоги в смятку», «похабный мир», «сволочь идеалистическая».

Сравним с этим языком язык Милюкова — идеолога крупной буржуазии, писавшего в то же время (примеры у Ленина взяты из дореволюционного периода), как и Ленин, произведения общественно-политического характера: «незаконченность культурного типа», «формула неограниченного народовластия», «игралище», «стяжание», «властеборство» и т. д. Высокопарность, обилие архаизмов и церковно-славянизмов в целях большей торжественности изложения (церковно-славянский язык -язык богослужений, язык наиболее «торжественных» моментоз в жизни человека в бур-
[5]
жуазном обществе) — все это имеет целью замаскировать истину, придать ей внешне красивый и торжественный вид.

Как видим, важно не только что изображается, но и как изображается. Различие между представителями различных классов — не только в содержании излагаемых мыслей, но и в форме, в языке в целом.

Различны не только языки классов, но и язык одного и того же класса в различные периоды. Об этом свидетельствуют многочисленные примеры из истории нашего литературного языка. Карамзин и Тургенев принадлежат к одному и тому же феодально-помещичьему классу, но какая разница в языке!

Все эти изменения в языке обусловлены в конечном счете экономикой. Но язык в своем развитии не зависит от экономики непосредственно. Он как надстройка занимает свое определенное место среди других надстроек. Задача марксизма в языковедении заключается в том, чтобы определить место, занимаемое языком среди других надстроек, отношение его к базису, зависимость языка в своем развитии от других надстроек и от базиса и его воздействие на другие надстройки и базис. При этом надо иметь в виду, что язык, являясь надстройкой, может отставать в своем развитии от базиса.

Основы марксистской лингвистики уже заложены в трудах основоположников марксизма-ленинизма — Маркса, Энгельса, Ленина, а также в работах т. Сталина. Наше дело — от этих основ итти дальше и строить здание марксистского учения о языке, углубляя и расширяя их.

Мы не должны ограничиваться одним изучением языка. «Философы лишь различным образом объясняли мир, дело же заключается в том, чтобы изменить его», говорил Маркс [2].

Язык не только отражает классовую диференциацию в обществе, он является орудием классовой борьбы и социалистического строительства. Устное и письменное слово играет огромную рачь в агитации и пропаганде. При этом важны не только мысли, выраженные в слове, но и способ их выражения, важно не только что сказать, но и как сказать.

В будущем коммунистическом обществе все национальные культуры должны слиться в единую культуру с единым мировым языком. Но на данном этапе необходимо развитие национальных культур и национальных языков. "Период диктатуры пролета-
[6]
риата и строительства социализма в СССР есть период расцвета национальных культур, социалистических по содержанию н национальных по форме», — сказал т. Сталин на XVI съезде. — «Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявив все свои потенции (возможности), чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком»! В нашем Союзе много народностей, не имеющих еще письменности. Между тем «только при условии развития национальных культур можно будет приобщить по-настоящему отсталые национальности к делу социалистического строительства»[3].

Перед нами — большие задачи. Надо помочь отсталым народам, не имеющим письменности, выработать ее, так как без письменности невозможно культурное строительство. Этого мало. Языки отсталых народностей (юкагиров, чукчей и т. д.) относительно бедны и примитивны, они отражают уже пройденные ушедшими вперед национальностями общественные отношения и примитивную технику производства. В них просто нет слов для отражения новых общественно-политических понятий, предметов техники, явлений нового быта. Надо обогатить словарь этих народностей, чтобы они могли принять участие в строительстве социализма наравне с народами более высокой культуры.

А с языками — русским, украинским, белорусским, грузинским, и т. п. — тоже предстоит большая работа. Нужно сделать язык газеты, технической и сельскохозяйственной книги понятным для широких масс, организовать язык стенгазеты, речь рабочего оратора, что они как можно лучше воздействовали на читателя и слушателя, привлечь массы к разработке пролетарского литературного языка, так как литературный язык — язык господствующего класса, а ведущим классом в СССР является пролетариат.

Надо ликвидировать неграмотность, так как культурный подъем невозможен в стране, в которой большинство населения неграмотно, а «задача подъема культуры, — как говорил Ленин, — одна из самых очередных». Но только ликвидировать неграмотность недостаточно : «Надо добиться, чтобы умение читать и писать служило повышению культуры, чтобы крестьянин получил возможность применять это умение читать и писать к улучшению своего хозяйства и своего государства». В разрешении всех этих практических задач должно помочь марксистско-ленинское языкознание.

Индоевропеистика как буржуазное учение о языке

Старое учение о языке — продукт буржуазной науки, — которое в наши дни господствует в капиталистических странах, а порой преподносится и нашим студентам с кафедр советских вузов, возникло на грани XVIII и XIX вв. Все расширяющиеся колониальные захваты важнейших европейских держав приводят к тому, что европейцы знакомятся с рядом восточных языков. Изучая язык Индии, европейцы не могли не обратить внимания на поразительные сходства, которые обнаруживаются между индийскими языками и многими европейскими. Прежде всего было замечено очевидное сходство и не только в отдельных словах, но и в грамматических формах, между санскритом — древнеиндийским священным языком[4]— и древними европейскими языками — латинским и греческим. Англичанин Джонс первый высказал мысль, что эти языки (т. е. латинский, греческий и санскритский) потому так похожи друг на друга, что все происходят от одного и того же языка, ныне уже не существующего. Несколько позднее эту мысль развил и обосновал немецкий ученый Франц Бопп. Трудами Боппа и других ученых были заложены в начале XIX в. основы науки о языке. Установлено было сходство между большинством европейских языков (французским, немецким, английским, русским и т. д.) и некоторыми азиатскими — иранскими (персидским, осетинским на Кавказе) и индийскими. Сходство объяснялось тем, что все эти языки произошли некогда от одного языка, который в настоящее время уже не существует. Все эти языки объединяются как бы в одно семейство с общим предком — праязыком. Семейство это было названо индоевропейским ввиду того, что большинство языков, принадлежащих к нему, находится в Европе, а вне Европы наиболее значительными являются индийские языки.

Методы, которые были выработаны на материале этих индоевропейских языков, применялись затем и к изучению других групп языков. Также устанавливали сходство между отдельными языками, также объединяли эти языки в семейства и утверждали, что сходство этих языков объясняется тем, что они произошли от одного языка, ныне уже не существующего. Таким семейством стало угрофинское, к которому принадлежат многие языки народов СССР
[8]
(например языки карел, коми, вогулов на Оби, мордвы и др.), а также некоторые за рубежом: финский, эстонский, венгерский.

Индоевропеистами называли первоначально ученых, работавших на материале индоевропейских языков. Теперь же индоевропеистами называют таких ученых, которые хотя работают и по другим языкам, но применяют в своей работе те методы, которые были выработаны впервые на материале индоевропейских языков; индоевропеистикой же называют определенную языковедную школу — старое, буржуазное учение о языке.

Индоевропеисты собрали большой фактический материал по отдельным языкам как в их современном состоянии, так и на протяжении их истории (если у этих языков остались старые письменные памятники) и установили большое сходство между отдельными словами и грамматическими формами у языков, принадлежащих к одному семейству.

Возьмем хотя бы индоевропейские языки. Мать по-древнеиндийски будет mata [мата], по-древнегречески — meter [метер], по-латински — mater [матер], по-немецки — Mutter [муттер]. Сходство поразительное. Чем оно объясняется? Индоевропеисты объясняют его тем, что некогда, примерно за несколько тысячелетий до нашей эры, существовал так называемый индоевропейский пранарод (народ - предок всех народов, говорящих ныне на индоевропейских языках), который занимал небольшую сравнительно территорию и говорил на одном индоевропейском праязыке. Потом, вследствие каких-то причин, народ этот распался на отдельные части и разошелся по всей Европе и частично по Азии. Эти отдельные части утратили связь между собой, языки их стали развиваться самостоятельно и с течением времени удалились друг от друга.

Рассматривая язык в его истории, представители старого учения обычно отмечают лишь, что вот в такое-то время в языке произошли такие-то изменения. Но почему эти изменения произошли именно в данный момент и почему именно эти изменения, а не другие, их мало интересует. Обычно они рассматривают язык как нечто самодовлеющее, развивающееся по своим внутренним законам независимо от общественно-экономического развития коллектива, говорящего на данном языке. Исследуя язык, они сосредоточивают свое внимание главным образом на внешней стороне его — на звуках, они ведут длинные споры по поводу того, действительно ли в таком-то языке в
[9]
такое-то время такой-то звук перешел в другой звук, или по поводу того, какой звуковой состав был у индоевропейского праязыка, забывая, что главное в языке — содержание, значение слова и что звуки языка сами по себе вне слов, имеющих значение, не существуют. В философском отношении для представителей старого учения характерен ползучий эмпиризм, простое собирание фактов почти без всяких попыток обобщения и объяснения, сводящееся в конце концов к идеализму. Явления языка в большинстве объясняются с точки зрения психических процессов, притом процессов психики индивидуальной, и забывается, что эта психика в свою очередь социально обусловлена.

И наконец еще одно: наука всегда партийна, она всегда выражает интересы того класса, каким она создана. Старое учение о языке, созданное буржуазными учеными, выражает интересы буржуазии, оправдывая колониальные захваты и угнетенне одних национальностей другими. Согласно индоевропейской теории языки объединяются в семейства, происходящие от одного общего языка. Между семействами (например между индоевропейским и угрофинским) — непроходимая пропасть. Эта пропасть отделяет народы «высокой» культуры (например индоевропейские), созданные для господства, от народов «низкой» культуры (например китайцы или африканские негры), созданные для повиновения. И представители старого учения о языке занимаются главным образом языками народов высокой культуры, имеющих памятники письменности, восходящие к весьма отдаленным временам.

Накопив огромный фактический материал и выдвинув гипотезы, указанные выше, индоевропеистика достигла наконец такого момента, что дальше ей нечего было делать, достигнуто было все, чего можно было достичь, пользуясь старыми методами. Нет уже надежды открыть что-нибудь существенное. Остается лишь собирать мелкие факты. Такое положение обрекает индоевропеистику на загнивание.

Кризис, переживаемый в наши дни буржуазным языкознанием, сознается почти всеми лингвистами. Есть попытки выйти из этого кризиса путем привлечения нового не использованного до сих пор материала (мало исследованных колониальных языков) или путем отыскания новых методов. Пытаются вскрытъ причины языковых изменений, вводят общественнвй момент в их объяснение, но стройной картины социальной обусловленности языкового развития индоевропеисты дать не в силах. Язык по мнению представителей этого течения изменяется под воздействием
[10]
многих, равноправных по отношению друг к другу факторов. Тут и социальные факторы — деление общества на классы, смешение народов и языков в результате переселения, хотя само по себе смешение вне той общественно-экономической обстановки, в которой оно протекает, ничего решительно не объясняет. Тут и биологический фактор — изменение языка как следствие изменения человеческого организма; разновидность биологического объяснения — так называемая теория поколений, которой между прочим придерживаются представители французской социологической школы, например Мейэ: изменения в языке зависят от того, что новое поколение — дети — не вполне точно воспринимают на слух речь старого поколения — отцов — и когда воспроизводят эту речь, то вносят в нее свои, на первый взгляд неощутимые изменения, из которых с течением времени слагаются заметные сдвиги. Есть попытки перекинуть мост через пропасть, отделяющую друг от друга отдельные семьи языков. Отмечаются сходства в словах и частично в грамматических формах между индоевропейскими и семитскими языками (т. е. древнееврейским, арабским и др.), между индоевропейскими и угрофинскими и т. д. Есть попытки даже увязать между собой все языки мира (такую попытку сделал недавно умерший итальянский ученый Тромбетти).

Некоторые ученые выступают с критикой отдельных положений старого учения (некоторые например возражают против происхождения многих языков от одного праязыка). Но все эти попытки, идущие вразброд, частично противоречащие друг другу и отражающие метания городской мелкой буржуазии эпохи империализма, не в силах создать условий, которые вывели бы языкознание из переживаемого им кризиса.

Развитие теоретических воззрений Н. Я. Марра.

Таково было положение дел в науке о языке, когда на сцену выступил Н. Я. Марр — творец яфетической теории. Чтобы понять эту теорию, надо знать историю развития его теоретических воззрений. Теории не сваливаются с неба, и теория Марра развивалась и формировалась в недрах старого учения о языке задолго до того, как выделилась из этого учения в качестве его оппозиции. Научная деятельность Марра началась с работы над армянскими и грузинскими древностями (письменные памятники, раскопки). Положение дел в так называемом клас-
[11]
сическом востоковедении, т. е. в науке, занимающейся изучением культуры и письменности древних восточных языков (а в этой области первоначально и работал Марр), было еще хуже, чем в индоевропеистике. Там хоть назревало сознание кризиса, а здесь целиком господствовали рутина и мертвая буква.

Сорок с лишком лет назад Марр, в то время еще студент восточного факультета Петербургского университета, напечатал в грузинской газете «Иверия» заметку об отношении грузинского языка к другим языкам. Он высказал предположение (на основании сходства в корнях слов и грамматических формах) о близости грузинского языка к семитским (т. е. древнееврейскому, сирийскому и др.). Эту близость Марр на ранней стадии своего научного развития объяснял так, как было принято в старом учении — происхождением грузинского языка, с одной стороны, и семитских языков, с другой, от одного общего праязыка.

Мысль о родстве грузинского языка с семитским Марр более подробно развил и обосновал в 1908 г. в своей книге «Основные таблицы к грамматике древнегрузинского языка». Он объединил языки Кавказа — грузинский, мегрельский с чанским, или лазским, и сванским — в одну группу языков, происходящую от одного общего праязыка. Эту группу он назвал яфетической. Яфетическая группа в целом связана узами родства с семитскими языками, т. е. праяфетический и прасемитский языки произошли в свою очередь от общего праязыка. Термин яфетический был взят от имени Яфет (так звали третьего сына библейского Ноя) на том основании, что по другим сыновьям Ноя уже были названы семейства языков (семитские — по Симу или Сему, хамитские — по Хаму), а Яфет остался без потомства. Родство между семитскими языками и хамитскими (к ним относится древнеегипетский, современный абиссинский и некоторые другие) уже считается доказанным в индоевропейской лингвистике. Присоединяя к ним яфетическую ветвь, Марр установил единое семито-хамито-яфетическое семейство, которое он и предлагал назвать ноэтическим в честь библейского Ноя — отца Сима, Хама и Яфета.

Яфетическая теория потому и получила такое название, что первым материалом, который она исследовала, были языки яфетической группы.

Исследуя яфетические языки, Марр обнаружил две ветви — спирантную (т. е. придыхательную) и сибиллянтную (т. е. свистящую). Последняя в свою очередь распадается па свистящую и шипящую группы. Смысл этого деления в
[12]
том, что в одних и тех же словах в спирантной ветви будет гортанный звук, в свистящей группе — свистящий (например с, ц, дз), а в шипящей — шипящий (например ш, ч, дж). Примеры: грузинское u-toda [у-цода] — «позвал» (свистящая группа), мегрельское tan-apa [чан-апа] — «звать» (шипящая группа), грузинское qal [кал] — «женщина» (спирантная группа), s-dal [с-дзал] — «невестка», буквально «женщина дома» (свистящая группа). Тогда же Марр обнаружил, что среди яфетических языков есть скрещенные, т. е. такие, в которых есть элементы различных групп (и свистящей, и шипящей, и спирантной). Таким скрещенным языком является например сванский, в котором есть элементы и спирантной ветви и шипящей группы сибилляптной ветви.

Исследуя армянский язык, который все ученые считали индоевропейским, Марр нашел, что и он является не чистым языком, а скрещенным, что индоевропейским он стал позднее, когда в Армению вторглись индоевропейцы и покорили исконных жителей, говоривших на яфетическом языке, причем кое-что из этого древнего яфетического языка сохранилось и в теперешнем армянском языке. Наконец в число яфетических языков Марр зачислил языки древнеэламский, халдский (в Армении) и шумерский (язык, на котором говорили обитатели Месопотамии между Тигром и Евфратом за несколько тысячелетий до нашей эры).

Причина первоначальной близости (или даже единства) языков, а затем их расхождения, смена одних языков другими у Марра на данном этапе развития его теории по существу не отличается от тех причин, которые выдвигались представителями старого учения о языке. Эти причины — движение племен и вытеснение ими других племен на иные территории. В известный период на Кавказ и в Малую Азию вторглись племена, говорящие на индоевропейских языках, они разбили первоначальное единство семитских и яфетических племен, отделили яфетидов от семитов и изгнали их из первоначальной их родины — передней (западной) Азии, затем ворвались в Армению, покорили ее исконное население и дали ему свой индоевропейский язык.

Связь яфетических языков с семитскими вывела Марра за пределы Кавказа, новые связи влекут его все дальше, в круг его интересов вступает Месопотамия, берега и острова Средиземного моря. В течение многих лет после этого он изучает языки Кавказа, Малой Азии и берегов Средиземного моря, причем не ограничивается изучением одних языков, но привлекает к рассмотрению все, что может пролить свет на историю пародов ныне
[13]
существующих и существовавших ранее в этом районе: памятники материальной культуры — развалины зданий и предметы обихода, памятники письменности и сказания, уцелевшие с доисторических времен.

Культура Средиземного моря достигла высокой степени развития раньше чем где бы то ни было на земном шаре. Наиболее древняя из известных письменностей — египетская — возникла также на берегах Средиземного моря. Такому раннему развитию способствовала географическая среда. И на редком участке земного шара можно наблюдать такие крупные и сложные смены языков и народов на протяжении истории, как здесь — в бассейне Средиземного моря.

Народы исторического периода, сыгравшие наибольшую роль в экономике и культуре Средиземного моря, в языковом отношении принадлежали к двум группам — индоевропейской и семитской (турки, не принадлежащие ни к той, ни к другой, появились позднее). По северному берегу — преимущественно индоевропейские: греческий на Балканском полуострове, на островах Эгейского моря и в Малой Азии (частью сохранился там и до настоящего времени), латинский и близкие к нему языки — на Аппенинском полуострове (их потомками являются ныне итальянский, французский и испанский языки). На южном берегу — семито-хамитские, — египетский, финикийский — (в юго-восточном углу Средиземного моря) и др. Но помимо них вокруг Средиземного же моря мы находим остатки каких-то других языков — не семитских и не индоевропейских. Некоторые из этих остатков сохранились и до наших дней. На Балканском полуострове и на островах Эгейского моря до греков существовал народ высокой культуры, который вел оживленную торговлю с Египтом. От него остались грандиозные развалины и письмена, которые до сих пор не прочитаны. На Аппенинском полуострове на заре истории наряду с племенами, говорившими на латинском языке и близких к нему, существовали этруски, также обладавшие высокой культурой (памятники ее дошли до нас) и говорившие на языке, не имевшем ничего общею с индоевропейским. В горах Пиренейского полуострова до наших дней сохранились баски, язык которых совершенно не похож на язык соседящих с ними индоевропейцев — испанцев.

Исследуя эти языки, как живые, современные (например баскский), так и мертвые, ныне исчезнувшие (например этрусский), Марр нашел, что они находятся в тесном родстве с яфетическими языкам Кавказа. Анализируя словарь индоевропейских и семито-
[14]
хамитских народов, населявших берега Средиземного моря в исторические эпохи, исследуя географические названия этого района, т. е. названия рек, островов, городов и т. д., он нашел много слов и названий яфетического происхождения. На основании этого Марр заключил, что в доисторические времена берега Средиземного моря были сплошь заселены народами, говорившими на языках, близких к яфетическим языкам Кавказа. Позднее в область Средиземного моря вторглись племена, говорившие на индоевропейских и семито-хамитских языках. Под их натиском исчезли яфетические языки, от которых в историческую эпоху сохранились лишь скудные остатки в виде этрусского языка (на заре истории) и басского (в наши дни).

Октябрьская революция повлекла за собою коренную перестройку не только экономики и общественной жизни, но и науки, поскольку наука является надстройкой и отражает в своем развитии развитие базиса. Диалектический материализм — философия пролетариата, являющегося в СССР правящим классом, — ложится в основу всех наук. Октябрьская революция создала предпосылки и для превращения яфетической теории в общее учение о языке.

Итог исследованиям последнего из периодов, изложенных в этой главе, подводит книга Марра «Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в создании средиземноморской культуры», вышедшая в 1923 г.

На этом этапе Марр еще не разрывает со старым учением. Смена языков обусловлена движением племен и народов. А почему племена находятся в движении, сталкиваются, почему они побеждают других, почему побежденные усваивают язык победителей, на это ответа нет. Но ведь и индоевропеистика не считала, что племена, выселившиеся с прародины, приходят куда-то на пустое место, и индоевропеисты ставили вопрос о языковой подпочве, о тех языках, которые предшествовали языкам исторического периода. Этрусским и басским языками европейские ученые занижались и до Марра, а некоторые из них и до Марра высказывались за кавказское происхождение этих языков.

Правда, Марру уже и в этот период приходится бороться со старым языковедением, но эта борьба не идет дальше той борьбы, которую ведут против ортодоксального языкознания представители левого крыла буржуазной науки. Ведь ортодоксальные последователи старого учения считают смелой фантазией даже мысль
[15]
о яфетической подпочве областей, ныне занятых индоевропейцами. Новое у Марра в это время — главным образом материал.

И все-таки уже теперь в яфетической теории намечается переход на новый этап, на котором она в значительной мере вырвалась из пелен старого учения и выступила как его оппозиция уже в методе, а не в материале.

Индоевропеистика, подразделив все языки на замкнутые семейства, отграниченные друг от друга непроходимой пропастью, тем самым отказалась рассматривать язык в его диалектическом движении и переходе от старой формы к новой, качественно от нее отличной. Различия в пределах каждого семейства сводятся к чисто количественным различиям. Отдельные периоды в развитии одного и того же языка, праязык любого семейства и современные языки того же семейства, качественно друг от друга не отличаются. Поясним на примере.

Языков на земле очень много, и они обладают весьма различной структурой во всех отношениях — в звуках, в грамматике, в словаре. Если мы рассматриваем все языки с точки зрения грамматического строя, можно наметить три основные типа, под которые подойдут почти все языки.

Первый тип — аморфный (т. е. бесформенный); в языках этого типа слова не имеют грамматической формы, у них нет ни падежей, ни родов, ни чисел, ни лиц. Части речи не различаются. Одно и то же слово может обозначать и предмет и действие в зависимости от того, какое оно место занимает во фразе (все равно, как если бы у нас в русском языке выражались одним словом глагол ходить и существительное ходьба). К таким языкам принадлежат китайский, сиамский и некоторые другие.

Другой тип — агглютинативный (в буквальном переводе — приклеивающий). В нем есть грамматические формы, которые образуются посредством присоединения к основе слова суффиксов (или окончаний) и префиксов (или приставок), подобно тому как и в русском. Языки этого типа отличаются от русского (и от других языков такого же типа, как русский) тем, что основа слова не изменяется (в русском языке основа может изменяться; именительный падеж сон, родительный сна, т. е. основа будет уже сн, а не сон), а кроме того тем, что каждый суффикс или префикс имеет только одно значение, тогда как в русском он может иметь несколько, например в форме именительного падежа множественного числа столы окончание -ы обозначает одновременно и именительный падеж и множественное число. В агглютинативных
[16]
же языках, например в языке Коми (у нас, в Северном крае), ыж — «овца», родительный падеж единственного числа — ыж-лöн (черточкой отделяем суффикс от основы). Именительный падеж множественного числа ыж-jас — «овцы», родительный падеж множественного числа ыж-jас-лöн — «овец». Для того чтобы обозначить родительный падеж множественного числа, надо присоединить два суффикса, так как суффикс -jас - обозначает только число, но не падеж, а суффикс –лöн- — только падеж (и для единственного числа и для множественного). К таким языкам кроме языка Коми принадлежат финский, эстонский, венгерский, турецкий и др.

Третий тип — флективный (т. е. склоняющий). К нему принадлежат русский, немецкий и другие индоевропейские языки. В этих языках основа может меняться, а каждый суффикс или префикс может иметь по нескольку значений одновременно.

Для краткости мы не будем сейчас говорить о языках, занимающих различные переходные ступени между этими основными типами (например семитские языки образуют переходную ступень между агглютинативными и флективными).

С точки зрения старого учения о языке каждое из семейств, объединенных узами родства, принадлежит обычно к какому-нибудь одному из этих типов, например все индоевропейские языки являются флективными и флективным же был индоевропейский праязык. Угрофинские и турецкие языки — все агглютинативные и т. д. Аморфный, агглютинативный и флективный строй каждый относительно двух других образует особое качество. Языковые семьи оторваны друг от друга. Развитие языка возможно лишь в пределах одного типа, одного качества. Язык агглютинативного строя никогда не придет к качественно отличному от него флективному строю.

Марра сам материал толкает к совершенно иному решению. В поле зрения исследователя находятся многочисленные, различные по структуре языки. Здесь и флективные, и агглютинативные, и переходные между ними, и даже такие, которые заключают в себе элементы аморфного строя. И все эти языки как-то связаны между собой. Одни языки исчезают, но на их месте являются другие, эти другие включают в себя некоторые элементы языков предшественников и не только в словаре, но и в грамматических формах. И все это приводит Марра к отказу от взгляда на язык как на однокачественную систему, подверженную лишь количественным изменениям, к рассмотрению его в развитии и переходе от одной системы к другой, качественно отличной от предыдущей.
[17]
Общий путь развития грамматического строя языка рисуется Марру таким: сначала аморфный тип, потом агглютинативный, наконец флективный как высшая форма. Таким образом каждый из этих типов не существует сам по себе в изоляции, но является определенной стадией в общем движении языка. Все наши грамматические формы не извечны. Они возникают на определенном этапе развития. «В первобытные эпохи, — говорит Марр, — не существовало различных частей речи, не было наиболее отвлеченной из них — глагола»[5]. Глаголы развились из существительных. Например глагол имеет — грузинское а-ку-с [а-ки-з] в зародыше — «у него жир», жир — в значении «избыток», «много» и т. д. Наши служебные слова, не имеющие самостоятельного значения (предлоги, союзы), развились из самостоятельных слов, обозначавших предметы: лицо, лоб, глаз, нос, рука, бок, впоследствии они стали обозначать: «вперед», «в присутствии», «через» и т. д[6].

Марр изучал не только язык. Наряду с языками Средиземного моря он исследовал материальную культуру народов, говоривших на этих языках, их историю, быт, сказания. Но и материальная культура, быт, сказания (так же как язык) являются надстройками, зависящими в конечном счете от экономики. И опять-таки сам материал привел Марра к новому взгляду на движение языка как на развитие, обусловленное сменой общественных формаций, так как он не мог не заметить, что различные типы языка, как и различные формы материальной культуры (постройки, предметы обихода и т. д.), отражают различный общественный строй. В упомянутой уже мною книге о третьем этническом элементе Марр говорит об отражении родового строя в префиксах и суффиксах, свойственных языкам агглютинативного типа. Такой взгляд на язык вплотную подводит нас к новому этапу в развитии яфетической теории, с которого собственно и начинается новое учение о языке.

В 1924 г. в докладах Академии наук появилось коротенькое сообщение Марра, в котором он утверждает, что не существует какой-то обособленной семьи индоевропейских языков, происходящих от одного языка-предка, на котором говорит кахой-то пранарод, обитавший на какой-то прародине. Народы Средиземного моря, говорившие на индоевропейских языках в начале исторического периода и позднее, ниоткуда не приходили и не вытесняли
[18]
какие-то племена, обитавшие здесь до их прихода. Они (т. е. индоевропейцы) — прямые потомки исконного населения. Индоевропейские языки — это только новая ступень в развитии тех же доиндо-европейских (яфетических) языков, причем эта новая ступень была достигнута в результате изменения общественного строя, а это изменение в свою очередь обусловлено развитием техники производства — открытием металлов. Яфетические языки, на которых народы Средиземного моря говорили в доиндоевропейский период, также не являются языками каких-то особых племен, но представляют собой лишь определенную стадию в развитии языка.

Но вместо понятия языковой семьи выдвигается понятие определенного типа, находящегося на известной стадии развития, которая в свою очередь обусловлена общественно-экономическим развитием.

В последующие два года (1924—1926) Марр вовлекает в сферу своего рассмотрения все новые и новые языки и увязывает их, не смущаясь дальностью расстояния (например связи абхазско-перуанские). Яфетическая теория вырастает в учение о языкев мировом масштабе.

Глава IV. Яфетическая теория как общее учение о языке

От конкретного языкового материала Марр стихийно подошел к мысли о языке как о надстройке. Родство языков (точнее — их близость) вытекает не из родства по крови и не из происхождения от общего порядка, а «из объединения в хозяйственной жизни»[7]. «Различные семьи языков... это семьи хозяйственно-общественно-народившихся типов, возникавших в процессе сложения и развития общественного хозяйства» [8]. Сходство отдельных языков объясняется таким образом тем, что языки эти или проходят одну и ту же стадию хозяйственно-общественного развития, или же скрещением их на почве определенных экономических связей.

Увязывая между собой все языки мира и строя новое учение о языке в мировом масштабе, Марр не мог не притти к идее единства глоттогонического процесса (глоттогония — происхождение языка), т. е. к идее, что все языки земного шара развиваются по одним и тем же законам, проходят в своем развитии
[19]
одни и те же стадии, хотя и в разные исторические эпохи, представляют собой лишь различные звенья одного и того же процесса. Языковая система по Марру находится в постоянном движении, развитии. Она все время меняется и на определенном этапе своего изменения переходит в другую систему, качественно отличную от предыдущей. Но «каждая новая система сохраняет яркие следы или переживания изжитой системы», а наряду с этим «каждая система несет в себе возможность превращения своего в новую систему». Каждая система — недоношенная или потенциальная в отношении последующей[9]. Переход совершается скачками: «Процесс развития имеет узловые созидательные стоянки... Эти стоянки лишь поворотные или революционные этапы. Они взрывают устоявшуюся среду и открывают новые пути»[10].

На новом этапе своего развития Марр не только поставил «такие вопросы, которые никогда не ставились или не решались старым учением о языке»[11], но и выступил с открытой борьбой против него, разоблачая идеализм и формализм его взглядов и вскрывая его классовые корни. Об индоевропеистах, изучающих лишь языковые факты (и часто даже не реальные факты, а предполагаемые факты праязыка) без учета хозяйственного и общественного строя, он говорит: «Отрешенная от увязки с живым окружением, их теория соответствует оторванности идеологии господствующих классов от мировоззрений культурно отставших трудящихся слоев своего же европейского мира»[12]. «Старое учение о языке своими качествами обязано в конечном счете породившей его целиком буржуазной идеологии».

Нужно подчеркнуть также интернациоиалистичность учения Марра: все языки по его мнению едины в своем развитии, языки современных высококультурных англичан и французов некогда были такими же, как языки угнетаемых ими негров Африки. Как нет замкнутых языковых семейств, так нет и народов «высокой» и «низкой» по своей природе культуры. И для выяснения общих законов развития языка даже большую пользу может оказать изучение этих примитивных языков (негров, малайцев и т. д.), чем высоко развитых индоевропейских.

Рассматривая язык в его развитии, Марр должен был подвергнуть рассмотрению и исходный пункт его развития, т. е. происхождение языка. Индоевропеистика последнего времени проблему происхождения отбрасывала как ненаучную и не разрешимую без привлечения других наук, а потому и подлежащую ведению этих «других» наук. У Марра происхождение языка — одна из центральных проблем его учения.

Язык возникает вместе с обществом как необходимое орудие общения. Но общение может осуществляться различными способами. Не только посредством звуковой речи, но и посредством жестов, письменных знаков и т. д. В науке о языке языком в широком смысле слова называется всякое средство общения, а не только звуковой язык. Поэтому говорят о языке жестов, о языке письменных знаков и т. д.

Язык жестов играет большую роль и в наши дни. Редкий человек сможет говорить, не поясняя своих слов жестами. Объясняя кому-нибудь дорогу, мы постоянно говорим: «Сначала иди прямо (махнем рукой), пройдешь тот дом (ткнем пальцем), заверни налево» (махнем рукой налево). А если мы обратимся к народам, стоящим на низкой ступени хозяйственного и общественного развития, то увидим, что у них жесты играют еще большую роль, чем у нас. Часто эти народы (например американские индейцы) обладают высоко развитым языком жестов, способным передавать весьма сложные понятия, причем многие племена, не будучи в состоянии говорить друг с другом вследствие различия языков, в своих сношениях прибегают к языке жестов, объединяющему гораздо большее количество племен, чем язык ззуковой.

По Марру звуковой речью человечество овладело уже на сравнительно высокой ступени общественного и хозяйственного развития. Человек в сравнении с окружающим животным миром обладал мощным орудием — рукою, и рука на ранней стадии являлась также орудием общения. Появлению звуковой речи предшествовал длительный период исключительного существования линейной речи (так Марр называет язык жестов). Жесты могли сопровождаться чисто рефлекторными, бессознательно вырывавшимися звуками, подобными сигнальным крикам животных. Но конечно такие неосмысленные звуки не могут называться речью. «Природа человеческой речи иная (чем звуков, издаваемых жи-
[21]
вотным) и не из звуковой техники берет она свое начало»[13], — пишет Марр.

К мысли о том, что языком жестов человечество пользовалось задолго до того, как начало говорить, Марр пришел на основании анализа слов, обозначающих «речь, «говорить» и т. д. Эти слова некогда обозначали (особенно легко это можно показать на более примитивных языках) «указывать», «показывать» и другие тому подобные действия, производимые рукой, а не голосом.

Например в грузинском языке глагол u-toda [у-цода] означает, с одной стороны, «протянул ему», «преподнес ему», а с другой стороны — также «назвал его». Этот глагол происходит от существительного tod [цод], перешедшего в tot [тот], обозначающего «руку» или «лапу». Первоначально, когда звуковая речь еще мало была в ходу, «указал на него» (т. е. сделал на него знак рукой) значило то же, что позднее «назвал его» (голосом).

Человеческая звуковая речь по Марру возникла в процессе магического действия. Магия — это действия, основанные на вере в то, что человек может воздействовать на природу или на другого человека, не приходя с ними в непосредственное соприкосновение. Вера в магию сильно распространена среди народов, стоящих на низкой ступени общественного и культурного развития. Так, у этих народов считается возможным убить человека на расстоянии с помощью известного магического действия. Мышление первобытного человека качественно отлично от современного. Первобытный человек причинную связь явлений воспринимает иначе, чем мы. Для него охота была удачна не потому, что он проявил достаточную ловкость и сообразительность, а потому что от совершил перед охотой определенное магическое действие (заклинание, жертвоприношение). Весь мир населен таинственными силами, которые присущи всем предметам и неотделимы от них. Эти силы воздействуют на природу и человека, и человек в свою очередь может воздействовать на них. Магическое воздействие в первобытном обществе имело целью вызвать определенное явление, имеющее хозяйственное значение (урожай, удачную охоту). Это действие, по Марру, состояло в коллективных ритмических движениях, сопровождающихся пением, вначале (когда еще не было языка в нашем смысле) бессловесным. Из этого-то бессловесного пения и развилась звуковая речь. При этом в творчестве речи принимал участие не весь коллектив в целом, а опре-
[22]
деленный, уже выделившийся в это время из остальной массы, господствующий класс магов, или шаманов, стоявших во главе производственной деятельности коллектива. На первых порах звуковая речь была исключительным достоянием этого господствующего класса магов. Масса оставалась еще без звуковой речи, ей было достаточно иметь линейную речь (т. е. жесты). «Она была так же неграмотна по звуковой речи, как у нас в XX в. есть неграмотные по письменности. Язык звуковой распространялся так же или так же имели интерес не распространять его, как не распространяли грамотность»[14].

Вначале существовали четыре звуковых сочетания (сал, бер, йон, рош), которые первоначально ничего не значили. Затем они стали первыми словами. При этом вначале они обозначали предметы магического, культового значения, а лишь позднее стали применяться к предметам из других областей. Эти четыре первоначальных звуковых сочетания, видоизменяясь в дальнейшем развитии, легли в основу всех слов всех языков мира. «В лексическом составе какого бы то ни было языка, — говорит Марр, — нет слова, содержащего что-либо сверх четырех элементов» [15].

На магическое происхождение языка указывают по мнению Марра многочисленные факты из жизни народов, стоящих на низкой ступени развития. У некоторых диких или полудиких племен существуют особые тайные языки, недоступные всем членам коллектива, находящиеся в распоряжении определенной группы (жрецов, шаманов, взрослых мужчин и т. д.). У некоторых австралийских племен вдовам в течение определенного срока запрещается пользоваться звуковой речью. Они должны в этот период разговаривать только жестами. Это указывает на то, что язык может быть использован в религиозно-магических целях и что языком звуковым, как чем-то священным, нельзя пользоваться всегда, при всяких обстоятельствах. Наконец семантический анализ слов (т. е. анализ по значению) показывает нам, что некогда одни и те же слова обозначали и «говорить», и «петь», и «заклинать».

Таково происхождение языка по Марру. Можем ли мы принять его? Марр прав, когда утверждает, что «человеческое слово в источнике — акт осознанного, а не аффекционного (т. е. бессознательного) действия»[16] и что человеческая речь качественно отлична от бессознательно издаваемых звуковых сигналов животных.
[23]
Но мы не можем согласиться с утверждением, что в уже сравнительно развитом обществе, обладавшем сравнительно высокой техникой производства, в течение долгого времени люди исключительно пользовались жестами, а не звуковой речью. «Развитие труда, — говорит Энгельс, — по необходимости содействовало более тесному сплочению общества... формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе орган, неразвитая гортань обезьяны преобразовывалась медленно, но неуклонно, путем постепенно усиливаемых модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим». Как видим по Энгельсу язык возник на самой ранней стадии общественного развития, и это был именно звуковой язык. Да и странно было бы, если бы общественный человек, почувствовавший потребность что-то сказать сотоварищам, не воспользовался арсеналом звуков, которые уже были у него в употреблении, но как бессознательные сигналы (призыв на помощь, к половому акту и т. д.). У Марра звуковая речь является внезапно, как бы сваливаясь с неба в процессе «магического» действия. Появление не подготовлено предшествующим развитием. Перед нами — скачок, но не диалектический, а метафизический, так как он не подготовлен предшествующим развитием. Но конечно звуковая речь и жесты в своем возникновении и развитии были тесно связаны, и в первобытном обществе жесты несомненно имели большее значение, чем у нас.

По Энгельсу язык развился в процессе труда: «Объяснение развития языка из процесса труда и вместе с ним является единственно верным»[17]. По Марру язык разбился в процессе магического действия. Правда, он говорит о «труд-магическом действии» и считает, что на ранней стадии производительный труд и магическое действие строго не различались. Магия была тем же производством.

Для первобытного человека урожай получался не только потому или, точнее, не столько потому, что зерно было брошено в разрыхленную землю, но потому, что при этом были совершены известные магические действия (пляска, пение, заклинание).

Действительно, в первобытных обществах (например у австралийских дикарей, полинезийцев, негров Африки и т. д.) магия играет большую роль. Она оказывает влияние и на язык. Слову
[24]
приписывается магическая роль. Словом (заклинанием) можно убить врага или вызвать удачную охоту. На вере в сверхъестественную магическую силу слова основаны многочисленные словесные запреты: например у многих охотничьих народов нельзя произносить название зверя, за которым охотятся, так как он может услышать и рассердиться. Название заменяется новым словом. У колдунов, жрецов, магов есть свой тайный язык.

Но надо иметь в виду, что магические представления как надстройка возникли и развились на определенной ступени общественно-экономического развития. Возникнув, эта надстройка конечно воздействует и на язык, так как все надстройки находятся в постоянном взаимодействии. Однако совершенно немыслимо, чтобы она во времени предшествовала языку.

Ставя происхождение языка в зависимость от магии — явления вторичного, надстроечного порядка, Марр встает на идеалистическую позицию, поскольку непосредственной причиной возникновения языка считает сознание (магическое восприятие мира), а не бытие (реальное общественно-экономическое развитие), тогда как «не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание».

По Марксу и Энгельсу «сознание никогда не может быть не чем иным, как только осознанным бытием, а бытие людей — это реальный процесс их жизни. Если во всей идеологии люди и их отношения кажутся поставленными на голову, как в какой-нибудь камер-обскуре, то это также вытекает из исторического процесса их жизни, подобно тому как обратное изображение предметов на сетчатке вытекает из непосредственного физического процесса их жизни»[18]. «Сознание является, разумеется, прежде всего сознаннем ближайшей чувственной обстановки и сознанием органической связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего себя сознавать индивида»[19]. Из этих указаний Маркса и Энгельса следует, что первое, что воспринимал человек («начинающий себя сознавать индивид») на заре своего существования был именно реальный мир, реальная обстановка (сознание прежде всего — сознание «ближайшей чувственной обстановки»). И лишь позднее, на определенной ступени своего развития, человек пришел к новому осмыслению своего отношения к миру. Магические представления возникают на определенной ступени общественно-хозяйственного развития, и мы никак не можем согласить-
[25]
ся, что они совершенно вытесняют иные представления о реальном мире, что первобытный человек не мог провести грани между миром реальным и воображаемым.

Впрочем и последователи Марра под влиянием критики бывшей группы «Языкфронт» вынуждены были признать, что магии в яфетидологии отведена слишком большая роль в происхождении звуковой речи[20].

Нельзя согласиться и с тем, что в создании звукового языка принимал участие только господствующий класс, а не все общество в целом. Классовая диференциация не могла произойти так рано (в доязыковый период). Впрочем по вопросу о времени классовой диференциации у самого Марра нет ясности. В некоторых работах он говорит о наличии звукового языка в доклассовом обществе, в эпоху первобытного коммунизма[21]. Само понятие класса у Марра не соответствует марксистскому пониманию класса.

«Классами, — говорит Ленин, — называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, следовательно по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают»[22]. Маги, жрецы, шаманы выделяются в первобытном обществе в особую профессиональную группу в эпоху начавшегося разделения труда, но эта группа никоим образом не может считаться классом, поскольку она возникает в доклассовом обществе и поскольку она не занимает исключительного положения (по сравнению с остальными членами общины) в отношении к средствам производства.

И еще один вопрос — о месте возникновения языка. Индоевропеисты для каждой семьи языков предполагали «прародину», место, откуда вышли все языки этой семьи. В частности для индоевропейских языков эта прародина последнее время предполагалась где-то в средней Европе. Тромбетти, попытавшийся на основе индоевропеистских принципов, увязать все языки мира, предположил прародину общечеловеческого праязыка в Индии. Марр подвергает (и вполне справедливо) критике идею какой бы то ни было прародины. «Возникает сомнение, — говорит он, — в полез-
[26]
ности искать особых центров зарождения, когда везде происходило одно и то же»[23]. Иными словами: язык возникает везде. Нет особых географических центров его возникновения. И тем не менее сам же Марр утверждает, что родиной звуковой речи человечества является Средиземноморье. Здесь — наиболее высоко развитые языки древнего мира (латинский, греческий). Отходя от Средиземного моря, языки как бы окоченевают в своем развитии — чем дальше, тем они ближе к первобытному состоянию[24]. С этим тоже трудно согласиться. Язык должен был возникать везде, где только появлялось человеческое общество, где только человек начинал создавать орудия.

В основе всех языков по Марру лежат, как мы уже говорили, четыре звуковых сочетания, или, как их называет сам Марр, элемента: сал, бер, йон, рош. Взяв любое слово любого языка, мы можем вскрыть в нем какие-нибудь из этих элементов (а иногда к все четыре сразу), правда, в несколько измененном виде. Значение слова и его структура постоянно меняются. Два самостоятельные слова могут слиться в одно с новым значением. Такие явления постоянно происходят в языке на наших глазах. Взять хотя бы такие слова, как севооборот, водонапорный. Два слова сев и оборот слились в одно с новым значением. Также и другие два слова вода и напирать — водонапорный. От одного слова может быть образовано другое посредством присоединения суффиксов или префиксов. Например от слова колхоз можно образовать прилагательное колхозный посредством присоединения суффикса -н- и окончания -ый.

Изменение как структуры слова, так и его значения отмечали и представители старого учения о языке. Исследуя словарный состав современных и древнеписьменных языков, они вскрывали слова, давшие начало этому современному или исторически засвидетельствованному составу, и устанавливали родственные отношения между отдельными словами по их происхождению. Материалом для сопоставления служили слова различных языков (по большей части принадлежащих к одному семейству) или одного языка,
[27]
в различные периоды его существования, близкие по созвучию и по значению. Сопоставление проверялось путем анализа звуковых соответствий между сопоставляемыми словами.

В индоевропейской лингвистике была детально разработана система соответствий между звуками различных языков, принадлежащих к одной и той же группе, а также между звуками различных периодов жизни одного языка. Сопоставляемые слова должны были удовлетворять этим нормам. Приведем пример. Сравнивается греческое слово pater [патер] и древнеиндийское pitar [питар]. То и другое слово обозначает «отец». Звуки не тождественны. Но в известных случаях, как установлено, греческое а соответствует древнеиндийскому i (предполагается, что оба эти звука произошли из праиндоевропейского доопределенного звука, который условно обозначается через э), греческое же е всегда соответствует древнеиндийскому а, которое, как предполагается, образовалось из праиндоевропейского е. На основании этого доказывается, что оба слова родственны, т. е., что оба они произошли от одного и того же слова праиндоевропейского языка. Слово это звучало «pэter» и обозначало «отец». Необходимо отметить, что при подобных сопоставлениях индоевропеисты сосредоточивают внимание главный образом на точности звукосоответствий, т. е. на внешней звуковой оболочке слова, значение же остается в стороне.

Марр подходит к изучению структуры слова иначе. Прежде всего он подвергает сравнению слова не только так называемых «родственных» языков, поскольку марровская теория на ее современном этапе ставит и разрешает проблемы языкознания в мировом масштабе, увязывая между собой все языки мира. Затем он считает сложными словами не только такие, состав которых ясен с первого раза (например севооборот, водонапорный и т. д.), но и такие, которые как будто никак не могут быть разложены на составные части. В составе таких слов он вскрывает слова, некогда бывшие самостоятельными, но теперь переставшие быть таковыми. Такие самостоятельные в прошлом слова он вскрывает и в суффиксах, префиксах и окончаниях. Любое из слов любого языка может быть разложено на составные части, с учетом в первую очередь изменения значения слова в зависимости от общественно-экономических условий. Конечным результатом анализа являются четыре элемента, образующие все слова всех языков мира.

Приведем несколько примеров. Марр берет слово Волга (название реки). Казалось бы, в нем нельзя вскрыть никаких составных частей. Но Марр разлагает его на части Вол +га и счи-
[28]
тает, что полным названием было Бол + гар (в и б по законам марровских звуковых соответствий могут переходить друг в друга; р в конце слова и в конце слога может исчезать, как оно и исчезло в слове Волга). Это слово было названием племени. В древности на берегах Волги действительно жило племя волжских болгар. Гар (или гхар) на яфетических языках означает «дитя». Это слово часто встречается в сочетании названий народов. Вспомним, что существует спирантная и сибиллянтная ветви, причем эти ветви можно вскрыть вовсе не в одних яфетических языках, но и во всех языках мира. Если в спирантной ветви — у нас гортанный звук, то в свистящей группе сибиллянтной ветви будет свистящий. Плавные р и л, по Марру, могут переходить друг в друга. Поэтому вместо гар, если мы поведем анализ дальше, у нас явится сал, т. е. один из элементов. Первая же часть слова бол — видоизмененное бер.

Еще один пример: «разум» армянское hantar [ханчар]. В слове вскрывается два первоначальных слова: хан + чар, причем каждое из них обозначает «рука». От слова хан происходит армянский глагол han-el [хан-ел] — «извлекать» (т. е. действовать рукой). В связи со второй частью чар стоит армянское кар — «сила» (спирантная разновидность). Почему слово, которое вначале обозначало «рука», стало потом обозначать «разум» — вполне понятно. От слова рука происходит слово ловкость (вначале речь идет именно о физической ловкости), отсюда находчивость, изобретательность и наконец разум. В человеческом языке прежде всего находит свое выражение конкретное, вещественное, а потом уже названия таких неосязаемых явлений, как разум. Представление о разуме есть явление надстроечного порядка, поскольку оно появляется на определенной ступени общественного развития, когда возникает вера в душу и в особые духовные свойства человека. Анализируя выделенные части han-tar [хан—чар] до конца, мы придем к элементам ион и сал.

Свой метод Марр назвал палеонтологическим. Палеонтология — наука о древних формах органической жизни, т. е. об ископаемых животных и растениях. Давая своему методу такое название, Марр хотел сказать, что как палеонтология, вскрывая пласты за пластами, находит в земле чем глубже, тем все более примитивные формы ныне уже не существующих организмов, так и он, вскрывая в языке напластования различных эпох, восстанавливает первоначальные формы и значения. При этом конечно Марр старается учитывать всю реальную обстановку, в которой существовало иссле-
[29]
дуемое им слово, все общественные и хозяйственные условия, вызывавшие изменения в его значении или внешнем виде. Так например, доказывая, что в различных языках исконно родственны названия хлеба и дуба, он на основе данных истории материальной культуры устанавливает, что в доземледельческий период для человеческого коллектива дуб имел то же хозяйственное значение, что позднее хлеб, так как люди питались желудями с дуба.

Но что это за элементы и почему их четыре? Почему четыре, Марр не может ответить. Он просто эмпирически отыскал их во всех исследованных им словах самых различных языков от басского до китайского и от готтентотского до якутского.

К этим элементам (первоначально в количестве 7—5) Марр пришел еще на этапе, предшествовавшем превращению яфетической теории в общее учение о языке. В то время он считал их племенными названиями, т. е. названиями основных яфетических племен обитавших в древности вокруг Средиземного моря (а вокруг него в древности как раз жили яфетиды). В различных племенных названиях действительно можно найти эти элементы. Элемент сал в названии фессалийцев (фес + сал) — одного из древнегреческих племен на Балканском полуострове. Элемент бер — в названии иберов (и + бер), населявших в древности Испанию, и берберов (бер + бер), до сего времени живущих в Северной Африке. Элемент йон — в названии ионийцев (иониец) — древнегреческого племени в Малой Азии. Элемент рош — правда, в несколько измененном виде, в названии этрусков (эт + руск) — древних обитателей Италии.

Каждый из элементов вначале был названием племени, точнее тотема племени. Тотем — покровитель первобытного коллектива, чаще животное (волк, медведь, ястреб и т. д.), реже растение (дуб, сосна и т. д.), еще реже какое-нибудь явление природы (облако и т. п.). Тотемизм — почитание тотема — представляет собой особый период в развитии религиозных верований, обусловленный хозяйственным и общественным укладом данного коллектива. Племенные названия и связанные с ними названия тотемов использовались обычно в измененном несколько виде в качестве названий мест, гор, морей, населенных пунктов. Поэтому по берегам Средиземного моря можно отыскать много местностей, в названиях которых вскрываются вышеуказанные элементы. Эти же названия могут быть использованы для образозания таких слов как добрый, злой и т. д., т. е. для слов, обозначающих различные положительные и отрицательные свойства.

[30]
Позднее, когда Марр пришел к убеждению, что язык возник ранее появления племен, он говорит об элементах как об элементах, а не как о племенных названиях. В роли племенных названии элементы представляют собой позднейшее их использование.

Как отнеслись к элементам? Прежде всего, несмотря на нередко приводимые Марром соображения из области материальнои культуры и общественного строя, отыскание этих элементов имеет в значительной мере формалистический характер. Все эти сложные системы звуковых соответствий (о них мы еще будем говорить дальше), переходы одних звуков в другие, на основании анализа которых только и вскрываются первичные элементы, мало отличаются по существу от звуковых сопоставлений индоевропеистов.

Многих может убедить Марр в правоте своих взглядов тем, что эти элементы он действительно вскрывает во всех словах всех языков мира. Но в том-то и дело, что элементы эти так подобраны и введены такие звуковые соответствия и переходы, что заранее можно сказать: какое бы слово мы ни взяли, оно может быть разложено на марровские элементы. Число звуков во всех языках ограничено. Все они могут быть разбиты на группы по способу их образования (по тем органам, которые участвуют в произношении). Есть губные (п, б, в, ф), есть носовые (м, н) и т. д. У Марра в каждой группе звуков допускаются довольно свободные изменения без каких бы то ни было причин. Так вместо б может явиться и п и в, одним словом любая губная, Возможны переходы и между различными по способу образования звуками, например между к и с (один — спирантной, другой — сибиллянтной ветви). Все губные звуки могут быть сведены к звуку б в составе элемента бер. Все зубные и гортанные звуки могут быть сведены к звуку с в элементе сал и т. д. Свободно можно обращаться и с гласными. Элемент бер может являться также в форме бор, бур и т. д. Принимая во внимание все эти правила звуковых переходов, из любого слова можно получить эти элементы.

Наконец гипотеза четырех элементов уничтожает самую идею движения, языка: как бы далеко ни ушел язык в своем развитии, в нем неизбежно остаются все те же элементы, иными словами, язык претерпевает в своем развитии лишь количественные изменения, а качество его остается все то же. Закономерности высшего порядка, каковыми являются современные языки высоко развитого общества, сводятся к закономерностям низшего порядка, — к элементам; иными словами, проблема развития языка решается не
[31]
диалектически, а механистически. И неясно даже, зачем еще работать и анализировать, раз заранее известно, что в любом, даже еще не изученом, языке мы вскроем все те же неизбежные сал, бер, ион, рош. Кроме того исключительное пользование палеонтологическим методом мешает Марру понять специфические особенности языков современности. Ведь то, что в любом современном слове мы можем отыскать один или несколько из четырех элементов, ничего не дает нам для понимания закономерностей современного языка. Если бы эти элементы когда-нибудь и существовали, они настолько уже видоизменились и утратили свой первоначальный вид, что теперь (это смело можно утверждать) не должны играть никакой роли в развитии языка.

Перестраивая учение о языке, подводя под него материалистическую базу, следовало бы начинать не с далекого прошлого, о котором у нас нет почти никаких данных. Только изучив современность, мы поймем прошлое. Маркс начал свою работу не с первобытного коммунизма, а с анализа высокоразвитого современного ему капиталистического общества. Вряд ли он достиг бы тех же результатов, если бы начал с первобытного коммунизму или с родового строя и закономерности этих периодов перенес бы на капиталистическое общество. В третьем томе «Капитала» Маркс предостерегает от рассмотрения капиталистического способа производства в сельском хозяйстве и соответствующей ему формы земельной собственности не как исторических, а как вечных категорий. Категории общественной жизни мы всегда должны рассматривать как исторические категории, присущие именно данному типу общества. Иными словами, мы не имеем никакого права сводить закономерности развитого общества целиком к закономерностям предшествующих формаций. Марр своими четырьмя элементами, вскрываемыми во всех словах всех языков, нарушает этот принцип марксизма. Кроме того он идет в своем исследовании не от современности, а от древнейших палеонтологических времен. На нем тяготеет традиция старых филологов-востоковедов, зарывавшихся в седую древность в поисках происхождения слов.

В различных обществах в зависимости от местных условий с различной скоростью протекает развитие производительных сил, с различной скоростью идет смена общественных формаций. В эпоху
[32]
расцвета капитализма и даже империализма есть страны, не вышедшие еще из феодального и даже родового строя.

Если мы рассмотрим по отдельности все языки мира, то увидим, что они представляют различные стадии развития языка — одни более древние, другие более новые.

Для того чтобы точно определить место, занимаемое данным языком в едином языкотворческом процессе, надо изучить все его стороны — и грамматику, и словарь, и звуковой строй. Эти стороны между собой связаны, так как язык есть нечто единое. Тип китайского языка определяется не только его аморфностью (т. е. бесформенностью), но моносиллабизмом (односложностью слов) и синтетическим строем (отношения между словами не выражаются несамостоятельными словами, например предлогами), отсутствием частей речи, пюлисемантизмом (т. е. тем, что каждое слово многозначно, имеет много значений).

Взгляд на язык как на целостное явление — одно из крупных достижений Марра. Этим положением он порвал с метафизическим методом старого учения о языке, которое и звуки, и словарь, и грамматику рассматривало по отдельности, как нечто самостоятельное, не связывая их между собой. Но рассматривая язык как целостную структуру, нельзя представлять себе связь между различными сторонами языка механистически упрощенно. Нельзя сказать, что вот, если у такого-то языка такой-то грамматический строй, то непременно таким-то должен быть его звуковой состав. Связь между отдельными сторонами языка более сложная.

Развитие всех сторон языка Марр изучает, исходя из взгляда на язык как на надстройку, зависящую в своем движении от базиса. Но каждая надстройка не изолирована, а входит в сложную систему других надстроек, на которые она сама воздействует. Язык в своем развитии зависит от развития мышления, ибо «язык есть реальное сознание» (Маркс), мышление же (а следовательно и язык) обусловлено в своем развитии техникой производства, экономикой и общественными отношениями.

Посмотрим, как представляет себе Марр развитие каждой из сторон языка.

Сравним словарь современного русского (или какого-нибудь западноевропейского) языка и словарь какого-нибудь народа, стоящего на низкой ступени общественного развития, например каких-нибудь жителей Малайского архипелага или чукчей нашего крайнего Севера. Мы увидим, что разница в нем (т. е. в словаре) не только количественная — он отличается от русского не только тем
[33]
что в нем меньше слов, он отличается качественно. Прежде всего этот словарь очень конкретен. В нем нет слов, обозначающих общие понятия. В нем нет слов, обозначающих птицу вообще и дерево вообще, но масса слов для обозначения отдельных видов птиц и различных пород деревьев. В языке этих народностей перед нами вскрывается наше прошлое. Как теперь говорят они, так когда-то говорили наши предки в те времена, когда они были на той ступени общественного и культурного развития, на какой ныне находятся малайцы или американские индейцы.

Первобытный человек мыслит конкретно. Он не может создавать отвлеченные понятия. Окружающий мир воспринимается им как что-то весьма смутное и нерасчлененное. Он выделяет из этого мира и называет то, что близко ему, что имеет для него производственное или общественное значение, не заботясь о том, чтобы объединить в классы однородные предметы.

Для человека важен не предмет, а его значение в производстве и в обществе. Форма предмета может меняться, но раз за ним сохраняется все та же функция, которую он выполняет, название сохраняется. С помощью палеонтологического анализа Марр установил, что слово топор вначале означало не «топор», а «камень». И понятно почему: некогда ту же роль в производстве, что ныне топор, играл камень (люди еще не знали металлов). Но и название топора — камень тоже не первоначально. Еще ственное или общественное значение, не заботясь о том, чтобы производства, которым пользовался человек.

Значение слова постоянно меняется. Многие слова многозначны, имеют по нескольку значений. Из современного языка можно указать хотя бы на слово коса (орудие, часть суши, волосы). В первобытные времена многозначность слов была распространена еще более. Язык в общей сложности, был беднее словами, и одно и то же слово использовалось для различных целей. Но на еще более ранней стадии слова, по Марру, были беззначны (асемантичны). Вначале слова ничего не значили. Они были просто звуковыми сочетаниями, выкрикиваемыми в процессе магического действия (сал, бер, йон, рош). Затем они получили значение, но неустойчивое, обозначали то один, то другой предмет по мере необходимости. Еще позднее значение начало приобретать относительную устойчивость, выделились определенные группы значений, закрепившиеся за данным словом.

Но слово — многозначно. В первобытном сознании, качественно отличном от нашего, могут объединяться такие предметы, которые
[34]
не объединяются в нашем сознании. Так слово, обозначавшее по Марру «небо», первобытным человеком использовано: 1) для «верхнего неба» (неба — в нашем смысле слова), 2) для «среднего неба» (земли) и 3) для «нижнего неба» под нами, т. е. подземного мира, преисподней или моря. Из многозначности слова вытекают все эти так называемые семантические пучки или пучки значений, которым Марр уделяет так много внимания, исследуя, какие именно значения представляют собой пучок. Следы этих пучков (притом одних и тех же) он находит во всех языках мира.

Одним из них является пучок рука, женщина, вода. Следа его в русском языке выразились в словах река, рука, русалка. У этих слов первая часть будет ру-. Исключение составляет ре- в слове река, но ру- зато можно найти в составе близкого по значению слова ручей. Для слова вода у нас теперь употребляется иное слово, но некогда река и вода обозначались одним словом. На это указывает слово русалка, которое первоначально имело значение «женщина-вода». Сочетание -ка- во всех этих словах является суффиксом. Корень -ру-. Он одинаков во всех этих словах потому, что некогда для всех этих понятий употреблялось одно слово (исключение по своему звуковому составу представляет собой ре- в слове река, но звуки могут по известным законам видоизменяться).

Со стороны значения связь между словами женщина и вода объясняется тем, что они являются производительницами (женщина производит детей, без воды не могут произрастать растения).

Слово рука имеет огромное значение как первое орудие производства, поэтому многие первоначальные термины исконно связаны именно с словом рука (мы это видели выше на примере слова топор). Из окружающего мира человек выделяет и называет прежде всего то, что имеет производственное значение. Но у Марра в связи с его теорией магического происхождения языка магия — это то же производство, поэтому у него слово было вначале магическим термином, а затем уже было перенесено на предметы не магического характера. Слова арка, свод, амбар и др. — все эти названия зданий и их частей — имеют исконно значение культового, религиозного характера. Название арки произошло от названия небесного свода и т. п. Взять такие употребительные слова, как названия органов человеческого тела. Они исконно связаны с небом. Слово глаз вначале значило не «глаз», а «светило дня», «солнце» (или еще древнее — «небо») и т. д.

Марр прав: значение слова надо рассматривать в движении,
[35]
нужно учитывать, что отношения между предметом реального мира и словом, обозначающим этот предмет, в первобытном языке иные, чем у нас. Но выводить слова из их магически-культового значения мы не можем, ибо магические слова более позднего происхождения. Также недопустимо исследование слов современного языка только с точки зрения устанавливаемых Марром семантических пучков. Сам Марр признает, что современное сознание качественно отлично от первобытного. Если в первобытном сознании объединялись такие на наш взгляд мало сходные предметы, как вода, женщина, рука или гора, голова, небо, то в современном сознании это объединение (а на его основе и возникли пучки) не имеет места. Между тем в современном языке можно установить свои весьма интересные переходы значений, которые останутся вне нашего внимания, если мы будем рассматривать словарный состав современного языка только со стороны этих доисторических пучков.

Грамматическая структура языка также изменчива. Язык в своем развитии изменяется не только количественно, но в определенный момент переходит из одной грамматической системы в другую, качественно отличную от предыдущей. Индоевропеистика установила три основных типа грамматического строя — аморфный, агглютинативный и флективный.

Почему все языки группируются в эти три типа, индоевропеистика не разъясняет. Марр считает, что каждый из этих типов является продолжением другого, высшей стадией по отношению к нему. Движение языка от одной грамматической системы к другой обусловлено развитием общественных форм. Менялось общество, менялась грамматическая структура. При первобытном коммунизме был аморфный строй речи. Начинается общественное разделение труда, расслоение единого общества на производственно-технические группы, выделяются части речи, несамостоятельные слова (например наши предлоги, которые не имеют значения сами по себе, без этих слов, к которым относятся). Эти слова обращаются затем в суффиксы и префиксы, т. е. окончательно утрачивают самостоятельность. Язык переходит к агглютинативному строю. Наконец возникает «сословное или классовое общество, техническое разделение труда», ему соответствует флективный строй[25].

Все грамматические формы, к которым мы привыкли со школьной скамьи, — род, число, падежи, части речи и т. д. — не существовали вечно. Они образуются в процессе развития общества
[36]
и языка. В русском языке (так же как и в некоторых других, например в немецком) — три рода. Есть языки (например французский), где родов только два — мужской и женский. А есть языки, где слова вообще не различаются по родам. Почему это так, старое учение о языке не в силах было объяснить. По Марру различия в роде не являются чем-то случайным, а отражают определенное общественное развитие. Почему у нас различаются слова по родам? По признаку пола. Но почему по родам различаются и неодушевленные предметы? Почему например нож мужского рода, а ложка — женского? Дело в том, что первоначально род различался вовсе не по половому признаку, а по социальному. Один род обозначал господствующее положение, другой — зависимое. Было время, — говорит Марр, — когда «не было никакого различения — мужчина или женщина. Во главе стоит — и больше ничего»[26]. Различие в количестве родов в разных языках отражает различные стадии общественного развития. Языки, в которых есть только два рода, отражают более древнее состояние, чем те, в которых три рода.

В первобытном обществе был такой период, когда женская часть населения занимала более высокое положение. Эта был период матриархата[27]. Поэтому к женскому роду кроме названия женщины относились наиболее почитаемые предметы, например металлы, которые добывались с трудом и имели большое производственное (а следовательно и религиозное) значение. Исследуя языки бассейна Средиземного моря, Марр нашел, что в них к женскому роду относятся названия металлов, наиболее давно открытых людьми, например медь (железо было открыто позднее). Позднее господствующее положение заняли мужчины. И что же? То слово, которое раньше означало женщину как представителя более высокого класса, теперь начинает обозначать мужчину. В басском языке, очень древнем по своей форме, an-der-e [ан-дер-е] значит «женщина» (у басков и в быту сохранилось много пережитков матриархата), по-гречески же соответствующее слово aner из an-der
[37]
значит «человек», «мужчина». И наиболее почитаемые неодушевленные предметы в период господства мужчины относятся к мужскому роду. Третий род — средний — появляется еще позднее.

Части речи не являются все сразу, но возникают постепенно одни за другими, и в своем возникновении отражают определенное изменение в общественном строе.

Местоимение возникло лишь тогда, когда появилась частная собственность, так как только тогда понадобилось отличать «твое» от «моего».

Мысль о том, что грамматическая структура языка изменчива, что аморфный, агглютинативный и флективный строй представляют собой различные стадии в развитии языка, высказывались и в индоевропеистике (особенно в середине прошлого столетия). Правда, большинство индоевропеистов считают идею такого изменения недоказанной и даже фантастической. Но Марр первый попытался подвести под эту идею материалистическую основу, поставив изменения грамматические в зависимость от смены общественных формаций. Нельзя однако брать в готовом виде именно ту последовательность грамматических систем, какую дала индоевропеистика, так как сама эта последовательность (аморфный, агглютинативный, флективный строй) нуждается в проверке. Нельзя также механически, непосредственно сводить грамматическую структуру языка, как делает это Марр, к общественно-экономической структуре.

Меняется звуковой состав языка, и его изменение также обусловлено развитием общества и производства. Что такое звуки человеческой речи? Воздушные колебания, порожденные различными движениями гортани, языка, губ и других органов полости рта и носа. Казалось бы, — явление чисто физическое. При чем тут социальная обусловленность? Но это — не так. Представители различных классов, различных социальных групп и внутри одного национального языка (например русского) говорят различно. Но различие — не только в словах, которые они употребляют. Достоевский — выразитель идей нарождающейся буржуазии — в «Бесах» так изображает речь писателя Кармавинова — представителя дворянско-аристократического класса: «у него был слишком крикливый голос, несколько даже женственный, прчтом с настоящим дворянским присюсюкиванием». Присюсюкивание, неотчетливое произношение некоторых согласных было свойственно высшему дворянству прошлого века, оно было особым шиком: аристократы щеголяли небрежностью речи, она была отличительным признаком класса, и ее сознательно поддерживали.

[38]
Звуки в различных языках различны- В французском и в польском языках есть гласные о и е, произносящиеся в нос, каких нет в русском языке. В английском языке есть звук средний между гласным у и согласным в, какого тоже нет у нас. А в языках африканских негров или американских индейцев мы найдем такие странные, необычные на наш слух звуки — гортанные, придыхательные, прищелкивающие и т. п., что мы вряд ли сумеем их произнести. Поэтому некоторые путешественники европейцы говорили, что негритянские языки больше похожи на птичьи, чем на человечьи.

Откуда такое разнообразие? Старое учение о языке этого не разъяснило. Марр считает, что каждый из типов звукового строя, так же как и различные типы грамматики и словарного состава языка, отражает определенную ступень общественного развития. На ранней стадии языкового развития преобладают диффузные звуки. Диффузными (сливающимися) звуками называются звуки, сложные по своему образованию. Звуки человеческой речи получаются в результате различных движений органов полости рта и носа. Прижмем кончик языка к передним зубам. Воздух, идущий из гортани, прорывается между языком и зубами. Получается звук т. Если мы язык не прижмем, а только приблизим к зубам, получится уже не т, а с. Это — простые звуки. Но есть звуки, представляющие собою комбинацию из нескольких простых, например ц представляет собой сочетание т и с. В некоторых языках есть еще более сложные, состоящие из трех и более простых (например нечто вроде цх, произносящихся за один прием). Это и есть диффузные звуки. С развитием техники производства и с переходом к более высоким формам общественного строя диффузные звуки отмирают, и звуковая система приобретает более простой вид.

Как изучает звуки индоевропеистика? Разбивая языки на изолированные семьи, индоевропеисты рассматривают изменения звуков от праязыка до современных языков, причем метафизически отрывают звуки от остальных сторон языка, тогда как звуки вне слова ничего не значат. Они устанавливают законы звуковых изменений. Законы эти заключаются в том, что в таком-то языке такой-то звук в такое-то время перешел в другой звук, например е перед твердым согласным в древнерусском языке звучало, как е, а в известный период перешло в о (е), например раньше говорили вел, потом стали говорить вёл. Почему, объяснения нет.

Марр не отметает звуковых законов, но понимает их иначе, чем представители старого учения. «Яфетическая теория не отбрасывает звуковых законов, а разъясняет», — говорит он[28]. Звуковые
[39]
законы он объясняет не физиологически, а социально. «Они возникают на определенной ступени развития звуковой речи»[29]. В русском языке есть слова рука и река, которые Марр считает исконно родственными. Почему в одном случае звук у, а в другом е? Звук е перешел в у в силу каких-то физиологических причин или обратно у перешло в е? Нет. Некогда было две различные социальные группировки: одна — «экала» (говорила на э), другая — «укала» (говорила на у). Эти слова, ныне существующие в том же русском языке, раньше были достоянием разных социальных группировок.

Соответствие е в одних словах у (или о) в других словах вполне закономерно. Но, устанавливая эти закономерности, надо помнить (и Марр обращает на это внимание), что нельзя метафизически отрывать звук от значения слова, звуковые закономерности охватывают не все слова (как это пытались доказать индоевропеисты), а определенный круг слов, как-нибудь объединенных по смыслу (наш пример река и рука — различие е и у нельзя объяснить тем, что они находятся среди различных звуков: в обоих случаях перед гласной стоит звук р, после гласного — звук к, дело в смысловом различии).

Наконец звуковые законы по Марру не изначальны, а возникают на определенной ступени развития. Чем древнее язык (в стадиальном отношении), чем примитивнее техника производства и общественные отношения у коллектива, говорящего на данном языке, тем меньше так называемых звуковых законов, тем менее устойчив звуковой состав языка[30]. Мы уже говорили о спирантной и сибиллянтной ветви. Они характеризуют не только кавказские языки, но элементы той и другой ветви можно вскрыть палеонтологическим методом во всех языках мира. Они представляют собой различные стадии звукового развития языка: спирантная ветвь отражает более древнее состояние, причем собственно звуковые законы свойственны только сибиллянтной ветви [31].

Правильно, что звуковые законы следует рассматривать не как раз навсегда данные, а как находящиеся в становлении. Но Марр не только намечает общий путь звукового развития языка. Он устанавливает схему звуковых соответствий для всех языков. Он устанавливает, какой вид закономерно должен иметь каждый из
[40]
четырех элементов в каждой из ветвей (спирантной, сибиллянтной). И эта схема, применяемая ко всем языкам всех времен, опять-таки уничтожает идею движения языка. При этом надо иметь в виду, что схема была выработана первоначально на материале кавказских языков и затем перенесена на языки всего мира без достаточного учета специфики каждого.

Наконец следует отметить еще одно обстоятельство: Марр неоднократно подчеркивает социальное значение своих звукосоответствий. Так например говоря об «укающей» и «экающей» разновидности, т. е. о произношении одними людьми, звука у, а другими — звука э в одних и тех же словах, он говорит, что различие у и э было связано с социальными различиями, т. е. что были «укающая» и «экающая» социальные группировки. Но в капиталистическом обществе и «укают» и «экают» в различных словах как представители буржуазии — угнетателей, так и представители пролетариата — порабощенных масс. Следовательно социальное различие между «укающими» и «экающими» для капиталистического общества не играет роли. А как было в докапиталистическом обществе? Пока мы этого решить не можем, но во всяком случае этот факт лишний раз показывает, что нельзя подходить к различным общественным формациям с требованием одних и тех же закономерностей.

Можем ли мы согласиться с марровским взглядом на движение языка? Классовое общество приходит на смену доклассовому родовому обществу. В зависимости от новых общественных и экономических отношений изменяется и мышление. Возникает представление о господстве одного класса над другим. Новые отношения требуют своего выражения и в языке. Но значит ли это, что немедленно должна измениться вся структура речи? Нет. Пройдет много времени, прежде чем язык перейдет на новую ступень. Мы не должны забывать, что язык входит в сложную систему надстроек и что он только в конечном счете определяется в своем развитии экономикой, причем надстройки в своем развитии могут отставать (и действительно отстают) от развития базиса.

И даже в будущем, после победы диктатуры пролетариата во всем мире, когда, казалось бы, должны будут исчезнуть все национальные, а с ними и языковые различия, с тем, чтобы все языки слились в единый мировой язык новой структуры, эти национальные и языковые различия сохранятся еще в течение достаточно долгого времени, и в течение достаточно долгого времени структура каждого языка в силу преемственности культуры, в основном останется прежней.

[41]
Марр же схему развития языка в его зависимости от развития общества дает в несколько упрощенном виде: производили люди каменные орудия, был у них родовой строй, говорили на агглютинативных языках. Вдруг открыли металлы — перешли к классовому обществу, заговорили на флективных языках. Такое упрощенное понимание представляет собой непосредственное сведение морфологии языка к морфологии общества. Из этого вытекает и то, что специфические особенности языка как надстройки в зависимости от базиса и других надстроек не определены, а ведь каждая надстройка своеобразна. Такому упрощенному пониманию противоречат и факты: капиталистическая Япония говорит на агглютинативном языке, Китай, тоже ставший на путь капиталистического развития, говорит на языке, образующем переход от аморфного-строя к агглютинативному.

Рассматривая движение языка как мутационный (скачкообразный) процесс, Марр исключительное внимание уделяет узловым точкам, где совершается переход в новое качество, игнорируя периоды количественного накопления. Правда, он сам говорит: «Можно подумать, что процесс развития имеет узловые созидательные стоянки, а между ними прозябание. Но эти стоянки — лишь поворотные или революционные этапы. Они взрывают устоявшуюся среду и открывают новые пути, но творчество — в накоплении»[32]. Однако сам Марр этого творчества в накоплении не показывяет, а интересуется именно узловыми точками.

Сами же скачки в узловых точках у него метафизичны, а не диалектичны, т. е. не подготовлены предшествующим развитием. В двух случаях это особенно ярко: первый — с происхождением языка (см. выше) второй — с будущим единым мировым языком коммунистического общества. С полным основанием Марр утверждает, что «человечество не начинало единым языком, а шло и идет к единству языка всего человечества»[33].

«Будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе несуществовавшей, как будущее хозяйство с его техникой, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура»[34]. Но как, от какой системы совершится переход к этому будущему языку? По Марру, высшей формой развития являются древнеписьменные, классические языки — латинский и гре-
[42]
ческий, процветавшие на берегах Средиземного моря в V — I вв. до нашей эры. Языки более поздние — романские, германские — по типу своему древнее, чем латинский и греческий. На них как бы остановилось развитие, а затем сразу скачок, через две с лишком тысячи лет, к новой системе будущего бесклассового языка.

О закономерностях развития языка на протяжении всего феодального общества, капитализма и эпохи диктатуры пролетариата у Марра ничего не говорится.

Язык, как всякая надстройка, не только пассивно отражает развитие базиса, но и активно воздействует на него, не только отражает классовую диференциацию в обществе, но и является орудием классовой борьбы. На самых ранних ступенях человечества язык играл уже большую роль; от него в известной степени зависела техника производства.

У Марра же роль языка не только как факта, но и как фактора не вскрыта (если не считать самых общих формулировок).

Подводя итог вышесказанному, мы должны признать крупной заслугой яфетической теории рассмотрение всех языков как звеньев единого языкотворческого процесса, проходящих в различные эпохи одни и те же стадии развития в зависимости от смены общественно-экономических формаций, но конкретное решение проблемы единства глоттогонического процесса яфетической теорией требует решительного пересмотра.

Язык как надстройка в своем развитии зависит от развития общества и производства. Смена общественных формаций неизбежно влечет за собой перестройку структуры речи. Марр подтверждает это многочисленными фактами: появилось разделение труда — грамматический строй из аморфного стал агглютинативным, появилась частная собственность — возникли местоимения и т. д. Но развитие общественных форм в свою очередь обусловлено развитием производительных сил, в частности техники производства. Следовательно поворот в технике производства также не может не отразиться на языке. Появление индоевропейских языков Марр как раз и ставит в зависимость от переворота в технике производства: «Индоевропейские языки — это особая ступень, перерождение доиндоевропейских языков, связанное в Средиземноморьи с новыми
[43]
формами производства, открытием металлов, а вследствие этого, переворота в общественности»[35].

Маркс определяет язык как реальное сознание. Отсюда следует, что язык не может изучаться вне связи с мышлением. Мышление в своем развитии зависит от развития общества и техники производства. Смена общественных формаций влечет за собой смену типов мышления, которая выражается в языке. На предшествовавшем этапе своего учения Марр пренебрегал вопросом мышления, но, начиная с 1928 г., проблема отношения мышления и речи встала в центр его внимания.

Мышление первобытного человека, дикаря, не просто менее развито по сравнению с нашим, оно качественно иное, чем наше. Логика, свойственная нашему мышлению, первобытному мышлению чужда. Оно еще не достигло логической ступени, оно — дологическое, как назвал его исследователь первобытных народов Леви-Брюль, один из первых обративший внимание на качественную неоднородность современного и первобытного мышления. Для первобытного человека время в различных местах течет с различной скоростью: человек пошел в соседнюю страну, прожил там три дня, а на родине у него за это время, оказывается, протекло триста лет (как сказка такой сюжет сохранился и у культурных народов, но корни его уходят в седую древность).

И однако это мышление нельзя назвать нелогическим. У него своя логика, своя последовательность, хотя и непоследовательная на наш взгляд. Оно — дологическое, так как еще не достигло ступени логического. Но находясь все время в движении, в изменении, причем движение это зависит от развития техники производства и смены общественных формаций, дологическое мышление на определенной ступени переходит в качественно отличное от него, логическое. Переход мышления в новый тип — диалектический переход. Новое мышление (логическое) возникает в старом (дологическом) как его противоположность. «В порядке раздвоения, — говорит Марр, — новое мышление выделяет из себя старое. Возможно прорастание дологического мышления логическим»[36].

В вопросе о развитии мышления Марр основывается на работах Леви-Брюля. Леви-Брюлю принадлежит так называемый принцип сопричастия, принятый также и Марром. Этот принцип состоит в том, что в сознании первобытного человека все пред-
[44]
меты и явления объединены какой-то таинственной «мистической» (так говорит Леви-Брюль, Марр этого слова не употребляет) связью. Колдун плясал и заклинал дождь. Дождь пошел. Он пошел именно потому, что плясал колдун. Согласно воззрениям некоторых африканских племен существует связь между колдунами и крокодилами. Колдун может войти в крокодила и в виде крокодила напасть на неугодного ему человека. Как осуществляется эта связь, первобытный человек не задумывается. Для первобытного сознания весь окружающий мир является чем-то единым, нерасчлененным, смутным, связанным. Первобытное сознание — диффузное (слитное), как его называет Марр.

Но Марр не только принимает теорию Леви-Брюля, а и критически ее перерабатывает. Леви-Брюль — идеалист, Марр — стремится быть материалистом. По Леви-Брюлю сопричастие иное чем у нас, понимание причин и следствий основано у него на пассивном созерцательном опыте. Первобытный человек смотрит, чувствует, воспринимает, осознает. И только. У Марра человек осознает мир в процессе производства. Перед нами — критерий практики, познание мира в действии, в воздействии на него. Развитие мышления обусловлено производством. Переход дологического мышления в логическое мог совершиться только тогда, когда произошел определенный сдвиг в технике производства и общественной структуре.[37]

Взгляд на развитие мышления как на диалектический процесс, как на процесс качественного перерождения от низших форм к высшим в зависимости от общественно-экономического развития окончательно выбивает почву из-под ног у идеализма и лишает оснований всякие попытки примирить науку с религией. Старое учение о языке рассматривало языковые свойства отделенными друг от друга непроходимой пропастью. Высоко развитая структура индоевропейских языков отражала более высокий тип мышления, который и должен был быть свойственен народам господствующим. В прошлом веке известный лингвист Макс Мюллер, сравнивая название бога в различных индоевропейских языках, пришел к выводу, что уже праиндоевропейцы верили в единого бога.

Но раз развитие мышления представляет собой единый путь от самого первобытного дикаря до наиболее передового представителя современного «цивилизованного мира», мы уже не имеем никакого права говорить, что все эти понятия о боге, об истине, добре и т. д. исконно свойственны человеку. Все эти понятие
[45]
возникают на определенной ступени общественно-экономического развития. Каждой общественной формации свойственно свое представление о существе или существах, управляющих миром. Мы уже знаем, что значение слова меняется. В разные периоды одно и то же слово, лишь немного меняя свой внешний облик, обозначает разные вещи, так как в разные периоды разные вещи имеют одно хозяйственное или общественное значение. Название руки становится названием камня, а затем топора, название дуба или жолудя — названием хлеба. Анализируя названия бога или богов в языках народов высокой культуры, Марр устанавливает, что под этим названием скрываются названия вовсе не столь почитаемых в более позднее время свиней и баранов (слово бог раньше звучало бор-ган, а с этой формой связано слово боран, — так звучало по-древнерусски современное слово баран). Животные, за которыми охотятся, животные, которых разводят, и в настоящее время часто почитаются у племен, стоящих на низшей ступени развития. Они же почитались, надо думать, и у наших предков.

Одной из древнейших форм религии является тотемизм, или почитание каждым племенем своего тотема — покровителя. В своем возникновении тотемизм обусловлен экономически (почитают то животное, которое имело хозяйственное значение для племени, за которым например преимущественно охотились). По Марру, самым древним тотемом, покровителем племени и даже не племени, так как тогда еще не было племен, а определенного коллектива было не животное или растение, а небо. Наиболее древним мировоззрением человечества было так называемое космическое мировоззрение, т. е. вера в чудесную силу неба, солнца, небесных светил, ветра, моря и т. д. Это мировоззрение было свойственно человеку раньше, чем возник язык[38]. Общий ход развития религиозных верований по Марру таков: сначала силы природы, затем животные, наконец боги приобретают человеческий облик. Такой ход развития вызывает возражения. Ведь каждое верование в своем возникновении обусловлено общественно-экономически. Почитание неба, небесных светил и атмосферных явлений обычно относится к более позднему периоду, к тому времени, когда человеческое общество уже перешло к земледельческому или скотоводческому образу жизни. В этот период важно изучать движение небесных светил, чтобы определить время урожая или получения приплода, в это время важно призывать дождь на посев или, напротив, оградить его от
[46]
града. Охотнику же дождь и ветер, равно как и солнце, не страшны и не нужны. И если мы рассмотрим тотемы нынешних первобытных племен, мы увидим, что у них тотемы дождя, облаков и т. п. играют слишком небольшую роль. Сомнительно также, чтобы космическое мировоззрение, вера в таинственные силы природы существовала уже тогда, когда еще не было и языка.

В учении Марра есть опасность: признанием, что человек некогда почитал небо, а потом, как бы забыв о своем первоначальном почитании, стал покланяться животным, растениям и т. д., опять дается в руки оружие идеалистам и церковникам, верящим в то, что человек некогда знал единого бога, затем позабыл его.

Говоря о языке как об орудии классовой борьбы, мы должны решить вопрос о языке класса и об отношении его к национальному языку.

Как рисовали себе это дело представители старого учения о языке? Существуют отдельные национальные языки — русский, французский и др. Все они создались в результате выделения (частью не непосредственного) из общего языка — родоначальника.

Границы языков с течением времени меняются. Почти любая из известных нам областей ныне заселена народами, говорящими не на тех языках, на каких говорили в этих областях даже еще в историческое время. Там, где ныне говорят по-русски (хотя бы в окрестностях Москвы), всего несколько веков назад звучала финская речь. На Балканском полуострове из всех известных ныне народов ранее всех появились греки (мы находим их там еще за десять веков до нашей эры). Но до них там были какие-то другие народы, говорившие на другом языке. На Аппенинском полуострове до итальянцев и их предков — римлян жили этруски и т. д. Как объясняли эту смену языков индоевропеисты?

Они объясняли это так: некогда все индоевропейцы жили на так называемой прародине (в Средней Европе или на юге России). В известный период (за несколько тысячелетий до нашей эры) в силу каких-то причин толпы индоевропейцев двинулись с прародины на запад, восток, юг и север. Они вторглись в области, населенные неиндоевропейскими племенами, завоевали их, и в результате побежденные усвоили язык победителей. От языков исконных обитателей захваченных стран остались лишь географические названия да еще кое-какие жалкие остатки в языке победителей.

[47]
Как относится язык к расе, т. е. к делению людей по биологическим признакам (цвет волос и кожи, рост, форма черепа т. д.)? Считают ли буржуазные ученые индоевропейцев едиными в расовом отношении и прав ли был Марр, когда обвинял в этом представителей старого учения? Конечно индоевропеисты знают, что язык и раса не совпадают, что среди говорящих на одном языке можно найти типы различные в физическом отношении, также можно установить общий физический тип для ряда народов, принадлежащих к различным языковым семействам. Но в работах буржуазных языковедов то и дело проскальзывает мысль, что такое положение вещей — результат позднейших нарушений, что было время, когда раса и язык совпадали, когда люди, говорившие на одном языке, были едины и по своему физическому типу. Да и в самое понятие расы буржуазные ученые вносят большую путаницу. Часто раса определяется не только физическими признаками, но и психическими, культурой, языком. А отсюда возникает возможность говорить не только об индоевропейских языках, но и об индоевропейской расе.

Теория расового единства индоевропейцев укрепляет позиции империалистической идеологии. Индоевропейцы, единые по языку, по культуре, по своим психическим («духовным») свойствам, как бы свыше призваны господствовать. Судьба других народов — им покоряться, быть вечно их рабами.

Основные причины этого господства и порабощения — причины социально-экономического порядка — замазываются, а выпячиваются совершенно несущественные физические и психические признаки.

Что же такое национальный язык и когда он выступает на сцену?

Понятие нации определяется Сталиным в статье «Нация и национальное движение» как «исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, экономической жизни, психического склада, проявляющегося в общности культуры». Общий язык, как видим, является одним из основных признаков нации. По мнению индоевропеистов национальные языки существуют чуть ли не спокон веков. Это неверно, поскольку нация, как мы видим из сталинского определения, является исторически сложившейся категорией.

Национальный язык возникает вместе с идеей нации лишь в эпоху нарождения капиталистической формации в недрах разлагающегося феодального общества. Постепенно племенные языки объединяются в областные (в эпоху феодализма), затем областные в национальные. Русского национального языка до ХVIII в. не
[48]
было (в XVII в. он только начинал складываться). В Москве говорили так, в Новгороде иначе, и не только говорили, по и писали. Был общий литературный язык, но это был чужой церковно-славянский язык, занесенный из Болгарии (так же как в средневековой Европе литературным языком был чужой латинский язык). Восходящая буржуазия выдвигает идею нации как объединяющую идею с целью затушевать все обостряющиеся классовые противоречия внутри государства.

Но в действительности един ли любой национальный язык (русский, французский, немецкий и т. д.)? В обществе, знающем классовую диференциацию, диференциация эта отражается и в языке. Представители различных классов говорят буквально на разных языках, и особенно ярко это сказывается тогда, когда эксплоатируемый класс осознает себя и из класса в себе становится классом для себя. Классовый антагонизм отражается в языке.

Как же подходит Марр к языку нации и класса, к языку и расе? На раннем этапе своего учения он стоит на старых позициях: племена движутся и смешиваются (скрещиваются); у каждого племени свой язык. На последнем этапе он выступил с отрицанием любого языка, как монолита (т. е. чего-то единого, целостного). «Языки все доселе классовые», — говорит он[39], т. е. народ как целое, нация — фикция. Она состоит из классов, и движущая роль в изменении языка принадлежит определенному классу. «Сдвигами человечество обязано не тому или иному народу или племени, а классу»[40]. «При каждой новой исторической смене... революционного порядка речь идет не о всем народе, а о руководящем властном классе, вожаке новотворчества, отнюдь не связанном массово с страной»[41].

Казалось бы утверждения крайне революционные, ставящие учение о языке на новые рельсы в вопросе о классе и нации. Но в действительности это не так. Классы возникают на определенной ступени общественного развития. На определенной ступени доклассовое общество превращается в общество классовое. Задача лингвиста вскрыть, как этот процесс отражается в языке. Надо показать, как выражаются в языке становление классов и борьба их между собой. Но поскольку марровское понимание классов не соответствует марксистскому пониманию и поскольку классы по
[49]
Марру существуют с древнейших времен, ясно, что ни о каком решении этой проблемы не может быть и речи. Если классы существуют так же давно, как язык, конечно нечего и говорить о выражении в языке процесса возникновения классов и классовой борьбы. И, как увидим ниже, Марр и в последний период своей деятельности часто механически переносит на класс признаки, свойственные племенной группировке. Такое перенесение является следствием неверного понимания понятия класс.

Смену языков и изменения в языке представители старого учения часто объясняли переселениями. Марр считает, что переселения не играют решающей роли. Новая культура и новый язык творятся на месте на основе изменившихся общественных отношений, их вовсе не приносит извне какое-нибудь вновь вторгшееся племя. «Достижения греческого языка (как и скульптура, архитектура и т. д.), — говорит Марр, — трудно вопреки всем материалистически обоснуемым данным выводить из какого-либо иного источника кроме творческих сил самой греческой (прегреческой, т. е. догреческой) общественности, получившейся в результате разрешения обострившихся социально-экономических взаимоотношений первонасельников родного края». Языки сменяют друг друга в силу причин общественного порядка, а не потому, что на них говорят народы различных рас. «Различные семьи языков, — говорит Марр, — не представляют собой расово различных образований, это — семьи хозяйственно и общественно народившихся языковых типов»[42]. Исконно была социально-производственная группировка, а потом уже возникло племя — скрещение целого ряда таких группировок[43], а вовсе не явление расового порядка.

В вопросе о языке племени и расы Марр стоит на верной теоретической позиции. Но когда он подходит к конкретному исследованию языка, то часто, даже на последнем этапе своего развития, он отступает от этой позиции и оперирует по-старому племенами, хотя и называет их социально-производительными группировками. В своей книге «Родная речь как могучий рычаг культурного подъема» Марр, говоря о социальных классовых отношениях, отразившихся в языке наших финнов Волжско-камского бассейна, анализируя названия неба и бога в зырянском, вотяцком и марийских языках, приходит к выводу, что в этих языках оставили свои следы четыре социальных группировки. Что это за общество с четырьмя
[50]
социальными группировками или даже с четырьмя классами (он говорит о господствующем классе, общем для вотякоз и зырян, который оставил по себе память в виде названия неба по-зырянски и по-вотяцки)? Так же и в древней Греции. Разбирая имя древнегреческого бога Посейдона, Марр в результате палеонтологического анализа находит в нем все четыре элемента: сал, бер, ион, рош, а отсюда опять-таки делает вывод, что «в греческой классовой речи был вклад четырех социальных группировок»[44].

Ясно, что в обоих случаях мы имеем дело с обычными племенами, которые лишь названы им классами, так как трудно было бы предположить общество с четырьмя классами, да чуть ли еще не в родовом периоде.

Но даже если бы Марр руководствовался марксистским пониманием класса и четко проводил это понимание в своих работах, проблема отношения нации и класса не могла бы считаться решенной, поскольку, как мы видели выше, он считает нацию фикцией, полагая, что в действительности в истории существуют и действуют лишь классы, но не нации. Нация в своем составе не едина — это правда, но она существует как реальная, исторически сложившаяся категория. «Лозунг национальной культуры, — говорил Ленин, — есть буржуазный (а часто и черносотенно-клерикальный) обман. Наш лозунг есть интернациональная культура демократии и всемирного рабочего движения». Но «интернациональная культура — не безнациональна... В каждой национальной культуре есть, хотя и неразвитые, элементы демократической и социалистической культуры, ибо в каждой нации есть трудящаяся и эксплоатируемая масса, условия жизни которой неизбежно порождают идеологию демократическую и социалистическую. Но в каждой нации есть также культура буржуазная (а в большинстве еще черносотенная и клерикальная) — и притом не в виде только элементов, а в виде господствующей культуры. Поэтому национальная культура вообще есть культура помещиков, попов, буржуазии»[45]. «Национальная культура буржуазии есть факт», — говорит Ленин дальше. И основываясь на этих его указаниях, мы никоим образом не можем считать себя вправе выбросить нацию за борт нашего исследования, оставив лишь классы. 0ткинуть самоопределение наций и поставить самоопределение трудящихся — совершенно неправильно», — говорил Ленин на VIII съезде РКП. «Такая постановка вопроса
[51]
не считается с тем, с какими трудностями, каким извилистым путем идет диференциация внутри наций». Вскрыть закономерности развития национального языка в его классовой дифференциации внутри нации — одна из важных задач марксистского языкознания.

Подведем итог методологическим положениям Марра. Своим представлением о языке как о надстройке в ее движении, о зависимости языковых фактов от общественно-экономической среды он стремится подойти в известной степени к позициям диалектического материализма. И тем не менее яфетическую теорию никоим образом нельзя считать диалектико-материалистическим учением о языке, поскольку она заключает в себе ряд формалистических, механистических и прямо идеалистических моментов.

Формализм Марра выражается в операциях с четырьмя пресловутыми сал, бер, ион, рош по определенной весьма сложной системе звуковых соответствий.

Механицизм выражается в непосредственном сведении языковых явлений к общественным и экономическим отношениям, а то и прямо к технике производства. Между тем отношения между мышлением, обществом и языком значительно сложнее. Если бы новый общественный строй неизбежно требовал нового языкового строя, то как объяснить, что финские народы, в XIII в. уже достигшие феодализма, т. е. классового общества, говорили тем не менее на агллютинирующих языках, свойственных родовому строю, или что китайцы, уже давно вышедшие из первобытного коммунизма, говорят на языке переходном от аморфного строя к агглютинативному. Палеонтологического метода ни в какой мере нельзя отрицать. Он дает нам возможность проникнуть в седую древность языка. Но исключительное пользование палеонтологическим методом опять-таки приводит к механицизму: язык рассматривается как сумма пережитков, как сумма напластований различных пройденных эпох, тогда как язык в каждый момент своего существования есть нечто целое, а не простая сумма входящих в него элементов. Наличие все тех же четырех элементов во всех словах всех языков мира противоречит идее движения и качественного изменения языка. Отношение между языком как надстройкой и базисом по Марру односторонне: надстройка в своем движении зависит от базиса, но сама на него не воздействует.

Большинство недостатков яфетической теории под давлением
[52]
критики признали в настоящее время и самые горячие ее сторонники. Так Аптекарь и Быковский в своей брошюре «Положение на лингвистическом фронте», вышедшей в 1931 г., говорят: «К числу основных методологических ошибок и недочетов в работах яфетической теории необходимо в первую очередь отнести: смутное представление о сущности понятия социально-экономической формации; недоучет специфических особенностей закономерности развития в доклассовом и классовом обществе и в связи с этим признание наличия социальной диференциации на самых ранних ступенях истории общества и пользование термином общественный класс в применении к доклассовой формации; неразработанность общих проблем диалектики языка в поздних социально-экономических формациях, недостаточно четкое проведение точки зрения монизма (т. е. единства. — П.К.) при объяснении происхождения звуковой речи, в частности переоценка роли значения первобытной магии; аналогичная ошибка при объяснении происхождения искусства (некритическое отношение к гипотезам академика Веселовского); неясное представление о сущности тотемизма» и т. д. (разрядка моя.— П.К.).

Идеализм отчетливо выступает в теории происхождения языка из магического действия, а также в нечетком понимании класса. Метафизически в некоторых случаях понимает Марр и скачки (именно в вопросе о происхождении языка и в вопросе о будущем мировом языке).

Отбрасывая старое учение в целом, Марр некритически воспринимает отдельные моменты его. Он прямо повторяет (только подводя под нее материалистическую базу) теорию Шлейхера о грамматическом развитии языка. Эта же теория была выдвинута еще в середине прошлого века и за время своего существования встретила много обоснованных возражений.

Мы же должны критически решить проблему буржуазного наследства путем основательной проработки его и принять из него то, что окажется ценным для нас.

Глава XI. Марр и практика языкового строительства

Быстро меняется язык в наши дни. Революционные сдвиги, перестройка общественных отношений, реконструкция техники производства не могут не отразиться на языке. Входят в оборот новые слова, возникают новые формы, разрушаются старые формы,
[53]
слова приобретают новое значение. Давно ли стали известны (и именно в том значении, как теперь) слова ударничество, соцсоревнование, буксир, сквозная бригада, обезличка и т. д.? Наша очередная задача — изучить язык современности, язык революции и не только русский, но и все языки нашего Союза, так как в национальных языках послереволюционного периода происходят не меньшие сдвиги, чем в русском. Изучая язык современности, мы должны планово строить его. Язык — оружие классовой борьбы, и мы должны отточить это оружие, сделать его наиболее действенным и надежным нашим помощником в деле социалистического строительства. Надо сделать язык нашей газеты таким, чтобы он был понятен и доступен широким массам, развить язык рабкора, селькора, рабочего и колхозного оратора. У нас много отсталых национальностей, не имеющих даже письменности. Надо создать ее для них, так как «только при условии развития национальных культур можно будет приобщить (их) по-настоящему... к делу социалистического строительства»[46]. Но надо помнить, что расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране «необходим для слияния их (т. е. культур) в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт»[47]. Одним из средств этого перехода к будущему единому языку является интернационализация терминологии — общественно-политической, технической, сельскохозяйственной, научной — как для русского языка, так и для национальных, и этим надо заняться немедленно.

Как же подходит Марр к разрешению насущных задач современности? «Современный строй, — говорит он, — выдвинул значение каждого языка как орудия пропаганды, как средства массовой общественной работы независимо от его исторических заслуг, независимо от его культурных достижений, часто вопреки его наличной неприспособленности для такой задачи».

Каждый язык должен служить задачам культурной революции. «Для производства такой культурной революции — говорит Марр, — необходимо не только быть знатоком языка, как он есть, но знать и то, как язык сделался тем, что он есть, как бы он ни был несовершенен, значит как он возник и развивался и следовательно как он может стать тем, чем он общественно должен
[54]
быть»[48]. Следовательно чего требует Марр? Язык надо знать не только в его современном состоянии, но и в его возникновении и развитии, в его истории и доистории, надо искать в нем пережитков, надо исследовать его палеонтологическим методом. И сейчас же вслед за этим заявлением, в той же «Родной речи», Марр погружается в бездны доистории. А революция? А практика? Отражением революции в языке, изучением языка революционного периода Марр не занимается совершенно. Что же касается практики, то единственное, что сделал Марр, это создал так называемый аналитический алфавит, впервые примененный им к абхазскому языку. Этот алфавит построен на анализе звуков преимущественно яфетических языков. Одним из основных принципов этого алфавита является то, что звуки, заключающие в себе общие элементы, обозначаются сходно. Например зубной звук т обозначается посредством латинского t. Если к т присоединится свистящий элемент с, т. е. звук будет уже не т, а ц (тс), то он обозначается также (через t, но с точкой над ним — t). Если же присоединится шипящий элемент (ш), т. е. получится звук ч (тш), он обозначается через t, но с точкой под ним — t). В яфетических языках есть и более сложные звуки. Они изображаются более сложными знаками (комбинация из трех и более). Аналитическим этот алфавит называется потому, что он как бы анализирует звуки на составные части, и все эти части обозначает в особых знаках.

Этот алфавит Марр пытался применить к изображению звуков любого языка, в частности русского. Однако эта попытка не может считаться удачной: в алфавите детально разработаны особые обозначения для таких типов, звуков, которые существенны только для яфетических языков, в других же языках развиты иные звуки.

Но этого мало: аналитический алфавит оказался мало пригодным практически даже для абхазского языка, для которого он и был создан. Он слишком сложен для запоминания, плохо воспринимается при чтении и совсем не подходит к условиям печатного производства. Вот как характеризовал марровский алфавит абхазский представитель т. Дзидзари на II пленуме Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита в 1928 г.: «В... транскрипции (изображении) Марра использована сложная система надстрочных и подстрочных знаков (точек, птичек, хвостиков, кружков и пр.), при этом надстрочные и подстрочные знаки иногда располагаются в два этажа... Из общего числа букв — 62—
[55]
теперешнего алфавита 36 букв образуется из всего-навсего шести основных латинских букв путем присоединения вышеуказанных точек и других значков... В рукописном письме внестрочные знаки путаются между строками, так что читающий не может сразу определить, куда именно относятся точки — к верхней строке или к нижней». Сами абхазцы этим абхазским алфавитом не пользуются.

Заслугой Марра является то, что он пробудил интерес к проблемам языкового строительства в теоретическом языкознании и поставил в порядок дня вопросы языковой практики. Но его собственные попытки подойти к разрешению этих вопросов оказались неудачными. И причина неудачи опять-таки — исключительное пользование палеонтологическим методом, который заслоняет насущные задачи современности. Ведь так называемый аналитический алфавит — это не что иное, как перенесенная в практику научнофонетическая транскрипция, созданная Марром на основе исторического анализа звуков яфетических языков.

Теория Марра как протест против традиционного буржуазного языкознания является подлинным порождением Октябрьской эпохи. Сам Марр, хотя и рос в процессе работы в направлении к диалектическому материализму, но не дал диалектико-материалистических работ в области языкознания. К материализму он шел стихийно — от материала. Его теория сохранила в себе много пережитков метафизических, механистических, формалистических, идеалистических. Но значит ли это, что яфетическая теория должна быть нами отвергнута в целом? Никоим образом. Многое в ней заслуживает того, чтобы войти, выражаясь словами М. Н. Покровского, «в железный инвентарь марксистского миропонимания».

Что именно? Прежде всего конкретизация понимания языка как надстройки, зависящей в своем движении от общественно-экономического развития и от развития техники производства, конкретизация взгляда на это движение как на процесс, протекающий путем скачкообразного перехода от одной системы к другой, качественно отличной от предыдущей, рассмотрение мышления на ряде материалов не как данного раз навсегда, а в движении, в становлении, в развитии от дочеловеческого состояния к человеческому, наконец — резкая беспощадная критика индоевропеистики.

Марр в своем развитии прошел много этапов. И с каждым этапом он рос методологически. Надо надеяться, что и теперешний этап не последний, что он будет расти к марксизму.

СНОСКИ

[1] Энгельс, Диалектика природы, отдел «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны».

[2] Маркс. Тезисы о Фейербахе.

[3] Сталин, Отчет на XVI съезде партии.

[4] Язык богослужений играл в Индии роль, близкую к той, какую некогда у нас играл церковно-слянянский язык.

[5] Марр. По этапам развития яфетической теории, стр. 64.

[6] Там же, стр. 62.

[7] Марр, Роль и значение изучения нацменьшинств, журнал «Краеведение», 1927, № 1.

[8] Марр, Чуваши-яфетиды на Волге, стр. 1.

[9] Марр, Яфетическая теория, § 22.

[10] Там же, § 29.ы

[11] Марр, Родная речь как могучий рычаг культурного подъема, стр. 55-56.

[12] Там же, стр. 65.

[13] М а рр, Яфетическая теория.

[14] Марр, К вопросу об историческом процессе, стр. 48.

[15] Марр, Яфетическая теория, Введение, стр. 7.

[16] Марр, Языковедение и материализм, стр. 50-51.

[17] Энгельс, Роль труда и процессе очеловечения обезьяны.

[18] «Архив Маркса и Энгельса», т. I. стр. 220-221.

[19] Та м же.

[20] Аптекарь и Быковский, Положение на лингвистическом фронте, стр. 24-25.

[21] «Экономическое содержание народничества».

[22] Например «Актуальные проблемы и очередные задачи яфетической теории», стр. 23-24.

[23] Марр, Яфетическая теория, § 31, Актуальные проблемы, стр. 14.

[24] Марр, Абхазоведение и абхазцы, Восточный сб. Публичной б-ки стр. 190.

[25] Марр, Актуальные проблемы, стр. 23-24.

[26] «К вопросу об историческом процессе», стр. 46.

[27] М а т р и а р х а т о м называется определенная ступень в развитии семейных отношений. В период группового брака было такое время, когда родство признавалось лишь по женской линии, так как отец детей был в точности неизвестен. С таким положением вещей были связаны определенные правовые отношения, дававшие преимущество женской линии (например в наследовании). Во времени матриархат предшествовал патриархату, т. е. той эпохе, когда уже был известен отец. Пережитки матриархата до сих пор сохранились в быту у отдельных народов.

[28] Марр. Родная речь, стр. 25-26.

[29] Марр Родная речь стр. 26.

[30] Марр. Яфетическая теория, § 41.

[31] Марр, Язык и письмо, стр. 2-3.

[32] Марр. Яфетическая теория, § 29.

[33] Там же, § 3.

[34] Там же.

[35] Марр. Актуальные проблемы, стр. 23.

[36] Марр. Языковедение и материализм, стр. 21.

[37] Марр, Языковедение и материализм, стр. 21.

[38] Марр, Язык и письмо, стр. 16—17.

[39] Марр, К вопросу об историческом процессе, стр. 43.

[40] Там же. стр. 12

[41] Там же. стр. 25.

[42] Марр, Чуваши-яфетиды, стр. 48.

[43] Там же, стр. 15.

[44] Марр, К вопросу об историческом процессе, стр. 12.

[45] Ленин. Критические заметки по национальному вопросу.

[46] Сталин, Отчет на XVI съезде.

[47] Там же.

[48] Родная речь, стр. 43.

глава I.	Введение	3
глава II.	Индоевропеистика как буржуазное учение о языке	7
глава III.	Развитие теоретических воззрений Н. Я. Марра
	1. Дооктябрьский период	10
	2. Послеоктябрьский период	14
глава IV.	Яфетическая теория как общее учение о языке	18
глава V.	Марр о происхождении языка	20
глава VI.	Палеонтологический метод Марра	26
глава VII.	Движение языка по Марру	31
глава VIII.	Язык и мышление в их развитии	42
глава IX.	Язык Нации и класса	46
глава X.	Методологические итоги	51
глава XI.	Марр и практика языкового строительства	52
	Заключение	55