Levin30

Accueil | Cours | Recherche | Textes | Liens

Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы

-- ЛЕВИН И. : «Материалы о политике царизма в области письменности "инородцев" », Культура и письменность Востока, кн. 6, Баку, 1930.

[3]
        Старая Россия заключала в своих границах громадное количество народов, стоявших на самых разных ступенях экономического и культурного развития — от поголовно грамотных финнов, эстонцев и латышей, далеко шагнувших в своем капиталистическом развитии — до поголовно неграмотных киргизов, алтайцев, народов Севера, живших в условиях примитивного родового строя. И как ни вариировала политика царизма в отношении каждого из этих народов, она везде и всегда заключалась в разнообразном применении одного и того же принципа: национальный гнет и насильственная руссификация. Для полукрепостнического режима царизма национальный гнет был одним из главных устоев (наряду с самодержавием и православием — "народность"). Эксплоатация завоеванных "инородческих" окраин, использование их, как земельного фонда, рынков сбыта, баз торговых и военных путей — было величайшим источником мощи для русского империализма. Надо сказать, что в этом пункте интересы самодержавия совпадали с интересами русской промышленной бурж XXX
        Национальный гнет выражался, в частности, в преследовании языка и культуры "инородцев", изгнании их языка из государственной жизни, из школы и т. д. Свирепое гонение национальных языков сопровождалось насильственной руссификацией. Для того, чтобы упрочить свое господство в "инородческих" окраинах, царизму нужно было глубоко внедрить казенную русскую идеологию в жизнь "инородцев", вытравить сознание национальной специфичности, опасное тем, что могло питать стремление к политическому обособлению, отделению или автономии. По словам одного казенного издания, посвященного вопросу о просвещении "инородцев", именно на окраинную школу ложится обязанность облегчить все пути для плодотворного взаимодействия этих областей империи с ее центром, для обмена с ним и материальными благами и идеями.
[4]
        Преследование в области языка и культуры проводилось различными способами. Так, национально-культурное угнетение украинцев выразилось почти в полном запрещении украинского языка. "Не было, нет и быть не может" украинского языка, заявило царское правительство устами министра Валуева в ответ на развитие, так назыв. украинофильского движения в 1863 г. Царскими указами 1876 г. и последовавшими, украинский язык был запрещен в школе, в суде, в театре, в печати, не говоря уже о государственных или местных учреждениях. На выставке Ком. Академии фигурирует секретное письмо Волынского губернатора — министру внутренних дел, начинающееся словами: "Конфиденциальным предложением,... Ваше Высокопревосходительство изволили требовать от меня подробные сведения по делу о распространении волостным писарем Лободовским книг на малороссийском языке"... Об этом факте пишется в таком тоне, как будто речь идет о важнейшем государственном преступлении. Другой правительственный документ, извлеченный нами из архивов XXX
        Не в лучшем положении находился белорусский язык. Он тоже был об'явлен несуществующим, и с этим "несуществующим" языком была повержена жесточайшая борьба, особенно усилившаяся после подавления восстания 1863 г. Белоруссия, как и Западная Украина, долгое время находилась под преобладающим влиянием польской культуры и вот, под предлогом располячивания Белоруссии, производится политика удушения слабых ростков белорусской национальной культуры. Фактически, вся белорусская литература до 1905г. находится под запретом. Книг на белорусском языке до 1905 г. (как, впрочем и после 1905 г.— вплоть до революции) насчитывается единицами.
        Своеобразный характер приобретает преследование литовской письменности. Опять таки (под предлогом борьбы с польским влиянием) царское правительство в 1863 г. после подавления польского восстания, запрещает употребление в литовской письменности латинского алфавита, употреблявшегося в этой письменности с самого начала ее возникновения, и навязывает литовцам русский алфавит. На выставке Ком. Якадемии имеется литовский букварь на русской основе, "напечатанный по распоряжению г-на главного начальника Сев.-Зап. Края". В течении 40 лет над литовской письменностью
[5] тяготеет запрет. Литовское население решительно отказывается от навязываемого алфавита. Правительственные издания гниют без употребления, и в то же время, царская жандармерия ежегодно уничтожает десятками пудов литературу на литовском языке "запрещенного содержания", т. е. напечатанную латинскими буквами, перевозимую из Прусской Литвы. Лица, у которых находились такие книги, подвергались высылке и т. п. В течении 10 лет (1891 — 1902) таможенными властями было арестовано на границе174.000 экз. литовских книг, не считая книг, конфискованных полицией и жандармерией внутри страны. На выставке находится "ведомость о количестве задержанных изданий на литовско-жмудском наречии запрещенного содержания при их водворении в пределы России": в 1893 г. — 11.520 экз.— 8 пуд. 12 фунт., в 1894 г.— 32.282 экз.— 23 п. 11 ф. и т. д. Литовские крестьяне пишут бесконечные прошения о разрешении печатать литовские книги шрифтом, принятым во всем культурном мире. "В настоящее время мы, литовцы, пишут они XXX
И только сорокалетняя практика убедила царское правительство в полной непригодности и неосуществимости этого закона. В 1904 г. Комитет министров снимает запрещение с литовской письменности, мотивируя это тем, что "вышеозначенные попытки привить русский шрифт в литовскую письменность не увенчались успехом", а "результатом воспрещения латинского шрифта оказалось ныне усиленное обращение среди литовского населения заграничных изданий, напечатанных латинским шрифтом, нередко исполненных ненавистью к России, а иногда и проповедывающих идеи социализма и анархии".
        Для того, чтобы иллюстрировать то значение, которое правительство придавало вопросу об алфавите (министр Милютин выразился, что "русские письмена должны эакончить то, что начато мечом"), небезинтересно отметить, что одно время возникал вопрос о замене латинского шрифта русским в польском языке, т. е. в языке старой западной культуры и литературы, языке сплошного многомил-
[6]
лионного населения так назыв. царства польского. В секретной переписке ряда ведомств (часть этой переписки демонстрируется на выставке Ком. Академии) в эпоху Николая I-го, мы находим любопытнейшие детали из истории этой попытки, оказавшейся, впрочем, неудачной. Эта переписка показывает, что Николай I несколько раз возвращался к этой мысли; на соответствующей докладной записке кн. Ширинского-Шахматова, он "собственноручно начертал" (в 1852 г.). "Очень можно и полагал бы потом вводить во всех воспитательных заведениях взамен нынешнего букваря". Особые секретные комиссии разрабатывали вопрос, прилагая в то же время усилия к тому, чтобы поляки "не подумали, что это косвенное покушение на язык народный есть только скрытый приступ к уничтожению польской национальности" и чтобы "распространение такого мнения не произвело брожения в шатких умах их". В этих целях было решено издать, в виде образца, ряд польских произведений на русском алфавите, причем, как указано в секретной XXX
        Любопытно, что Николай I считал именно себя наиболее компетентным человеком в деле установления деталей нового польского букваря. В проект, предложенный ученой комиссией, он вносит ряд изменений и "поправок", имеющих, впрочем, довольно однообразный характер, не обнаруживающий в венценосном "ученом" особых творческих данных: царем вычеркивается всякое отклонение от русской азбуки для специфических фонем польского языка, каковое заменяется, приблизительно, созвучным русским начертанием; так, для носовых "а" и "е" он предлагает писать "ОН" и "ЕН". Для польского rz вместо предложенного "’Р‘", он предлагает "вернее прописывать "РЖ". На предложение ввести "j" Николай отмечает, не нужно, ибо выразить можно и нашими литерами; "Е" и без того произносится как "И" и "Е" слитые вместе, потому писать: еден (один) jодла (ель),
[7]
паiонк (паук), ензык (язык)". Эта бессмысленная попытка, заранее обреченная на неудачу, провалилась, не оставив видимых следов.
        Если в отношении польской письменности применение русского алфавита натолкнулось, естественно, на неодолимые трудности, то таких трудностей не оказалось при применении этого алфавита к языкам бесписьменных "инородцев", представлявших собой более послушный материал для руссификаторских экспериментов царизма. Таковы, прежде всего, небольшие народы Поволжья и Сибири: чуваши, мордва, марийцы, якуты. Царизм опирался, как на свое орудие, на церковь, ревностно, всяческими способами внедрявшую идеологию православия, самодержавия и народности в умы "обращенных народов". Правила об образовании инородцев христиан 1870 г. устанавливали, как основную задачу правительственной деятельности: "начальные школы для инородцев-христиан должны иметь целью религиозно-нравственное их образование и утверждение в православной вере, а также обрусение путем утверждения в православной вере и ознакомления с русским языком". "Конечной целью образования всех инородцев, — пишет один документ, связанный XXX
[8]
священного писания и богослужебных книг не иначе, как русским алфавитом и должны быть... первой нашей заботой". Давая разрешение Ильминскому на открытие татарской школы в 1864 г., власти кратко очерчивают программу школы: "Главный предмет обучения — закон божий, молитвы, священная история и краткий катехизис, по книгам, напечатанным на татарском языке, но русскими буквами".
        Этими же принципами, особенно первым, царизм руководился не только в отношении инородцев — христиан, но и в отношении таких народов, как башкиры, казаки и т. п. Создавались буквари для башкир и казаков на русской основе. Особо горячим поборником казакского просвещения был тот же Ильминский, утверждавший, что "через русский алфавит киргизский язык будет совершенно огражден от татаризации". Подобно тому, как в Западном крае руссификация литовцев, белоруссов, украинцев проводилась под предлогом борьбы с ополячиванием этих народов, точно так же в отношении таких народов, как казаки, башкиры, отчасти чуваши, подобный благодарный предлог доставляла "татаризация" — татарская опасность". Пресловутая "татарская опасность" заключалась в экономическом и культурном превосходстве поволжских татар над их тюркскими соседями также, как и над смежным русским крестьянским населением. Татарская торговая буржуазия играла большую роль в качестве агента русского капитала при его проникновении в XXX
[9]
ского о "царстве татарства в степи"). Ильминский писал о необходимости внушить (казакам) мысль о русском алфавите, как средстве сохранения самостоятельности киргизского (казакского) языка", что способствовало бы "успеху введения русского алфавита в язык киргизский". Насколько эта роль покровителя слабого была искренней, можно судить по тому, что когда один царский чиновник, увлекшийся борьбой против "татаризации" чуваш, написал: обучение чуваш на их родном языке пробудит в них племенное самолюбие и уважение к собственному языку, он немедленно был подвергнут жестокой критике в оффициальных рядах: "он полагает почему-то, что пробуждение этих чувств разрознит чуваш только с татарами и как бы не сознает, что оно столько-же, если не более, послужит и к розни их с русскими". Точно такие же заботы проявлял туркестанский ген.-губернатор Кауфман к казакскому населению, которое стало стремиться выйти из под узбекской опеки", мотивируя свое покровительство казакам тем, XXX
        Борьба с татаризацией или узбекизацией не имела своей целью создание национальной письменности для отсталых народов в целях их приобщения к культуре на родном языке и в национальных формах, а обезличение и насильственную ассимиляцию в целях усиления русского правительственного элемента... "Слияние различных инородческих групп в одну инородческую массу, никаким образом не могло бы быть желательным" с оффициальной точки зрения. Допустимой признавалась ассимиляция только с русской массой.
        Чрезвычайно характерна в этом отношении попытка Туркестанского ген.-губернатора Кауфмана внедрить русский алфавит среди среднеазиатских казаков. Возникшая по этому поводу переписка правительственных и научных учреждений интересна тем, что она наглядно показывает то громадное политическое значение, которое придавалось царским правительством вопросу о русском алфавите для инородческих языков.
        В 1876 г. Кауфман обратился к министру народного просвещения с запросом относительно "письмян", кои должны иметь приложение" к учебникам, изданным для туркестанских "инородцев", ввиду
[10]
имеющихся разногласий среди ученых по вопросу о формах приспособления русского алфавита к нуждам инородцев и вызывающих необходимость в высочайшем повелении относительно принятия той или другой системы транскрипции". "Мое личное мнение в данном случае,— пишет Кауфман,— основанное на серьезном обсуждении этого важного вопроса и имея ввиду главную цель, какую должна иметь транскрипция, (т. е русский алфавит И. Л.). именно облегчить начало к изучению государственного языка нашего и тем дать средство к об'единению различных народностей — заключается в необходимости, чтобы все учебные округа, в которых есть инородцы, приняли русскую азбуку в том виде, в котором она изучается в наших школах, без всяких изменений и дополнений диакритическими и другими знаками... Надобности в добавочных буквах и разных диакритических знаках никакой не встречается, ибо русская азбука вполне достаточна для выражения всех известных нам восточных наречий, а увлекаясь тонкостями, дело транскрипции лишь запутывается". Мнен XXX
Министр народного просвещения поставил вопрос на обсуждение ученого синклита — факультета восточных языков СПБ ун-та. Надо было бы полагать, что лучшие востоковедческие силы собранные в СПБ факультете восточных языков, оценят по достоинству самодурство царского сатрапа, которое сам Ильминский назвал "недоразумением". Однако, ответ факультета гласит следующим образом (приводим в выдержках): "... русская азбука одна из самых богатых между европейскими и азиатскими... и потому, может быть, уже по одному этому, не говоря о крайне важном политическом значении такой меры, введена в употребление между русскими инородцами тюрко-татарской семьи. Большинство членов факультета и в том числе оба преподавателя тюрко-татарских языков, пришло к заключению, что при издании каких бы то ни было книг для означенных инородцев на их языках, следовало бы ввести в употребление русскую азбуку
[11]
в том виде, как она существует, безо всяких к ней изменений и безо всяких к ней дополнений, согласно с мнением г-на туркестанского ген.-губ.... Три же члена ф-та (господа Хвольсон, Розен и Цагарели)... выразили желание, чтобы с применением русской азбуки для транскрипции означенных языков сделаны были, во внимание к фонетике этих языков, некоторые, по мнению их, полезные добавления, заключающиеся именно в том, чтобы для передачи гласных тюрко-татарских языков "и" и "еи" (по французскому произношению) введены буквы "у" и "о^", а для выражения согласного носового "Н" (сагыр нун) для которого в русской азбуке соответствующих звуков не имеется, ввести "Н". Нисколько не возражая против этого мнения трех членов с чисто научной точки зрения, остальные члены факультета отвергли всякую необходимость означенных дополнений с гораздо важнейших, по мнению их, в настоящем деле точек зрения, практической и политической... Таким образом, факультет, значительным XXX
        Лучшей иллюстрации для значения вопроса об алфавите с одной стороны и положения "чистой науки" с другой — придумать трудно.
        Вопрос об алфавите играет немаловажную роль также в истории одного из последних актов царского правительства в области "просвещения инородцев", а именно "правил о начальных училищах для инородцев, живущих в Восточно — и Юго-восточной России" от — 31/III — 1906 г. На секции особого совещания, разрабатывавшего эти правила, было предложено, что "переводы и учебники для инородческих школ печатать следует в русской транскрипции... так как опыт показал, что эта транскрипция вполне пригодна для всех тюркских, финских и монгольских наречий России". Только для грузинского и армянского "наречий" в виде "уступки" должен был быть допущен параллельный русской транскрипции текст на национальном алфавите. В соответствии с изменившейся ситуацией — к этому времени успело выявиться сильное национально-освободительное движение среди угнетенных народов России — и общими условиями "конституционного" периода, эти правила формулируют пункт о руссификаторском значении шко XXX
[12]
инородческом наречии русскими буквами; для народностей, имеющих национальный алфавит, книги эти печатаются на двойной транскрипции — русской и инородческой".
        Однако "правила" и особенно п. 13 натолкнулись на решительное сопротивление "инородцев", к тому времени уже не представлявших собой той безмолвной и покорной массы, над которой некогда оперировали Кауфманы и им подобные. Посыпались протесты, инспирированные, согласно утверждения правительственных чиновников, "крайними левыми партиями", нередко резко сформулированные телеграммы в один голос требовали отмены "транскрипции", которая, "помимо бесполезности является рассадником тревоги и волнений", угрожая, что "могут произойти на почве транскрипции крупные столкновения ".
        Правительство, которое не было в то время заинтересовано в разжигании недовольства тюрко-татарских масс и дорожило голосами в связи с предстоящими выборами в Думу , поспешило раз'яснить "ввиду возникших среди мусульманского населения недоразумений, что вовсе... не имелось в виду обязательно вводить во все инородческие училища книги, печатаемые в русской или двойной транскрипции, а лишь предполагалось употребление двойной транскрипции для облегчения изучения русского языка"; во избежание различных толкований" была изменена редакция всего пункта.
        Остановимся мимоходом на школьной политике царизма в отношении "инородцев", поскольку школьная политика косвенным образом влияет и на развитие письменности. С одной стороны, школьное дело определяет уровень грамотности данного народа, величину части населения, приобщенной к письменности. Отсутствие школ для народа превращает письменность в привиллегию ничтожной касты, что опять таки, определенным образом оказывает влияние на содержание письменности. С другой стороны, школа непосредственно влияет на характер языка и письменность. Она вызывает необходимость в создании на данном языке научной и учебной терминологии и номенклатуры, учебной литературы в упрощении языка и письменности и приспособлении их как к пониманию масс, так и к потребностям современности. Итак, как количество школ, так и содержание и характер их непосредственным образом влияют на развитие письменности и языка.
[13]
        Наибольший интерес в этом отношении представляет тип школы, созданной царизмом в колониях, в частности, в Средней Азии. Это так наз. русско-туземная школа. В то время, как русская школа в Туркестане охватывает 95% детей русского населения края (процент не достигнутый нигде в коренных областях России), школа, созданная для туземцев, охватывала ничтожнейший процент детей туземного населения. В 1915 г. в Сыр-Дарьинской области было 65 русско-туземных школ с 3.410 уч. — это вся правительственная школьная сеть на двухмилионное население. В то время, как из 10760 детей школьного возраста русского населения обучалось 10230 детей, из 150110 детей коренного населения обучалось лишь 3.033 (в 1912 г.). В Самаркандской области из 2.050 русских детей школьного возраста обучалось 1.794 или 87,5%, а из 74.569 детей коренного населения 635 или 0,9%. В ферганской области обучалось 76,4% русских детей и 0,5% (805 из 165.910) коренного населения. В Закаспийской области 88,4% с одной стороны и 1,4% — с другой. Цифры в достаточн XXX
        Так же характерно и содержание школьного обучения: все предметы обще-образовательного характера преподавались на русском языке; отличие от обще-русской школы заключалось в том, что сверх предметов, преподаваемых на русском языке, программа предусматривала также обычные предметы мусульманских национальных школ, коран, религиозное право и т. д., преподаваемых по допотопным методам. Вопрос о расширении прав местных языков в школе, если и поднимался, то решался всегда в отрицательном смысле: "все туземные языки должны стать перед русским языком в равномерное подчиненное положение" — писал министр народного просвещения Делянов в оффициальной переписке. Итак — русский язык выдвигается, как орудие культуры, национальный язык консервируется, как язык средневековых понятий и дисциплин, да и в этой области ему отводится подсобная роль по сравнению, например, с арабским. Подобная школа менее всего могла способствовать развитию письменности, она
[14]
не создавала необходимой базы для современной письменности в лице грамотного населения и языка, приспособленного к понятиям и нуждам современности.
        Те же принципы проникали насквозь также и школьную систему Ильминского, созданную им для народов Поволжьяю "Родные наречия" в школе признавались только, как орудие для изучения русского языка и евангелия. Евангелие, молитвенник, священная история — единственная область, для которой царизм допускает исключение в смысле расширения прав местных языков. "Нельзя сочувствовать мысли о могочисленных переводах и изданиях на инородческих языках и возможно допустить исключение только для евангелия и для поучения в христианстве, которые обнимали бы главнейшие события священной истории. "Деятели по образованию инородцев не имеют и мысли о многочисленных переводах и изданиях на инородческих наречиях, полагают необходимым переводы священного писания и богослужебных книг. "Евангелие на чувашском наречии, но русскими буквами.... вместе со сборником... поучений, должны быть единственными книгами на этом наречии, появление и распространение которых может быть желательно для русского правительства XXX
[15]
было содействие — казалось бы оно отнюдь не призвано" читаем в цитированном выше журнале Ученого Комитета министерства народного просвещения. "Развитие и совершенствование туземных наречий и при посредстве их распространение культурного образования среди инородческого населения России — преследовать такую задачу едва ли имеются основания с государственной точки зрения... казалось бы более целесообразным в отношении инородческих наречий принять ту же систему терпимости и игнорирования, а не стремиться к развитию и совершенствованию их за счет государства". (Курсив подлинника) .
        Подсобная роль родного языка в школе фиксируется тем общим правилом, что в качестве алфавита для инородческого яыка допускается только русский, облегчающий переход к русской грамоте, что и является, наряду с религией, основной задачей и конечной целью всей школьной системы. Всякая мысль о превращении местного национального языка в литературный, о приспособлении его к требованиям более высокой культуры, — отвергалась, как вредная и опасная. Самая мысль о возможности такого превращения в результате хотя бы косвенного влияния школы ставила под вопрос всю школьную систему "инородцев". "0 возведении инородческих языков в развитый литературный язык, язык школы и науки, на котором шло бы все учение, никогда не было не только речи, но и помысла потому, что такого рода помыслы граничили бы с абсурдом" — подобные "оправдания" читаем в одном официальном издании ; ибо в самом деле "следует ли русскому правительству заботиться о литературном развитии наречия, без сомнения столь же грубо XXX
Не давая "инородческому" населению нужной ему школы, царизм в то же время чрезвычайно бдительно контролировал робкие попытки этого населения создать себе на собственные средства нуж-
[16]
ную школу и решительно их пресекало в тот момент, когда начинало в них усматривать малейшую опасность для своей системы управления инородцами. Так, более или менее терпимо относясь к старым медрессе и мектебе, царизм гораздо суровее относился к так наз. ново-методным школам (усули-джедид), т. е. к половинчатым попыткам нарождающейся национальной буржуазии и буржуазной интеллигенции приспособить старые школы к некоторым насущнейшим культурным нуждам современности. "Ново-методная школа... может быть опаснее "старо-методной", "ново-методные" школы являются злокачественнейшим нарывом местной общественной жизни". В 1910 г. "особое совещание по выработке мер противодействия усилению татаро-магометанского влияния в казанском крае" постановило: "устранить из конфессиональных мусульманских школ предметы преподавания общего характера ...ограничить программу преподавания в означенных школах исключительно предметами, относящимися к изучению мусульманского вероучения".
        Материалы выставки Ком. Академии, извлеченные нами из архивов, демонстрируют эпизоды из истории преследования польской школы, не только в Белоруссии, но и в самой Польше, запрещение бурятам открыть частные бурятские школы и т. п. В одном документе поднимается вопрос о выдаче денежного вознаграждения "нижним чинам корпуса жандармов и земским стражникам" за каждую открытую ими тайную школу в Варшаве, в которой преподавание вeдется на польском языке. В 1886 г. возникает целая правительственная переписка по поводу того, "что в Привислинском крае, вообще, и в г. Варшаве, в особенности, существует много частных школ... преподавание в которых ведется на языке польском".
        Еще в 1906 г. государственный совет постановляет, что в губ. Эстляндской, Лифляндской и Курляндской (нынешние Эстония и Латвия) "преподавание на местных языках допускается только в тех из частных учебных заведений, кои содержатся на местные средства без всякого пособия из казны, а также земских и городских средств", при том и в этих учебных заведениях русский язык, русская литература, история и география России должны преподаваться на русском языке.
        Как же отразилась описанная выше политика царизма на развитие письменности национальностей России? Мы ответим на этот вопрос самым понятным и убедительным языком, языком цифр.
Как распределялась книжная продукция царской России по языкам? Какого развития достигла письменность на национальных языках по сравнению с письменностью на русском языке? Вот некоторые соответствующие данные:

[…]

[17]
        В старой России "инородцы" составляли, как известно, 57% всего населения, между тем, книжная продукция на всех "инородческих" языках составляет 16%, при чем это отношение не только не проявляет тенденции к росту, но даже снижается с каждым годом. Культурное неравенство усиливается.
        Однако, для того, чтобы получить за дореволюционное время цифры, сравнимые с настоящим положением вещей, необходимо принять во внимание то обстоятельство, что приведенные в данной таблице цифры охватывают и языки тех народов, которые после революции отделились от СССР. Это — западные народы России, достигшие наибольшего экономического и культурного развития, выделившие довольно мощный буржуазный слой и имевшие возможность создать материальную базу для письменности отчасти независимо от политики правительства. Сюда относятся языки польский (свыше 6 мил. экз. в 1912 г.), латышский (2 1/2 мил.), эстонский (около 2-х мил. экз.), немецкий (главным образом в Прибалтике), литовский и т. д. Кроме того, в 1913 году вышло на еврейском языке 1 765.290 книг и на древне-еврейском языке 1.019.558 книг. Между тем, в связи с отделением западных стран, от СССР отделилось около двух третей еврейского населения России, в том числе такие литературные и культурные центры еврейства, как Варшава и Вильно. Поэтому из цифр, характе XXX
        Какого характера была эта "инородческая" письменность? Как распределялась эта литература по содержанию? К сожалению, нам придется для того, чтобы ответить на этот вопрос, опять оперировать цифрой, охватывающей все языки народов России, кроме русского, а не только языки народов СССР, так как мы не располагаем соответствующими данными по отдельным языкам. Вот данные о распределении русских и нерусских книг по содержанию, по основным рубрикам в 1913 году.

[…]

[18]
        Цифры говорят сами за себя. В то время, как книги религиозного содержания на русском языке составляют 1,9% всех русских книг, — для книг на национальных языках процент религиозных изданий повышается до 19,3%. Книги на национальных языках составляют в 1913 г. 16,8% всей книжной продукции России, а книги религиозного содержания на этих языках составляют 67,3% всей религиозной книжной продукции, в то время, как книги научного содержания — на этих языках — 10,3% всей научной литературы, учебные книги — 8,9% всей учебной книжной продукции. Научная литература (включая обще-научн.) составляет для русской части книг — 19,2, а для национальной части — 10,6, учебные пособия соответственно, 20,8 и 5,0%. Если бы мы исключили из рассмотрения языки западных народов России, ныне отделившихся, то расхождение получилось бы еще более разительное. Трудно подыскать более рельефного подтверждения той политики усиления кчльтурного неравенства, торможения культурного развития подчиненных народов, консервирования их языков и письмен XXX
        Нижеследующая таблица, показывающая распределение книжной продукции по главным национальным языкам, в то же время рельефно подчеркивает колоссальные достижения, достигнутые в письменности этих народов после революции.

[…]

Retour au sommaire