[149]  
        1.       
        Учение о языке, традиционно называемое яфетической теорией, зародилось еще в 80-х годах XIX в. Ее творец — Н. Я. Марр — указывает, что «оно родилось в той же буржуазно сложенной и скроенной научной среде, более того — зачалось, разумеется, как антитеза, в нормах индоевропейской лингвистики, без которой его не было бы»[1].
        Эти слова следует понимать в том смысле, что первые шаги яфетической теории, несмотря на наличие в ней методологии буржуазного языковедения, уже направлены были к тому, чтобы стать в конце концов учением, противоположным буржуазной науке о языке. Первый удар Н. Я. Марром, тогда еще студентом петербургского университета, был нанесен по индоевропеистическому принципу классификации языков, в частности языков Закавказья и семитических. Им была установлена связь между грузинским языком и семитической «семьей» языков (1888 г.). Такой частный факт, установленный к тому же при помощи сравнительно-исторической методологии индоевропеизма, имел, однако, знаменательные последствия. Впоследствии Н. Я. Марр в процессе своей напряженнейшей двадцатилетней работы пришел к выводу, что «грузинский язык является характернейшим представителем особой лингвистической ветви, которая в свою очередь находится в генетическом родстве с семитической ветвью языков»[2].
        Условно эта ветвь языков им была названа «яфетической», к которой на основании исследований Н. Я. Марра были отнесены не только живые южнокавказские языки (мегрельский, чанский, сванский и грузинский), но и некоторые уже мертвые языки (как, напр., эламский). К этой же ветви отнесены были элементы «до-арийского» языка Армении, отложившиеся в армянском языке. Впрочем, следует заметить, что уже в 1899 г. Н. Я. Марр говорил, что «неожиданно для догматической лингвистики, спокойно занятой научным выяснением места армянского языка в кругу индоевропейских с помощью извне привносимых готовых звуковых законов, — в армянском языке вскрывается коренной слой, роднящий его с соседним грузинским языком и влиявший, конечно, на дифференциацию действительно сильного в нем, интересующего всех, арийского слоя». Одновременно с этим он утверждал, что «грузинский язык, научно признанный не находящимся в родстве ни с индоевропейской, ни с семитической семьей
[150]  
языков, фактически оказывается в безусловно генетическом родстве с семитическими языками»[3].
        Чтобы сделать указанные выводы, Н. Я. Марру пришлось преодолеть большие трудности не только в области лингвистики, но и в пределах связанных с ней наук — истории Закавказья и Передней Азии, археологии, эпиграфики и т. д. Сложность положения исследователя в тот период тем более станет понятной, если вспомнить о том, что бороться с индоевропеизмом приходилось с помощью методологии буржуазного же языкознания.
        Спрашивается: что же в таком случае способствовало успешности изысканий Н. Я. Марра? Прежде всего то, что он, исходя из языковых фактов, подверг критике установившиеся тогда в лингвистике выводы о классификации языков. Сами факты принудили его установить новые законы звуковых соответствий между языками семитическими и яфетическими, с одной стороны, и внутри языков яфетических — с другой. Затем успеху в выводах посодействовало изучение живых и преимущественно языков бесписьменных, но не мертвых, сохранившихся лишь в памятниках письменности, языков, как это было принято у индоевропеистов. Таким образом в течение первых двух десятилетий развития яфетической теории обнаружилось, что индоевропеистическая классификация языков таит в себе методологический порок и что вовлечение в орбиту изучения нового круга языков дает возможность выяснить сущность этого порока, заключающуюся в том, что сравнительно-исторический метод изучения построен преимущественно на основе фактов узкого круга мертвых, классических языков, во многих отношениях формально сходных. Характерно, что вся эта борьба Н. Я. Марра с индоевропеизмом в тот период не вызывала со стороны представителей лингвистики и филологии особых возражений. С одной стороны, это объясняется тем, что речь шла о языках Кавказа, в отношении изучения которых буржуазные ученые особого рвения вообще не проявляли. Из всех языков Кавказа удостоился их внимания лишь армянский язык, как известно, включенный в круг «индоевропейских» или иначе в семью «арийских» языков. Но и выводы Н. Я. Марра касательно «неарийских» элементов армянского языка не могли обеспокоить ученых, так как им никак не удавалось выяснить их сущность и происхождение. «Неарийское» в армянском их сравнительно мало интересовало. Еще в меньшей степени интересовали ученых языки Грузии. Поэтому создание особой ветви «яфетических» языков с ее группами ни в какой мере не касалось, как это им казалось, основных положений лингвистики.

        2.
        Период 1908—1920 гг. в развитии яфетической теории чрезвычайно интересен в двух отношениях. Прежде всего Н. Я. Марр продолжал вширь и вглубь свои исследования по яфетическим языкам Кавказа. Им устанавливается более точная генеалогия этих языков внутри так называемой «ноэтической» семьи, причем выясняется, что яфетические языки ближе к семитическим, чем к хамитическим. Одновременно Н. Я. Марром изучаются живые и мертвые языки Передней Азии. Весьма плодотворные результаты дает исследование языка так называемой второй категории Ахеменидских клинообразных надписей для выяснения некоторых проблем яфетических языков. Как и вообще, так и в дан-
[151]  
ном случае, Н. Я. Марра мертвые языки интересуют в связи с изучением живых языков, иногда бесписьменных. Это нужно подчеркнуть, так как он уже в те отдаленные времена отличался этим от лингвистов-индоевропеистов. Постоянная связь с крестьянским населением Закавказья в процессе изучения языковых или иных проблем отразилась и в этом устремлении творца яфетической теории. Живые языки Кавказа он чувствовал и осознавал через массы их носителей. Анализ языка «второй категории» дал возможность объяснить происхождение «наносных яфетидизмов», в частности в грузинском языке. Теперь уже классификация чистых и смешанных яфетических языков в результате исследования носит несколько иной, более утонченный характер. Языки разделяются на сибилянтную и спирантную группы, а первая группа в свою очередь делится на шипящую и свистящую ветви. Это достижение следует отметить потому, что тем самым была создана схема формальной классификации, сыгравшая свою положительную роль в дальнейшем развитии яфетической теории и имеющая огромное значение и в настоящее время. Поразительно точно выведенные на основе громаднейшего языкового материала законы звуковых соответствий, переходов, движений дали возможность создать указанную схему. Это достижение, в сущности, наносило очередной удар индоевропеистике с ее, казалось бы, раз навсегда установленными фонетическими закономерностями. Поэтому понятно то неприязненное отношение к этому достижению, которое проявили некоторые маститые индоевропеисты (напр. Ф. Корш). Возражая им (1914 г.), Н. Я. Марр писал: «Не наша вина, что в яфетических языках существуют такие «невероятные» явления. Казалось бы, более невероятно, чтобы голословно опорочивались утверждения, основанные на почти четвертьвековых все возраставших и вширь и вглубь наблюдениях и над письменным, и над устным материалом; невероятно, чтобы бросались их автору обвинения в том, что у него будто все звуки переходят во все звуки»[4]. Кстати сказать, это обвинение еще недавно было повторено одним из эпигонов индоевропеизма в Армении, прикрывающимся марксистообразной фразеологией. Это говорит о том, что буржуазная лингвистика пока находит себе тихие места в СССР, чтобы в соответствующие моменты выйти из засады. «Я очень жалею, — писал далее Н. Я. Марр, — что такое тяжкое обвинение, где-то кем-то произнесенное и до меня доходившее окольным путем, до сих пор не было формулировано научно и не высказывалось печатно»^[5]. Но ясно, что индоевропеисты не могли выступить с вескими аргументами против выводов Н. Я. Марра, так как они оставались в узких рамках своей формальной методологии, базировавшейся на небольшом круге фактов из «индоевропейских» классических, письменных языков, и вместе с тем потому, что они не знали (да и не желали знать) ряда языков, включенных в ветвь «яфетических». Любопытно то, что все выступления индоевропеистов против яфетической теории (не научные в полном смысле этого слова, т. е. без фактов и анализа) вплоть до наших дней ограничивались разного рода «замечаниями» и упреками, а иногда и выпадами с оттенками раздражения вследствие неумения понять сущность яфетидологических положений.
        Вплоть до Октябрьской социалистической революции яфетическая теория, как учение о языках яфетической ветви, росла за счет но-
[152]  
вого, мало изученного или, вернее, совершенно не изученного языкового материала. Так, Н. Я. Марр исследует абхазский язык, чрезвычайно сложный в фонетическом отношении. Одновременно он занимается загадочными вопросами армянского языка в серии исследований под названием «Яфетические элементы в языках Армении». Наконец, он привлекает в круг своего изучения и языки северокавказских народов. Привлечение все новых материалов способствовало росту расхождений яфетической теории с индоевропеизмом. Однако сильнейший толчок, который побудил Н. Я. Марра перейти на более высокую ступень и совершить переворот в науке о языке, был дан лишь Октябрьской социалистической революцией. После нее яфетическая теория превратилась в материалистическое учение о языке и уже с новым методологическим оружием повела борьбу не только за разоблачение индоевропеистики, но и за создание нового учения о языке.
        3.
        Революция в языкознании началась с выходом в свет (в 1920 г.) исследования под названием «Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в созидании средиземноморской культуры». Эта работа, вышедшая на русском и немецком языках, привлекла внимание и буржуазных ученых Западной Европы. Но индоевропеисты заинтересовались ею весьма одностороннее, только с точки зрения неразрешенных ими вопросов о некоторых европейских языках. Сущность этой работы ускользнула от их внимания. И это понятно вполне, так как Н. Я. Марр общие проблемы языкознания поставил в ней принципиально по-новому. Самое же главное—переворот в науке о языке был сделан открытием исключительного значения. Открыты были четыре лингвистических элемента, давших возможность превратить яфетическую теорию в новую науку о языке, противоположную индоевропеистике.
        Изучение племенных и географических названий Кавказа и Средиземноморья вызвало необходимость решения вопроса о совпадениях этих названий и о близости их между собою в частях (Иверия—Иберия, Фессалия — Массалия, этруск — херуск и т. д.). Исследования огромного числа названий и привели Н. Я. Марра к открытию лингвистических элементов, число которых в конце концов было установлено в количестве четырех. «Сал», «бер», «йон», «рош»—беря условные формы — вот те лингвистические элементы, которые вызвали возмущение в сознании индоевропеистов, как зарубежных, так и наших. Вот открытие, которое создало совершенно новое положение для яфетической теории. В сущности закон, открытый Н. Я. Марром, прост, как и большинство научных законов, открытых крупнейшими умами человечества. Он заключается в том, что все слова языков мира сложились из различных вариантов указанных элементов. В одних словах имеется один элемент, в других—два, в третьих—три элемента и т. д., причем элементы в процессе соединения меняли свою форму, «выветривались», или получали иное оформление («сал», «зал», «шор», «жор», «шур», «жур» и т. д.). Сознание людей, не зараженное до мозга костей принципами индоевропеизма, воспринимает лингвистический закон Н. Я. Марра так, как нужно. Иное дело с лингвистами-формалистами и со всеми теми, кто вне языковых «корней» не видит ничего. Единственным способом для них понять сущность элементов является внимательное и напряженное изучение роли четырех элементов и конкретных материалов в исследованиях Н. Я. Марра. Но в том-то и беда, что даже специалисты по вопросам языка в нашей стране в большинстве
[153]  
своем не занимаются изучением этого закона в работах Н. Я. Марра. Что же касается ученых буржуазных стран, то, как это ни странно, никто из них не сделал серьезной попытки (кроме общего выражения неприязни) высказать свои соображения относительно четырех элементов. Ведь если вдуматься глубоко, то прежде всего должна бы появиться потребность проверки закона Марра на многочисленных языках мира. За исключением ближайших учеников Н. Я. Марра, никто этим не занимался и не занимается. Это было бы понятно, если бы вопрос касался элементов лишь с формальной стороны. Но ведь крупное значение этого открытия заключается в том, что четыре элемента явились ключом для открытия других законов развития языкотворчества. Поэтому тем лингвистам, для которых закон Марра показался бы сомнительным, необходимо проверить его на любом языке. Но сила привычки, установленная индоевропеистикой, не позволяет поступить именно так. Наоборот, открытие вызывает недоумение и возмущение лингвистов. Если такое отношение к открытию Н. Я. Марра было отчасти понятно со стороны европейских ученых, то странно было видеть встречу его «в штыки» в нашей стране. Казалось бы, что именно у нас, где творческая мысль подвергается всесторонней критике с помощью методологии диалектического материализма, открытие четырех элементов должно было вызвать здоровую критику. Однако получилось обратное. Специалисты-лингвисты нашей страны заняли в отношении открытия резко отрицательную позицию. Мы не говорим об отдельных из них, которые поняли сущность открытия, и стали содействовать дальнейшему развитию учения. Многочисленные представители различных отраслей общественных наук, пользующиеся для своих специальных задач исследованиями Н. Я. Марра, продолжают молчать о законе четырех лингвистических элементов, одни потому, что считают это делом специалистов-лингвистов, а другие — потому, что относятся к нему с недоверием (имея в своем сознании пресловутые «корни» индоевропеистики), хотя и не говорят об этом открыто. Такое «нейтральное» в лучшем случае отношение марксистов-ученых заставляет, думать, что среди последних глубоко пущены «корни» индоевропеизма.
        Говоря о лингвистических элементах, открытых Н. Я. Марром, нельзя не подчеркнуть того, что в сущности перед марксистско-ленинской лингвистикой стоит большая задача критического пересмотра проблемы «корней», и тем более, что в существующих в СССР программах и учебниках по этой части все осталось без изменений. Иначе говоря, до сих пор еще через учебники распространяется формалистическое учение индоевропеизма о корнях, так же как и о праязыка. Теория же праязыков не только антидиалектична, но она явно реакционна, так как находится в конечном счете в непосредственной связи с религиозным мировоззрением. В свою очередь теория «корней» заключает в себе и иные реакционные моменты: политические, шовинистические, расовые. Когда, скажем, в сознание учащихся попадает понятие «общеславянского» или «общетурецкого» корня, то какие иные, как не явно националистические, политически реакционные, чисто расовые представления вызываются ими. Между тем открытие лингвистических элементов дает теперь возможность осветить проблему корней с точки зрения интернациональной. Поэтому изучение закона лингвистических элементов не только важно для наших научных и педагогических кругов, но и для преподавания языка в средней и высшей школе.
[154]            
        Лингвистические элементы, однако, представляют интерес не только сами по себе, а главным образом по той роли, которую они сыграли в развитии яфетической теории, после их открытия превратившейся в подлинно материалистическое учение о языке. После того, как Н. Я. Марр доказал, что все слова языков мира состоят из указанных элементов, прежде всего рухнула теория праязыков и семей языков. О результатах своих исследований уже в 1924 г. Н. Я. Марр писал: «Утверждаю, что индоевропейской семьи языков расово отличной не существует. Индоевропейские языки Средиземноморья никогда и ниоткуда не являлись ни с каким особым языковым материалом, который шел бы из какой-либо расово особой семьи языков или, тем менее, восходил к какому-либо расово особому праязыку. Кстати, вначале был не один, а множество племенных языков; единый праязык есть сослужившая свою службу научная фикция».[6] К такому, вполне четкому, доказанному с помощью огромного фактического материала выводу возможно было притти лишь после открытия лингвистических элементов. Анализ географических и племенных названий Кавказа, Передней Азии и Европы, анализ яфетидизмов в индоевропейских языках^[7], доказательства яфетидизма мертвого этрусского и живого баскского языков возможны были лишь с помощью четырех элементов. Эти успехи привели в конце концов к тому, что стены, возведенные индоевропеистикой вокруг языковых семей, были разрушены рукою Н. Я. Марра. Таким образом был открыт путь для решения следующей задачи об единстве языкотворческого процесса и о стадиальном развитии языков.
        После открытия четырех лингвистических элементов с особенной резкостью должен был стать вопрос о праязыках и языковых семьях. Многие утверждают, что даже некоторые почтенные индоевропеисты теперь как будто отошли от теории праязыка (напр., так говорят об А. Мейе), что будто бы виднейшие представители буржуазной науки замечают всю шаткость этого положения. Однако в этом случае забывается очень существенный момент. Если в самом деле индоевропеистика отказывается от праязыка, то что же делать со всем арсеналом корней «индоевропейских», «семитических», «угро-финских», «славянских», «германских» и т. д.? Что такое в случае отрицания праязыка «языковая семья»? Ответ на этот вопрос индоевропеистика найдет в работах Н. Я. Марра 1924 г. и последующих годов. У самих же индоевропеистов мы ответа не найдем. Если даже в их трудах о праязыках не пишется прямо, то праязыки все же подразумеваются, как бог у всякого благочестивого буржуазного ученого. Впрочем, представители индоевропеизма в нашей стране не только не отказываются от праязыков, но один из них (Е. Поливанов) с целью подчеркнуть незыблемость этого положения лингвистики и для марксистского языкознания (!!) печатает в советском издании термин «праязык» жирными, заглавными буквами. Это очень важный факт, лишний раз подчеркивающий все значение борьбы яфетической теории с индоевропеизмом и, в частности, огромное значение открытия Н. Я. Марром лингвистических элементов. И несмотря на то, что уже десять лет тому назад были доказаны несостоятельность и вредность теоретических положений индоевропеистики касательно праязыков и
[155]  
языковых семей, вплоть до настоящего времени можно встретить в многочисленных учебниках и руководствах (не говорим уже о научных работах) по языкам народов СССР, не исключая и русского языка, если не прямое изложение этих положений, то во всяком случае рассуждения, базирующиеся на них. Так еще традиционно сильна индоевропеистика у нас, и так еще мало используются достижения советской науки — яфетической теории. Впрочем, еще недавно (в 1931 г.) об этом писал Н. Я. Марр: «Новое учение, что более актуально,— диаметральная противоположность и целевой установкой, и достижениями, и техникой дисциплине, господствующей во всех школах, так называемой индоевропейской лингвистике. Индоевропеизм не только царит в школах и академиях, он господствует в умах»[8]. Сказано очень метко: именно индоевропеизм в умах. Если порыться во многих работах наших историков, литературоведов, антирелигиозников и прочих, то это «господство индоевропеизма в умах» нетрудно обнаружить. Индоевропеизм под маской марксистообразной фразеологии живет у нас, но не процветает. Он не может процветать в СССР, так как сущность его диаметрально, качественно противоположна марксизму-ленинизму.
        В связи с открытием лингвистических элементов стоит и другое открытие яфетидологии: то, что звуковой речи предшествовала кинетическая, под конец ее развития — наиболее усовершенствованная— ручная речь. Именно элементы «сал», «бер», «ион», «рош» дали возможность вскрыть отражение этого факта в звуковой речи. Это открытие явилось также ударом по всяким робким рассуждениям индоевропеистов о языке жестов или о «животном» языке так называемого «доисторического» человека. Сейчас, после исследований и выводов Н. Я. Марра, кажется даже странным, что при наличии огромнейшего материала, как лингвистического, так и этнографического, накопленного буржуазной наукой, индоевропеистика ограничивалась невнятным лепетом по вопросу о происхождении языка и о языке движений. Впрочем, о языке движений она вынуждена была говорить потому, что после изгнания из науки (конечно, официально, но не по существу) религиозной точки зрения на происхождение языка, появилась необходимость заполнить пустоту в самом начале, до, так сказать, «праязыка». Отсюда различные вариации на темы о жестах, мимике, эмоционально-аффективных выкриках.
        Хорошо известно, что индоевропеистика считает принципиально невозможной задачей разрешение вопроса о происхождении речи. Яфетическая же теория подошла к этим проблемам без всякой предвзятой точки зрения. Она исходила из фактов. Ей не нужны были письменные памятники «доисторических» времен. История в достаточной мере сохранилась согласно яфетической теории в живых языках современного человечества. Не всегда нужно рыться в литературных памятниках, относящихся к глубокой древности, так как в речи многих народов нашего времени сохранились пережитки еще более старых времен, чем, напр., эпоха законов Хаммураби или каких-либо древне-египетских надписей. Откуда появилось такое убеждение? Оно есть результат длительного изучения тех самых яфетических языков, которые оказались на Кавказе, на Памире и у Пиренеев и в которых сохранились древнейшие переживания. Учение о кинети-
[156]  
ческой речи — предшественнице звуковой речи,—развитое Н. Я. Марром, показало всю ограниченность поля зрения индоевропеизма и научную импотентность индоевропеистики, проистекающую из ее формально-сравнительной методологии. Конечно, это достижение яфетической теории не только непонятно для последовательных индоевропеистов, но явно «ненаучно» с их точки зрения. А как относятся к этому у нас представители общественных наук, педагоги и др., могущие заинтересоваться вопросами происхождения речи и кинетической речи? В большинстве случаев либо ничего не знают об этом, либо боятся знать. Невольно вспоминаешь слова большевика-ученого М. Н. Покровского, который писал в 1928 г., что «если бы Энгельс еще жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории»[9]. К сожалению, теорией Н. Я. Марра наши широкие круги занимаются очень мало, а главное мало знакомы с той борьбой, которую он вел с индоевропеизмом.

        6.
        Индоевропеистика, как известно, наряду с фонетическими, морфологическими и синтаксическими проблемами, занимается и семасиологией. Анализ значения слов у индоевропеистов носит такой же формальный характер, как история фонетики или морфология языков. Против индоевропеистской семасиологии Н. Я. Марр выдвинул палеонтологию семантики. Яфетидологическая палеонтология принципиально отличается от индоевропеистской. Она прежде всего заходит в такую глубь истории человечества, в так называемую «доисторию», о которой никогда не думали и не могли думать индоевропеисты. Еще в 1924 г. Н. Я. Марр писал по этому поводу: «Яфетическая палеонтология не имеет себе параллели в изучении других языков, даже в индоевропейской лингвистике. Так называемая палеонтология индоевропейской лингвистики — это целиком, с корня до верхушки, проблематическое построение, обоснованное на изучении исторических языков, более того, на историческом подходе к такому изучению»^[10]. Говоря «исторические языки», Н. Я. Марр хочет подчеркнуть, что индоевропеизм имеет дело только с письменными, классическими и более поздними языками. Тогда же Н. Я. Марр писал: «Особую силу яфетического языкознания составляет семантика, учение о значении слов. Индоевропейская семантика обоснована на объяснениях житейского, порой исторического характера, в пределах логических связей, отвлеченных. Яфетическое языкознание вскрыло, что семантика вытекает, как и морфология речи, из общественного строя человечества, его хозяйственно-экономически сложившихся условий, часто не имеющих ничего общего ни с нашими отвлеченными теоретическими постройками, оказывающимися в основе воздушными замками, ни с нашими материальными восприятиями, анахронистически переносимыми на общественное мышление, доисторического человека»^[11].
        Следует вспомнить, что эта яфетидологическая палеонтология семантики стала возможна только вследствие открытия лингвистических элементов. Таким образом яфетическая теория нанесла удар индоевропеизму и в области семантических задач. Уже ко времени,
[157]  
когда писались вышеприведенные слова, Н. Я. Марром были даны образцы палеонтологического анализа в работах: «О «небе» как гнезде празначений», «Из семантических дериватов «неба», «Пережитки еще семантических групп «небо — вода» из шумерского языка» и др. Палеонтологические исследования Н. Я. Марра настолько принципиально отличались от индоевропеистского метода, что буржуазные ученые попросту не понимали, да, впрочем, и не желали понимать его. У нас же в СССР представители индоевропеизма и их подголоски всячески выражали свое возмущение по поводу якобы непонятности палеонтологического метода яфетической теории, некоторые же просто заявляли о ее ненаучности, так как она-де противоречит «подлинной» лингвистике и ее методам, иначе говоря, индоевропеизму. Интересно, что кое-кто из этих противников палеонтологии именовали себя марксистами и целиком исходили из положений компаративизма. Ясно, что обреченный индоевропеизм в лице своих адептов с момента наступления на него яфетической теории прибегал ко всяким приемам для того, чтобы опорочить успехи нового учения о языке.

         7.
        К периоду 1920—1924 гг. относится постепенная увязка яфетической теорией языковых явлений с производством и производственными отношениями, объяснение тех или иных изменений фактов языка в связи с изменениями в общественных производственных отношениях, в связи с техническими переворотами и т. д. Вместе с тем постепенно яфетидологией отбрасываются старые усвоенные ею из индоевропеистики утверждения, или же частью ограничиваются. Так, напр., сильно ограничивается значение миграций в языкотворчестве, а иногда и вовсе отрицается. Доказывается абсурдность тех предположений, которые делались и делаются буржуазными учеными касательно передвижения народов и на которых базировалось, иногда исключительно, объяснение изменений языковых фактов. Яфетидологией указывается, что в глубочайшей древности переселения были далеко не таким простым и легким делом. Ограничивается и теория заимствований слов периодами более поздними и сравнительно суженным кругом слов. Можно сказать, что приблизительно к 1924 г. яфетическая теория, как общее учение о языке и языкотворчестве, находилась в таком состоянии, что требовалось лишь применение методологии диалектического материализма в полном виде, чтобы очистить ее от остатков буржуазной лингвистики и использовать для строительства марксистско-ленинского языкознания. За эту труднейшую задачу взялся сам творец яфетической теории, уже в течение ряда лет вооружавшийся орудием марксизма-ленинизма.
        Если после Октябрьской социалистической революции яфетическая теория стала быстро развиваться по пути к тому, чтобы стать материалистическим учением о языке, то примерно до 1924 г. она оставалась все еще «яфетической теорией», т. е. не только наукой о яфетических языках, но и одновременно общим учением о языке. Уже с 1924 г., когда вышел общий очерк Н. Я. Марра «Об яфетической теории», можно считать, что ее творец выступил как теоретик «нового учения о языке», т. е. марксистски перерабатывающий яфетическую теорию. Это не значит, что он уже являлся марксистом в науке о языке в полной мере. Но это означает, что он в результате изучения марксизма-ленинизма стал под углом зрения диалектического материализма пользоваться достижениями яфетической теории, стал перерабатывать последнюю с диалектическо-материалистической точки зрения.
[158]            
        Перемена названия яфетической теории не случайная, а принципиальная. Важнейшая задача — разоблачения индоевропеизма — в основном была выполнена; теперь нужно было быстрее повести положительную, созидательную работу, т. е. заняться проблемами языка с точки зрения марксизма-ленинизма. Это, конечно, не означает, что следовало бросить борьбу с индоевропеизмом. Строительство марксистско-ленинской лингвистики было бы невозможно и недопустимо без борьбы не только с буржуазной лингвистикой, но и с ее отражениями в трудах ученых, считающих себя марксистами. В работах. Н. Я. Марра можно видеть многократные выступления против таких ученых, являющихся носителями индоевропеизма. Так, напр., он выступал против воззрений А. Богданова на язык, доказывая, что они являются антимарксистскими, некритически усвоенными из буржуазного языкознания. Но в целом работа Н. Я. Марра за последние десять лет заключалась в том, чтобы строить «новое учение о языке», марксистско-ленинское по своей методологии. Посмотрим же, что представляет собою новое учение о языке по сравнению с индоевропеизмом в настоящее время.

         8.
        Вкладывая в название «яфетической теории» за последние десять лет новое содержание, Н Я. Марр писал: «Яфетическая теория в отношении индоевропейской из своеобразной ее разновидности обратилась в ее противоположность. Индоевропеистика утверждала, да и теперь (вопреки своему отречению) утверждает в своих работах, что вначале был один общий у всех индоевропейцев язык, так называемый праязык. Яфетическая же теория в корне отрицает существование праязыка. Она признает общность не языка, а языков, ранее более многочисленных, чем в древнейшие, письменно засвидетельствованные эпохи, и тем более в наши дни. Но эту общность языков, обращающуюся в их единство, яфетидология считает будущим делом, которое объединит не только индоевропейские, но и все языки мира. Это положение нового учения перевертывает пирамиду, стоящую у индоевропеистов вверх основанием и вниз вершиною, и ставит ее в естественное положение»[12]. Это утверждение, выведенное на основании многочисленных лингвистических исследований, конечно, является марксистски правильным. Но Н. Я. Марр этим не ограничивается. Он говорит, что «пирамида» в данном случае для него только образ, который должен ясно показать фиктивность праязыка.
        Но сущность «праязыка» не только в его фиктивности, а и в том, что он выведен из характерно подобранного буржуазными учеными языкового материала. «Все ли так называемые индоевропейские языки, однако, она (индоевропеистика — И. К.) изучала и все ли одинаково? Конечно, нет. В первую очередь — древние мертвые, в том числе на Востоке классово-господствовавшую речь Индии — санскрит, а из круга так называемых иранских особенно тщательно — все древне-письменные— великодержавный ахеменидский, религиозный, авестийский, феодальный, также и культовый и эпический пехлеви, все мертвые языки, и менее рачительно так называемый новоперсидский, разумеется, главным образом книжный, язык различных господствовавших сословий или классов»[13]. Совершенно правильно Н. Я. Марр
[159]  
видит во всем этом классовость установки. Так, новоперсидский язык интересует индоевропеистику с целью «извлечь факты для разъяснения недоуменных вопросов но близким сердцу специалистов письменным, особенно мертвым языкам»[14]. Не лучше обстоит дело и с европейским языками. Не говоря о нацменовских языках, следует отметить, что, напр., «сам родной французам язык абсолютно не изучен генетически, а по пережиточному отношению господ римлян к некультурным языкам Европы, поддерживавшемуся наследственно папской церковью к массовым живым языкам, и специалисты-лингвисты старой школы, если находят общие слова в родной французской речи с латинским, то безоговорочно утверждают, что эти слова заимствованы из языка благородных римлян, ну и хотя бы еще вульгарной речи, но все-таки римлян»[15]. То же самое утверждалось специалистами по романским языкам в отношении баскского языка, иранистами в отношении армянского и грузинского и т. д. «Что это политика или чистая наука?»[16] — спрашивает Н. Я. Марр.
        В своих многочисленных трудах он доказал, что ученые-индоевропеисты в первую очередь и больше всего интересовались языками господствующих классов Европы. «Разоблачив палеонтологией речи несостоятельность такого метода в работе, яфетидология отвечает, что это политика, но скверная политика, что это наука, но нечистая наука»[17], — отвечает Н. Я. Марр на поставленный вопрос. Если до Октябрьской социалистической революции Н. Я. Марр обнажил всю односторонность сравнительной фонетики индоевропеизма, так как фонетические законы по существу были выведены на основании материала из небольшого числа однотипных так называемых индоевропейских языков, то за последние десять лет он доказал, что сама-то сравнительная грамматика индоевропейских языков, если даже к ней подойти с методологией индоевропеизма, является учением о классических, мертвых языках, в рамки которых загнаны живые европейские языки. Так, напр., относительно немецкого языка им сделаны с этой точки зрения очень важные выводы, которые показывают, что в немецком языке сохранилось очень большое количество яфетидизмов, которые не могли быть объяснены индоевропеистами. Своими исследованиями, посвященными немецкому языку, Н. Я. Марр доказал, что немецкий язык сохранил в себе многие факты древнейшего состояния языков, замечаемые, напр., и в армянском языке, и отсутствующие в мертвых классических. Выводы эти тем более важны, что ими отвергается формально-хронологический подход к истории языков. Не хронологическое расположение языковых фактов письменности определяет место того или иного языка в истории языкотворчества, а структура языка в целом, рассматриваемая с точки зрения стадиального развития глоттогонического процесса. При таком подходе делаются для нас понятными те «непонятные» для всякого последовательного индоевропеиста выводы Н. Я. Марра, устанавливающие, что многие живые языки современности по своей структуре древнее древних (напр., греческого и латинского). Кстати нелишне будет вспомнить очень любопытный пример в качестве иллюстрации к выводам Н. Я. Марра, а именно: переводить тексты с мертвого, древне-армянского (феодального) языка на русский значительно легче (иногда перевести можно слово в слово, форма в форму), чем на современный армянский язык, так как последний сохранил в себе бо-
[160]  
лее значительное количество переживаний дофлективного состояния, чем уже мертвый древне-армянский. Таким образом, индоевропеистская схема истории языков, в том числе самих индоевропейских, оказывается совершенно несостоятельной.

         9.
        «Для индоевропеистики язык живет своей имманентной закономерностью, тогда как для нового учения язык есть надстроечная категория, увязанная своим происхождением с жизнью, причем эта увязка не происходит внешним образом или механически при посредстве звуковых частей речи, отрешенных от смысла звуковых явлений и от звукового ее оформления, т. е. не происходит с помощью формально воспринимаемой фонетики и морфологии, что индоевропеистика кладет в основу своих работ.
        Новое учение увязывает язык с жизнью при посредстве идеологии, рассматривая его как орудие производства, имеющее функцию выражать то, что общественность коллективно ощущает потребность высказать, и выражать так, как это необходимо для общественности»[18].
        Рассматривая и изучая язык, как идеологическую надстройку, Н. Я. Марр в противоположность индоевропеизму дает единую картину развития языкотворчества от времен очеловечения обезьяны до наших дней.
        Благодаря новому учению о языке перед лингвистами и обществоведами открылись невиданные до сих пор широчайшие горизонты, ведущие их вглубь сотен тысяч лет истории человечества. Теперь лингвистика получила возможность изучать язык от времен, когда не было звуковой речи, «когда орудием производства служил не звуковой символ, не сложный, соответственно приспособленный и развитой аппарат членораздельного произношения, а линейный язык, реализуемый рукой, и одновременно орудием производства, язык первоначально вовсе не разговорный, а производственный»^[19]. Таким образом, удалось, вопреки утверждениям индоевропеистики, доказать, что не только необходимо заниматься проблемами происхождения языка, но и то, что искать ответа следует не где-то в области фиктивных праязыков, а в производстве примитивного человека. Тогда язык представлял собою не то, что мы теперь думаем о языке современного человека.
        Выделившись из производства, язык в течение очень длительного периода находился в диффузном состоянии, т. е. все виды движения, представленные в языке, включая и выкрики, составляли единое целое. Постепенно, по мере развития первобытного общества, из кинетической речи (т. е. языка движений) выделяется ручная, которая вследствие качественного изменения мышления человека, а также вследствие многих неудобств, в дальнейшем уступает место звуковой речи.
        Где же материал, на основании которого делаются такие выводы, спросит индоевропеист? Ответ он найдет в многочисленных исследованиях Н. Я. Марра по палеонтологии речи, в современных языках, а также в материалах по линейной речи, собранных в разных странах мира, в том числе в некоторых местах СССР. Несмотря на это, все-таки индоевропеист останется при своем, так как он не сможет пе-
[161]  
решагнуть через принципы индоевропеизма. Еще недавно один из наших индоевропеистов, решившийся заняться проблемой «диалектики» языка, писал в том смысле, что все эти выводы Н. Я. Марра, как и палеонтологический метод, с помощью которого они сделаны, для него являются «фикцией». И это вполне понятно, потому что лингвист, всю свою жизнь штудировавший труды индоевропеистов и вне этих трудов не видящий ничего научного, никогда не постигнет подлинной диалектики языкотворчества. Он будет всегда исходить не из многообразных фактов языков различных систем и классов, а будет лишь (если даже пожелает заниматься марксистской лингвистикой) подгонять известные ему факты под абстрактные схемы.
        Новое учение о языке считает, что «звуковая речь началась сравнительно поздно, во всяком случае в связи с переходом человечества с естественных орудий производства на искусственные, им созданные и отработанные после этого перехода»[20], причем «звуки речи не имеют ничего общего с естественным животным звукоиспусканием» ^[21]. Это не означает, что животные звуки отрицаются. Наоборот, Н. Я. Марр говорит: «Животные звуки были, разумеется, и у человека в его состоянии еще зверином. Но звуки речи, так называемые фонемы, это результат особой работы человека, коллективной работы над ее производством; они получены в результате общественной работы, по всем видимостям, с коллективной или хоровой песней»^[22]. Звуковой язык тоже пережил диффузное состояние. «В первый момент выработаны сложные звуковые комплексы: первые звуки были все сложные, все аффрикаты, так обильно сохранившиеся в яфетических языках»^[23]. По мере развития человеческих обществ фонетический состав каждого языка сокращался, а фонемы, звуки, имеющие социальное значение, принимали более простой вид. И все же пережитки глубочайшей старины имеются в языках многих высококультурных народов. Как эта картина непохожа на ограниченную со всех точек зрения индоевропеистскую историю языков!

         10.
        Следует, впрочем, особо отметить, что в сущности даже история «семей» языков, составленная на основе методологии индоевропеизма, далеко не блещет полнотой, когда мы заглядываем в область сравнительной грамматики, напр., угро-финских или же семитических языков. Это объясняется именно тем, что приемы исследования и синтезирования, примененные до известной степени удачно в области индоевропейских языков, не подошли к другим «семьям». Сравнительная грамматика других языковых «семейств» дается с трудом и с натяжками. Мы уже не говорим о том, что буржуазные ученые ничего не смогли поделать с такими группами языков, как языки Кавказа. Если некоторые «семьи» были названы по расовому признаку, то кавказские языки объединены индоевропеистами в группу с географическим названием. Такой беспомощной оказалась индоевропеистика в том, в чем уже на первых стадиях своего развития оказалось сильным новое учение о языке!
        По учению Н. Я. Марра, языки большинства народов Кавказа являются языками одной системы так же, как в подавляющем числе
[162]  
языки европейские (отчасти живые и отчасти уже мертвые) — языками другой системы. Каждая система языков имеет свою типологию: один — с признаками достаточно устоявшимися, другие — с признаками переходными. С этой точки зрения языки мира разделяются на четыре категории. К самой древней типологии относятся полисемантические, моносиллабические языки типа китайского языка и африканских живых языков. Более позднего происхождения языки турецкой, монгольской и угро-финской системы. Следующей категорией являются яфетические и хамитические языки. И, наконец, сравнительно новой типологией обладают языки семитической системы и некоторые индоевропейские (древне-индийский, греческий, латинский). Развитие языков шло от аморфно-синтетического состояния через агглютинацию к флективности. «Так называемые флективные языки пользуются агглютинацией, добавим, как пережиточным явлением, ибо флексия и агглютинация, как и аморфно-синтетическое состояние, — три хронологически последующие трансформации, причем среди них флективная трансформация представляет наиболее развитой тип человеческой речи»[24].
        В противоположность индоевропеистике, развитие языков согласно новому учению о языке шло и идет весьма сложными путями. По этому поводу Н. Я. Марр пишет: «Как в этой формальной стороне, так и во всех других признаках, и формальных и идеологических, различных систем, поскольку каждая из них в общем есть продукт диалектического процесса, порождающего новый вид системы выявлением рядом с тезой антитезы и их борьбой, отражавшей борьбу соответственных сил в общественности, нет системы, свободной от неизжитых особенностей прежней системы или даже нескольких прежних систем»^[25]. Следовательно, нельзя в языках предполагать ту чистоту и то единообразие типологии, которые представляются индоевропеистам в процессе изучения языков. Напр., строгость порядка слов во французском предложении говорит о пережитках аморфно-синтетической стадии развития, так как именно в аморфно-синтетических языках смысл слова меняется от их расположения.
        Лингвист должен учитывать и такой важный момент, как скрещивание языков. Изучение состояния того или иного языка без учета фактов скрещивания невозможно, так как нельзя определить типологию данного языка. Типология языка, согласно новому учению о языке, определяется по целому ряду признаков, составляющих совокупность координат типологии. Так, например, координатами древнейшей типологии являются: 1) аморфность, т. е. отсутствие морфологии, 2) моносиллабизм, т. е. односложность слов, 3) синтетизм строя языка, 4) отсутствие или слабая дифференцированность категорий речи и 5) полисемантизм, т. е. многозначимость слов. Вот с какой четкостью новое учение о языке определяет место языка в языкотворческом процессе с точки зрения диахронии. Но этого, конечно, мало. В классовом обществе языки усложняются значительно больше. В них отражается вся сложность социальных взаимосвязей классовых обществ всех формаций. В отличие от индоевропеистов так называемого социологического направления, которые в основном дальше дюркгеймианского представления об обществе не пошли и не могли пойти, Н. Я. Марр в своих исследованиях говорил о классовых языках эксплоататоров и эксплоатируемых. На основании глубочайших исследований он твердо указывал на бóльшую близость феодальных языков Закавказья — древне-армянского и древне-грузинского — меж-
[163]  
ду собой, чем между древне-армянским и современным армянским и древне-грузинским и современным грузинским. Он подчеркивал классовый характер таких языков, как классический греческий, латинский, пехлевийский и др. Чрезвычайно доказательна его работа, посвященная бретонскому языку, который, находясь на положении нацменовского языка, насильственным образом вытесняется французским языком. Описательному социологизму западных индоевропеистов (кстати умиляющих своей «прогрессивностью» некоторых индоевропеистов и их спутников в СССР) Н. Я. Марр противопоставляет классовый анализ языков, который делается путем исследования и формы, и содержания языка. Этот анализ, при котором язык рассматривается как идеологическая надстройка, конечно, ничего общего не имеет ни с методом А. Мейе, ни Ф. Соссюра, ни других индоевропеистов.

         11.
        Совершенно по-иному рассматривает новое учение о языке возникновение и развитие категорий речи. По существу говоря, индоевропеистика говорит о развитии категорий в очень ограниченном смысле. Как в ее фонетике, так и в вопросах морфологии и категорий речи «историзм» носит специфический характер: это, так сказать, статистический или же, в лучшем случае, эволюционный историзм, само собою разумеется, насквозь идеалистический. По новому учению о языке категории речи развиваются диалектически. Н. Я. Марр исходит из целого в речи, внутри которого происходит борьба противоположностей. В индоевропеистике основное — фонема. Поэтому все индоевропеисты изучают языки, начиная с фонетики. Новое учение о языке интересуется мыслью человека, выраженной в языке. Поэтому на передний план выдвигается синтаксис. «Техника звуковой речи,— пишет Н. Я. Марр, — начинается с синтаксиса, главнейшей вообще части всякой звуковой речи. Синтаксис отличается именно тем, что в нем идеология и техника неделимы, еще нерасчлененно слиты, диффузны, не дифференцированы так же, как неделимо и не дифференцировано было еще общество без разделения труда и без социальной дифференциации в строе, собственно без осознания такого разделения труда и такой социальной дифференциации. Такое состояние можно усвоить звуковой речи лишь на самых начальных этапах ее развития. Полностью совершенно выдержанный диффузный характер синтаксиса присущ дозвуковой речи человечества, речи линейной или кинетической» [26]. В другой своей работе Н. Я. Марр указывал, что «синтаксис — это самая существенная часть звуковой речи: как учение о звуках лишь техника для морфологии, так и морфология лишь техника для синтаксиса»^[27]. (В этой же работе сказано, что: «Звуковая речь начинается не только не с звуков, но и не со слов, частей речи, а с предложения, мысли активной и затем пассивной, т. е. начинается с синтаксиса, строя, из которого постепенно выделяются части предложения, определявшиеся по месту их нахождения в речи» ^[28].
        Исследования Н. Я. Марра показывают, что «постепенно из частей предложения выделяются имена». Потом после имен идут местоиме-
[164]  
ния, появляются затем прилагательные, союзы и др. части. Глагол является последним образованием.
        Вскрыть картину возникновения категорий речи удалось благодаря разнообразнейшим фактам, переживаниям древних эпох, найденным в языках яфетической системы, — причем следует отметить, что в этой работе сыграла решающую роль палеонтология речи, возможная лишь благодаря открытию четырех лингвистических элементов. Диалектико-материалистическая методология нового учения о языке дала возможность ответить на вопросы, над которыми бьются индоевропеисты и на которые они по вполне понятным причинам не могут ответить. Языки яфетической системы дали такие большие возможности для объяснения многих сторон языкотворчества, что теперь вполне ясно, что без изучения хотя бы одного яфетического языка лингвист не будет в состоянии усвоить методы, установленные новым учением о языке, и постоянно будет тянуть в сторону индо-европеизма.
        Особое место в исследованиях Н. Я. Марра занимают имена числительные. Анализ числительных дал возможность заглянуть в древнейшие эпохи развития человеческого мышления и языкотворчества. Удалось объяснить, почему так различны системы счисления у народов разных групп. Формалистические манипуляции, совершаемые индоевропеистами над числительными и в конце концов не дающие возможности объяснить причины принципиальной разницы между системами счета, кажутся весьма примитивными и схоластическими после их объяснения новым учением о языке.
        Анализ всего языкотворчества человечества показывает, что различные стадии в развитии мировоззрения во всех языках оставили свои следы. Человек доклассового общества на различных стадиях своего развития по разному воспринимал внешний мир. В классовом же обществе, когда возникает элемент борьбы внутри обществ, это восприятие сильно изменяется и зависит от его классового состояния. Мышление меняет свои формы, меняется и язык, но на формах последнего иногда остаются отпечатки прошлых эпох. Числительные, как категории, без которых не может обойтись ни один человеческий коллектив, сохранили в себе следы различных мировоззренческих эпох. «Часть речи, ныне самая отвлеченная и самая практическая, вначале самая вещественная и самая научно-философская, — числительные связаны со всеми сторонами созданной трудовым процессом «человечности», или подлинного мирового, а не классового, да еще школьно надуманного гуманизма, со всеми творческими начинаниями человечества как в области материально-жизненных потребностей, так не менее непреоборимых ныне в их самодовлеющем устремлении умозрительных исканий правды» ^[29] — писал Н. Я. Марр. После того, как им были исследованы числительные с точки зрения единства языкотворческого процесса, стала понятна та пестрота, которая существует хотя бы в числительных языков одной системы (если, напр., взять французский, латинский, русский и некоторые еще языки).
        Изучение категорий речи, их истории и нынешнего состояния имело бы огромное практическое значение для наших лингвистов и других специалистов — обществоведов, если бы... если бы не то безразличное отношение к этим достижениям нового учения о языке, которое очень часто замечается у наших научных работников. Под влиянием индоевропеистики, канонизировавшей в основном норма-
[165]  
тивную грамматику рабовладельческого общества, наши лингвисты и педагоги не делают даже попытки перестроить теорию языков народов СССР. Мы знаем, что требование историзма в преподавании языков поставлено ЦК ВКП(б) еще три года назад. А где этот историзм на практике? В чем он проявляется? Едва-ли кто-либо сумеет дать точный ответ. Приблизительно скажут о том, что сопоставляются нынешние языки с их дореволюционным состоянием. Это хорошо, но этого мало. А представляет ли себе наше молодое поколение, что такое с исторической точки зрения грамматические категории? Получают ли ответ наши учащиеся на вопрос, почему в одних языках народов СССР имеются роды, а в других нет, почему в одних глагол склоняется, а в других нет, что такое по существу падежи, почему в склонении, напр., «конь» и «лошадь» множественное число сходно и т. п.? На эти вопросы ответов не получают и не могут получить до тех пор, пока не будут усвоены достижения нового учения о языке, и до того момента, пока борьба с индоевропеизмом не примет надлежащего, делового характера. Именно в наши дни, когда пишутся грамматики и разного рода пособия по языкам, необходимо, чтобы результаты исследований И. Я. Марра по вопросам категорий речи были использованы исчерпывающе. В противном случае индоевропеизм еще долгие годы будет через книгу, через школу внедряться в сознание молодого поколения нашей страны.
        Социальное значение фонетических и морфологических явлений разъясняется новым учением о языке на каждом шагу. В противоположность абстрактному методу изучения фонетики и морфологии новое учение о языке изучает эти факты как идеологическую надстройку в неразрывной связи с проблемами мышления и материально-производственных отношений. Так, напр., Н. Я. Марр говорит: «... звуковые законы, во-первых, законы не физиологические, а социологические, и, как таковые, они возникли лишь на определенной ступени развития звуковой речи, именно на той ступени развития, когда надстроечный мир, мир отвлеченных представлений и отвлеченных понятий, так оторвался в господствующем классовом сознании от реального материального мира, что их взаимоотношения стали выражаться техникой отвлеченного порядка, сначала символикой окончаний или представок, суффиксов и префиксов, выработанных из цельных слов и успевших, однако, утратить свое присущее им ранее материальное значение, а затем символикой отдельных звуков такого же происхождения»^[30]. Уже из этих слов видно, как диаметрально противоположны индоевропеистика и новое учение о языке в их отношении к вопросам фонетики и морфологии.
        Формальному изучению Н. Я. Марр противопоставлял изучение материалистическое. Изучая звуковые соответствия, Н. Я. Марр, однако, интересуется не только схождениями, но и расхождениями. Для индоевропеистики, при ее формализме, расхождения не представляют интереса, и лишь вызывают неприятное чувство, связанное с непониманием факта по существу. Новое учение о языке видит в звуковых корреспонденциях отражение социальных, классовых явлений, поэтому и расхождение является для него понятным фактом. Так, напр., Н. Я. Марр говорит: «Чередование свистящих с шипящими — это согласованность двух близких друг другу кругов языков, двух групп, как бы договоренность двух хозяйственных коллективов, да-
[166]  
лее — двух классов, двух племенных групп»^[31] и т. д. В другой работе он следующим образом высказывается об интересах нового учения о языке и фонетике: «... нам важны не звуки сами по себе, а их использование в общественном строительстве, выявляющее самих строителей и эпохи созидания ими речи». И эти слова лишний раз подчеркивают, как велика разница между индоевропеистическим интересом к звуковым вопросам языков и интересами нового учения о языке.
        Отсутствие такого историзма в вопросах фонетики и морфологии в наших книгах по языку следует признать огромнейшим недостатком. Странно как-то подумать, что с кафедр высшей школы, техникумов и средней школы на многочисленных языках народов СССР дается формально и, по существу, классово-чуждое объяснение фактов языка, в то время когда в нашем распоряжении находится огромное количество еще неиспользованных результатов исследований Н. Я. Марра о происхождении и развитии категорий речи. Только традиционно крепко сидящим «в умах» индоевропеизмом можно объяснить этот печальный факт.

         12.
        Особым достижением нового учения о языке является область семантики. Современная индоевропеистика в поисках новых путей делает попытки в лице ее некоторых представителей и групп стать на социологические основания и заняться семантическими проблемами. Так, напр., шухардтианцы занимаются семасиологическими вопросами в известном журнале «Слова и вещи». Несмотря на использование огромного материала, накопленного и собираемого буржуазной наукой, результаты работ чрезвычайно ограничены, а главное в основном неверны вследствие неправильности самой методологии. Ученые при разрешении семантических вопросов подходят упрощенно-исторически. При наличии формализма в методологии так оно и должно быть. Однако, даже у нас в СССР интерес к их работам довольно часто ведет к некритическому усвоению их выводов. В частности указанный журнал пользуется вниманием у преподавателей европейских языков. Это тем более странно, что в нашем распоряжении есть достижение в области семантических проблем в виде законов, установленных Н. Я. Марром, о которых широкие круги преподавателей ничего не знают. Значение исследований Н. Я. Марра в этой области заключается в том, что в них учитываются разные стадии развития мышления. Еще в доклассовом обществе человеческое мышление претерпело ряд изменений, которые были связаны с развитием производства и техники. В классовом же обществе эти изменения еще значительнее. Классовая борьба, новая экономика и техника — все это приводит к огромным скачкам в мышлении, что и находит свое отражение в языке. По указанным именно причинам семантика представляет большую сложность для исследователя. Исследователь, занимаясь анализом материала, должен очень часто отрешаться от свойственных ему приемов мышления и представлять себе мышление человека весьма отдаленнейших эпох. Об этом как раз почти не думают индоевропеисты, и если и учитывают этот момент, то не на основании системы выводов о стадиальности мышления, как это видим в новом учении о языке, а чисто эмпирически.
[167]            
        По новому учению о языке «значения слов возникали не по форме, не по материалу, не по технике, а по функции, определявшейся потребностью общественности и мировоззрением, и без учета этой идеологической стороны никакой генетической истории материальной культуры нельзя строить»[32]. Это и есть закон функциональной семантики. Огромнейший фактический материал, имеющийся в исследованиях Н. Я. Марра, достаточно убедительно иллюстрирует этот закон. Слова, напр., означающие «дуб», на более поздней стадии получают значение «хлеба», так как пищевая функция желудей переходит на новый продукт. Функции собак на определенной стадии переходят к лошади. Это обстоятельство отражается на языке: слово, означающее «собака», получает новый смысл — «лошади». Если этот закон, выведенный с помощью палеонтологического метода, говорит о том, что человечество творило слова, используя старые запасы слов, то о том же говорят и другие закономерности, вскрытые новым учением о языке. В связи с развитием мышления и прохождением его через ряд стадий менялось у человека отношение к действительности. Он воспринимал сперва целое, а затем уже в целом видел части. Части он называл по целому, внося лишь изменения в оформление названий. О том, что семантика менялась в зависимости от изменения в мышлении, говорит именно тот факт, что новому учению о языке удалось вскрыть так называемые семантические пучки или гнезда. Первоначально ничего не означавшие элементы, т. е. асемантичные элементы, стали приобретать значение, и притом одновременно много значений, т. е. становились полисемантичными. Многозначимый элемент, напр., стал заключать в себе семантический пучок «рука» — женщина — вода». Установить связи между этими понятиями очень трудно, так как прежде всего необходимо отрешиться от нашего современного способа мышления. Многочисленные факты из яфетических и неяфетических языков являются доказательством закона семантических пучков. Так, напр., и в русском языке слова «рука — ручей—русалка» составляют семантический пучок.
        Если сопоставить семантику, вскрываемую индоевропеистикой, с семантическим анализом Н. Я. Марра, то прежде всего бросается в глаза та всеобщая связь языков в едином языкотворческом процессе, которая неизменно вскрывается новым учением о языке. Семантические исследования индоевропеистов вращаются в большинстве случаев в кругу однотипных языков, на основе формальной логики и дальше так называемых «исторических» периодов не идут. Не приходится, конечно, говорить об идеалистической методологии индоевропеизма в семантическом анализе, что вносит сверх оказанного принципиальную разницу по сравнению с диалектико-материалистической методологией нового учения о языке. Особенно важно отметить, что семантику Н. Я. Марр изучал в движении, причем в движении, полном противоречий. В то время, как индоевропеистика имеет дело с готовыми понятиями и представлениями, причем довольно часто связанными с узким кругом человеческих обществ, больше всего классовых обществ, Н. Я. Марр вникал в первоисточники представлений и понятий, вложенных в то или иное слово. Поэтому он имел возможность истолковать такие недоуменные для индоевропеистов факты, как, скажем, совпадение терминов у народов Закавказья и нашего крайнего Севера. Для Н. Я. Марра существуют не разграниченные языки «рас», народов «высоких» и «низких» культур, языки разных
[168]  
«семей», а языки разных стадий языкотворчества. Он подвергал анализу не языки, расположенные индоевропеистами в строгом хронологическом порядке так, что между ними порой воздвигается непроницаемая стена; наоборот, перед ним постоянно находится картина единого, непрерывного глоттогонического процесса, идущего от тех времен, когда человечество представляло собою группы весьма примитивных обществ с многочисленными диффузными языками. При такой широкой и глубокой по времени перспективе понятно, что все движение языкотворчества представляется как смена стадий, связанных с сменой хозяйств, техники, общественных формаций, идеологии, причем каждая стадия связана с переворотами, с взрывами в базисе и надстройке.

         13.
        Неразрывно с историей языкотворчества Н. Я. Марр рассматривает и историю письма. С точки зрения нового учения о языке понять историю письменности возможно не иначе, как в связи с стадиальным развитием языка. Н. Я. Марр утверждал, что «письменность своими началами далеко не позднейшее явление сравнительно со звуковой речью. Письменность и настоящая-то, как она ныне понимается и применяется в быту, пережила, как язык, этапы развития от линейно-образного типа до буквенно-фонетического»[33].
        Новое учение о языке подходит к задаче исследования письмо- творчества с методологией, применяемой в исследовании языкотворчества. Так, напр., в работе об абхазском аналитическом алфавите, весьма важной с принципиальной стороны, Н. Я. Марр писал: «Письмо, рядом с языком, есть орудие общения людей как внутри, так постепенно и вне сложившихся общественных организаций. История письма идет по стезям истории языка, с той разницей, что на развитие поступательного движения письма легче влиять, при письме не приходится считаться с теми факторами, что у языка, так в частности с массовой «психологией», суммой наследственных навыков, слагавшихся в итоге накопления рефлексов, которая, впрочем, подчиняется законам развития общественности, проходит тот же созидаемый общественностью путь от племени, группировки людей не по физическим, а по хозяйственно-производственным признакам, через нацию и государственность к общечеловечности»[34].
        Отмечая специфическую особенность языка и констатировав ее отсутствие в письме, Н. Я. Марр вместе с тем видел связующее их звено. Этим звеном является мышление. Так, говоря о письме древнейшего человека, он отмечал особенность его мышления и выражение его в письме. «Как жил он лишь коллективной жизнью, так и мыслил коллективно, не имея представления об индивидуальном в голове, как не было его в общественности. Речь, какая бы она ни была, была без осознания элементов и без специальной службы связи, кроме связи повторного воспроизведения символа общего восприятия. И такая речь не могла себя выразить в письме ничем, «кроме непрерывных повторяющихся узоров»[35].
        Благодаря учению о кинетической речи теперь разъяснено многое
[169]  
из того, что вызывало недоумение в письме некоторых народов. Так, говоря о хеттском письме, сложном в некоторых отношениях, Н. Я. Марр указывал на отражение в нем кинетической речи. «Особенно вызывает теперь наше внимание хеттское мешаное идеографическое-фонетическое, фигурно-линейное письмо, где в числе идеографических фигур в значении различных божеств особенно часто появляется рука в различных видах»[36]. Изучение письма в неразрывной связи с изучением языкотворчества дало возможность Н. Я. Марру установить происхождение отдельных систем письма. Выяснилось, напр., что возникновение клинописи связано с аморфно-синтетической речью. И тут помогли те же четыре лингвистических элемента. Древнейшая клинопись — в сущности элементное письмо. Также выяснилось, что фонетическое письмо возникло «с возобладанием языков флективной системы, по выдвижении значимости отдельных звуков и возобладании индивидуального их осмысления как глоттогонических единиц...»[37].
        Следует, однако, отметить, что Н. Я. Марр интересовался письмом не только с точки зрения формы. В своих исследованиях главное свое внимание он направлял на общественную сторону развития письма, именно на процесс развития письма по стадиям. Этот интерес связан непосредственно с практикой, и в особенности с практикой строительства письмен многочисленных народов СССР. Н. Я. Марр указывал на причины расхождения алфавитов на Западе, несмотря на их общую латинскую основу. «Письмо осталось латинское, но с усилением феодализма и феодализованных национальностей единое латинское письмо настолько индивидуализовалось по каждому народу, что общность европейского письма есть собственно фикция, фактическая разобщенность в письме, явное наследие средневековья в Европе»[38], говорил он. Им отмечается классовая сущность письма, в особенности роль некоторых письмен в классовой борьбе. Подобно разобщению в письме, в Европе существует разобщение и в так называемых научных транскрипциях. Несмотря на утверждение, что лингвистика имеет общую научную транскрипцию, на деле можно заметить большую пестроту в этой области. А потребность в общей системе записи звуков, по-видимому, существует и у буржуазных ученых. Вскрыв причины существующего в буржуазной науке разнобоя в так называемой «научной транскрипции», новое учение о языке выдвигает выработанный в течение нескольких десятилетий алфавит, названный Н. Я. Марром аналитическим, причем не только «для науки», а для науки и практики. В основе этого алфавита лежит математический принцип. Но в аналитическом алфавите важна не только техническая сторона, а главным образом общественная. Алфавит, которым пользовался Н. Я. Марр в своих исследованиях, является теоретическим образцом для построения интернационального алфавита. Нечего и говорить, что для индоевропеистов эта сторона мало, а то и совсем непонятна. Представители индоевропеизма рассматривают аналитический алфавит, как один из индивидуальных алфавитов, в частности необходимый исследователю яфетических языков. Сопоставляя аналитический алфавит с многочисленными, беспринципными «научными» алфавитами индоевропеистов, мы должны отметить и это достижение нового учения о языке, неразрывно связанное с общими положениями учения.
[ 170]

         14.
        Еще в своем курсе «Яфетическая теория» (Баку, 1927 г.) Н. Я. Марр, говоря о ходе языкотворческого процесса, обозревая его с древнейших эпох до наших дней, делал вывод, что «будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство с его техникой, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура. Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространенных живых языков мира, неизбежно буржуазно-культурный и буржуазно-классовый, как ни один из мертвых языков не смог стать международным в бывшем новом мире, дооктябрьском, да и в том бывшем мире ни один из них и не намечался вовсе как массово-международный».[39]
        Это тот важнейший вывод, который сделан на основании нового учения о языке и в результате тогда уже 39-летней работы Н. Я. Марра.
        Значение этого вывода стало особенно важно после того, как тов. Сталин на XVI съезде ВКП(б) сформулировал учение марксизма-ленинизма о движении языкотворчества всего человечества к единому языку в будущем, общечеловеческом бесклассовом обществе. Стало более чем ясно, что методология нового учения о языке — методология диалектического материализма, раз она привела к столь важному для нас выводу. Вместе с тем стало ясно и то, что вся борьба с индоевропеизмом, которую вел Н. Я. Марр, — борьба не случайная, а глубоко принципиальная, неразрывно связанная с пролетарской революцией.
        Язык, как идеологическая надстройка, представляет самый сложный предмет изучения среди всех остальных надстроек, и именно потому, что в любом языке сохранились факты таких эпох, от которых не дошли до нас никакие другие факты или сохранились лишь весьма незначительные для изучения других надстроек. Индоевропеизм не дает возможности осознать это; наоборот, его методология, выработанная на древне-письменных языках, как раз внушает обратную мысль, что изучение языка носит теперь почти такой ясный характер, как, напр., изучение математики. И действительно, сравнительная грамматика индоевропейских языков, т. е. сравнительная фонетика и морфология (но не синтаксис) доведена до последней степени обработанности (конечно, с точки зрения формальной методологии). После этого кажется, что в основном индоевропеистика по своей точности соприкасается с математикой. Так, например, о математической точности ее всегда говорил один из представителей старой профессуры у нас. Яфетическая теория вскрыла всю обманчивость такого представления о характере индоевропеистики. Она доказала, что, несмотря на большие заслуги основоположников индоевропеизма и некоторых из их продолжателей, индоевропеистика не является наукой о языке в подлинном смысле слова, т. е. наукой о языке как идеологической надстройке. Новому учению о языке удалось доказать не только то, что индоевропеистика изучила на базе ограниченного круга языков господствовавших классов историю форм за исторически сравнительно очень небольшой период, но что методология, выработанная ею, не пригодна даже для изучения современных живых языков Европы. Однако, к сожалению, этого не знают довольно часто и наши анти-
[171]  
религиозники, и литературоведы, и историки, и правоведы. Вместе с тем наблюдается даже такое явление, что для гальванизации индоевропеизма отдельные представители его на Западе используют кое-что из нового учения о языке. (Правда, «такое» использование не оживляет самой индоевропеистики. Но это уже вопрос иного порядка,

         16.
        Больше 45 лет Н. Я. Марр вел борьбу на труднейшем участке науки. За последние десять лет эта борьба носила тем более важный характер, что она велась в основном с позиций марксизма-ленинизма. Эта борьба особенно должна быть отмечена в истории науки и, в частности, в истории науки о языке также и потому, что она велась в весьма сложных условиях, «когда поддержка была очень слаба и когда индоевропеистика старалась всячески опорочить яфетическую теорию не только за границей, но и через своих представителей у нас в СССР. Индоевропеизму свалить новое учение о языке не удалось. Но зато новое учение о языке полностью разоблачило сущность индоевропеизма. Надо только, чтобы это достижение проникло во все углы наших общественных наук.
        Разрушив все положения индоевропеизма, как принципы глубоко классовые, проникнутые идеологией буржуазии, Н. Я. Марр выдвинул разработанные им на основе огромнейшего количества исследований методологические положения и методы изучения языка, соответствующие методологии диалектического материализма. В положительной части работ Н. Я. Марра существенно то, что принципы нового учения о языке выведены из самих фактов. Его теория верна именно потому, что она соответствует объективной действительности. Отсюда и вывод. Нам необходима огромная работа для очищения отдельных общественных наук от элементов индоевропеизма, элементов, иногда ловко притаившихся и не замечаемых теми, кто не знает ни о сущности индоевропеизма, ни о достижениях нового учения о языке. Вместе с тем нужна широкая популяризация нового учения о языке для того, чтобы оно было максимально использовано не только нашей наукой, но и нашей школой. В числе задач второй пятилетки находится исключительно сложная задача переделки сознания людей нашего социалистического общества. Но переделать сознание быстро и успешно можно лишь тогда, когда крепко владеешь и таким орудием, как язык, и когда знаешь историю этого языка и историю мышления. Грандиозные картины истории языка и мышления открыты гениальным ученым Н. Я. Марром. Участники великих работ по переделке сознания должны овладеть этими открытиями.
        Наконец, плоды борьбы нового учения о языке с индоевропеизмом должны быть использованы для дальнейшего строительства марксистско-ленинской лингвистики и вместе с тем для дальнейшей перестройки преподавания языков в нашей школе всех видов.
        Новое учение о языке выросло на базе многочисленных (в том числе бесписьменных) языков. И практика этих языков должна использовать ее выводы.
        Кто до сих пор не понял и не хочет понять, что индоевропеизм — это перевернутая страница истории, что по всему своему существу он чужд марксизму-ленинизму, и что, следовательно, недопустима никакая практика на его основе, тот, значит, все еще связан с буржуазным мировоззрением.