[159]
        Исследование языковых изменений, особенно происходящих в наше время, является одной из первоочередных задач в области русской диалектологии. Почти во всех работах, посвященных изучению языка крестьян, языковый процесс оставался в стороне, чем подчеркивалась стабильность русских крестьянских говоров. Это обусловливалось прежде всего сравнительной медлительностью языковых изменений до эпохи революции и отчасти характером научных методов в прошлом.
        Бурное развитие всех отраслей народного хозяйства СССР и широкое повышение культурного уровня крестьянских масс, чему содействуют в большой степени успехи в ликвидации неграмотности, ярко отразились и на языке, который изменяется с небывалой быстротой.
        Изучение языкового процесса и причин языковых изменений не только помогает произвести оценку фактов современного языка и понять их, но и уяснить по крайней мере ближайшее его будущее.    
        Отсюда практическое значение такого рода исследований. Ими могут воспользоваться историки, особенно историки языка, писатели, специалисты по методике преподавания языка и вообще преподаватели-языковеды[1].                          
[160]

            1                              

        Современный язык крестьян может быть понят лишь в том случае, если мы уясним себе хотя бы наиболее близкие к нам по времени стадии в его истории, для характеристики которых мы располагаем более или менее достаточным материалом. Я разумею 1) характер и изменения языка в феодальную эпоху, 2) изменения в буржуазную эпоху и 3) в эпоху после Октябрьской революции. Пройденные этапы отражаются на современных крестьянских говорах то как пережитки, отмирающие в языке, то как факты, вошедшие прочно в языковую систему, то как явления, имеющие тенденцию к укреплению и широкому распространению.
        Феодальная эпоха характеризуется в лингвистическом отношении наличием ярко разнородных, так называемых «территориальных» говоров. Некоторые из этих говоров являлись наследием более ранних эпох, некоторые образовались в условиях феодализма. Именно особенностями «территориальных» говоров занимались специалисты по языку крестьян и многочисленные наблюдатели нелингвисты, собирая эти архаичные особенности в современных им товарах. Наблюдения велись преимущественно над языком старшего поколения, у которого «территориальные» языковые черты сохраняются в менее измененном виде. Многочисленные формальные описания территориальных говоров породили обобщающие обзоры и попытки составления карты, показывающей территориальное распространение говоров[2]. Было установлено деление языка русских крестьян на два наречия: северно-русское и южно-русское. 
        Диалектологи в области русского языка установили также основные особенности (фонетические и морфологические) русского литературного языка, который сближали с некоторыми крестьянскими гово­рами, территориально близкими к Москве. Этот язык характеризавали ли как умеренно акающий.
        Исследователи древне-русских говоров не выделяли систем крестьянских говоров от литературных систем раннего феодализма, вследствие чего крестьянские говоры этой эпохи оказывались близкими один к другому. Однако, на основании показаний древне-русских памятников, с одной стороны, и данных русских крестьянских говоров со времен начала их описаний, с другой, необходимо заключить, что древне-русские говоры эпохи раннего феодализма были много дальше один от другого, чем говоры последующих эпох.
        Близость литературных языков разных феодальных центров была действительно весьма большая. Но особенности крестьянских говоров проникали в литературный язык лишь частично. Если в Пскове, напр., была нарушена традиция литературного языка, перенесенного сюда из древнейших центров, если в Пскове выплыл наверх в состав господствующего класса новый слой, организовавший новый литера-
[161]
турный язык, который оказался приближающимся к языку местного крестьянства, то в других центрах рассматриваемой эпохи этого не произошло.
        Так, в памятниках первой половины XIII века города Смоленска, который находился в центре акающих говоров, мы не находим отражения аканья. Слабое отражение этого явления мы находим в москов­ской письменности. Новгородские памятники XVI ш. вовсе не содержат ЖЖ, ШШ в таких словах как пушшать, дожа  пр., хотя в крестьянских говорах это явление было, несомненно, широко распространено. То же мы находим и в близком к русскому языке белоруссов. В литовском статуте и других официальных памятниках XVI в. мы не найдем аканья, хотя в белорусском крестьянском языке это явление имело место уже в глубокой древности.
        Приходится предполагать, что близость языка по данным памятников на разных территориях в эпоху раннего феодализма еще не свидетельствует о близости крестьянских диалектов того времени. К тому же приводят и наблюдения над языком крестьян, производившиеся в ХIХ и XX вв. В глухих местах, которых мало касалась городская культура, иногда приходилось наталкиваться на остатки говоров, столь отличных от литературного языка, что наблюдатель иногда не сразу начинал понимать местную речь.
        Таким образом, за ряд веков территориальные русские говоры при своих изменениях приближались один к другому. Здесь мы имеем в очень узких рамках (на определенном отрезке истории области) одного народа тот процесс, который был в широком масштабе рас­крыт акад. Н.Я. Марром. «Путь человеческой речи от многоязычия к единству языка — это мировой процесс громадного охвата, идущий одной хотя все ускоряющейся, но все-таки медленной поступью, общей с мировым хозяйством»[3].
        Занимавшиеся русскими говорами исследовали, главным образом, фонетику и морфологию. Некоторые исследователи и собиратели говоров составляли областные словари[4]. Исследований словарного материала, как и исследований в области синтаксиса крестьянских говоров, мы почти не имеем.
        Кроме обобщений, частично сейчас указанных, исследователи сближали русские говоры с древне-русскими, выбирая диалектологический материал Из древне-русских памятников, иногда привлекая при этом для уяснения  вопроса и исторические данные[5].   Эти  исследователи
[162]
ставили своей целью уяснить: 1) территориальное распределение говоров в прошлом, 2) соотношение древне-русских говоров с современными, 3) несоответствие современного территориального распределения говоров древне-русскому (обычно объясняли это несоответствие колонизацией).
        Однако, работ, которые бы исследовали языковой процесс в связи с процессом историческим, мы не имели. Говоры не исследовались в условиях социального деления общества, в условиях социально-экономических отношений. Современные системы крестьянских говоров поэтому не могли получить надежного объяснения.

2
        Значительно отличается языковый процесс у крестьян в буржуазную эпоху. Литературный язык уже влияет на крестьянские говоры с большой силою. Раздаются голоса представителей старой науки, что «народные говоры» начинают исчезать, что нужно торопиться с диалектологическими наблюдениями. К концу этой эпохи на некоторых территориях это влияние оказалось чрезвычайно существенным. Проф. Брок, весьма внимательный наблюдатель, писал, что все «лингвистическое развитие» описанных им мосальских говоров «подлежит общему развитию извне». Влияние же «извне», «новомодный образ речи» — это московское влияние, влияние русского литературного языка[6].
        Однако, это влияние литературного языка было неравномерно. Можно отметить ряд территорий, на которые оно распространялось весьма незначительно. Укажу на некоторые места возле Чудского озе­ра, в Тотемском районе, на некоторые восточные костромские говоры и особенно на некоторые говоры Кировского и прилежащих районов. Например, в большом селе Чепца (в 25 километрах от Кирова) я в первые минуты разговора совсем не понимал речь некоторых представителей старшего поколения  этого села.
        Даже недалеко от. Москвы, например, в деревне Ванилово Виноградовекого района Московской обл. в 1903 г. мне пришлось наблюдать весьма архаичную речь[7]. Окрестные крестьяне смеялись над ваниловским говором: «Там выворотки живут, все слова выворачивают»; «там не бают, пособацьи лают, говорят так, что понять нельзя». Мне жаловались ваниловские старики: «в другой деревне нам молвить нельзя, передражнивут», «ф салдатаф-та наших дубили дубили». Не задолго до моего посещения этих мест в деревне Дворниково «свекрофь (по рассказам крестьян) пот пал пасажала» вани­ловскую невестку: «Слушай, как гъварят, научисси, тогда выпушшу».
[163]
        Окрестные крестьяне, слыша речь Вавилова, поражались удивительными растяжениями гласных, дифтонгами[8] и интонацией, связанной с особой полновесностью неударяемых гласных. Наблюдатель замечал еще яркую шепелявость в этом говоре, постоянное ц мягкое вместо ч; в отношении синтаксиса выяснилось почти полное отсутствие подчиненных предложений; словарь беден, особенно в отно­шении  общественно-политических терминов.
        Указанная неравномерность влияния литературного языка на говоры крестьян той или другой территории объясняется характером связи, с городом. В одних местностях, откуда, вследствие малоземелья и отсутствия достаточных заработков в своих районах, крестьяне массами уходили на заработки в города, оно, вообще говоря, было сильно. На других территориях, где крестьяне по характеру своего промысла привязаны были к деревне, это влияние было слабо. Так, ткачи-кустари Ванилова, которые обладали особенно архаичным говором, с раннего утра до поздней ночи занимались своим ремеслом в избах на домашних станках. Мне пришлось в 1903 г. познакомиться с такими семействами ткачей Ванилова, члены которых вовсе не бывали в городе (деревня расположена всего в 80 верстах от Москвы).
        Но в буржуазную эпоху отличия в степени влияния города крестьянские говоры наблюдалось не только по территориям. В одном и том же населенном пункте мы наблюдали в этом отношении иногда очень яркое диалектное разнообразие: город влиял далеко не одинаково на говоры разных социальных трупп.
        Так, мне приходилось встречать крестьян, тесно связанных с крупной московской буржуазией. У них можно было отметить и общий характер и отдельные особенности говора московского купечества. Один из таких крестьян, живший в своем селе в окружении сильно акающего — цокающего говора, сам говорил на умеренно акающем, несколько певучем московском говоре указанной группы.
        Приходилось часто наблюдать своеобразные особенности в речи деревенских торговцев, связанных с городскими торговцами. Однако, эти сравнительно малочисленные и уже не столь тесно связанные с деревней группы не могли иметь решающего влияния на говоры деревни. Большее влияние оказывали солдаты, возвращавшиеся в деревню после отбывания воинской повинности, особенно после окончания войны  (при  больших наборах).
        Но в основном влияние города шло через крестьян, занимавшихся отхожими промыслами; число крестьян-отходников, начиная с ре­формы 1861 г., быстро возрастало в продолжении буржуазной эпохи. Этот полупролетариат, уходивший на заработки на фабрики, в города, на пристани, на станции жел. дорог и пр. и не порывавший связи с деревней, вносил в жизнь деревни немало городского. Его влияние было во многих деревнях весьма сильным. На этих «бывалых» кре-
[164]
стьян смотрели нередко как на представителей «хорошего тона». Им подражали я в отношении языка: «Уж он чиво стал говорить», слышал я похвалу жениху, который вернулся из города в свою деревню на летние сельскохозяйственные работы, имея «спинжак с жилетом, часы с цапочкой и сапаги с калошам».
        У крестъян-отходников вырабатывались особые системы говоров, в которые включались как языковые особенности центров, куда уходили эти крестьяне на заработки, так и элементы деревенские. Мною были обследованы некоторые из таких говоров: в селе Борки под Рязанью, в районах, прилегающих к Москве, в местностях, близких от Ленинграда, и др. В Борках под Рязанью язык значительной части мужчин, которые работали в городе, на станции железной дороги, на пристани и пр., существенно отличался от языка женщин. Язык мужчин содержал как элементы разнообразных говоров окрестных деревень   (и прежде всего  села Борки), так и элементы городские.
        Наблюдения показали, что этот говор крестьян Борок невозможно отделять от говора крестьян других окрестных деревень, которые тоже ходили на заработки в Рязань[9]. В 1903 году я исследовал язык «бы­валых» крестьян в Раменском, Виноградовском районах и прилегающих к ним. Мною было отмечено: 1) обилие редуцированных гласных, отсутствие заметного оканья и сильного аканья, а в предударном слоге лишь после шипящих: ничаво, Клишава и пр., 2) отсутствие цоканья, шепелявости, замены ять через и (произносят по-нашему: хлеб, сеять), 3) што вместо местного деревенского шчо.
        Лишь немногие местные особенности вошли в систему «бывалых» крестьян: 1) китрадь, скиснение (т.е. тетрадь, стеснение); 2) произношения: арихметика. Евдения, сумлеваться, шешнадцать, для чаво, чижолый; 3)  формы: у сестре, у жене, в этим месте, местоф, делоф.
        Если мы отметим, что на рассматриваемой территории у (крестьян, не связанных сильно с городом, наблюдалось и сильное аканье, и цоканье, и замена ять (во многих местах) через и и произношение шчо вместо што (что) и пр., то поймем, насколько «бывалые» крестьяне приблизили свой язык к городскому.
        Особенно поразительно отличие этого языка от говора ваниловских крестьян, которым удавалось уходить на заработки в города. На мой слух говор бывалой молодежи в Вавилове больше напоминал лите­ратурный язык того времени, чем говор отцов и дедов этой молодежи, постоянно живших в деревне.
        Таким образом, в буржуазную эпоху невозможность иметь сколько-нибудь значительные связи с культурными центрами, невозможность получить школьное образование и пр. задерживали изменение языка в сторону приближения его к литературному языку того времени и способствовали сохранению у крестьян иногда весьма архаичных осо­бенностей. Укажу прежде всего на общеизвестный факт, что язык женщины в деревнях всегда отличался значительным консерватизмом.
[165]
        Ученые старых школ нередко изучали язык старух, как наиболее архаичный. Об отличии языка мужчин от языка женщин нередко упо­минали наблюдатели говоров.
        Отмечу еще характерные факты. В деревне Высотино Устюжинского района[10] на мужском говоре сильно отразилось влияние города (значительная редукция гласных), так как мужчины этой деревни постоянно ездят по ярмаркам и в районный город, сбывая продукты местного горшечного производства. Женщины мало бывают в культурных центрах, занятые домашним хозяйством и горшечным про­изводством как вместе с мужчинами, так и в отсутствие их. Вследствие этого в говоре женщин сохраняется много больше элементов старого окающего говора. Весьма любопытно было отметить, что речь крестьянина Б. из этой деревни много больше напоминает говор женщин, чем говор мужчин. Будучи домоседом, он мнет глину, а жена его ездит по ярмаркам. В деревне Никулино под Калининым отмечена была весьма большая разница между говором мужчин и говором женщин. Мужчины здесь по большей части работали на местной фабрике. Работниц в семью они брали не из фабричных работниц, а из деревень, где главным образом занимаются сельским хозяйством, что находили экономически выгодным. Женщины поэтому обычно тесно были связаны с деревней.
        В деревне Ванилово наблюдателя поразил сравнительно архаичный говор работницы на фабрике, партийной, активистки, 35 лет, ударницы М. В ее возрасте другие фабричные работницы обладали менее архаичной речью. Архаичность ее речи объясняется условиями ее жизни до революции. Родившись в семье бедняка, она с 8 лет должна была поступить на фабрику. В детстве и юности забитая, она не могла иметь до революции связи с культурными центрами и с крестьянами, наиболее развитыми в то время. Она могла развернуться лишь в советскую эпоху (училась грамоте и пр.).
        Совершенно ясно, что архаичность языка женщины я отличие в этом отношении от языка от языка мужчин объясняются бесправным положением женщины в деревне в эпоху капитализма.
        Любопытно, что буржуазная школа не могла успешно бороться с элементами местного говора в речи школьников на тех территориях, которые имели население, слабо связанное с культурными центрами, и где местный говор был архаичен и устойчив. Мне нередко жаловались учителя начальных школ на то, что местный говор прочно сохраняется у детей и это отражается на правописании. Они говорили, что если им удавалось достаточно приблизить речь детей к литературному языку в процессе обучения, то эти навыки оказывались весьма непрочными: через 2—3 года по окончании школы дети в условиях деревенской жизни забывали приобретенное в школе, начи­нали говорить по-старому, по-деревенски, и теряли орфографические навыки.
[166]

3                        
        Таким образом в буржуазную эпоху сближение с литературным языком крестьянских говоров было лишь частичное: сравнительно немного можно было назвать деревень (кроме особенно близких к столицам), где бы говорили по-городскому. Правда, в некоторых местах процесс приближения к городскому языку был настолько ярок, что так называемые территориальные черты языка теряли прочность. Однако, и это приближение к литературному языку можно было наблюдать в фонетике и морфологии. Что же касается лексики и семантики слов, то в этом отношении крестьянский язык изменялся медленнее. Во многих местностях влияние литературного языка было ничтожно.
        Но если поднятие культуры речи на должную высоту у крестьянских масс не оказалось возможным в капиталистических условиях, так как велики были противоречия между городом и деревней, то эта задача разрешается с изумительной быстротой в наши дни. Пролетар­ское государство от предыдущих эпох получило в наследство в составе языка крестьян следующее: 1) так называемые территориальные особенности, весьма разнообразные, как нами указано, в разных местностях и в говорах разных социальных групп, 2) элементы буржуазного литературного языка, как мы видели, также отразившиеся неодинаково на говорах разных социальных групп и на разных местных говорах. В советскую эпоху крестьяне стали быстро приближать свой язык к современному литературному языку, получив огромное количество общественно-политических, производственных и бытовых терминов. Образовались новые говоры крестьян, которые в условиях влияния литературного языка стремительно приближаются один к другому.
        Старое отжившее отмирает. Старое пригодное получает новый смысл в организуемой новой языковой системе. Новое, связанное с со­циалистическим строительством, широким потоком вливается в язык крестьян. Уяснить этот языкотворческий процесс на всей территории крестьянских говоров, во всех его деталях, в данный момент невозможно, так как мы не располагаем достаточными данными. Однако, те факты, которые у нас имеются, позволяют в общих чертах понять интенсивность этого процесса, уяснить основные причины языковых изменений, общее направление этих изменений, а равно оценить значение фактов современного литературного языка при организации нового языка крестьянства.
        Понять языковый процесс крестьян возможно лишь в том случае, если изучать язык мы будем применительно к различным группам крестьян.
        В каждом колхозе, в каждом поселке крестьян мы находим в настоящее время передовые группы, владеющие передовым говором, отсталые группы, говорящие на наиболее архаичном говоре, и группы промежуточные.
[167]
        Изучение языкового процесса в деревне Ванилово[11] приводит нас к выводу о чрезвычайной интенсивности этого процесса в сравнении с тем, как шло изменение того же говора в дореволюционную эпоху. Наблюдения над изменениями языка до революции показывали, что язык взрослых мало изменяется, что изменения языка происходят почти исключительно со сменой генераций. На примере деревни Ванилово мы видим, что даже отсталая группа, которая состоит по преимуществу из стариков, за время революции значительно изменила свой   язык.
        Насколько ярки изменения архаичного говора Ванилова в отношении утраты старых территориальных особенностей, видно, например, из появления в этом говоре случая иканья в предударном слоге после шипящих, т. е. произношение, характерное для литературного языка: чиво, чисов. В 1903 г. даже молодые и «бывалые» крестьяне обычно произносили «ничаво», «жалать» и пр.; произношение «чиво» было в то время новой модой, лишь появлявшейся в говоре немногих моло­дых крестьян, тесно связанных с городом. Даже в наиболее слабо акающих окрестностях Раменского, где было сильное влияние и Москвы и фабрики (село это в 1903 г. в диалектном отношении противопоставлялось сильно акающему Вавилову), произношение «чиво», «шыстой» отмечалось наряду с частыми «чаво», «шастой» и пр. В то же время в Ванилове крестьяне средних лет почти все сплошь говорили «чаво», «шастой» и пр. То же следует сказать относительно шепелявого произношения с и з (произношения похожего на ш, ж), которое до революции в Ванилове было ярко и у молодых женщин и которое отмирает в эпоху революции у стариков. Произношение местоимения што до революции в Ванилове было особенностью лишь «бывалых» крестьян.
        В говоре старшего поколения и людей средних лет в то время сохранялось и постоянно употреблялось щчо; теперь обычно што. Такое же интенсивное движение в сторону литературного языка в революционную эпоху наблюдается и в словаре, и в синтаксисе. Достаточно указать, какое большое число новых слов общественно-политических и производственных вошло в язык даже отсталой группы, чтобы видеть, как изменяется даже у стариков в условиях советской жизни  крестьянский язык.
        Конечно, в языке старшего поколения еще имеются остатки (пережитки) прошлого. 75-летняя старуха-единоличница, середнячка, проведшая всю жизнь в работе на домашнем стану и в поле, говоря о «ниве», измеряет ее нитками («кабы земля была, я бы посеяла нитки цетыре»). Старуха-единоличница ведет счет времени «от Егорья до Спаса», от «рожества до паски» и т. д. 65-летний старик-единоличник вместо слов письмо, деловая бумага, отношение говорит  бересто. Однако,  эти пережитки быстро отмирают.
        В отношении синтаксиса в говоре отсталой группы мы еще наблюдаем слабое употребление сложных   предложений с подчиняющими
[168]
союзами даже там, где, казалось бы, придаточное предложение с союзами необходимо. Например, старуха из Ванилова, рассказчица повестей (нередко из собственной жизни), совсем не употребляла союза когда. Однако, и новые синтаксические формы интенсивно входят в язык даже отсталой группы.
        В передовой группе Ванилова языковый процесс происходит с еще большей интенсивностью. Стоит сличить язык детей, поступающих в ФЗУ из крестьянских семей, с языком молодежи, кончившей ФЗУ и работающей ударно на Ваниловской фабрике, чтобы убедиться в быстроте языковых изменений. Подготовительная группа ФЗУ в своем говоре имеет значительное число местных территориальных, особенностей. Воспитанные в крестьянских семьях, в окружении иногда говора отсталой группы — своих бабушек, — дети приносят в школу элементы говора этой группы в системе своего говора.
        Мною отмечены, в передовой группе, напр., такие особенности: 1) сильное аканье, а иногда и яканье: палитрук, прапади сафсем, влюбленай, недвижимай, какия красноармейцы, с этим я рибятыми я др.; 2) еканье: плахие быле мальчишки, с’паги новые и др.; 3) краткие формы прилагательных: ф краен у армию, савецку влась, сапоги новы надень и др.; 4) творит. ди на-уй (юй) : палкуй, бродягуй, дисцип­линированность и др.; 5) 3 л. 2-го спряжения на ЮТ (т. е. на УТ с предшествующим мягким согласным): носЮТ, ходЮТ, смот-рЮТ и мн. др.
        Из синтаксических особенностей обращает внимание неуменье пра­вильно употреблять падежи, особенно в новых словах и выражениях, заимствованных из литературного языка. Эта особенность отражается и на письменных работах подготовительной группы. «Все работники должны быть заинтересованы в создание и производство кино­фильм», «Час капиталистической частной собственность пробил», «При. громадной настойчнвосТЬ», «условия оргаяизацИЯ труда», «Все резолюциЯ и прстановлеииЕ совещаниЕ» и пр. Такие неправильности приходилось наблюдать у крестьян, быстро усваивающих» но еще не усвоивших литературный язык. Например, в Романовском с. Калининского района на собрании в 1928 г. я записал от крестьян: «У нас былО разгрузка». «Дали мне хорошую материЯ», «Бы­ли разбиТО все по взводам», «Огород насаженА» и др. Здесь особенно необходима работа школы.
        Привожу еще рассказ крестьянина Б. из бедняцкой семьи Вавилова о его пребывании в Красной армии :

            Тыщь деитсот триццъть фтаровъ года/ взят иа призыф дьвниаццътъв мая/. Приижжяю ф ставцыjу Винаградъва/. Нъзначают в наш горът Каломна!/. Ис Каломны нас напреиле/ в горат Калуга/ Ис Калуги мы атправились/ апять в Масквуо/. Приижжяим в Ма-сквуо/. Нас стали распридилять. Начили абучать какии знании/: па-
[169]
лит-занятия, стръйивая/, стрилкова/, афтьдела/. 1а иду удъвль-твариггильна/. Служб идёт харошъ/. Дисцыплинарных праступк'ьф нету нь аднаво/„ Стрилкова— на стъ процьнтаф/. А типерь скажу > как нас корьмют. Нас корьмют хърашо: мясъ двести пиддисят грам в абет, зафтрак/ — каша грешнива, каша шнонгаа/ и чай в восим чи-соф утра. Хлеба скок хочиш/. А тьперь таварищь Б. нъхадилса чьсавым. Ну дисциплину он знал хърашо/.

        По характеру языка Б. должен быть отнесен к промежуточным группам. Он не вполне овладел литературным языком, так как в детстве его не учили грамоте, бедняцкая семья его до революции безвыездно жила в деревне и не имела сколько-нибудь значительных связей с городом.
        Молодежь, окончившая ваниловскую ФЗУ нередко говорит правильным литературным языком. Я приведу образец речи представителя такой молодежи местной крестьянки Ч., заведующей фабричной библиотекой. Tекст записан в фонограф¹. Однако, передать фонетически запись по техническим соображениям оказывается невозмож­ным. Я ограничусь замечаниями, что в фонетическом отношении речь Ч. является почти совершенно совпадающей с литературным языком, и неспециалисту нелегко заметить уклонения от литературной речи.
        «При библиотеке фабрики им. Цюрупа имеется 860 читателей. Из них большинство мужчин. Женщин вовлечено в библиотеку еще недостаточно. Книг при библиотеке имеется 4 100. Конечно, это количество ни в коем случае не удовлетворяет запросы читателей. Запрос читателей очень большой, в особенности на техническую литературу, которой у нас рмеется недостаточно. Работа идет не в весьма хороших условиях. Помещение, которое отведено на библиотеку, не совсем удовлетворительное... При библиотеке имеется 12 передвижек по окружающим деревням» и т. д.
        Невозможно, конечно, в настоящей статье полно охарактеризовать лексику передовой группы. Для нас ясно, что в языке передовой группы мы находим лексику, во всяком случае весьма близкую к лексике литературного языка. Эта группа широко пользуется и современными общественно-политическими, и производственными, и новыми бытовыми терминами. Любопытно сопоставить их лексику с лексикой отсталой группы. У отсталых нередки слова баба, девка. Слово баба в говоре отсталой группы значит и жена. ( «У меня баба свободна», «Оставили одних баб да стариков (на фабрике во время! империалистической войны). «Я с бабуй живу» и пр.). У лиц, имевших связи с культурными центрами в буржуазную эпоху, нередко был термин барышня («Одна барышня есть заправщик», на фабрике). Если в языке передовых мы находим коопер а-ц и я, то у отсталых встречали: пирация, капирация.
        Здесь приводится небольшая часть этого текста. Территориальные особенности встречаются и в речи передовой группы, но они чрезвычайно сглажены и не обращают внимания в процессе разговора. Например, если я сохраняется нечто вроде a s послеударных слогах (ладна, палхай), то это «а» настолько редуцировано, что звук получается значительно более  близкий  к звуку литературного  языка, чем  к звуку местного   говора.
[170]
        Если в языке передовой группы находим обычно слово «председатель сельсовета», то у отсталых иногда «староста» («Ты должна сельсовету этот резонт произвести, поговори со старостой»).
        В говоре передовой группы: «Только вы идите, передовые коммунисты, идите передом», «Старый комсомолец нагрузку ты выполнял хорошо». В говоре отсталой группы содержание этих слов иногда весьма неясно: «Коммунисты, которые комсомольцы, головасты-то...», «головастый» — который головой работает,  организатор.
        В передовой группе: милиционер, милиция, в отсталой; мацанер («Нету «а вас, пьяниц, мацанера»).
        Передовая группа всегда пользуется метрическою системою мер. В отсталой группе сохраняются меры дореволюционной эпохи. В пе­редовой группе: «Агроном говорит, что 60 пудов будет с гектара», «сто га, сто голов скота», «100 кило картофеля», «пять метров материи» и др. В языке отсталых мы находим: «Бывало на платье угоняла 12 аршин, а сейчас 2 метра штоль по-вашему», «Кабы земля была, я бы посеяла нитки четыре» (старые термин меры у ткачей).
        Таких параллелей можно привести чрезвычайно много. Нужно заметить, что весьма многие новые слова, как мы указывали, прочно вошли в говор отсталой группы. К таким словам в Вавилове, напр., можно отнести: сельсовет, колхоз, ударник, Красная армия и др.
        Чтобы показать насколько усвоены передовой группой слова современного литературного языка, особенно связанные со строительством социализма, с новыми производственными отношениями и новым бытом, приведу несколько фраз, записанных от представителей передовых групп:                                                                            

1)    «Мы пролетарии». «Они не понимают, что значит пролетарий», 2) «Я в революции был в комитете бедноты», 3) «После низвержения самодержавия у нас тут же провели фабрично-заводской комитет», 4) «Я ударница. Ударную книжку имею», 5) «Эксплоатация над человеком была такая», 6) «Кажется вы были на собрании-то, на активе-то», 7) «У нас много активистов», 8) «Идет антирелигиозная работа», 9) «Я член цехового бюро», 10) «В колхозе бригадиры над звеньями», 11) «Послать сильного парня в вожатые», 12) «Сейчас мы своего выковали инструктора, подмастера», 13) «С 31 года я выполняю промфинплан на 103%, на 107%», 14) «Меня выдвинули подмастером», 14) «У нас был женорганизатор. Она мне ска­зала: «Вступи в партию», 16) «Эти дома давали через жялстрой». 17) «В 15-м году у нас была экономическая забастовка», 18) «Бывает—ораторы выступают на собрании. Прения бывают. Зимой докладчики не приезжают», 19) «Вот хотели мы этот вопрос поставить на собрании», 20) «Брат, когда журналы газеты принесет, она их читает, заинтересована», 21) «Трудно применять сейчас очень сурьезные мероприятия», 22) «Охват по займу: молодеж идет впереди», 23) «Каждое постановление правительства должно бюро (ячейка комсомола) разбирать, читку устраивать», 24) «Профессиональная организация должна все силы бросить в колхоз».

[171]
        Укажу на процесс в изменении синтаксиса, а именно — на организацию в системе говора молодежи Ванилова сложного предложения с подчиняющими союзами. Я уже упомянул, что в говоре отсталой части крестьян Ванилова сравнительно мало подчиняющих союзов, а в недавнем прошлом (по наблюдениям в начале XX века) их почти вовсе не употребляли.
        Приведу примеры организации сложного предложения у наиболее отсталых в языковом отношении крестьян Вавилова. Крестьянин М 66 лет, на вопрос, как распределялась работа между членами семьи до революции, когда ткали на станах в избах, выразил следующую мысль: если, положим, я живу с женой и у меня сын и дочь, то, когда я стою за станом, жена, сын и дочь мотают. Эту мысль он оформил согласно с системой своего языка следующим образом: «Я с бабуй живуо, у меня есть мальцишка и дифцёнка, то я за станом, и баба и мальцишка и дифценка матают»[12]. Приведу еще примеры:

1) «Цужих, гварит, вазьмёшь, зъбастофки будут» (Если чужих, говорит фабрикант Гусев, возьмешь на фабрику рабочими, то забастовки будут); 2) «аны (становой и урядник) приедут—к кулакам сё в гости зайдут» (Когда приедут становой и уряд­ник...); «Гусяф услышит што-нибудь разгаваривут, — аддахни, гварит, иди дамой». (Если фабрикант Гусев услышит, что про него говорят что-нибудь, ему неприятное, гонит с фабрики: «отдохни, иди домой»); 4) «Дома-та некъму астацца, фсе уйдут, а дом ни киниш». (Так как дома некому остаться, если все уходят, то дом не остав­ляешь).

        Но, если в говоре современной отсталой группы мы замечаем все же (правда, сравнительно (редко) употребление подчиняющих союзов, то их, повидимому, было еще меньше в обыденном говоре старшего поколения в 1903 году. По крайней мере на это указывают наблю­дения того времени и записи. Отмечен лишь союз «как»: «А он, как лошадей бранят, ее изругал», «Восим кароф даила, как замужем бы­ла». Характерны предложения вроде: «Ат цяво вы дефки глаткя? А мы аттаво глатки — носим галки на ватки»[13].
        Эта конструкция сложных предложений без союзов сопутствуется особым типом интонации, при чем в интонационных концовках находим понижение тона, иногда долгие гласные и дифтонги. Особая выразительная интонация и указывала в системе архаичного говора на соотношение предложений.
        Любопытно, что даже те активисты, в говоре которых содержится немало архаических особенностей в отношении сложных синтаксических конструкций, приближают свою речь к литературному языку. Что касается передовой группы, то ее представители, естественно, пользуются свободно системой сложного предложения литературного
[172]
языка. В языке этой группы мы уже ие находим старшиной интонации. Передовая группа усвоила редукционную систему литературного языка и интонацию этого языка, усвоила, следовательно, особую значимость ударяемых слогов, объединяющих остальные слоги в словах. При усвоении сложного предложения представители передовой и промежуточных групп обращают особое внимание на семантику союзов, указьшающих на отношения между предложениями. Следствием этого является подчеркивание союзов, которое редко находим в разговорном литературном языке. Например, в литературном языке сою­зы что, чтобы обычно не имеют на себе ударения, присоединяясь к первому слову следующего за ними предложения, к которому они относятся. В говоре описываемых групп эти союзы выделяются ударением, а иногда и паузой после них: «А иногда уш если мигая разажгут, вылаю фсех, ...штобы снабдить каждива ткача валикам» (рабо­чая С., говор которой в отношении фонетики и морфологии относится к говорам промежуточных групп); «Для того, чтобы быстрей осуществить дело социалистического строительства, нужно прежде всего овладевать... техникой» (из речи комсомолки К., близкой к передо­вой группе по говору): «Это, знаете, от того, что дисциплина в ваниловском ФЗС слаба»   (оканчивающей школу крестьянки Е.).
        Рассмотренные явления в истории ваниловского говора (изменение интонации и структуры сложного предложения) произошли, таким образом, под влиянием литературного языка. Особенно в период, влияния современного литературного языка новый для Вавилова способ оформления предложений (посредством союзов и пр.) — в условиях усвояемой редукционной фонетической системы с выделением ударяемых слогов — отразился ярко на передовом говоре Ванилова: основы синтетической, а вместе и фонетической системы его претерпели существенные и весьма быстрые изменения.
        Немудрено, что при такой быстроте изменений языка отсталая в языковом отношении дер. Ванилово, над которой, как мы видели, еще лет 25 назад смеялись крестьяне соседних деревень, в настоящее время является культурным центром и о насмешках над ее говором со стороны соседей не может быть и речи.
        Быстрое изменение языка в сторону сближения с литературным языком не выделяет Ванилово как исключительную в этом отношении деревню, хотя языковый процесс в Ванилове идет, повгадимому, более интенсивно, чем во многих других местностях, вследствие сильного влияния фабрики им. Цюрупы, находящейся возле деревни.
        Обращаю внимание на языковой процесс в селе Чепцы Кировского района, о говоре которого я упоминал выше Я указал на чрезвычайно архаичный говор отсталой группы этого села. Но и здесь бросается в глаза быстрое изменение говора, особенно у молодежи. Наблюдения производились еще в 1927 г. Было отмечено, что в эпоху революции в говоре деревенской молодежи начали быстро отмирать старые территориальные особенности, и что литературный язык широкой струей проникает в деревню. Я опубликовал пробы говора и старшего поколения, и молодежи, из которых видна сила проникнове-
[173]
ния   элементов  литературного    языка, особенно в  язык    передовой группы деревни[14]...
        Весьма важным является то, что новые особенности языка прочно входят в языковую систему крестьян после революции и что ведущей в языковом процессе является передовая группа, которая особенно тесно связана с социалистическим строительством.
        В деревне Ванилово молодежь, активно работающая на местной фабрике, почти не меняет свой близкий к литературному язык в разговоре со своими родными и односельчанами, говорящими на архаичном диалекте, она отрицательно относится к пережиткам старого говора. Наоборот, говорящие на архаичном говоре заимствуют у передовой группы особенности литературного языка. Характерно, что в беседах с представителями передовой группы на сельских собраниях городские особенности в говоре отсталой группы появляются в большем числе, чем в обыденной домашней обстановке, в разговорах с крестьянами архаичной же группы.
        В то время как говор архаичной группы является чрезвычайно смешанным, говор передовой группы более устойчивый. В одних и тех же случаях, в одном и том же разговоре представители архаичной группы разно произносят звуки, употребляют разные формы слов и разные слова. Например, отмечено у одних и тех же лиц: г'варит и гаварил, младая и маладуха, апасн и апасна, ничиво и ницяво, за всю зима по 2 рубля платили и за всю зиму по два рубля, «Ах, байт, пайду к свякровке», «Вот, наварит, как храшо». Таких фактов весьма много. Однако, они ни в коем случае не доказывают, что язык архаичной группы представляет нечто хаотичное.
        Исследуя внимательно фонетику, морфологию и словарь этой группы, мы найдем, что это колебание объясняется определенно выраженным стремлением изменить говор в сторону литературного языка. Указанные двоякие особенности (то старая, то современная) чередуются в языке, но верх берут особенности литературного языка, что видно из сличения с говором старшего поколения Ванилова в 1903 г., когда говор был менее смешанным.
        Весьма интересно определить пути, которыми проникает литературный язык в деревню. Едва ли не самым важным путем является печать: в колхозах активисты нередко говорят языком брошюр и газет. Особенно сильное влияние имеют доклады вождей. Неоднократно приходилось слышать фразы и словосочетания, близкие к докладам т. Сталина, вошедшие в язык передовой группы крестьян. Любопытно, что нередко крестьяне, произнося такие фразы, не «цитируют», не ссылаются на те или другие места докладов. Эти фразы уже вошли в их обиход, в систему их речи, как элементы их соб­ственного языка.
        Крестьяне, и особенно передовые группы, знакомы и с живым произношением литературного языка, которое они слышат от приезжих из центра, выступающих на собраниях, от администрации колхоза и колхозников, получивших образование, слышат при посещении ими больших культурных центров и пр.
        Громадную роль играет в настоящее время, массовая школа. Мы видели, что в эпоху буржуазии она далеко не всегда могла бороться с окружающей языковой средой. В условиях советской действительности приобретенное в школе прочно входит в жизнь, о чем мы говорили выше.
        Весьма важно уяснить влияние культурных центров на язык крестьян. Укажу на влияние фабрики в Ванилове. До 1909 года, времени окончания постройки там фабрики, говор Вавилова был, как мы указывали, чрезвычайно архаичным. Культурное влияние фабрики в условиях капиталистического производства было невелико.
        Несмотря на то, что еще до революции почти каждая крестьянская семья Вагаилава была связана с фабрикой (из многих семей работали на фабрике по нескольку человек), сильного сдвига в экономическом и общественном отношении в Ванилове не произошло. Это зависело от двух причин: 1) Крестьяне, эти бывшие кустари-ткачи, до фабрики работали в тяжелых условиях кустарного труда. Работодателем был тот же Гусев, который построил затем фабрику. 2) При фабрике не было школы, как не было каких-либо других культурных учреждений для рабочих, и вообще просветительной работы не велось. Рабочий день продолжался 14 часов. Само собой понятно, что в этик условиях влияние города и других фабрик было весьма небольшим. Политическая жизнь фабрики была слабая. Деревня продолжала быть культурно-отсталой. После революции масса крестьян Ванилова (в значительной степени являющихся рабочими на фабрике) всколыхнулась. Жизнь деревни стала изменяться с чрезвычайной быстротой. Из отсталой деревни она, с фабрикой во главе, превратилась в культурный центр для окружающих деревень.
        Тесная связь с фабрикой и образование, полученное в фабричной школе, играют в процессе изменения языка Ванилова большую роль. Отмечу, что говор передовой вагаиловской молодежи, активно работающей на фабрике, окончившей ФЗУ, много ближе к литературному языку, чем говор передовой молодежи, не связанной с фабричным производством,  окснчившей деревенскую школу.
        Говор ваниловцев и немолодых, активно работающих на фабрике, содержит больше особенностей литературного языка, чем говор крестьян не связанных с производством. Несомненно, на говор крестьян прежде всего оказывают влияние новые социально-экономические отношения, колхоз и его актив.
        Связь с фабрикой определяется далеко не одним участием в произ­водственной работе, но и условиями общественной работы, а также в большей степени влиянием культурных мероприятий и учреждений, которые организуются на фабрике (в том числе и школьное образование). Ничтожное число крестьян, уходящих на заработки в другие культурные центры,  слабая связь с Москвой, помимо фабричного
[175]
производства, определяют решающую роль фабрики как в культурном росте Ванилова, так и в изменении говора этой деревни.
        Следствием языковых изменений является приближение русских крестьянских говоров к литературному языку. Это отмечается повсеместно. Примеры указаны выше. Причина ясна: только современный литературный язык может служить наиболее совершенным средством общения в условиях социалистического переустройства деревни.
        Теперь нам понятно, почему литературный язык в буржуазную эпоху не мог быть так распространен в массах крестьянства, как современный литературный язык, почему в настоящее время так быстро изменяется язык школьников в самых отсталых деревнях в сторону литературного языка, почему передовая крестьянская молодежь нередко вполне овладевает литературным языком, почему литературный язык внедряется столь прочно в язык широких масс крестьянства, почему, наконец, столь быстро отмирают или сглаживаются территориальные особенности крестьянских говоров. В буржуазную эпоху жизнь деревни значительно отличалась от городской. В эпоху социалистического переустройства деревни противоречие между городом и деревней начинает исчезать. Поэтому если до революции влия­ние города на крестьянские говоры шло, главным образом, через крестьян-отходников, уходивших на заработки в города, на фабрики, пристани, и пр., то в настоящее время изменение языка происходит не только в условиях непосредственного влияния культурных центров на указанные группы крестьян, но и в условиях сменяющихся на местах социально-экономических отношений, в условиях коренных изменении всей жизни деревни в эпоху строительства социализма[15].