[1]   

        1. Сравнительно-историческое языкознание, добившееся немалых успехов в области исторической фонетики и морфологии, в области синтаксиса не сумело возвыситься над ограниченной точкой зрения языкознания предшествовавших эпох. Морфологический схематизм, основанный на призрачном понятии праязыка, неизменно приводил к искажению реальных грамматических отношений и нарушению правильной исторической перспективы. Синтаксису, этой, по мысли Н. Я. Марра, „самой существенной части звуковой речи", отводилось в сравнительно-исторических исследованиях второстепенное место, поскольку изменения синтаксических значений прослеживались преимущественно в связи с эволюцией той или иной отдельно взятой грамматической формы. В результате такого рассмотрения изложение сводилось к констатации единичных, нередко случайных и внешних тенденций, а история употребления готовых форм почти полностью вытеснила учение о членах предложения и о предложенни в целом. Вместе с тем оставалась нераскрытой диалектика формы и содержания в грамматике, что препятствовало пониманию сложных взаимоотношений синтаксиса и морфологии, с одной стороны, истории грамматических форм и истории мышления — с другой.

        2. Среди немногих ученых, которым в рамках индоевропеистики удалось до известной степени преодолеть недостатки старого метода исследования, резко выделяется фигура А. А. Потебни, заслуги которого в этой области в должной мере еще не оценены. Потебня с огромной силой подчеркнул роль предложения как стихии, в которой совершаются все грамматические процессы, и впервые в истории языкознания выдвинул тезис об исторической изменяемости типов предложения. Отказ от узко-морфологического подхода позволил ему вскрыть в рамках документированной истории индоевропейских языков закономерную смену двух наслоений, отличающихся друг от друга совокупностью синтаксических отношений. Порочность общих методологических позиций помешала, однако, Потебне сделать последовательные выводы из своих открытий. Общее развитие
[2]      
языка Потебня произвольно изображал как эволюционный, лишенный скачков и ломок, процесс постепенной дифференциации членов предложения и увеличения связности (гипотактичности) речи. При этом мыслительное содержание данной эволюции он определял ошибочно как стремление к увеличению противоположности имени и глагола, к концентрации предикативности в глаголе за счет имени, в чем не без оснований видели отражение неокантианских воззрений о развитии человечаской мысли от идеи материи к идее энергии.
        Общие выводы Потебни нуждаются поэтому в критической переработке с позиций диалектического материализма, что составляет одну из неотложнейших задач советского языкознания.

         3. Новое учение о языке, базирующееся на положениях мар
ксизма-ленинизма, впервые создало теоретические предпосылки, 
необходимые для раскрытия закономерностей истории языка. Учение 
Н. Я. Марра об обусловленности процесса языкового развития 
историей материальных общественных отношений, о единстве глот
тогонического процесса, о неразрывной связи языка и мышления
и стадиальности языка-мышления — все это ознаменовало новый
 этап в разработке проблем грамматического строя. Палеонтологи
ческие изыскания представителей нового учения о языке — в первую 
очередь Н. Я. Марра и И. И. Мещанинова — в области языков
 неиндоевропейских систем открыли выход в доисторические эпохи
 глоттогонии с существенно иными грамматическими нормами. Анализ
 пережитков дономинативного строя показал, что в процессе разви
тия структур предложения коренным образом менялись не только
 части речи и их функции, но и лежащие в их основе отношения 
между членами предложения, что даже такие, казалось бы, универ
сальные категории, как субъект и предикат, подвергаются коренным изменениям при переходе от одной ступени развития к другой. 
В результате этих открытий предстала в ином свете проблема 
номинативной структуры речи, исследованию которой посвящена
 настоящая работа.

        4.  Новая проверка материалов подтвердила вывод  Потебни о наличии двух наслоений (стадий) в развитии строя индоевропейских языков. При этом, однако, отождествление этого различия с различием древних и новых языков оказалось недостаточно точным. Как показало исследование, многие древние языки сохраняли 
древний строй в искаженном и полуразрушенном виде, а языки 
античного мира в классическую пору их развития обнаруживают 
больше сходства с новыми языками, чем с древними. В силу этого представилось более правильным говорить о древней и новой стадии 
номинативного строя. В качестве парадигматического языка древ
него номинативного строя здесь взят древнеисландский, причем 
повсюду, где это представлялось возможным, привлекались пара
лели из англо-саксонского, древненемецкого, древнерусского и кла
ссических языков. В задачи первой части исследования вошло освя
щение атрибутивных и предикативных отношений, последних лишь в связи с развитием копулятивной функции и залоговости. Член
[3]      
сложного предложения постоянно рассматриваются в связи с соответствующими членами простого предложения.

         5. Многочисленные специфические формы выражения партитив
ного атрибута в древнем языке (сочетания типа лат. summus mons, 
„множество злато" и т. п.) резко оттеняют структурное своеобразие 
этого языка сравнительно с языками нового строя. Номинативный строй в целом тем отличается от дономинативного (эргативного)
 в области партитивных отношений, что категории части и целого 
здесь уже не выступают больше на равных основаниях и паратакти
ческие конструкции типа „слоном хоботом крепко схваченный"
 на этой стадии больше невозможны. Сознание подчиненного значе
ния части вытесняет здесь примитивное отождествление и смешение 
понятий. Однако современное понимание сложных связей части
 и целого достигается не сразу. На стадии древнего номинативного 
строя подчиненное значение части абсолютизируется и граница,
 отделяющая часть от целого, как и границы самого целого пред
ставляются сознанию неизменными. Вот почему отношения части
 к другим частям неизменно сводятся на этой ступени к абсолют
ным отношениям части и целого (говорят „высшая гора" вместо 
„высшая часть горы", „вершина горы"), а обозначение части может 
сочетаться при помощи союза или предлога с целым без боязни, 
что оно может быть воспринято как независимое целое (ср. „три
 долины и одна более глубокая" в смысле „из которых одна глубже 
остальных"). На стадии нового номинативного строя партитивные 
конструкции уступают место новым, свидетельствующим о более 
глубоком понимании взаимоотношений целого и его частей. Теперь
 говорящие уже отдают себе отчет в том, что границы, отделяющие 
часть и целое, подвижны, что часть может в известных пределах 
рассматриваться как целое, а целое выступать как подчиненная
 часть более сложной единицы.

         6. Сказанное относительно партитивного атрибута относится
 в полной мере к категории атрибута в целом. Как партитивный 
атрибут на древней ступени мыслится постоянно в абсолютном 
отношении к целому, так любой атрибут в ту пору непосредственно относился к предмету. Более сложные отношения — одного свойства к другому, признака к признаку — заменялись тогда прямым отно
шением признака к предмету. Вместо „он пришел ночью" в ту
 эпоху говорили „он пришел ночной", вместо „тяжело раненный" —
 „тяжелый раненный". Наречие как „признак признака" (Потебня) и тем самым синтаксические отношения определения при глаголе, прилагательном и наречии на этой ступени еще не даны. Эти категории появляются в результате разложения древнего номинативного строя.

         7. Если всякий атрибут древнего строя одинаково непосред
ственно относится к предмету, то характер отношения его к пред
мету при этом все же не всегда одинаков. Древний строй различает 
двоякое отношение атрибута к предмету, что находит себе выра
жение в специфической эволюции степеней сравнения и в образо-
[4]      
вании двух типов флексии прилагательных, в большей или меньшей мере стабилизовавшихся в разных индоевропейских языках. Речь идет о различии атрибутов существенных и несущественных. Анализ употребления соответствующих форм показал, что это различие заметным образом эволюционирует и видоизменяется в пределах древнего номинативного строя. Различие между существенными и несущественными признаками вначале мыслится как абсолютное и непреложное. Существенным на этой фазе развития представляется признак постоянный, стойкий и типичный, в своих основных чертах напоминающий эпический эпитет, несущественным же — всякий временный, мгновенный и незаметный признак. Позднее различие постоянных и переменных признаков переходит в противоположность признаков родовых и индивидуальных. По мере обособления понятий рода и особи родовой признак („серый волк", „красная девица"), ранее представлявшийся существенным для всякого предмета данного рода, оказывается недостаточным для выделения данного единичного предмета и несущественным для него. Грамматически это приводит к образованию индивидуализирующего показателя (артикля) и некоторых других форм. Наконец, на высшей фазе древнего номинативного строя различие существенных и несущественных признаков оказывается относительным: всякий признак может мыслиться теперь как существенный и несущественный. Другими словами, всякий признак осознается как существенный в конечном счете, но при этом проводится различие между признаком внутренним и внешним, покоящимся и являющимся, потенциальным признаком и его реализацией. Эго различие синтаксически выражается в категориях атрибутивного и предикативного атрибута, из которых второй выступает как необходимо увязанный с глаголом.

         8. Характерные для древнего номинативного строя категории атрибутивного и предикативного атрибута по своему содержанию не совпадают с аналогичными категориями в языках нового строя. Последние проводят вполне определенную границу между аппозицией и предикативным именем. Как аппозиция, так и предикативное имя характеризуются синтаксическим отношением к личному глаголу, но если аппозиция выражает признак, генетически независимый от глагола и лишь одновременно с ним выступающий, то предикативное имя выражает более тесную связь между признаком и глаголом. В последнем случае признак выступает как возникающий в результате глагольного действия. Древний строй не делает разницы между этими категориями, аппозиция и предикативное имя еще сливаются здесь в более общей категории предикативного атрибута.

          9.      Разложение древнего предикативного атрибута отражается не только на морфологическом развитии имени, но и на категория глагола. Из массы глаголов, сочетающихся на древней ступени с предикативным атрибутом, с течением времени выделяются особые разряды копулятивных глаголов (иначе „глаголов неполного высказывания"), сочетающихся только с предикативным именем.
[5]      
Потебня, переоценивавший роль глагола, затруднялся дать определение глаголов неполного высказывания, поскольку развитие глагола в данном случае не является самодовлеющим, а зависит от процесса развития атрибута. По той же причине от Потебни ускользало специфическое содержание атрибутивных отношений на стадии древнего строя.      

         10. Анализ залоговой структуры имен действия и связанных с ними прилагательных на древней стадии обнаруживает в них сочетание активного и пассивного значений. „Грозный" означает в древнем языке не только „наводящий ужас", но и „робкий", ,слепой" — не только „лишенный зрения", но и „невидимое". Это  свойство вытекает из указанной выше черты древнего мышления: место необходимого отношения свойства одного предмета к свойству другого, вместо сцепления свойств архаическое сознание видит здесь каждый раз простое отношение свойства к предмету. Этим в конечном счете объясняется и то, что древний номинативный строй не знает чистого имени действия. Название действия всякий раз сочетается здесь с названием результата, места, производителя действия, орудия и т. п. „Звучание" на этой ступени может означать и конкретный предмет, например рог, „хитрость" — искусно сделанную вещь, „смерть" — не только процесс, но и внешнюю причину смерти — убийцу.       

         11. В залоговой структуре глагола на стадии древнего номинатиного строя мы замечаем тенденцию трактовать всякий глагол как транзитивный. В непосредственной связи с этим находились как специфическое употребление возвратных глаголов в древнем языке, так и безличная конструкция, не отличавшаяся в то время от неопределенно-личной. Таким образом в эту эпоху исключалась сама мысль о спонтаном и самопроизвольном возникновении признака. Новая ступень в развитии номинативного строй вырабатывает разряд интранзитивных глаголов и специальные средства интранзитивации. Кроме того, формируется категория страдательного залога, позволяющая полнее выразить сложные отношения, характеризующие переход действия с одного предмета на другой, именно — то обстоятельство, что при всяком переходном действии необходимо предполагаются не только активные свойства действующего лща, но и встречные свойства в предмете, подвергающемся воздействию.

-----

Ответственный редактор издания академик И. И. Мещанинов Технический редактор Л. А. Ф е д о р о в. — Корректор Н. П. Лебедева Леноблгорлит от 15/У1 1939 г. Зак. 565. Тир. 100 экз.

ТЛИАН. В. О., 9 лин., д, 12.