[103]  

I.
       Одной из основных задач советского языкознания является борьба с различными реакционными теориями современного буржуазного языкознания, выступающими под знаменем антиисторизма в науке о языке. Труды И. В. Сталина по языкознанию дали в руки советским языковедам могучее оружие защиты историзма в языкознании, могучее оружие борьбы с реакционными теориями буржуазного языкознания. Антиисторические тенденции в буржуазном языкознании проявляются уже у Ф. де-Соссюра, отдающего предпочтение синхроническому рассмотрению языковых фактов перед рассмотрением диахроническим, динамическим. Дальнейшее свое развитие эти антиисторические тенденции получают в структурализме, который пытается установить в системе языка всевременные, а, следовательно, и вневременные, всегда себе равные отношения между элементами этой системы.
       Под знаменем антиисторизма выступает и турецкая панхроническая одноэлементная лингвистическая теория „Гюнеш-дил", выдвинутая официальными представителями турецкого языкознания на лингвистическом съезде в Стамбуле в 1936 г., в которой воинствующий антиисторизм смыкается с расизмом, и являющаяся одной из реакционнейших теорий современного буржуазного языкознания. Турецкие реакционеры ставят перед собой задачу не более не менее, как „доказать", что турецкий язык является древнейшим языком человечества, языком древнейшей-высшей культуры человечества, а все остальные языки, относящиеся к самым различным языковым группам, являются ни чем иным, как видоизменениями турецкого языка. Попытка объявить один какой-либо язык источником всех остальных не является чем-то абсолютно новым в языкознании: в XVI—XVII в.в. имела широкое распространение покоящаяся на авторитете библии гипотеза, что все языки мира произошли от древнееврейского языка; другими выдвигались в качестве праязыков всего человечества китайский, баскский, голландский, шведский и другие языки; все эти гипотезы были столь же бессмысленны, как и „еврейская" гипотеза, т. к. не имели под собой никаких конкретных фактов, являясь плодом разыгравшейся фантазии их авторов. Для объявления турецкого языка источником всех существующих и существовавших когда-либо языков имеется, конечно, не больше оснований, чем для подобных же теорий XVI—XVII в. в. Но было бы глубокой ошибкой считать теоретические построения теории Гюнеш-дил, объявление турецкого язы-
[104]  
ка древнейшим языком человечества, просто плодом буйной фантазии ее творцов. Турецкие реакционеры от науки не столь грамотны, как их западноевропейские собратья, например, структуралисты, подтачивающие исподволь корни историзма в языкознании. Они идут напролом, нередко их теоретические обоснования звучат столь нелепо, что могут вызвать лишь изумление и улыбку у мало-мальски грамотного лингвиста; вряд ли они сами верят в свои лингвистические построения; потому-то их работы и пестрят ссылками на заграничные „авторитеты", которыми они пытаются замаскировать прорехи своей „теории" и придать ей видимость научности. Кого только нет среди этих „авторитетов"; здесь и реакционный немецкий социологи антрополог О. Аммон, один из идеологов германского империализма, здесь и итальянский зоолог Даниель Роза, автор идеалистической и эклектической эволюционной теории ологенеза, здесь и неокантианец Э. Кассирер, один из главных представителей теории функционализма, здесь и реакционный английский философ-человеконенавистник Бертран Рассел и многие другие их собратья. А от времени до времени, видимо, для „объективности", делаются и ссылки на некоторых прогрессивных буржуазных ученых, вроде археолога Мортилье, но их материалом пользуются в высшей степени недобросовестно и делают из него выводы, на которые он никаких оснований не дает.
       Но все эти головоломные лингвистические упражнения преследуют четко намеченную цель, а именно — дать дополнительное оружие в руки пропагандистов пантюркизма. Впрочем, авторы этой теории и сами того не скрывают: И. Дильмен называет теорию Гюнеш-дил „сестрой" пантюркистской теории^[1], а А. Дилачар с упоением приводит высказывания некоего „профессора" Афета и тогдашнего турецкого министра народного просвещения Саффета Арикана, ставящие себе задачей пропаганду идей пантюркизма^[2]. Следовательно, лингвистическая теория Гюнеш-дил является ничем иным как придатком расистской пантюркистской теории и, таким образом, своеобразным объектом „идеологического экспорта” турецкой реакционной буржуазии. Симптоматично в этом отношении, например, то обстоятельство, что авторы теории „Гюнещ-дил", говоря о словарном составе тех или иных тюркских языков, никогда не пользуются термином „тюркские языки“, а слова всех тюркских языков называют „турецкими" словами. Так, например, М. Далкилич, пытаясь подвергнуть одноэлементному анализу слово „якут", самое наименование якутского народа, говорит все время о „турецком" слове „якут".^[3]
       Именно это обстоятельство и заставляет нас остановиться подробнее на теоретических основах теории „Гюнеш-дил" и показать ее полную научную несостоятельность и реакционную, расистскую сущность.

II.
        При первом же знакомстве с „трудами" поборников теории „Гюнеш-дил" бросается в глаза связь, имеющаяся между целым рядом теоретических положений этой „теории" и марровским так называемым „новым учением" о языке. И. В. Сталин в своей гениальной работе „Марксизм и вопросы языкознания" показал, что Н. Я. Марр „был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма", а его
[105]  
метод имел на вооружении „действительно идеалистический четырехэлементный анализ." Создатели турецкой одноэлементной теории, конечно, не могли пройти мимо воинствующего антиисторизма Н. Я. Марра. Как правильно указали некоторые участники лингвистической дискуссии в „Правде" в 1950 г., основные теоретические положения Н. Я. Марра — его стадиальная классификация и четырехэлементный анализ — содержат в себе куда больше положений, которые могут быть использованы расистами в языкознании, чем сравнительно-исторический метод. который Н.Я. Марр обвинял в расовости, а его ученики — в расизме. Ознакомление с теоретическими положениями теории „Гюнеш-дил" показывает нам с предельной ясностью всю вредоносность „нового учения" о языке Н. Я. Марра, как возможного источника для самых реакционных, расистских теорий в языкознании. Впрочем, не следует думать, что турецкие расисты скрывают связь своего учения с марровскими общелингвистическими теориями. Марр не однажды упоминается апологетами одноэлементного анализа, но ни разу его теоретические общелингвистические положения не вызывают у турецких расистов принципиальных возражений. Наоборот, А. Дилачар прямо называет яфетидологию Н. Я. Марра одним из трех источников турецкой одноэлементной теории, вместе с такими идеалистическими реакционными и вульгаризаторскими учениями, как ологенез Даниеля Розы и теория „культурных кругов" В. Шмидта[4]: X. Танкут превозносит Н. Я. Марра за его „ценное стремление" освободиться от узких рамок „классической лингвистики" с ее „сковывающими“ фонетическими законами и за перенесение лингвистических исследований в область антропологии и доисторической социологии[5], а М. Далкилич, если и бросает некий упрек Н. Я. Марру, то состоит он отнюдь не в порицании марровского метода, а лишь в том, что, используя новый метод, Марр не добился, по мнению Далкилича, положительных и удовлетворительных результатов.[6]
       Такое отношение турецких одноэлементников к „новому учению" о языке Н. Я. Марра, впрочем, вполне понятно: ведь кто иной, как не Н. Я. Марр, надоумил их перенести свои лингвистические исследования в дебри „доисторической социологии", где имеется куда больше возможностей для всякого рода подозрительных „научных" манипуляций, никак невозможных в исследованиях, относящихся к историческому периоду; кто, как не Н. Я. Марр, надоумил их освободиться от „сковывающих" фонетических законов классического языкознания и разыскивать в любом слове любого языка первичный элемент „аг“ (г звучит здесь как украинское г) при помощи фонетических „законов", схожих с марровскими, и в результате подобного „анализа" объявить все языки мира происходящими от турецкого.
       Но этим далеко не исчерпываются все „услуги", которые оказала марровская яфетидология турецким одноплеменникам; не малую услугу им оказали в их борьбе с прогрессивным языкознанием и марровские теории о происхождении языка, о единстве языкотворческого процесса и связанной с ним стадиальной классификации языков, а также и марровские семантические законы.
[106]

III.
       Ф. Энгельс в своей работе „Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека" отмечает определяющую роль общественного труда в процессе происхождения человеческой речи: ибо именно труд, по словам Энгельса, отличает человеческое общество от стада обезьян: „Начинавшееся вместе с развитием руки, вместе с трудом господство над природой, — пишет Энгельс, — расширяло с каждым новым шагом вперед кругозор человека. В предметах природы он постоянно открывал новые до того неизвестные свойства. С другой стороны, развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более частые случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена, коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу".[7]
       Говоря о связи языка с мышлением, Маркс и Энгельс особо подчеркивали, что основная функция языка — коммуникативная: „Язык так же древен, как и сознание, — пишут они; — язык как раз и есть практическое, существующее и для других людей, и лишь тем самым существующее также и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной нужды в общении с другими людьми".[8]
       Развивая и углубляя это положение, И. В. Сталин отмечает, что „язык есть средство, орудие, при помощи которого люди общаются друг с другом, обмениваются мыслями и добиваются взаимного понимания. Будучи непосредственно связан с мышлением, язык регистрирует и закрепляет в словах и в соединении слов в предложениях результаты работы мышления, успехи познавательной работы человека и, таким образом, делает возможным обмен мыслями в человеческом обществе.
       Обмен мыслями является постоянной и жизненной необходимостью, т. к. без него невозможно наладить совместные действия людей в борьбе с силами природы, в борьбе за производство необходимых материальных благ, невозможно добиться успехов в производственной деятельности общества, — стало быть, невозможно само существование общественного производства. Следовательно, без языка, понятного для общества и общего для его членов, общество прекращает производство распадается и перестает существовать как общество".[9]
       Таким образом, классики марксизма-ленинизма с предельной ясностью показали, что первичной и основной функцией языка является функция коммуникативная, возникшая в процессе становления человеческого общества в связи с трудовыми процессами.
       Вопрос о происхождении языка интересовал ученых и философов еще с древних времен, но сколько-нибудь удовлетворительного разрешения до Маркса и Энгельса он не получил.
       Современное буржуазное языкознание, исходящее из идеалистических взглядов на общество и язык, не может вскрыть материальных причин, обусловивших появление человека как мыслящего и говорящего существа. Большинство буржуазных языковедов сознают свою полную несостоятельность в решении вопроса о происхождении
[107]  
языка и потому объявляют, что „проблема происхождения языка лежит вне его (языкознания,—В. К.) компетенции".[10] Характерным в этом отношении является исключение Парижским лингвистическим обществом из плана своих работ вопроса о происхождении языка.
       Но турецкие одноэлементники не разделяют скептицизма своих западноевропейских собратьев относительно возможности решения этой проблемы. Со свойственной им бесцеремонностью они заявляют, что теория Гюнеш-дил даст им возможность „окончательно разрешить эту проблему". Причиной возникновения языка турецкие одноэлементники объявляют борьбу за существование[11], потребность первобытного человека определить и назвать предметы внешнего мира, имеющие важное значение в его борьбе за существование, в первую           очередь солнце, источник жизни, и выразить такие чувства, как голод, удовлетворение, опасность и т. п.[12] Подобное объяснение возникновения языка им понадобилось, видимо, для того, чтобы „доказать" извечность борьбы за существование и объявить ее „последней и телеологической истиной вселенной"[13] и объявить, таким образом, извечными звериные капиталистические порядки.
       Турецкие реакционеры категорически возражают против коммуникативной функции языка, как его основной функции, выдвигая на первый план его экспрессивную функцию. Они делают потуги „аргументировать" это положение ссылками на субъективного идеалиста неокантианца Кассирера, отрицающего коммуникативную функцию языка и считающего основной функцией языка наименование предметов, на педолога Пэджета, обратившего внимание на то, что дети нередко декламируют хором для самих себя без слушателей, на субъективного идеалиста психолога П. Жанэ, утверждающего, что одна жизнь в коллективе не привела бы к языку, так как и животные иногда живут в коллективе, но это не приводит к возникновению языка, на психологов Штерна и Бюлера, утверждающих, что причиной бесконечных детских вопросов является желание детей узнать наименование вещей.
       Но вся-то беда одноэлементников в том, что наблюдения Пэджета, Штерна, Бюлера и им подобных лишь констатируют наличие экспрессивной функции в современном языке, не давая никаких оснований утверждать, что эта функция языка является основной и изначальной. Бесполезна и ссылка на Жанэ, т. к. его попытка провести знак равенства между человеческим коллективом и стадом животных является глубоко антинаучной, ибо он игнорирует те принципиальные различия, которые имеются между этими коллективами. И, наконец, следует отметить, что и турецкие „ученые мужи" и „авторитеты", на которые они опираются, грубо подтасовывают факты: говоря о бесконечных детских вопросах, которые, якобы, возникают из стремления детей узнать наименование вещей, они пытаются создать у читателя впечатление, что подавляющее количество детских вопросов является вопросами типа „что это?" и затушевывают категорию вопросов типа «почему?", наличие которой явно не в пользу их теории.
       В своих рассуждениях о происхождении языка турецкие одноэлементники не упоминают Н. Я Марра, но и в этом вопросе у них имеется полное с Н. Я. Марром согласие; и Марр и турецкие одноэлементники категорически отрицают первичность коммуникативной
[108]  
функции языка и связывают первые членораздельной человеческой речи с религиозными,   магическими . Не надо забывать, что Н. Я. Марр, „исправляя" Энгельса, говорил:

 „Товарищи, глубочайшее недоразумение, когда начало языка кладут с возникновением звуковой речи, но не менее существенное заблуждение, когда язык предполагают изначально с функцией сейчас первейшей—разговорной. Язык — магическое средство, орудие производства на первых этапах создания человеком коллективного производства, язык — орудие производства. Потребность и возможность использовать язык как средство общения — дело позднейшее, и это относится как к ручной или линейной ... речи так и язычной или звуковой речи".[14]

        Но все первобытное производство, по Марру, сводилось к „трудмагическому действу" и, в связи с этим, первые элементы звуковой речи он считал возникшими из нечленораздельных выкриков, издававшихся жрецами в процессе этого „трудмагического действа", т. е. в процессе первобытных культовых обрядов. Эти нечленораздельные выкрики должны были означить обращения, призывы к племенному божеству, тотему, затем обозначать самое это божество и в то же время служить наименованием всего первобытного коллектива — племени.
       Нечто весьма подобное мы находим и у турецких одноэлементников: согласно их теории первым предметом, который первобытные люди почувствовали потребность наименовать, было солнце, источник жизни, воспринимаемое ими как божество, как наивысший из небесных тотемов, и первое членораздельное слово „aг" и было наименованием солнца. Как видим, здесь имеется полный параллелизм между марровским учением и положениями турецких одноэлементников.
       Вся аргументация одноэлементников не только не разрешает вопрос о происхождении языка, но служит ярким доказательством полного краха буржуазного идеалистического языкознания в попытках разрешения коренных принципиальных вопросов в науке о языке.             

IV.
       Бесценным кладом для турецких расистов, пытающихся доказать, что турецкий язык является якобы праматерью всех языков., оказалась марровская теория о первичных четырех элементах и его так называемая „таблица закономерных разновидностей четырех элементов", при помощи которой он безо всяких трудностей сводил все слова всех живых и мертвых языков мира к этим первичным элементам. От сформулирования этого принципиального положения марровской теории до его использования в расистских целях был только один шаг, и шаг этот сделали турецкие расисты.
       Во-первых, они упростили марровскую элементную теорию, заменив пресловутые четыре элемента одним элементом. Этот шаг логически оправдан, т. к. он упрощает элементный анализ: с одной стороны при помощи „фонетических" законов, принципиально не отличающихся от марровских, также легко свести все слова к одному элементу как и к четырем элементам; с другой стороны, легче сочинить какую-нибудь наукообразную теорию для объяснения одного элемента, чем для четырех.
       Во-вторых, они объявили этот единственный первичный элемент принадлежащим турецкому языку, и одним махом превратили турец-
[109]  
кий язык в древнейший язык человечества. То, что они это ничем не доказали, турецких расистов отнюдь не смущало; они твердо придерживались марровского принципа, что „не стоит доказывать, когда можно только показывать" и кое-кого обязать верить на слово.
       Таким первичным единым звуковым элементом, имеющим какой-то смысл, турецкие расисты объявили элемент „аг“; причиной, побудившей их придти к этому выводу была та, что гласный „а" является самым легким для произношения, а придыхание, выраженное при помощи буквы „г“, получается при максимальном открытии полости рта при произнесении гласного „а". Вот и вся „научная" аргументация.
       Оставалось теперь только показать, как можно свести все звуковое богатство современных языков к первичному элементу „аг“. И тут их выручили марровские фонетические „законы". Во-первых, одноэлементники объявили, что первобытные люди от произношения одного гласного постепенно перешли к произношению и остальных гласных, которые начали чередоваться с „а" в элементе „аг“, а от придыхания „г“ перешли к произношению сначала взрывных согласных, а затем губных, зубные, плавных и свистящих, которые в свою очередь могли заменять „г" в элементе „аг“ и входить в различные комбинации с „а“ и остальными гласными, чередующимися с „а“. Таким образом, любой гласный мог сказаться заменителем „а“, и любой согласный мог оказаться заменителем „г“ в элементе „аг“. Принимая положение, что в любом слове любого языка любой гласный можно свести к a—, а любой согласный к г, свести любое слово к комбинации элемента „аг“ с его первоначальными разновидностями (гласный + г) оказывалось детской игрой, и именно детской игрой и занимались турецкие расисты в своем одноэлементном анализе. Эти свои фонетические „законы“ они объявляли панхроническими, т. е. действительными для всех языков и для всех времен^[15], точь в точь как пресловутые марровские фонетические „законы“.
       В дальнейшем развитие языка, согласно их теории, шло следующим образом: элемент „аг“ вступал в различные комбинации со своими различными разновидностями и в результате аферезы начального гласного и апокопы конечного согласного давал моносиллабические слова; затем эти моносиллабические слова в свою очередь вступали в различные комбинации с разновидностями элемента „аг", причем эти разновидности превращались в аффиксы, придавая определенный смысл словам и нередко теряя гласный. Этот процесс и привел, по словам турецких одноэлементников, к образованию многосложных слов современных языков.
       Основываясь на этих фонетических „законах", турецкие одноэлементники и приступали к анализу слов всех языков мира и сводили их к комбинациям „аг“ с его первичными разновидностями (гласный + г), не стесняясь, как и Н. Я. Марр, того, что их лингвистические манипуляции шли вразрез с реальной историей рассматриваемых языков. Их отнюдь не смущало и то, что при проведении своего анализа им сплошь и рядом приходилось разрывать такие группы звуков, которые в различных языках являлись корнями. Из этого затруднения они вышли довольно легко: они просто-напросто объявили, что односложных корней в классическом смысле никогда вовсе не существовало, а моносиллабические комбинации звуков, рассматривающиеся как корни в различных языках, являются вторичными языковыми образованиями,
[110]  
возникшими из комбинации элемента „аг“ с какой-либо из его разновидностей, причем лишние гласные или согласные этой комбинации выпали, образуя, таким образом, известные нам корни. Доказать подобное положение, конечно, невозможно, но одноэлементников это отнюдь не смущает: они ведь, наподобие Н. Я. Марру „показывают⁰, а не доказывают; но и при таких широких возможностях нередко в современных анализируемых ими словах никак нельзя было найти мифического первичного корня „аг“, а лишь его позднейшие разновидности; и из этого затруднения выход был легко найден: заявили, что в этих словах, далеко отдалившихся от „аг“ по смыслу, этот элемент отпал, а сохранились лишь его заменители, которые по своему значению ближе к значению анализируемого слова.
       Вот несколько примеров такого одноэлементного анализа, которые покажут яснее ясного всю нелепость этой затеи ив то же время те узы родства, которые ее связывают с марровским анализом:
      якут = аг+ай+ак+ут^[16]
        нем. еin=ай+ин^[17]
        К одной плоскости сводятся имена древнеегипетских богов Осириса и Изиды и древнегреческого бога Зевса^[18]:
        Осирис = аг+ог+ир+ис (г)
      Изис = иг+из+ис (г)
      Зевс =eг+eз+eв+ec (г)
       Как и Н. Я. Марр, одноэлементники объявляют свой элементный анализ безотказным ключом для анализа и объяснения слов как языков, которые они знают, так и языков, которые они вовсе не изучали и значение слов которых им неизвестно.^[19]
       При помощи одноэлементного анализа сравниваются и объявляются родственными слова самых различных языков, имеющие хоть мало-мальское сходство в современном их звучании, а затем турецкие „ученые" пытаются доказать их смысловое родство.
       Например, объявляются родственными арабское слово „ebdal" (изменяющийся благодаря любви к богу) и французское fidèle (верный, верующий), как образованные из схожих разновидностей основного элемента „аг“:
       еbdаl = ег+еб+ед+ал
       fidèle = ег+еф+ед+ел+ег^[20]
        Усматривается родство между турецким корнем „мак — обозначающем „силу", „власть", и кельтской номинальной частицей „мак— встречающейся в собственных именах типа Мак-магон, Мак-Дональд и т.п., наименованием греческой богини Майи, немецким глаголом machen, латинским прилагательным в сравнительной степени maior, французскими существительными majesté и maître.^[21] Чудеса турецкого одноэлементного анализа ни в какой мере не отстают от чудес марровского четырехэлементного анализа.
[111]

V.
       Но если при помощи элементных теорий „показывают" наличие во всех словах всех языков первичных звуковых комплексов, остается еще необъясненным различие в значении слов, в состав которых входят те же элементы. Чтобы выйти из тупика, в который его загнал элементный анализ, Н. Я. Марр вынужден был создать „в помощь ему" свои пресловутые семантические законы, объясняющие смысловое изменение слов.
       Согласно „законам" марровской семантики первым звуковым комплексом было наименование неба, которое переносилось затем на части человеческого тела и на отвлеченные понятия, переходя в обиход повседневной хозяйственной жизни. Короче говоря, вся. семантическая эволюция у Н. Я. Марра сводится к перевоплощению первоначального названия культового тотема, что полностью объясняет, с его точки зрения, наличие тех же первичных элементов в словах, имеющих в настоящее время самые различные значения.
       Одноэлементники также вынуждены были выработать свою семантическую „теорию" в помощь одноэлементному анализу. Они без всяких изменений кладут в основу своей „теории" марровскую теорию о перевоплощении первоначального названия культового тотема. Согласно их „теории", первобытный человек постепенно начинает переносить звуковой комплекс „аг“—наименование солнца, первого культового тотема, на общие понятия, которые постепенно начинают у него появляться, а затем и на все окружающие его предметы и на самого себя, т. к. все существующее он воспринимает как зависящее от солнца, являющегося источником жизни. При этом параллельно с этим смысловым расширением происходит и определенная фонетическая эволюция, и новым понятиям начинают соответствовать различные разновидности первичного элемента „аг“.[22] В процессе развития языка и перехода от односложных слов к многосложным, различные разновидности первичного элемента, вливаясь в состав новообразующихся слов, превращаются в аффиксы, которые обусловливают значение слова, т. к. каждый аффикс, в зависимости от согласного, входящего в его состав, соответствует по значению определенной категории понятий, на которые распространялось наименование первичного культового тотема. Например, аффиксы группы „S“ выражают понятие отдаленности; аффиксы группы „d“ выражают понятие собственности и т. д.^[23]

       Таким образом, как одноэлементный анализ, так и семантические законы теории „Гюнеш-дил“ принципиально ничем не отличаются ни от четырехэлементного анализа, ни от семантических законов Н. Я. Марра, являясь лишь их ухудшенным вариантом, ухудшенным, потому что они специально подтасовывают факты с целью дать возможность делать на их основании самые реакционные, расистские выводы.

VI
       Пригодилась турецким фальсификаторам науки о языке и марровская теория стадиального развития языков и единства языкотворческого процесса, перехода языков одного типа в языки другого типа. Она оказалась для них даже крайне необходимой, т. к. основ-
[112]  
ной целью их реакционной „теории" является свести к турецкому первоисточнику все языки мира, относящиеся к различным языковым семьям и к различным морфологическим типам. Замечания по поводу перехода языков одного типа в другой разбросаны в различных статьях турецких одноэлементников.
       В общих чертах путь развития языков, согласно их теории, еле* дующий: первоначально существовал монофонемический язык, — язык предков турок, — который состоял из первичного элемента „аг" и различных его разновидностей; затем объединение по две этих первичных так называемых монофонем с последующим выпаданием начального гласного и часто конечного согласного приводит к созданию моно- силлабических языков; дальнейшее объединение этих моносиллабических слов с первичными монофонемами, превращающимися в аффиксы, приводит к созданию агглютинативных языков, которые в свою очередь превращаются во флективные по мере того, как аффиксы девокализируются, т, е. теряют гласные звуки. Все языки мира объявляются родственными, ибо все происходят, якобы, от прототурецкого одноэлементного языка.[24] Никаких доказательств в пользу своей „теории" они, конечно, не приводят.
       Целью всех этих путаных „теоретических" разглагольствований, весьма далеких от действительности и, вообще, от здравого смысла, является провозглашение турецкого языка источником всех языков мира, но попытки турецких расистов связать турецкий язык с вымышленным ими первичным одноэлементным языком человечества являются самым слабым звеном их горе-„теории": здесь не то, что им не приходится ничего „доказывать", здесь вообще—то, для них оказывается весьма трудным даже что-либо „показать".
       Действительно, согласно „теории" турецких расистов предки современных турок — брахицефалы прототурки — являлись творцами древнейшей высшей культуры человечества в Центральной Азии; отсюда они распространились во все остальные части света, неся повсюду свою более высокую культуру и язык этой культуры и вытесняя более низкую культуру долихоцефалов, а одновременно и язык этой культуры.
       Но здесь любителям доисторических сумерек пришлось столкнуться с определенными конкретными историческими фактами, не оставляющими камня на камне от их „теории".
       Во-первых, научные данные, которыми мы располагаем, не дают никакого основания считать Центральную Азию колыбелью древнейшей культуры человечества; во-вторых, в турецком языке наименование солнца является слово „гюнеш", а не аг, и никакой связи между этими словами не представляется возможным установить.
       Изворачиваться на почве истории куда труднее, чем в доисторических сумерках: потому-то так бледно выглядит дальнейшая „аргументация" зарвавшихся расистов.
       Турецкий язык объявляется ими одной из дальнейших стадий трансформации одноэлементного языка древнейших обитателей Центральной Азии „творцов древнейшей культуры человечества"—брахицефалов прототурок. По мнению фашиствующих турецких расистов, в словах современного турецкого языка, якобы, легче всего различить первичный элемент „аг“ и его первые разновидности (гласный + г), а
[113]  
ближайшим родственным языком одноэлементного прототурецкого языка объявляется... древний шумерский язык; между шумерским языком и современным турецким турецкие одноэлементники отмечают какую-то только им заметную близость.
       Жалкий лепет турецких прислужников расизма наглядно показывает всю мерзость того болота, в которое скатывается буржуазная наука, ставшая прислужницей империализма.